Текст книги "Кликун-Камень"
Автор книги: Ольга Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Елена Борисовна слушала его с чуть заметной насмешкой:
– Глядите-ка, и что косу я сняла – заметил!
Вайнер продолжал задумчиво:
– Видимся мы случайно, дел на нас навалилось! О себе-то и забываем. Оглядишься порой и вдруг поймешь – да ведь это моя жена! Мой помощник во всем!
Иван знал, что Елена Борисовна ведет большую партийную работу, учитывает беженцев, устраивает их жизнь, возглавляет лавочную комиссию кооперативного потребительского общества. Помогает солдаткам письма на фронт писать. В каждый конверт сует листовку, призывающую превратить империалистическую войну в гражданскую…
Иван мечтательно проговорил:
– Объединим партийную работу, создадим единый руководящий центр и обязательно отправим тебя лечиться, Леонид. Столько работаешь! Одна связь с Невьянском, с Мотовилихой, с Челябинском сколько сил берет!
От кашля на лице Вайнера выступила мелкая испарина. Он устало прилег. Елена Борисовна прикрыла ему ноги платком, села рядом, поглаживая его руку.
– Помолчи, отдохни…
Идя по ночному зимнему городу к своей квартире, Малышев с болью думал: «Много работает Леонид. Но разве его остановишь? Борьба. Питание плохое. Цены на продукты с каждым днем растут. А ему необходимо питание. На собрания Леонида по возможности не пускать! Мы с товарищами можем взять их на себя. Собрания надо проводить стремительно, чтобы не схватили! А он закашляется и обессилеет… Раньше он хорошо держался! Собрания, собрания, лозунги «Прекратить войну!». Решаются такие вопросы, а я думаю о девушке!» Глаза Наташи то и дело возникали перед ним, смотрели с упреком, с восхищением, большие, открытые, с голубизной.
Утром, войдя в больничную кассу, он усилием воли заставил себя не взглянуть на девушку.
«Пусть так и будет! Пусть так!» – говорил он себе.
Приходили товарищи. Неожиданно вернулся из армии Парамонов. «Не прошел испытаний в военное училище!» – хитровато улыбаясь, сообщил он.
– Ну что ж! У нас ты все испытания прошел! – смеясь, приветствовал его Иван. – Нам каждый нужен!
Они создавали организацию. В кружках необходимо в короткий срок подготовить пропагандистов, агитаторов, организаторов…
Наташи уже не боялись, считали ее своей. Поглядывая на нее, Давыдов восхищенно говорил:
– Женщины очень помогают… Елена Борисовна Вайнер, моя крестная, кружок – ох, как хорошо ведет!
– И мой крестный многому меня научил, – задумчиво подхватил Малышев. – Дядя Миша… повесили его. Пытки научил молча терпеть… Думать, учиться… А ты знаешь, что такое Николаевские роты?
– Не хвастай. Я знаю, что это такое.
Наташа, побледнев, следила за ними. Теплая волна счастья прихлынула к сердцу Ивана.
Как всегда, и в этот вечер Иван уходил из кассы последним. У крыльца его ждала Наташа, ежась от холода в легком черном пальто. Пуховый платок не спасал от холода.
Иван молча взял ее под руку.
Падал синий теплый снег. Ветер морщил на пруду серую воду.
К церквям собирались люди на вечернюю службу. Подъезжали экипажи, мельтешили старухи в длинных салопах.
Под фонарем шуршала полуоборванная афиша, кричащая о том, что в ресторане «Поле-Рояль» на Главном проспекте[4]4
Ныне проспект Ленина.
[Закрыть] устраивается маскарад в пользу раненых воинов.
– Барыньки потешаются.
Тихий смех девушки отдался в ушах.
– Выручат за пляску, выдадут по три рубля безногим-безруким: живи, солдат! – эти слова были те самые, которые она должна была сказать.
Иван положил руку ей на плечо. И обругал себя: «Откуда у меня такая робость?»
Тяжело хлопали на пруду волны, шипели, разбиваясь о сваи. Волновался темный пруд. Во дворах плескалось на веревках белье.
Подгулявший встречный, проходя мимо, громко пропел:
Распроклятый наш завод
Перепортил весь народ:
Кому палец, кому два,
Кому по локоть рука.
– Ну-ка, Наташа, запомни частушку.
Они вместе повторяли ее и смеялись; смеялись без причины, когда прочитали на углу название улицы:
– Заречная… да ведь мы одну Заречную прошли, сколько же их?
– А у нас Заречных много. Опалих больше десяти Ключевских – тоже.
– На другие названия фантазии у градоначальников не хватило?
Наташа радостно невпопад рассказывала:
– Я много теперь читаю! Так много! Толстого, Герцена, Чернышевского.
– А для чего?
– Что для чего? – в голосе Наташи неподдельное удивление.
– Читаешь для чего? – повторил Иван. Он не терпел неправды, как бы ни маскировалась она, и теперь упрямо доискивался, подняв на девушку сощуренные глаза: Для чего?
Наташа сквозь смех спросила:
– Неужели не понимаешь – для чего?
«Вот она сейчас скажет, что готовит себя для борьбы…»
Но Наташа, не дождавшись ответа, закончила.
– Чтобы догнать тебя… Чтобы быть тебе всегда интересной.
– И только? – Малышев остановился, повернул за плечи девушку к себе лицом и повторил: – И только?
Уже серьезно она ответила:
– Нет, не только. Чтобы быть в борьбе с тобой вместе!
– Ради меня или ради борьбы?
Оба притихли, встревоженные, понимая, что от ответа теперь зависит многое.
Тихо прошелестел голос девушки:
– Ради борьбы, – но она все-таки добавила с гордым вызовом: – Вместе. Чтобы леса и небо, и земли – все передать народу. Вместе.
– Вместе! – как клятву, подтвердил Малышев, страстно и радостно.
XVII
Больше им ничего не мешало.
Ни сплетни досужих кумушек, ни их лукавый двусмысленный шепоток, даже слезы матери, которая прибегала теперь в кассу, чтобы увидеть дочь и внушить ей, что без венца… что проклянет… Ничего не было, ничего не мешало.
У Наташи появилась особая легкость в походке.
Жили они на Студеной улице[5]5
Ныне улица Допризывников.
[Закрыть], во флигеле в глубине двора. Флигель состоял из одной комнаты с маленькой нишей, в которой устроили кухню. В комнате стояла узкая деревянная кровать, покрытая полосатым байковым одеялом, стол да два табурета. Единственное окно, выходящее в сад, было до половины завалено книгами.
Вблизи, в том же квартале, – пивнуха, харчовка и публичный дом. Там частые драки, но сюда не доносился пьяный шум.
Жили они…
«Но живем ли мы вместе?» – спрашивала себя Наташа и грустно улыбалась.
Через неделю Иван исчез. Она знала: заметил слежку, ночует у товарищей. А вдруг арестован?
В окна били снежные хлопья, навевая тоску. Наташа думала:
«Замерзнет… И чего же я не проследила, надо бы ему шапку надеть».
Она не спала, металась по комнатке.
Чуть свет Наташа, скользя и падая, побежала к Вайнерам.
Навстречу неслышно шли с ночного дежурства в лазаретах послушницы в бархатных куколях.
Нужно было пройти почти весь город. Вайнеры жили через дом от кинематографа «Колизей»[6]6
Ныне кинотеатр «Октябрь.
[Закрыть], в полутемной комнате, вход со двора, в который с улицы вела арка. В толстом кирпичном фундаменте – тайник. Наташа узнала о нем, принеся как-то Вайнеру литературу.
Когда она рассказала о своей тревоге, Леонид ласкающим шепотом произнес, не глядя на нее, как будто говорил с собою:
– Успокойся. Сейчас большевики стоят во главе всех легальных организаций Екатеринбурга. У нас создано уже семь больничных касс… а секретари в них – наши люди. А Миша, то есть Иван твой, и говорить трудно, сколько он работает!
– Мне страшно… Я жена его, он мой! Дома пусто…
– Ты заблуждаешься. Ты противопоставляешь себя, личное – общественному.
Елена Борисовна ворчала:
– Совсем испугал девочку.
– «Комитет помощи беженцам» целиком в наших руках. Его мы используем для укрытия бежавших из тюрем и ссылки товарищей. Под видом беженцев мы снабжаем паспортами бежавших политических.
– Для чего ты это говоришь? – перебила Леонида жена.
– Пусть знает, чем занят ее муж!
Сухой горячий блеск в глазах Вайнера смягчился. Но говорить он продолжал так же строго:
– Мы мечтаем создать Уральский областной комитет партии… Отвоевали у меньшевиков много легальных организаций: «Горно-заводский попечительный приказ», «Комитет помощи солдаткам и семьям погибших на войне».
Превратили их в опорные пункты нашей работы, использовали для пропаганды наших лозунгов, расширили связи с рабочими; мы предупреждаем всякие стихийные выступления, направляем людей на путь революционной борьбы за свержение самодержавия.
– Для чего ты ей все это говоришь? – опять спросила его жена.
– Пусть знает! – вскрикнул Леонид, досадуя, что ход мыслей его прервали. – Вот чем, Наташа, занимается твой муж. Он твой? Твой муж, и все-таки будет делать то, что должен. Для всех. Если ты хочешь сохранить эту дружбу – меряй свое чувство его чувством. Ты поймешь. Сейчас он в Ревде и сегодня вернется. Я не смог тебе сообщить раньше.
Леонид чувствовал себя лучше, был весел.
Вечером Вайнеры пришли к Наташе сами. Наташа сидела заплаканная. Окно было плотно занавешено одеялом. Подоконник погребен под книгами и газетами. Елена каждую книгу брала в руки и читала:
– Тимирязев «Жизнь растений»; Дарвин «Социальная жизнь животных»; Герцен, Конфуций, Лютер, Меттерних, Гарибальди! – то были книги, которыми Малышев успел окружить жену.
Вскоре вернулся и сам Иван, разрумяненный морозом, улыбчивый, оживленный.
– Ну вот, остановили в Ревде доменные печи. Нельзя было это пропустить… Пришлось помитинговать. Рабочие придумали новый вид забастовок: никаких требований не выдвигают, стачки не объявляют, а между собой договорились – до десятка человек ежедневно в цех не являются. Все военные заказы у хозяйчиков полетели! Уже семь тысяч рабочих на Урале бастуют! Здорово! На Невьянском заводе люди приходят на работу, встают на свои места и не работают. Тоже своеобразная забастовка.. Арестовано семнадцать человек, рассчитали семьдесят.. В Кунгурском уезде бунтуют крестьяне, не дают для войны продукты. Рожь и овес с подвод высыпали в снег. Растет народный гнев против войны. Здорово?!
Наташа вскипятила чайник. Елена принялась открывать принесенный с собой сверток. Здесь была солонка, чашка со стаканом, какой-то платок…
– Пригодится, Наташа. Ушла из дому ты в одном платье, ничего не взяла.
Чай пили в этот вечер Вайнеры из консервных банок, а молодые – торжественно – из первой в их семье настоящей посуды.
Иван смеялся:
– А я всю жизнь думал жить налегке.
Вместо чаю заварили сушеный лист брусники. Но даже и это служило причиной смеха и хорошего настроения.
Елена начала причесывать Наташу под молодушку. Иван кричал:
– Забирайте волосы вверх! Хорошо, когда лоб открыт.
Наташа трепала его кудри:
– А куда твои вихры убрать?
Вайнер требовал:
– Свадьба когда? Я хочу свадьбы.
– Мы тоже хотели, – смеялся Малышев, – но мы уже женились.
– Ах, вы отделываетесь от нас? Елена, дадим им отделаться от нас или нет?
– Нет, конечно!
– Но как же их женить? Поведем в церковь?
Малышев отшучивался:
– «Поведем!» Тоже мне! Да вас, несчастный народ, евреев, в нашу церковь не пустят!
Вайнеры весело смеялись:
– А мы в синагогу вас поведем.
– Шутки шутками, а давайте обсудим, каким будет брак, когда мы победим? Не пойдем же мы в самом деле в церковь! Каким будет брак?
– Крепким.
– Но ведь его нужно как-то закреплять?
– Любовью. Гражданский брак не запрещается.
– Да нет! Государство должно учитывать семьи. Государство-то должно? Это же будет нужно?
Закипел шумный веселый спор. От тревоги и обиды Наташи не осталось следа, она вся враз расцвела, исчезла застенчивость, скованность. Иван шумел:
– Моя «незаконная» жена! Подай мне галстук! – и тут же обращался к друзьям: – Смотрите, ведь подала! Жена да убоится своего мужа!
– Наташа, ты не подавай, ни за что не подавай, – шутила Елена. – Ты говори в таких случаях: «Возьми сам». Мы идем к равноправию.
– Что вы, Елена Борисовна, а если мне радостно подать ему галстук? Он и так не дает мне шелохнуться! – и с ужасом, с возмущением Наташа воскликнула: – Он даже постель заправляет сам!
– Так жена у меня неженка. Любит поваляться в постели с книжкой, – жаловался счастливый Иван. Но в голосе его вдруг зазвучали строгие нотки: – Ведь лежа ты уже отдыхаешь, а не работаешь… Так, Леонид?
– Да, да… В этом, Наталка, ты его послушай. Он знает.
– Послушаю, обязательно послушаю! – Наташа была полна жизнерадостности, дружелюбия, задора. Счастье светилось в улыбках, которыми они обменивались с Иваном, в том внимании, с каким они предупреждали желания друг друга.
Мирный веселый вечер прервался стуком в дверь.
– Полиция?!
– По стуку – не похоже.
То были родители Наташи. Они приехали на извозчике, нагрузив кошеву узлами. В открытые двери в облаке мороза полетели из сеней на середину комнаты подушки, матрац, узлы.
Наташа поднялась, оробевшая вдруг, смущенная:
– Мамочка…
Отец неприязненно произнес:
– Не разговаривай с ней, мать. Я сам скажу: мы, так и быть, не проклянем вас. Живите. Только, Наталья, не позорь нас! Венчайтесь. А то… прокляну.
– Мы не можем венчаться, папа, – тихо, но решительно объявила дочь. – Мы не верим.
– Мать, ты слышишь? Нет, ты слышишь? Прокляну ведь ндравную! – хриплый голос отца звучал так беспомощно, так слабо, что Наташа улыбнулась. Он снова восстал: – Ты видишь, мать? Она еще скалит зубы!
Малышев усадил отца, начал говорить что-то ласковое. И старик обмяк, глядя на зятя пристально, с любопытством.
– Ты, если вкрался ей в доверенность, побереги ее от худой славы…
– Да что вы, какая слава!
– Только – чудно́! Слыхал я, Иван Михайлович, ты всюду кричишь, что собственность – преступление! Собираешься перевернуть жизнь?.. Так зачем тебе жена, да еще моя дочь? – И тут же кричал: – Мать, Мария Михайловна, а он ведь – ничего… Он вроде ее не бросит!
Та, не слушая, развязывала узлы, ставила на стол какие-то кастрюли, бросала на кровать платья, гимназическую форму, варежки, обувь, подзоры с кружевами, скатерти.
– Мы не какие-нибудь обсевки… Мы дочь свою в одном платье не выпустим.
– Форму-то мне зачем? Оставь сестренкам, – вмешалась наконец Наташа.
– Ну, форму-то, и верно, я возьму. Новой не покупать.
– И вот это… – Наташа подала матери еще какое-то платье.
– Ну и это… Мало́ тебе. Возьму, – согласилась Мария Михайловна.
Вайнеры рассмеялись.
– А это что за люди? – строго спросил отец.
– Наши друзья.
– Такие же голодранцы, видать.
– Такие же! – в голос подтвердили Вайнеры.
Это старику понравилось. Он сел ближе к столу и потребовал:
– Налейте-ка и мне чаю.
– И зять ваш – голодранец, – продолжал Вайнер. – За это ему в его двадцать пять лет и имя с отчеством!
Наташа виновато вставила:
– Мы ведь, папа, бруснику завариваем, чаю-то нет…
– Удивила! Все теперь бруснику или кипяток пьют, – в быстром говорке отца было что-то лихорадочное: – Только – венчаться… Это ведь невиданно – не венчаться! – вскипев снова, он вскочил и, потрясая над головой руками, пошел к дверям, рассерженный. – Прокляну!
Мария Михайловна шепнула, уходя за ним:
– Не проклянет.
Леонид смеялся:
– Признали они зятя зятем, дочь дочерью!
Ночью Наташе не спалось. Она глядела на склоненную над столом фигуру мужа, молчала, чтоб не мешать. Наконец поднялась, накинула ему на плечи пиджак, заглянула в исписанный листок, вздохнула.
– Что с тобой?
– Не знаю, как сказать. Но ты не будешь смеяться надо мной? Скажи, правда, не будешь? Ты не качай головой, а скажи.
– Не буду.
– Вот… вижу я, что и без меня ты много делал… и больно мне, что без меня… И вообще, как это можно, чтобы без меня?!
– Понимаешь, девочка, некогда мне ждать тебя было…
Заводские гудки ревели протяжно. Густой, хриплый, непрерывный звук, казалось, выходил из недр и низко расстилался по земле. Начинался рабочий день.
Почтальон, далеко завидя Малышевых, махнул письмом.
Иван Михайлович тут же вскрыл конверт, весь светясь, сообщил жене:
– Киприян, дорогой друг Потапыч вспомнил.. В Питере он, мобилизован… Настроение в армии враждебное, «к свадьбе», это значит – к войне. Я обязательно использую это на собрании!
Неожиданно Иван Михайлович потребовал:
– Поздоровайся со мной, Натаха… Руку подай.
Та, не понимая, протянула руку. Он подал ей свою свернутую горсточкой ладонь.
– Что с тобой, Ванюша?
Тот взволнованно сказал:
– Вот так Киприян всегда здоровался – горсточкой… Письмо его я обязательно на собрании использую!
Вечером к Малышевым неожиданно собрались друзья.
Петр Ермаков кричал:
– Не сопротивляйся, Наталка. Мы решили все-таки вам свадьбу устроить.
Гости нанесли подарков: два стула, семилинейную лампу, посуду, продуктов. Елена Вайнер захлопотала около плиты. Леонид украшал стол букетом из пихты, вместо вазы – глиняная кринка. Петр чистил картошку.
– Где же Миша так долго? – звонко спросил Василий Ливадных.
Наташа, вся сияя, объявила:
– Сегодня приняли меня в партию.
– Ура!
– Нашего полку прибыло.
– Это мы сегодня отметим!
– Только живой работы мне на дают… Говорят, что зубы у меня шпикам приметные. Ваня их кремлевской стеной зовет!
Ливадных объявил:
– Слушайте, я на днях песню услышал. Мотив не уловил, а слова запомнил.
– Читай, Вася!
Тот начал:
Как двадцать лет мальчишка
Колодочки надел,
В синю пестрядь обрядился,
На шуровочку поспел.
Этак года два проробил,
На урода стал похож.
Ясны глазки призатухли,
А работай – хошь не хошь!
И оглядел всех блестящими с хитринкой глазами. У него почти квадратное лицо. Густые темные волосы стоят ежиком, и Ливадных то и дело приглаживает их большущей ладонью.
Вайнер сказал:
– Вот вам народное творчество!
– Ну, стихи, скажем прямо, не очень… Однако же – настроение.
– Настроение народа.
– Нет, а какова у Василия память?
Наташа не слушала стихов, то и дело выходила из комнаты. Все понимали – тревожится за мужа.
Наконец явился Иван, удивленно оглядел друзей, узнал, что они пришли к ним «на свадьбу», застенчиво и виновато улыбнулся. Наташа, помогая ему снять пальто, шепотом спросила:
– Что-то случилось?
Он молча ее поцеловал и снова виновато улыбнулся. Наташа вздохнула. Стоит у окна степенный Рагозин. Ливадных оглядывает всех смеющимися глазами. Ермаков с Еленой Борисовной хлопочут о чае, Похалуев выжидательно следит за хозяином. Это – друзья. «В другое время Ваня весь бы загорелся от радости видеть их у себя!» Наташу томило предчувствие беды.
Когда уже все сидели за столом, Малышев посмотрел на часы и сказал:
– Мне пора, братцы…
– Куда же?
– Что это значит: жених убегает!
Глядя на Наташу, Малышев сообщил:
– Дело в том, что я получил повестку в армию. И явиться должен на пункт через час.
Наташа, потрясенная, опустила руки.
– Они нарочно тебя… Ты им мешаешь!
– Значит, за веру, царя и отечество!
Наташа собирала вещи, совала их в заплечный мешок. Ей помогала Елена. Малышев говорил:
– В армии я буду бороться против войны. Это просто хорошо, Наташа, что я буду в самой гуще событий! – Иван Михайлович забросил мешок на плечо. – Не провожайте меня… Не надо.
Судорожно обняла его Наташа.
За ним пошли мужчины. Когда утих скрип снега под их ногами, Елена сказала.
– Вот тебе и свадьба!
XVIII
В Саратовском юнкерском училище Малышев пробыл недолго. Острое воспаление легких свалило его с ног. Внезапно на занятиях он упал и потерял сознание.
В бреду кричал:
– Газету, газету спрячь, Василий!.. Наша партия отстаивает интересы народа… – Он звал Наташу, мать, бранил эсеров и меньшевиков. Кто-то крепко зажимал ему рот. Время от времени до сознания доходил простуженный голос Василия, товарища по училищу. Тот кому-то шептал:
– Читали, зарывались в снежный окоп, как в шубу. А вот она, шуба-то как обернулась…
Около койки больного часто сидел то Василий, узколицый, с черными усами юнкер, то строгая женщина в белом халате – врач, сторожа каждое его слово.
Иван понимал, что это – свои.
Желтые стены палаты то сдвигались, то раздвигались. Койка плавала между ними. Женщина-врач говорила кому-то о том, что у больного воспаление легких, что она постарается его списать из армии, что держать его в госпитале нельзя. И снова все погружалось для Ивана в серый туман, и плавало, и качалось, и надвигалось, давило.
И сколько длилось это, он не знал.
Потом понял, что он в поезде, что его куда-то везет строгий человек в штатском. Навязчиво билась одна мысль: «А где та… в белом халате? Она наша? Да, конечно, она – наша… Нас много. Нас очень много!»
Он ехал домой, к Наташе, к друзьям. Скоро узнает новости. И как хорошо, что у него есть Наташа, самый близкий человек.
Вот и город. Синий снег, темнеющая дорога, дремлющие извозчики в кошевах с заснеженными полостями.
Сопровождающий усадил Ивана в холодную кошеву, сел рядом. Голова больного клонилась к нему на плечо.
Они ехали в снежной ночи по неосвещенным улицам.
Наташа ждет. Сейчас он ее увидит. Сопровождающий ввел его в квартиру, Иван увидел Наташу, радостный испуг в ее глазах и сказал:
– Спать.
Наташа, вот она… возле! Она что-то говорила… Да, да, письмо от Маши. У сестры родился сын. Звать Михаилом.
Улыбнулся непослушными губами:
– Пусть больше нас будет, нас, Малышевых!
Он уснул, впервые не боясь бредить.
«…Почему же Наташа так отдалилась?» – думал Иван, незаметно разглядывая жену. Она сидела за столом, подперев маленьким кулачком подбородок, и читала. Лицо ее было, строго. Она стала неулыбчива, малословна. Иногда он видел ее ночью прикорнувшей на стульях. Но каждый раз, встречаясь с ним взглядом, она отводила глаза.
«Да-да, я приехал неожиданно и еще немножко чужой. Исхудал… и наголо пострижен. Она не может ко мне привыкнуть. Когда я болел, она изучала меня… А я совсем стал дикарем…»
Как-то к Ивану забежал Похалуев. Борода его поседела, и весь он был как-то суетлив и нервен.
– В Тюмени аресты… В Челябе – тоже. Нам многое стало ясно в людях. Из Кобякова большевика не получится, хоть Мрачковский его и таскает к нам… К эсерам открыто прет.
Несколько окрепнув, Иван начал выходить гулять.
Апрель шестнадцатого года был бурный: то рванется поземка, то стихнет, а то с кровли потечет блестящая и звонкая капель.
Недалеко от Верх-Исетска обучали солдат. Резкая команда, отсчет шагов и топот раздавались в морозном воздухе. Лица солдат уставшие, серые; Малышев смотрел на них со стороны и возвращался к дому.
Вечерами Наташа приносила газеты. Прежде всего он развертывал «Уральскую жизнь» и кричал возбужденно:
– Слышишь, Натаха, меньшевики агитируют рабочих выбирать своих представителей в военно-промышленные комитеты! Что за вздор! Это же буржуазная организация! Нет, как хочешь, а завтра я выйду. Некогда лежать.
Наташа молчала, глядела не мигая перед собой. Наконец сдержанно произнесла:
– Не советую…
– Да, понимаешь, я чувствую себя здоровым. Чертовски здоровым. Завтра я пойду, – сказал он с внезапной запальчивостью. – Надо помочь товарищам провести собрания. Не дать обмануть рабочих.
Первое свое собрание после болезни Малышев проводил на спичечной фабрике купцов Ворожцова и Логинова.
Встретили его радостно:
– Да ведь это Иван Михайлович!
– Поднялся, друг?! Похудел же ты!
– Вовремя пришел к нам, Михайлович!
Низкие своды корпусов, казалось, источали ядовитые запахи. Работницы (здесь работали в большинстве женщины) бледнолицы, измождены. Выделялась среди них невысокая, но крепкая сероглазая девушка, одетая в полушубок. Она манила рукой кого-то и кричала:
– Айдате сюда! О войне рассказывать будут!
– О войне, верно… Хотя бы то, что война эта окончательно расшатала царский трон.
– Айдате! – все прерывал Малышева голос сероглазой.
– Куренных у нас сегодня что-то боевитая! Речь, говорить собираешься, Маруся?
Девушка неожиданно густо покраснела и спряталась в толпе.
День Малышева был строго распределен. И в этот распорядок входила обязательная встреча с Вессоновым. Иван тщательно подбирал для него книги, обсуждал их с ним и каждый раз удивлялся тому, как быстро понимает все этот изувеченный человек, какие ставит вопросы, часто сам на них и отвечая.
– Ну, Иван, сегодня ты опять ползунка ходить учить будешь? – спрашивал он.
Иван смеялся:
– Ты не ползунок, а Илья Муромец!
Вечерами Иван сам читал, делал выписки, готовился и тоже смеялся над собой, говоря Наташе:
– А это я сам ходить учусь… Мне все кажется, что я ничего не знаю…
Наташа молчала. А ему так хотелось рассказать ей и о сероглазой Марии Куренных, и о Степане Вессонове, о силе, которую он в них подозревал.
Наташа не глядела в его сторону, не улыбалась, как прежде, углубленная в книгу.
Однажды в дверь резко постучали.
– Полиция! – шепнул Иван. – Ты не волнуйся, Натаха: у меня ничего не найдут… Только ты встречай их спокойно. Если даже и арестуют – будь спокойна.
Он не ошибся. Трое полицейских ворвались в комнату. Побледневшая Наташа стояла в стороне, сжав на груди руки.
Полицейские обыскали комнату: книги, рукописи разлетались по листку.
Ничего не найдя, жандармы ушли.
Уснуть Малышевы в эту ночь не могли. Наташу бил озноб. Иван бережно прикрывал ее одеялом:
– Испугалась? Для тебя впервые. Если меня арестуют, вот тот чайник – с двойным дном. На первое дно будешь для меня газеты и материалы укладывать, приносить в тюрьму, а сверху нальешь квас или молоко. Завтра Давыдову передай прокламацию, я сегодня написал, против войны. А когда отпечатают, помоги распространять по заводам. И ничего не бойся! Да, еще молодежь наша собирает сейчас помощь для беженцев. Давай и мы хоть белья дадим.
Наташа поднялась, зажгла лампу.. Иван открыл сундучок. Выбирать не из чего, но одну, наиболее крепкую пару белья он завернул в газету. Наташа положила на стол сверток от себя.
Чуть свет за свертками пришли гимназистки Вера и Светлана.
Он усадил девушек к столу, сел рядом. Наташа отошла к окну, кутаясь в платок.
– Значит, работаете, девушки?
Светлана сверкнула глазами.
– Нас Елена Борисовна Вайнер заставляет столько читать!.. Нигде не можем найти Базарова и Степанова «Общественное движение в Германии в средние века и в эпоху реформации» и Бебеля «Женщина и социализм».
– А Ленин?
– Ленина папа достал. Теперь в плане кружка – помощь беженцам…
– …И бежавшим из ссылки, – напомнил Иван.
Нельзя было без улыбки смотреть на разгоряченные лица девочек. Шея Веры, обрамленная белым воротничком формы, была такая худенькая, детская, а взгляд стал совсем взрослым, озабоченным.
