Текст книги "Одесситки"

Автор книги: Ольга Приходченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

ДНЕСТРОВСКИЕ РУСАЛОЧКИ

Жанночка лежала на топчанчике, ласково поглаживая свой живот. Она больше никогда не будет одна, у неё будет ребёнок. Даже если Лёнечка вернётся в свою семью, ей уже не так будет страшно. Тяжелый сон сковал уставшее тело. Неужели сбылась моя мечта? Я прописана в собственной комнате. Да не где-нибудь, а в самой Одессе! Сколько лет прошло? Тринадцать...

Жанночка закрыла глаза, плакать не хотелось, наоборот, радоваться надо. Она хоть и неофициальная, но всё же жена, когда-нибудь он разведётся, смирится первая жена, родители, а самое главное – начальство. Работник он хороший, не к чему придраться, приписали аморалку, звёздочку сняли. Зато комнату дали, и не будут они с Лёнечкой по чужим углам мыкаться. Да, через столько лет она стала настоящей одесситкой – какое счастье! И пусть у них с её обожаемым Лёнечкой только малюсенькая комнатка в коммуналке на 26 семей, со всеми удобствами во дворе – зато своя собственная. Они вдвоём всего сами добьются. Не может он сейчас затевать развод – выгонят из органов, а он не то что любит эту профессию, просто бредит ею, будь она неладна. Дважды уже был ранен, хорошо, что обошлось. По сынишке, первенцу своему, страшно скучает, она-то видит, сердцем чует. Придёт день, и у неё родится маленький, обязательно родится.

Жанночка потянулась на старом топчане – твёрдо, все косточки болят. С первой получки новый матрац надо купить. Почему это проклятое чувство страха никак не проходит? Нужно было с первой встречи всё рассказать о себе, а она, получается, скрыла. Ленечка-то откровенен был, ей всё поведал о себе, о своей семье, как им всем досталось во время войны. А она утаила. Теперь язык не поворачивается. Что её сдерживает? Что? С самого начала, как приглянулись друг другу, сдерживало... А уж после того вечера, когда он, такой счастливый, поведал ей о деле, которое они раскрыли своим отделом, почему смолчала?

Жуткое дело. В нём убийцами была женщина с дочерьми, они завлекали и убивали мужчин, из мяса которых готовили пирожки и торговали ими на рынке. Этим ужасным преступлением он и начал и заниматься ещё во время войны. Ужас, невозможно в такое поверить, сами употребляли в пищу, ещё продавали. Как Леня тогда сказал: «Женщина призвана дарить жизнь, а если кого-то лишает её, она будет делать это снова и снова, такая страшная человеческая психология».

Нет, никогда она не расскажет ему, что случилось с ней, с сестрой Наташей, и звали ее тогда вовсе не Жанна, потом уже работая в Одессе, это имя к ней приклеилось, а по метрике и паспорту она – Женя, Женечка.

13 лет минуло, а помнит, как будто вчера все было. Через две недели ей 15 лет, она плывёт по Турунчуку, в зубах кем-то сорванная желтая кувшинка, старенькое выгоревшее платье трещит по швам при каждом взмахе рук, а подол обвивает ее всю, как круг, который она видела удачников. Все уже давно на дальнем острове, запах дыма аж сюда доносится, а она опять опоздала. Пока с матерью на утреннюю дойку сбегала, пока до речки добралась, пора домой возвращаться. Да еще это сильное течение навстречу. Она перевернулась на спину, река сама её развернула и понесла, лаская тело, уснуть можно. Вот и их деревня, домики, как игрушечные, стоят в два ряда по улице, укрытые со всех сторон фруктовыми деревьями и виноградом. Вон площадь, машина из города как раз прикатила, бабы вылазят с пустыми корзинами, обтираются косынками, выстроились в очередь возле колонки воды попить. Стоят плотно, расступились лишь, чтобы Колька-водитель ведро воды набрал, залить в радиатор. Он для них сейчас самый главный. Будет ждать, когда некоторые поменяют пустые корзины на полные, и опять рванет на Привоз.

Колька тётки Фроськи зять-одессит, колымит потихонечку. Фроська уже давно готова, нетерпеливо переминается с ноги на ногу – когда же поедем, она давно прописалась с дочкой на базаре и теперь волнуется, как бы не разбежались ее покупатели. И другим женщинам ребятня уже поднесла свежий товар. Только ее мать всё ждёт, когда шпаки всю вышню обклюють. Обещала, шо на той неделе батька кобылу в колхозе возьмёт и они в город сами поедут. Ей к школе ситцу на новое платье покупать и самое главное – лифик. Стыдно уже так ходить, сейчас вылезет из речки, мокрое платье прилипнет и всё просветится. Мальчишки и те стыдливо отворачиваются. Уже все девчата понадевали, а мать всё отшучивается: «Та на шо ж ты ёго наденешь, лифик этот?» А уже есть на шо, ещё как! Она выпятила грудь. Нет, так не видно, перевернулась со спины на живот и заглянула под воду. Вот они, два маленьких бугорочка с сосочками торчат от холода ещё больше, и больно к ним дотрагиваться. Улыбнувшись солнцу, сильно заработала руками и ногами, чтобы согреться.

– Женька! Бисова девка! Дэ тэбэ носыть? Ну шо ты зробыш? От дывысь на ней!

Мать, уперев руки в бока, с укором смотрела на свою младшую дочь. Всклоченные волосы выбились из мокрых кос, ноги все в синяках, расчёсаны комариные укусы.

– В платье опять мылась, от батьке скажу, хай поддасть тэбэ як слид. Тилькы гляньте на ней, вже цыцки, як у бабы, а вона всэ з милюзгой на ричку бигае. Наталка з сыном до дому прыидут, на твий дэнь народження, а потим и чоловик. А в нас в нему роци ще хата нэ билена.

– Мама, так я ж и так з тобой на ферму каждый день хожу, а после обеда то на прорывку морквы, чи буряка.

Мать только вздохнула: «Успеем, Безбожки за нас завтра подоют. Давай мажь, известь вже готова, тилькы сыньки не сыпь богато, як прошлый раз, а то Наталка нэ любыть».

 «Тому шо дюжэ городьская стала, всэ ий дома нэ так», – про себя подумала Женька, вслух спросила: – А кабанчика заколем?

– Якого кабанчика? Вышень повный сад, огиркы, скоро помидоры вже пойдут, картопли накопаем, батько рыбы наловыть. Курку хрому для малого на бульон и ниякого кабанчика. Ты даже ни заикайся перед Наталкой, кабанчик тильки на октябрьские, як завжды, надумала тоже ще. Хустку на голову повьяжи, – от черченя уродылося, не девка, а шо не на есть хлопець. От вогонь! – мама тарахтела без остановки, не давала ей спуску. Женька залезла на лесенку, окунула кисть в раствор и давай мазать.

– Хто ж так мажэ! Всэ разбрызгиваешь? Так на одну стенку не хватит. Хто за тобой гоныться? Ввечори никуды нэ пидэшь. Утром до Одэсы поидемо. Вышень збыраты треба ще. Ладно слазь сама домажу, иды вышни збырай, тилькы не дави, з хвостами зрывай, а то компот до города довезём.

Женька забралась на самый верх, здесь птицы хорошо поработали, одни косточки на хвостиках болтаются. Вот черт, и зачем сестрица надумала в село ехать? Живи себе в городе, радуйся, так нет – к родителям в гости потянуло, соскучилась. Кончилось для нее лето, теперь только нянчить племянничка придётся. Сестрица будет целыми днями нравоучения читать. Только с Надькой познакомились с двумя курсантиками на танцах – и на тебе. Правда, пришлось соврать, что им уже по 17 лет – поверили. Всё равно в субботу на танцы сбегу, придумаю что-нибудь. Настроение улучшилось, мама в городе лифик обещала купить настоящий, не такой, как цыганки продают, и ситцу на новое платье. Туфли только к школе купят. Не она одна в тапочках на танцы бегает, зубным порошком намазать белые носочки и порядок. Женька, с одной стороны, радовалась, что старшая сестра приезжает, а с другой, за три года её отсутствия она привыкла к свободе, к тому, что она одна осталась у батькив. И вдруг телеграмма – встречайте.

Дотемна Женька собирала эти клятые вышни. Даже ободрала дикарку, хто там из городских понимает, сойдёт. Потом в корыте отмывалась, мать в потёмках на речку не пустила. Следующий день прошел как в тумане. Невыспавшиеся, они чуть не опоздали на машину. Еле влезли в кузов, он уже весь был забит. Всю дорогу трясло и кидало из стороны в сторону Под боком у Женьки пристроился дед с мешком коробчиков и сеткой здоровенных зелёно-серых раков. От ужаса они повыпучивали глаза и клешнями пытались перекусать друг друга. За дополнительную плату водитель подвёз их к самому входу на базар. Молниеносно облепили перекупщики – здоровенные бабы и жуликоватые мужички. Мать, ухватив товар, заорала: «Женька за мной!» Они пристроились за теткой Фросей, боялись потерять ее из виду, та каждый угол на Привозе знала. Женька боялась бежать быстро, хитрая Фрося сунула ей небольшой кузовок с куриными яйцами, и она испугалась, что их побьет. Наконец тётка Фрося остановилась, огляделась и втиснулась в свой ряд. Рядами были длинные деревянные столы, окрашенные голубой краской. Мать хотела тоже влезть, да не тут-то было. Контролёры в белых халатах их мигом прогнали. Оказалось, все заранее расписано, отдано постоянным клиентам. От железнодорожного вокзала возвращались перекупщики. Местные биндюжники, тащившие их груз, бесцеремонно ногами отбрасывали корзины селян. Тётку Фросю не трогали, своя, она сжалилась над соседкой и разрешила их вишню поставить к себе под прилавок.

– Шо з вечора збыралы? Хто ж таку купыть?

Женька вертела головой во все стороны. Покупателей негусто, да и они проходили мимо, не задерживаясь даже возле тетки Фроси. Зато продавцы всё прибывали и прибывали, на прилавках быстро раскладывали привезенное, каждого товара понемножку. Всё свежее, красивое, у Женьки засосало под ложечкой.

– Шо вы гав ловите? Берыть свои корзыны и ставайте у ряды.

Кому не досталось места за столами, выстроились в длиннющих проходах, ставя свой товар прямо на землю между ногами. Женька больше ничего не видела, кроме плотно сжавшихся колхозниц и с трудом протискивающихся между ними горожан. Все вокруг толкались, кричали, торговались, хватали жменями вишни, пробовали одну, кривились, сплевывали косточки и проходили дальше. Никто ничего не покупал. У Женьки кружилась голова, её подташнивало, она натянула косынку почти на самые глаза. Лишь бы не видеть пи вишен, ни грязного вонючего Привоза. Скоро поезд с Наталкой встречать, а они ещё ничего не продали, эх, забудь Женька про лифик. Может, эти купят? Молодая парочка с пустыми эмалированными вёдрами протискивались сквозь толпу. Она встретилась с парнем взглядом и покраснела, как рак: «Почем вишня? Сухая?» Мать тоже покраснела и стала угощать молодых: «Це шпанка на вареныки, на варенья, от пробуйте. Нам на поизд треба, берыть усю з гаком».

Женьку затрясло, хоть бы не ушли дальше, стала сама быстро перекладывать в ведро вишни, они уже начали плавать в собственном соку. Только бы не передумали, и хорошо, что дикарку нарвала, она-то как раз и не потекла. «Забирайте все», – мать суетилась, никак не могла подсчитать, сколько в ведро помещается ягод, сколько нужно получить денег. С грехом пополам продати одну корзину и пошли к тётке Фросе.

– Ну шо, продали? За скилькы? Отож наторгувалы, отдаёте, дуры.

Мать пыталась оправдаться, что спешит, Наталку с внуком встречать надо. И не знает, что ей делать со второй корзиной. Еле уговорили Фроську продать ее, как получится, в обиде не будут, и помчались на вокзал. До прибытия поезда оставалось ещё больше часа. Они умылись в вокзальном туалете, причесались и вышли в город. Женька очень хотела мороженое и от пирожков не отказалась бы. Но мать достала из сумки хлеб, разломила по куску, и обе, икая, пошли по Пушкинской. Заглянули в храм. Мать поставила свечки, помолилась. Женька ждала у входа, её горячее тело приятно охлаждалось. Какое счастье людям: живут в таком большом и красивом городе, улицы мощёные, деревья белой известью окрашены, как у них возле школы и сельсовета. Несколько раз уже доводилось побывать в Одессе, но дальше Привоза, вокзала и этого храма не доходили. Даже моря не видела. Вот школу закончит и поедет сюда обязательно учиться. Надо только подтянуть оценки. А то с такими, как у неё, никуда не примут.

А может, как Наталка, в 18 лет выскочит замуж за курсантика. И с ним в город махнёт. Мать всё-таки купила дочери ванильное мороженое, они выпили по два стакана зельтерской воды и двинули назад. Поезд из Киева пришел без опоздания. Ещё в окне они увидели Наталку. Она с Пашкой на руках вышла из вагона, суетливо сунула матери внука, Женьке скомандовала идти за ней. В тамбуре стояли здоровые кованые чемоданы и узлы.

– А где батя? А Иван? Я ж телеграфирована, чтоб встречали!

Женька сама таскала чемоданы, потом баулы, а сестрица продолжат болтать с попутчицами, разодетыми молодыми женщинами, их вещи выносили на перрон молодые солдатики. Наконец, дамы ушли, обдав Женьку запахом крепких духов. Мать с орущим внуком не управлялась, пыталась целовать двухлетнего Павлушку, чем его ещё больше пугала. Наталка забрала сына, шлёпнув зарёванного пацанчика по нежным ляжечкам.

– Ты шо, сказылася?

– Сказишься здесь с вами. Просила же, шоб встречали. Куда мы сейчас денемся? Все люди как люди, к морю отдыхать едут. Стойте здеся, вещи не проморгайте, деревня.

Ещё раз поддав ни за что бедному измученному мальчугану, крутя задницей на высоких каблуках, Наталка скрылась в толпе. Вместе с плачущим ребенком они остались одни на опустевшем перроне. Еще и эта пустая клятая корзина в вишнёвом соке. И сами они в своих застиранных ситцевых платьях с синими разводами под мышками, потные уставшие. Противно смотреть друг на друга. Женьке показалось, что сестра, вся из себя такая разодетая, расфуфыренная, застыдилась их. Ее долго не было, наконец, она вернулась с носильщиком, злая, на них даже не посмотрела. Быстро все погрузили на тележку. Наталка важно шла впереди, а Женька с матерью бежали молча сзади. Носильщику Наталка заплатила столько, сколько они выручили за вишни.

На привокзальной площади их ожидал грузовик, Наталка с сыном сели в кабину а мать с Женькой полезли в кузов. Лавки не было, на чемоданы Наталка садиться не разрешила, пристроились на корточках под кабиной. Солнце нещадно жгло тело, горячий ветер обдувал лица. Женька упёрлась ногами в борт, голову положила матери на колени и уснула. Она не видела, как у матери по щекам текут слёзы. Ей снилось, как сестра достаёт из чемоданов такие же красивые платья, что на тех тётках, и протягивает их Женьке...

Дома сестра тоже всем была недовольна. Что она от них всех хочет? Зачем приехала? Отец борща наварил, рыбы нажарил, такой стол накрыли. Родители шушукались в летней кухне: «Устала з дороги, вот и не до гостей». – «Но ведь люди придут». – «Скаженная якась, выгонит людей». – «Да я сам её згоню со двора, бач барыня яка заявылася. А хлопчик гарный, на мэнэ схож. Пиду вышень нарву онуку».

– Ой, Федя, тилькы не вышень: бачыты их не можу, – заголосила мать. – Там биля забору черешня, мабуть ще е. Ввечори Женька яблук з колгоспного саду натаскае. Бачив, як Пашка молочко выпыв? Якый гарненькый! Звыкнеться, все буде добре, А Нателка наша, ты глянь, яка баба стала, прямо городьская.

– Тьфу, обняты, поцилуваты страшно! От так, маты!

– Ничого, всэ будэ добрэ. Тилькы ТЫ Не пий и самогон до столу не тягны. И шоб ни Мыколы, ни Ивана духа ни було. Сама со двора их сраной метлой згоню, ты так и знай. И ты сам до хаты не удумай шлёндрыть, хай видпочивають. Як з фермы вернуся, за стол сядемо у садку пид вышнею.

– Так вси и набигнуть. Я тилькы Гуськив и Таранькив поклычу. Хто з начальства прыйдэ, шо зробыш? Мабуть все село знае, шо Наталка з сыном до дому прыихала. До конторы забигты треба, молока выписать на трудодни. Свого-то нэмае.

Мать укоризненно посмотрела на отца, это он решил, что корова им не нужна. Как Наталка из дома укатила, сразу зарезал, и с концами. Поросята другое дело. А молоко, пошел на ферму, напился от пуза. А если надо, то и выписать всегда можно, кто им, передовикам, откажет. А все эти бредни, что своё есть своё, от своей коровы лучше, полная ерунда. Жену жалко, его Марийка яка гарна дивчина була, краше за всих, а теперича он як ии усю крутыть. 3 доярок треба тикаты, досыть, ему ще жинка нужна. От до осени доробыть и все. И так кожен рик, до осени, а там дивчата прыйдуть. А дивчата тилькы их и бачилы. Хватають курсантикив и тикаты з чоловиком. Его Наталка теж утикла. Фёдор закрутил цигарку глянул на небо – доща не буде, все пожухне. Пшеныця вже жовтыть, ще недиля, друга и збыраты можно. У цему роци все так и прэ, так и прэ.

– Да, мать, Наталку не признать – гладка, тилькы уж ци ногти понакрасыла червоным, як мабуть клопив давыла всю ничь, та ще на ногах. Ты бачила таке, га?

– Ничого ты, старый олух, не розумиешь. Наталка, хоть и дочка тоби, а всеж охвицерьска жинка. Да не будь якого з пехоты, а жинка лётчика. Вин у ней на Финской воевал, орден заробыв, от так-то.

Женька драила стол. Сколько отцу не долби не чистить карасей за столом, никакого толку. Теперь воняет, мухи расползутся, сейчас Наталка проснётся и будет носом крутить. Теперь дома ей всё не так.

– Женька, Женька! – из-за забора, боясь зайти в калитку, нарисовалась Надька – подружка. «Ну шо ты там стоишь? Заходь. Давай помогай, воды из бадьи тащи».

– Жень, а это правда, шо Наталка в шляпке, в чулках и в перчатках припёрлась? Гарбузыха бачила, колы вы прыихалы. Рассказывай, что молчишь? Шо она тебе привезла, шо подарила? Ничего? А мамка лифик купила?

– Нет, времени не хватило.

– Гляди, Фроська прется з вашей корзыною.

– Черт, сейчас усадится, не выгонишь.

Во двор вышла Наталка, в длинном шелковом халате с золотой вышивкой каких-то чудовищ, закатное солнце заиграло на теле молодой женщины. Подружки даже зажмурились.

– Что рты пораскрывали? Женька, иди к малому, я здесь у вас не знаю, где что. Фу, вонь какая! А ты что стоишь? Женьке некогда за тобой бегать, никуда она не пойдёт, давай отсюда.

Надька обиженно повернулась, помотала головой. У калитки остановилась, покрутила задом, копируя Наталку и передразнивая ее: «Фу, вонь какая! Я здесь у вас не знаю, где что. Барыня сраная».

– Шо, от ворот поворот? – ухмыльнулась тетка Фрося.

 «Счас тебя тоже наладят, старая торговка», – подумала про себя Надька и спряталась за тыном.

– Наталочка! Люба моя! Яка ж ты гарна стала. Ще краше ниж була. Дай я тебе поцилую.

– Тётка Фрося, вы до мамы, так её дома нет.

– Я ж корзыну занесла, вышни ваши сторгувала.

– Спасибо, давайте гроши.

Тётка Фрося такого оборота не ожидала:

– Дай систы, запыхалася я уся. Такый день тяжкый, – она посмотрела на мокрый стол, скамейки и лужи с рыбьей чешуёй под ними. – Ну хочь бы до твого прыизду пидготувалыся. За вышню, у нас с твоей мамой свои расчеты, – устало произнесла тетка Фрося.

Наталка взяла корзину, повесила на забор и ушла в хату. Тётка Фрося покрутилась-повертелась, сплюнула и, бурча себе под нос, медленно поковыляла со двора. «Ну яка короста выросла, робы людям добро писля цёго. Шоб воды ни податы, систы ни даты, ты дывись яке гавно, кляча худючая, ни з переду ни с заду. Лохудра в шовках. Ноги моей у цей хати не будэ, побачимо ще, хто кому нужен. От короста», – разнервничалась она. Надька залезла аж в пыльные будяки, чтоб старая сплетница её не заметила.

Вечер Наталка родителям испортила окончательно. Рвала и метала, к столу не присела, ворчала, чтобы не напивались, как свиньи. Всё её раздражало, особенно расспросы отца.

– Наталка, а звидки в тебе стилькы добра? – не унимался батько, примеряя шивьетовый гарный костюм. – Мабуть велык буде, та куды я в нёму пиду.

– А то пойти вам некуда! До клуба, в кино. В город поихаты по-людськи.

– Шо я забув в том городе? Там гроши треба маты, шоб гуляты. Нагуляйся я в громадянську досыть. Адэ ж ты там живёшь? У цёму Волынську?

– У меня там целый дом и всё есть: ковры, посуда, мебля усякая, а уж одёжи без счёту.

– Вы з чоловиком цилый дом купыли? – не унимался отец.

– Ой, батя, я ж тебе казала, мой муж – сталинский сокол, понимаешь? Ему всё положено. Когда мы Западную Украину освободили, все богачи сбежали до своей буржуазной Польши, покидали всё.

– Понятно, – протянул отеи. – А хозяйство у тебэ е? Корова, теля чи порося?

– Та на фиг оно мне здалося, а гроши навыщо? Пошла купила пьяток яець, крынку молока. А то и зовсим до дому усё натягають, тилькы скажи.

– Так ты там як в масле катаешься! Ого життя, як в сказке.

– Скажешь тоже, в сказке. Эти западенцы таки злющи, зроду таких не бачила.

– Ага, – Фёдор почесал затылок, аккуратно сложил костюм, посмотрел укоризненно на старшую дочь, потом на жену в новом платье с жакеткой. – Побачыв бы я, якою ты бы доброй була, колы бы у тебе все добро забралы, а самим тикаты не знамо куды, – отец психанул, хромая пошёл со двора до кореша допивать.

Наталка не могла пережить, что в хате ещё не было электричества. От керосиновой лампы её тошнило, ребёнок кашлял. Свечку в хате не зажигали. У Наталки был с собой маленький фонарик на батарейке, Женька хотела им посветить, но получила но рукам.

– У меня только одна батарейка, в вашей дыре не достать больше, – сестра спрятала фонарь в карман.

Жизни Женьки не стало никакой, только успевай разворачиваться. С мамкой на утреннюю дойку, с молоком обратно. Пока Наталка с сыном проснутся, надо успеть растопить печку во дворе, вскипятить молоко, сварить сыру и кашу малому. Так всё ещё не так: то комочки, то густая, то редкая, то солёная. Правда, подарки Женька отхватила что надо. Платье шерстяное тёмно-зелёное – красота, летний сарафан, вязаную кофточку, бусы и пиджак. Жаль, туфли не подошли, малы оказались, на номер бы больше. Нога большая выросла; как Женька ни пыталась втиснуться в туфли и ботиночки, ничего не получалось. Хорошо, мать сообразила сама померить, и ей пришлись как раз впору. А сама дочке потихоньку шепнула: только Наталка уедет, они махнут в Одессу и на базаре поменяют. А самое главное – у Женьки теперь было даже два лифика. Наталка всё время поправляла ее: «Шо за манеры, не говори лифик – лифчик правильно, еще это бюстгальтер называется. А грудь не цыцки, а бюст или грудь. Понятно, деревня?»

Ежедневно Наталка с сыном прогуливались от клуба до конторы, а потом спускались к речке. Селяне ей кивали, но заговаривать не решались, только кричали своим: быстрее сюда, Наталка идёт, глянь, як вынарядилась, каждый день в новом. Из-за заборов с двух сторон улицы вонзались в нее пристальные завистливые взгляды. Пока сестрица отсутствовала, Женька варила борщ или суп, что-то на второе, обязательно кисель или компот. Все свежее. В погреб ставили, что не съедалось, отец потихоньку на следующий день уносил с собой в МТС. В выходной Женька, как ни рвалась из дома, на танцы не попала. Надя передала, что её рыженький Сережка не отходил от Таньки из Беляевки, та сейчас до бабки в Маяки специально перебралась. Но, правда, о Женьке спрашивал, привет передавал. И она решила, в следующее воскресенье наденет новое платье и обязательно пойдет, будь что будет.

Женька утром на дойке матери все мозги заморочила. Всё лето пролетит, а она даже не нагуляется. Мать жалела младшую и не ожидала, что старшая за три года так изменится. Наталка сама до замужества танцульки обожала, ни одни не пропускала, а сестре черную жизнь устроила. Надо поговорить с ней, есть кому с внуком сидеть, пусть вдвоём хоть в кино сходят. Наталка сначала упрямилась, а потом согласилась, сама причесала Женьку, вместо косы что-то такое закрутила ей на голове, проследила, чтобы Женька вымылась, надела платье, которое ей привезла. Прибежала Надька, и ту принарядили в новый сарафанчик.

Радостная тройка рванула в клуб, молодёжь, толпившаяся у входа, расступилась, подружки продефилировали к окошку за билетами. После кинофильма были танцы. Курсантики девушек просто расхватывали, но Сережки среди них не было. Наверное, не дали увольнительную или проштрафился. Провожались все вместе, гурьбой, с песнями, шутками. Наталка забыла, что замужняя дама, веселилась от души, превратившись в прежнюю – заводилу, без выпендрёжа. Шла под ручку с Колькиным младшим братом, с Колькой она ещё до замужества крутила роман. Выспрашивала, где он служил, где сейчас, не женился ли, всё как бы в шутку, по старой дружбе. Гуляли до петухов, правда, к речке не решились идти, уж дюже жестокие комары, все норовили Наталку укусить. Она отмахивалась, смеялась: соскучились они по мне. В хату идти не стали, улеглись на свежем воздухе, в стожке. Мать пыталась на заре сестер растолкать – куда там, сама на ферму за мужем ушла.

Солнышко начало припекать, бить в глаза. Наталке надоело прищуриваться, она перевернулась на бок, потянулась. «До чего жизнь несправедлива, – подумала она, – мой на сборах прохлаждается, а я с пацаном маюсь в этой дыре». И громко, не обращаясь ни к кому:

– Без света, даже керогаза нет, а о примусе вообще не заикайся.

– А что это: керогаз, примус? – осторожно спросила Женька.

– Что, что, деревня неотёсанная. Прибор такой, залил керосин, подкачал и горит, никакой печки не надо. А ещё лучше плитка электрическая, ну это высший пилотаж.

– Та я знаю, у нашего председателя есть, шумыть страшно, ничего не слыхать.

– Жень, а председательская Светка как?

– В Одессе учится на училку, твой Колька тоже там где-то. Все как сговорились – молчат, шоб не сглазили.

– Ладно, хватит болтать, к Пашке пойду, боюсь, обоссался по уши, мать его ночью не сажала.

Сына в доме не было. Дверь в сарайчик с курями и поросятами была открыта, она рванула туда. Возле корыта сидел Пашка и ручками жмакал поросячью радость. Подхватив замурзанною мальчугана, Наталка бросилась к бадье обмывать его.

– Натка, ты шо здурела, всю воду извела, на тебя не натаскаешься, в таз его посадить надо.

– Та иди ты со своим тазом, в нём огурцы замочены. Только один раз разрешила себе отдохнуть за весь отпуск и вот. Здоровенная хряка могла укусить или затоптать Пашку. Что уставилась?

Женька долго терпела, две недели бесконечных унижений, труда без продыху. Все с ног сбились, только бы услужить этой барыне.

– Да пошла ты в сраку! Ты шо думаешь, шо раз ты охвицерская жена, то все тебе прислуживать должны. А ты, как барыня, только отдыхать да командовать будешь? И всё хвастать, сколько у тебя этих воротников, польтов разных. Да откуда они у тебя взялись? Награбили у людей, а их в Сибирь погнали.

– Замолчи, дура! Да за такие слова сама туда загремишь.

– Хватит из себя принцессу корчить, сама себе на фонарике готовь. Можешь забрать свои подарки, всё равно всё старое, ношеное.

– Делай после этого добро, завтра же в Одессу за билетами поеду.

– Ну и едь себе на здоровье, скатертью дорога, хоть бы о мамке с батей подумала, они уже с ног сбились, не знают, как тебе угодить, сестрица сраная. Обед сама себе готовь, со своим маникюром.

Женька, как на крыльях, летела на свой любимый Турунчук. Две недели ни разу не плавала, не ловила раков, не заплывала на любимые острова. На берегу только малышня плескалась, да бабы белье стирали.

– Женька, догоняй, все давно уплыли!

Как она обожала соревноваться с Турунчуком, как ни пытался он тащить девушку за собой, она всё равно побеждала. В его свежей прохладной воде она чувствовала себя свободной, равной этому красавцу-реке. Она никогда не срывала ни лилий, ни кувшинок, хотя иногда руки сами так и тянулись. Но старые поверья бабок, хоть она и комсомолка, и не верила в них, но всё же её удерживали. Это городские как дорвутся, нарвут сдуру, а потом покидают умирать. Только на Ивана Купала, и то ночью, тихо, чтоб Турунчук не увидел, один веночек сплести позволяла себе. А потом с песнями доверить ему свою судьбу и отправить по течению веночек за счастьем. Вот уж и остров, потянуло дымком, значит, ребята там, коль костер горит.

Она поднырнула под старую знакомую корягу, нащупала рачью норку, влезла рукой. Ага, пытается ущипнуть, ничего не получится, я знаю, как тебя брать. Женька ещё сильнее сжала кулачок, ухватила за панцирь выше шейки. Порядок! Фу, вынырнула. Улыбаясь, вздохнула полной грудью, в поднятой руке корчился здоровый зелёный рачище, безумно вращая выпуклыми глазищами. Она выбросила его на берег подальше, чтоб не успел сбежать назад. Поныряла ещё несколько раз, не идти же в компанию с пустыми руками. Хотя бы с десяток наловить, и то дело. Ребята как раз сварили очередное ведро и вылили на траву красных здоровенных красавцев. Накушавшись вволю, Женька прилегла на согретую солнышком травку, положив под голову руку. Хорошо, но на душе что-то неспокойно. Наталка, черт с ней, а как там племянник, и часа не минуло, как расстались, а она уже по Пашке соскучилась. Надо плыть обратно, эта дура в бадье всю воду споганила говном, нужно свежей натаскать. Куда деваться? Мамка просила потерпеть, месяц пролетит быстро. Надька составила ей компанию, не бросать же подругу. Вместе скорей управятся.

Наталка с Пашкой тоже стали ходить на речку. Женька с Надей по очереди сидели с малым на берегу, чтобы сестра могла, как раньше, вдоволь поплавать и поесть раков. Ведь вкуснее ничего нет. Словил, сразу сварил и съел. На Наталке был цветной купальник, польский, халат тоже оттуда, для неё вообще всё лучшее было только польским. «Пойдёмте домой, девчата, Пашка устал и обгорел весь, бабка ругаться будет», – сказала она, обтирая сына полотенцем. Подружки шли следом, чуть приотстав, в стареньких платьицах, выгоревших на солнце, латаных-перелатаных, они стеснялись ее.

На тумбочке, справа от входа в хату, лежал отрывной календарь 1941 года, Наталка привезла его с собой. Она, не читая, перелистала несколько июньских страниц, выдернула устаревшие.

– Жень, а тебе же в воскресенье, 22-го, 15 стукнет! Время как летит, уже взрослая, не заметишь, как замуж выскочишь, это правда, что ты курсантика приглядела? – хитро посмотрела на младшую Наталка. – Через недельку муж в отпуск пожалует, поедем с ним в Крым в санаторий. Ой, девки, там замечательно, вы даже себе не представляете. Что-то я от счастья заболталась.

В субботу с утра дособирали вишни, мать сварила варенье, гоняла девок от таза, не зло, с любовью, как бы играя со взрослыми дочерьми в детские игры. Налепили вареников с вишнями, залили по тарелкам крепким сиропом и уставили ими все подоконники в хате. Вечерком мать пекла пироги, девчат отпустила на танцы. Женька сразу разглядела в толпе рыженькую головку, он тоже её приметил, только виду не подавал. Но как только заиграли вальс, рыженький вырулил на взлётную полосу, лихо подхватил Женьку и закружил ее по площадке. Разговор не клеился, юноша молчал, только его рука на талии была огненно горячей и влажной. Провожать девушек после танцев ребята не могли, спешили в лагерь. На следующие выходные всем назначили свидание, только Наталка отказывала, вздыхала, муж должен приехать, она уже скучала за ним.

Спать не хотелось, душно, да и мать с Пашкой разбудишь. Залезли на стожок под забором. Запах свежего сена, пахнувшего только что разрезанным кавуном, и это небо, усыпанное звёздами, вот они прямо над тобой. Как красиво, как величественно, как хорошо жить, какие они счастливые. Вот и у Женьки кавалер завёлся, улыбнулась Наталка. Устала за день, бедняжка, аж похрапывает. Наталка придвинулась поближе к сестре, укрыла её старым, ещё бабкиным, лоскутным одеялом и вскоре тоже уснула.