Текст книги "Одесситки"

Автор книги: Ольга Приходченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

ОДЕССИТКИ

Свобода, свобода, она свободна и сын ее свободен! Больше ни о чем не могла думать Дорка. Нина Андреевна забрала Вовчика у нее с рук, решила вынести на улицу, уже подошла к двери, вернулась. Хоть и весна, апрель, но ветрено и прохладно. Мальчик первый раз подышит свежим воздухом. Вовчика с большим трудом завернули в одеяло, он вырывался, орал. «Пошли, Дора, только сама пальто накинь и платок». Ноги у Дорки дрожали, она медленно нащупывала ими ступеньки, боясь споткнуться в темноте. Двор был пуст, еще с утра соседи побежали в город, в свой любимый свободный город. Они тоже забыли, когда последний раз выходили на улицу. Ветер дул северный, колючий, по голубому небу быстро неслись небольшие белые облака, временами они прикрывали солнце, и тогда становилось совсем зябко.

Свежий воздух опьянил Дорку, она схватила Нину Андреевну за рукав, голова закружилась: «Мама, я упаду». – «Сейчас привыкнешь, к хорошему быстро привыкают, держись». Она боялась открыть глаза, стояла, опустив голову. «Дор, смотри, он щурится!» – воскликнула Нина Андреевна. Вовчик наполовину выполз из одеяла, только ножки оставались еще в плену, и, втянув головку в плечики, смотрел но сторонам. Как зверек, он втягивал носиком непривычные запахи, ручонками ухватился за бабушкин платок. «Он меня сейчас задушит-. Дора, он весь дрожит, боится». – «Холодно ему, мама, – Дорка с головой укрыла сына одеялом. – Привыкай, Вовчик, родной, привыкай, это твой город, твой двор, твой дом, твое небо, твоя Родина!» Мальчику было страшно, он ежился, закрыв глазки, уткнулся в бабушкину грудь.

– Здравствуйте, Нина Андреевна, с праздником, с Победой.

Нина Андреевна обернулась.

– Валюта, здравствуй, деточка. Ой, это твоя дочка? Уже такая взрослая?

Рядом с Валентиной стояла обвязанная большим платком девочка.

– Это моя Леночка, – ответила она и подумала: «Странно, живем в одном доме, а Нину Андреевну за всю войну, может, пару раз видела, всегда спешила, ни с кем не общалась». Валентина даже забыла, что та здесь живет.

– Кто там горько плачет? – Валентина с дочкой, привстав на цыпочки, улыбаясь, дотронулись до ножек ребенка, которые выскользнули из одеяла.

– Это мой внучок, Вовчик, Владимир Викторович. А ты что, Дору не узнаешь?

– Дорка? – Валентина от неожиданности отступила, девочка тут же присоединилась к матери, крепко ухватила ее за пальто. – Узнала! Дорка! – Валентина бросилась на Дорку, обняла, расцеловала в обе щеки, – Поздравляю, поздравляю!

Сегодня все в городе, знакомые и незнакомые, приветливо улыбались, поздравляли друг друга, обнимались, целовались. Солдат растаскивали по квартирам, угощали, чем могли, пытаясь узнать, хоть что-нибудь о своих и когда кончится эта проклятая война.

– Мы с Соборки, там народу тьма, музыка, танцы, господи, дождались. Победа! Дора, ты что, уже так быстро вернулась из эвакуации?

Дорка отрицательно покачала головой. Слезы душили ее, говорить не могла. Нина Андреевна ответила за нее:

– Здесь она была. Валюта, я ее у себя прятала. – Она почувствовала, что мальчишка дрожит от холода. – Пойдемте, девочки, к нам, чаек попьем, отпразднуем, как можем.

– Спасибо, Нина Андреевна, я только маму предупрежу, а ты, Леночка, ступай.

Но девочка исподлобья посмотрела на незнакомых женщин и засеменила за матерью: «Мама, я с тобой».

Весть о том, что Витькина жена, Дорка, ховалась всю оккупацию у свекрухи, облетела молниеносно весь двор, всю Софиевскую. Как только женщины вернулись в комнату, Вовчик сразу успокоился, залез под стол, теперь ему разрешали везде бегать, кричать, никто не одергивал, не шикал, не прижимал, чтобы не кричал, а наоборот, отгоняли от себя. Мальчик никак не мог понять, почему дверь в коридор открыта – там ведь страшно, там какие-то чужие люди, и он ни за что туда не пойдет. Валентина с матерью и дочерью объявились быстро. Заслышав их шаги, Вовчик в ужасе забрался в печку и никак не хотел оттуда вылезать.

– Где он прячется? – спросила Леночка. – А можно я туда тоже залезу?

– Попробуй, только не пугай его.

Сегодня Дорка была именинницей, весь двор только и говорил о ней, о её свекрови, ребенке, их печке. Весь вечер Ереминых навещали соседи, чтобы своими глазами убедиться, что это не розыгрыш. Тяжело было поверить, что Витькина жена все эти годы просидела в печке, скрываясь от немцев, там же родила пацана, ну просто Витькину копию. Даже старый дед Макар не выдержал, пошкандылял, опираясь на своего внучка, посмотреть на Дорку с мальцом, прихватил с собой бутылку самогона еще довоенного. Спрятал старик эн-зэ, чтобы Победу встретить, сам себя зауважал: вот сила воли, не выпил ни грамма раньше. А здесь, ты гляди, кого упрятали, не бутылку, а целую бабу с ребенком! Опьяневшие от счастья, свободы, вина, соседи, громко перебивая друг друга, рассказывали каждый свою историю, что пришлось пережить, выстрадать, выстоять. Они больше никого не боялись, горланили на весь двор, на всю улицу, на весь город. Так продолжаюсь, наверное, с месяц, а потом, кто бы знал тогда, такое началось...

На следующий день Нина Андреевна пошла на свою прежнюю довоенную работу, однако телефонной станции не было, она сгорела. Под присмотром конвоя разбирали обуглившиеся доски, кирпичи, мусор военнопленные,

– Нина, давай к нам, – вдруг позван ее чей-то голос.

В проеме окна она узнана свою бывшую начальницу Ирину Яковлевну Та подбежала к офицеру, вероятно, старшему, что-то долго объясняла ему, видимо, что это ее бывшая сотрудница.

– Товарищ лейтенант, она наша, запишите, Еремина.

Молодой лейтенантик посмотрел на изможденную пожилую женщину: «Вы лучше потом приходите, немного отдохните».

Женщины обнялись, расцеловались.

– Жива! А сын как?

– Пока не знаю, воюет на фронте.

– И мои все по фронтам. А мы теперь здесь воюем. Что гады сделали с Одессой? Всю взорвать хотели. Театр-красавец заминировали, представляешь? Ниночка, приходи дорогая, нам другое здание должны вот-вот выделить.

На том и распрощались. Нина Андреевна решила побродить по родным местам. Ей стало страшно. Город нельзя было узнать. Булыжники мостовых румыны вывезли заранее, кругом выгоревшие, разбомбленные дома. Жутко. Но жизнь брала свое. Для людей, столько лет боявшихся немцев, румын, власовцев, бандеровцев, полицаев и вообще друг друга, наступили необыкновенные времена – времена любви. Все чаще ей попадались навстречу беременные женщины. Столько сразу их не было даже в довоенную пору.

Через день Нина Андреевна с Доркой и Вовчиком отправились в военкомат, откуда призвали Витьку, может, что-то известно о нем. Громадная очередь продвигалась крайне медленно. Они видели, как нередко впереди стоявшие женщины падали в обморок от страшной вести, что кто-то из родных погиб еще в 41-м, 42-м, 43-м, а то и совсем недавно, в 44-м. 3десь же им выписывали маленькую бумажку, лишавшую последней надежды, и уводили в комнатку, пропахнувшую валерьянкой, с дежурной медсестрой. Там на всякий случай стояло несколько коек.

Уже в четвертый раз Нина Андреевна с Доркой получали один и тот же ответ: сведений не имеется, приходите позже, просили еще раз заполнить запрос. От Ивана Валентина уже получает письма, чуть ли не каждый день. Родителей Аркадия из соседней комнаты нет, они еще не вернулись из эвакуации, а Аркашкины письма почтальон замучился носить. Их аккуратно складывают на столе две старушки, что временно проживают в их комнате. А вот от Витеньки ничего. Обманув свекровь, что пойдет поискать работу, Дорка прямиком отправилась в военкомат. Очередь, хоть и шла на лот раз быстрее, чем прежде, но казалась нескончаемой. Какой-то мужик лез сбоку, расталкивая всех острыми локтями.

– Граждане, пропустите, бога рати, моей Галке ответили, что пропал без вести, а я вот он, перед вами, цел и невредим, пусть меня вычеркнут. Сколько людей полегло, когда десант в Керчи высаживали, а я, значит, везучий, в живых остался.

Толпа расступилась перед матросом в мокрой от пота тельняшке; прихрамывая, опираясь с одной стороны на костыль, а с другой на счастливую Галку, он наконец пробился кокотку. Вся очередь пришла в волнение. Жену его, дочурку самого моряка все обнимали, целовали: «Может, и нашим повезет, вернутся?»

Надежда засверкала в глазах измученных стариков, детей и женщин. Люди пересказывали, перебивая друг друга, похожие случаи. Как одна женщина получила похоронку на мужа и решила покончить с собой. С этой мыслью и возвращалась домой, а пришла – обомлела: он ее ждет, жив-здоров, весь в орденах.

Наконец дошла очередь до Дорки. «Еремин Виктор Владимирович, 1915 года рождения, женат, мобилизован 23 июня 1941 года. Вот в этом дворе, сразу за военкоматом», – с трудом выговорила она. Ей было видно, как молодой очкарик-лейтенантик одним глазом читает напечатанные на машинке списки: Еремин Виктор Владимирович, 1915 года рождения, пропал без вести. Октябрь 41-го года. Город Одесса. Послюнявил пальцы, взял маленький листик, быстро заполнил его, вытащил из ящика печать, с силой ударил по листку, подписал и протянул Дорке. К ней тут же подскочила девушка в беленьком халатике, перехватила у лейтенанта бумажку обняла Дорку и повела в свою пропитанную валерьянкой и нашатырем комнату. «Выпейте вот это, полегчает, не отчаивайтесь, найдется ваш Виктор. Кто он вам? Муж?» – как могла, успокаивала она.

Дорка бесцельно ходила но улице. Как показать эту бумажку Нине Андреевне? Нет! А вдруг действительно права медсестра, эго ошибка. Неправда, что Виктора нет, не верю. Это они с Вовкой должны были погибнуть, а он – никогда! Она скомкала бумажку, потом разгладила и сунула в лифчик: «Вернусь радостной, скажу, что пообещали работу».

Нины Андреевны дома не было. Старушки сидели на кухне с зареванным Вовчиком. Что случилось? Обе они, завидев Дорку, разом бросились к ней, все время оглядываясь вокруг.

– Дорочка, ее арестовали. Тихо, Вовчик, тихо, пошли в комнату. – В комнате все было перевернуто вверх дном, на полу валялось выброшенное из печки тряпье.

– Кого арестовали? – Дорка не сразу сообразила, о ком речь.

– Да Ниночку, твою свекровь, боже мой, – всхлипнула одна из бабушек.

– За что? Что она сделала? Что они искали?

– Какие-то бумаги, в печке рылись. Сотрудничество с немцами ей приписали. О тебе спрашивали, мы сказали – на работе. А Вовчика Лизонька увела сразу, на всякий случай. Отпустят се, зачем им старуха? Неужели опять будет, как после гражданской, не приведи Господи! Не угомонятся никак. – Причмокивая беззубым ртом, старушка продолжала: – Да отпустят ее, разберутся. Сейчас всех проверяют, говорят, шпионов развелось много после немцев, и неблагонадежных. А бумажки эти вот они, по полу разбросаны, все на немецком. Отчет, что ли, какой, сколько леса завезено, сколько распилено. Я немного немецкий знаю.

– А что она? – закричала не своим голосом Дорка.

– Она, голубушка, молчала, только на фотографии эти смотрела. Они ее так быстро увели, мы даже подумали, что ты их встретила по дороге.

– Я завтра же пойду, это какое-то недоразумение. Какой она враг народа?

– Ой, милая, поверь нам, мы уже свое прожили, всего насмотрелись. Ты о сыне думай, а свекровь твоя женщина умная, даст Бог, вывернется, не ходи туда, коли надо будет, сами вызовут. Сиди дома, давай все эти бумажки сожжем. Сами сходим, с нас какой спрос, скажем, племянницу забрали. Она ведь, голубушка, ничего с собой не взяла, надо ей каких-то вещичек и еды подсобрать.

Вовчик, свернувшись калачиком, спал на кровати. Дорка сидела за столом, разглаживая машинально помятое извещение. «Витя, как ты был прав, а я, дура, не понимала... Вот оно возмездие...»

Это случилось перед самой войной. За месяц или за два на фабрике вдруг начались аресты. Всех подряд вызывали, дотошно спрашивали, кто что знает. Потом был показательный суд над выявленными крагами народа. В фабричный клуб людей набилось столько, что не пробиться. Дорке поручили от имени комсомола зачитать обличающий текст по бумажке. Всех выступающих строго инспектировали – ни слова от себя, только написанное. Она крутилась перед зеркалом, осматривая себя в профиль – не заметен ли животик? Наконец настал ее черед выйти на сцену. Словно заученное стихотворение, громко, без ошибок выпалила текст, все захлопали. Она спустилась в зал, присела среди зрителей и только тогда увидела обвиняемых. Их было человек двадцать, двух девушек узнана сразу: одна ходила в вечернюю школу вместе с ней, а другая была ее сменщицей за станком. Сердце колотилось. Рядом сидела пожилая женщина с мальчиком лет трех, она зло покосилась на Дорку и отодвинулась.

– Смотри, Женечка, миленький, там твоя мамочка. За что ее так?

Дорку так и подмывало ответить: «Значит, есть за что». Но она встала и пошла в конец зала к своим, гордая, что не сбилась, четко прочитала, что ее голос аж звенел и ей аплодировали. Витя с ней после этого долго не разговаривал. Среди осужденных был его мастер, Виктор очень переживал и никак не верил в виновность своего учителя. Они помирились лишь, когда Дорка объявила, что беременна.

Тетка эта потом еще долго крутилась на территории фабрики, зареванная, уже без мальца. Того отправили вместе с матерью, а она все выла: «Что я скажу его отцу? Ребенка-то за что?»

Дорка посмотрела на спящего Вовчика, даже во сне он продолжал всхлипывать. Она медленно затолкала проклятые бумажки в печку, подожгла, не открывая вытяжку; Дым начал заполнять комнату; дышать становилось трудно, в дверь стучали, кричали. Дорка открыла вьюжку, окно, потом дверь. Обе старушки влетели в комнату: «Не дури, Дорочка, не бери грех на душу. Разве дите виновато, Бог ему жизнь дал, не тебе ее отбирать. Лизонька, я ж тебе говорила – отчудит она что-нибудь».

Баба Катя схватила мальчишку в охапку и унесла особой. Дорка сидела на стуле, тупо уставившись в одну точку, и бесконечно повторяла: «Не хочу больше жить». Только месяц спустя она немного пришла в себя. Старушки по очереди дежурили у нее в комнате: как бы чего не случилось. Дорка привыкла к этому и, когда однажды они не пришли, испугалась, выглянула в коридор и увидела их спящими на кухне. Обе сидели на табуретке, тесно прижавшись друг к другу, как два старых больных воробушка на ветке. Оказалось, вернулись соседи из эвакуации и сестер выселили, жить им теперь было негде, старый их дом, в который угодила бомба, так и стоял, зияя выгоревшими глазницами окон.

Дорка, не вымолвив ни слова, схватила старушечьи котомки и отнесла к себе, затем постелила диван и вернулась за ними. Корила себя: как же не догадывалась, и сколько времени старушки вот так маются без своего угла? Дорка тихонько растолкала их, положила руки на плечи, кивнула головой. Они молча встали и поплелись за ней.

Пора идти на работу. Дорка причесалась, подкрасила губы высохшей помадой, оставшейся от Нины Андреевны, и отправилась на фабрику. У знакомой проходной она начата всматриваться в лица людей, проходящих через вертушку. Ей казалось, что вот сейчас ее кто-нибудь окликнет, обрадуется встрече с ней, но люди шли на смену хмурые, озабоченные, совсем не похожие на тех, с кем она работала. Они понуро плелись, не обращая на нее никакого внимания. Вот и последние запоздавшие прошмыгнули – нет, никого она так и не узнала, и ее – никто. Может, в другую смену прийти? Выбежал из будки контролер, инвалид с деревянной ногой-костылем, спросил: «Кого ждете, гражданочка?» – «Я здесь работала до войны, думала, а вдруг кого-нибудь встречу», – «Вам, гражданочка, в отдел кадров надо, а здесь стоять не положено. Дайте ваши документы».

Он заглянул в паспорт, затем внимательно на Дорку и пропустил ее. На территории фабрики ничего не изменилось, и отдел кадров на том же месте, только везде высажены молоденькие деревца сафоры с ярко побеленными тоненькими стволами. Старых громадных нет, и двор стал вроде поменьше. В «кадрах» ее встретил военный. Дорка сбивчиво рассказала, что до войны она с мужем работала здесь станочницей, что муж ушел на фронт в первый же день войны, что ее родители погибли в гетто, а ее с сыном спасла свекровь. Военный все записал за Доркой и посоветовал прийти дня через три.

Время тянулось медленно, наконец, ранним утром она снова оказалась перед знакомой дверью. Тот же военный предложил ей аул, она присела, и ей почему-то стаю как-то не по себе. «Еремина Дора Моисеевна?» – металл в голосе кадровика насторожил ее. «Да». – «Ваш муж Еремин Виктор Владимирович?» – «Да». – «А где он сейчас?» Дорка аж подскочила со стула. «Где он? – заорал военный прямо ей в ухо. – Я вас спрашиваю, где ваш муж?» – «Я не знаю... Я последний раз видела его 23 июня 41-то года. Больше ни разу». – «А ваш сын? От кого вы родили сына? И когда?» Дорка отшатнулась и почти шепотом: «Я была беременна, когда Витенька мой ушел на фронт». Ее начал бить озноб, губы дрожали, обида, арах стали сковывать ее. – «Что вы так волнуетесь? Не нравится, как разговариваю? В другом месте с вами будут говорить иначе».

Дорка совсем растерялась.

– Где, говорите, ваши родители?

– Их убили, наверное, я не знаю.

– Вы жили с ними?

– Да.

– Почему же они были убиты, а вы остались?

– Я убежала.

– Куда?

– К свекрови, на Софиевскую.

– Как ее фамилия?

– Еремина Нина Андреевна.

– А где она сейчас?

Дорка опустила голову.

– В за-за-ключении, – еле слышно прошептала.

– Где? – не унимался кадровик.

– В тюрьме...

– Ну-ну, договаривайте, Дора Моисеевна. Ваша свекровь осуждена как враг народа. Так ведь, а вы? Чем вы занимались во время войны?

Дорка молчала.

– Вы хотите, чтобы мы поверили вам, что каким-то чудом вам удалось остаться живой и невредимой с сыном-евреем?

Он больно схватил ее за плечо.

– С какой целью вы хотите проникнуть па фабрику?

– Мне нужна работа.

Очки у Дорки запотели, она ничего не видела.

– Еремина или как вас там... Идите, и чтобы ноги вашей на фабрике не было.

Дорка не помнит, как выбежала из кабинета. В приемной стояли празднично одетые люди с цветами. Сегодня день рождения у начальника отдела кадров. Она вспомнила, как ей сказал об этом уже знакомый вахтер и что ей обязательно сегодня повезет. Кадровик вертелся у зеркала. Да, седею, от такой работы не только поседеешь. И другой день, думал он, передал бы эту жидовку куда следует, но сейчас у него праздник, пусть эта странная баба считает, что он сделал ей подарок – неохота было возиться.

Дорка быстро прошмыгнула мимо вахтера, он что-то спросил, но она ничего не слышала, бежала домой, как сумасшедшая. Ей казалось, что, пока она здесь, ее сына забирают из рук старушек. Успокоилась лишь, когда заметила у ворот на лавочке Екатерину Ивановну, читавшую Вовчику книжечку. Он приставил маленькую табуреточку к ногам старушки и совсем ее не слушал, вертелся во все стороны; когда увидел мать, бросился к ней с криком: «Мама, мама!» Дорка схватила сына и помчалась, как угорелая, домой. Старушка даже перекрестилась: «Господи, что случилось?», и поспешила за ней, ничего не спрашивая. Вместе уложили ребенка, и, когда он уснул, все рассказала старушкам. Те, как могли, утешали несчастную женщину: «Дорочка, девочка наша, не пропадем. Мы знаем одну женщину, она нам поможет обязательно».

Но та не стала со старушками даже разговаривать. Сконфуженные, они вернулись ни с чем. Правда, через несколько дней Екатерина Ивановна порадовала хорошей новостью: можно подрабатывать в промтоварном магазине, убирать, а главное, магазин рядом, через дорогу. Дорка не спала всю ночь, Екатерина Ивановна предложила помолиться, мол, поможет, но она отказалась: «Я не умею». – «Ничего, Дорочка, Бог един, он поможет». Дорка посмотрела на икону, стала на колени и неумело перекрестилась. Потом еще и еще, как Нина Андреевна. Поцеловала образ Мадонны с ребенком: помоги, Матерь Божья, хоть ты спаси нас.

Директор магазина сидел в маленьком кабинетике. Дорка с Екатериной Ивановной протиснулись к нему

– Здрасьте, – со страхом прошептала Дорка и замолчала, очки ее запотели, она перестала его видеть. Инициативу взяла старушка.

– Семен Осипович, дорогой, вот моя Дорочка, моя спасительница, вы не пожалеете, поверьте моей седой голове. Ей на фабрику; как раньше, нельзя, с ее зрением как работать на станке? Сами понимаете, и малыш... Я вам рассказывала, это же ангел, а не человек.

Екатерину Ивановну нельзя было остановить, да директор и не пытался.

– Ладно, я все понял. Хорошо, пусть работает, а там поглядим.

– Так вы согласны? – никак не могла поверить в свое счастье Екатерина Ивановна.

– Согласен, не волнуйтесь, ступайте домой, а вы, Дора, останьтесь.

В этот день Дорка с еще одной молоденькой девчонкой, ученицей

продавца, разгрузили две машины товара – одну с сукном, другую с обувью. Усталости не чувствовала, хотя сгружали в подвал и спускаться надо было по узким ступенькам. Как не упала? В обеденный перерыв захотелось пить. Ее проводили в большую подсобку, там вкусно пахло отварной картошкой, квашеной капустой и луком. За длинным столом пристроились сотрудники во главе с директором.

– Дора, а почему вы в платье работаете? – спросил он.

Она растерялась, покраснела, не знала, что ответить. Это же ее самое нарядное платье. Все засмеялись. Уставшая Дорка от перенапряжения стала неестественно улыбаться, потом расплакалась. Ее усадили за стол, Семен Осипович объявил, что это новая сотрудница и зовут ее Дора Моисеевна. После обеда ей выдали халат, удобные тапочки и показали ее «резиденцию» – крохотную комнатенку, где хранились ведра, веники, швабра. Там она переодевалась и немного передыхала. Приходила на работу первой и ждала директора или его зама. Вечером Семен Осипович звал Дорку в кабине т и клал в карман деньги.

Очень скоро все сотрудники поняли, что Дорка безотказная: кто позовет, бросает швабру и несется помогать. То товар на прилавок выставить, то что-то перетащить с места на место. И надо ведь успеть еще со своей работой управиться – вымыть полы, туалет, сбегать на рынок купить к обеду продукты. Сварить, накрыть на стол, правда, тарелки, вилки и кружки сотрудники мыли сами. Целый день она вертелась, как волчок, к вечеру приходила домой, не чувствуя ног, и замертво плюхалась в кровать. Екатерина Ивановна смотрела на Дорку, и мысль, что так она долго не выдержит и нужно что-то предпринимать, не оставляла ее в покое. Поразмыслив немного, старушка решила действовать. Теперь во время обеда она с Вовчиком заглядывала в магазин, объясняя, что мальчуган скучает по маме, которую совсем не видит. Вид пожилой женщины и малыша вызывали сострадание; Екатерина Ивановна научила Вовчика жалостным одесским песенкам из репертуара исчезнувших навсегда кафешантанов. Он стоял посреди магазина и тоненьким голоском пел: «Мама, мама, что мы будем делать, когда настанут сильны холода...» Старушка подпевала, дуэт имел успех, и растроганные продавщицы угощали «артистов» кто чем. Вовчик все это запихивал в висевшую на плече сумочку с тесемкой вместо ремешка, которую ему сшила баба Лиза. Набив ее угощением, мальчишка с Екатериной Ивановной удалялись.

Сегодня Дорку вызвал директор и предупредил: «Завтра не приходи, будет проверка, а ты не в штате, понимаешь? Когда закончится, я за тобой пришлю. Хорошо?» Дорка не находила себе места, все выглядывала в окно, однако никто не объявлялся. Так, в ожидании, минуло еще пару дней. Екатерина Ивановна не выдержала и пошла гулять с Вовчиком мимо магазина. На двери было приклеено объявление – «Закрыто на учет». Сколько это продолжится, никто не знал. Хотелось кушать, и старушки с Вовчиком поутру отправлялись на «охоту». Свою добычу они съедали за ширмочкой, оставляя небольшие ломтики хлеба для Дорки. Ей в магазине подарили два отреза на платье, но она так их и не пошила. Вот теперь пригодятся, нужно продать.

На базар двинули втроем. Екатерина Ивановна не доверяла такое серьезное дело Дорке.

– Ой, да ты такая доверчивая, обдерут, как липку, еще во что-нибудь вляпаешься, и видишь плохо, обсчитают, – причитала она, торопясь по Торговой на Новый рынок.

Старушка так ловко пробиралась сквозь толпу, что Дорка с сыном все время ее теряли из вида. Екатерина Ивановна запретила ей вынимать товар из сумки, пока не подаст знак. Она прикидывалась, что ищет отрезы, узнав цену, покачивала головой. Игра Дорке довольно быстро надоедала, и Вовчик устал. Наконец Екатерина Ивановна махнула ей. Она достала материал, перекинула его через руку, и здесь же Екатерина Ивановна громким театральным голосом заорала на весь рынок: «Ой, какая прелесть! Мадамочка, я ваш покупатель. Все-все... Я первая». Она делала вид, что вырывает ткань из рук опешившей Дорки, та от неожиданности ничего не могла понять. Моментально вокруг образовалась толпа, перекрикивая друг друга, люди прицеливались. Дорка просила сумму, которую заранее согласовала с Екатериной Ивановной, – и ни рубля меньше. Старушка принялась с ней азартно торговаться, злилась, ругалась. Дорка ни в какую не уступала. И вдруг одна молоденькая женщина сунула ей деньги и выхватила ситец.

Дорка спрятала деньги в лифчик, подхватила сынишку на руки – и ходу «Ах ты, вонючая торговка, – с наигранной свирепостью на лице кричала ей в спину старушка. Екатерина Ивановна догнана их в конце продуктовых рядов. Счастливые, они тащили с базара две полные сумки, Вовчик тоже был счастлив – в его котомке лежали любимые разноцветные леденцы...

Следующим утром Екатерина Ивановна пробежалась к магазину – он работал. Она покрутились перед витриной, заглянула вовнутрь. Никто ее не окликнул, сотрудники были новенькие и не обращали на нее никакого внимания. «Странно, – подумала Екатерина Ивановна, – не буду пока ничего говорить Дорке, вечером еще раз прогуляюсь с Вовчиком. Неужели все чужие, а где же Семен Осипович?»

Они подошли как раз к закрытию. Усталые продавщицы, перебрасываясь редкими фразами, расходились по домам. Лицо одной из них показалось вроде бы знакомым. Екатерина Ивановна с мальчишкой поспешили за ней и догнали только на соседней улице:

– Ой, это вы, Наденька? Здрасьте, Вовчик, смотри, твоя любимая тетя Надя.

Надежда вздрогнула, жалостливо посмотрела на старушку с мальчиком.

– Где вы живете? Идемте!

Екатерину Ивановну предчувствие не подвело. Тут что-то не так, но лучше самая горькая правда, чем вот такая неизвестность.

– Дорочка, встречай, Надюша к нам в гости заглянула. Пойду-ка я чаек организую.

– Здравствуй, Дорочка, вот как вы живете. Это кто? – Надежда кивнула на стенку.

– Мой муж, а рядом свекровь. А на этой фотографии мы с Витенькой. Снялись незадолго до войны.

– Это правда ты? Никогда бы не подумала.

И вдруг осеклась, поняла, что неудачно выпалила.

– Да ничего, Надюша, я сама себя не узнаю.

Вовчика старушки с боем увели на улицу; чтобы не мешал. Надежда рассказана, что во время учета обнаружилась недостача, пересортица. Дорке ни о чем это не говорило. Она только поняла, что Семен Осипович зачислил в магазин свою жену, ее брата, они в нем никогда не работали, только деньги получали. Директора арестовали, заместителя тоже, и еще двух продавщиц, остальных перевели в другие магазины. «Осталась лишь я, – продолжала Надя, – у меня все было в порядке, и Наташка из хозяйственного. О тебе, Дора, никто не говорил, ты ведь в штате не числилась. Теперь у нас новый директор, демобилизованный. Ты загляни, может, тебя возьмет. Сейчас, правда, работает одна, выпивоха, от нее все время пахнет, целый день грязной тряпкой трет пол, больше ничего, не то что ты! Таскала, на рынок бегала, и за чистотой следила, и нам помогала».

Дорка придвинула ей чай. Надя с удовольствием выпила. «Ох, какой ароматный, с чем он?» – «С листиками, тут и шиповник, вишня, сморода, старушки с Вовчиком насобирали».

– Директор солдафон полный, – грея руки о стакан, говорила Надежда, – но так вроде справедливый и честный. Только ни черта в торговле не соображает, зато командует, психует, если что не так, и, как попка, повторяет: партия послала его поднимать советскую торговлю на высокий уровень.

– Нет, раз военный – не пойду, с одним уже имела дело.

Дорка с содроганием вспомнила, как еле унесла ноги от фабричного кадровика.

– Дор, а что, бабки у тебя живут?

– Да, – неохотно ответила Дорка. – Соседи вернулись из эвакуации, им некуда деваться. Они хорошие, одинокие, мне с ними лучше, за Вовчиком есть кому приглядеть.

– Ладно, мне пора, если что узнаю, обязательно сообщу.

Екатерина Ивановна нашла все-таки Дорке подработку; по соседству с домом открылась новая парикмахерская, вечером там нужно было прибираться. Ее опять взяли без оформления документов, зато каждый вечер живая копейка, так называла Екатерина Ивановна Доркины заработки.

А поутру Дорку ждали несколько клиенток. Одна из них была ранней пташкой, с ней нужно было ходить на Привоз. Хозяйка выбирала все самое лучшее, дорогое. В обеих кошелках уже не было места, а она не унималась. Неподъемные сумки тащить тяжело, ныли руки, болела спина, но все равно Дорка больше любила у нее работать, эта все покупала сама и к ней не имела никаких претензий.

А вот вторая клиентка просыпалась лишь к полудню и еще долго не открывала дверь. Дорке вручались деньги и список. Она сама решала, что брать, торговалась, чтобы подешевле, а еще нужно было записать, сколько чего и по какой цене приобретено, и отчитаться за каждую копейку. Вокруг шмыгали воришки, особенно Дорка побаивалась подростков-босяков, того и гляди, сумку упрут или что-нибудь из нее выхватят. После рынка она торопилась в лавку за керосином, а напоследок мыча полы. Домой прибегала, запыхавшись, и почти туг же спешила во вторую смену в свою перукарню. Надюша стала в обеденный перерыв заглядывать к ним. Старушки поили чайком эту одинокую, потерявшую семью и детей женщину, укладывали на диван, пусть полежит, ноги отдохнут – стоять целый день за прилавком с такими венами...

Екатерина Ивановна с сестрой и Вовчиком с утра в бывшем имении графа Потоцкого собирали травки, сушили, перетирали, коммуналка пропахла настоями. Весь двор бегал к ним со своими хворобами. Сестры никому не отказывали, лечили, как умели. Здесь уже Елизавета Ивановна была непререкаемым авторитетом, могла лучше врача диагноз поставить, любую мазь изготовить. Все-таки почти полсотни лет помощником фармацевта в аптеке Гаевского отработала.

Елизавета Ивановна, едва Надюша объявлялась, делала ей примочки на ноги, а Вовчик перед ней выступал: то стишок, заученный с вечера, прочитает наизусть, то споет. Она никогда не забывала принести ему гостинцы, целовала и прижимала к себе так крепко, что он даже начинал сопротивляться. У этих добрых людей Надежда отдыхала душой, оттаивала сердцем и немного забывалась; с бабулями у нее появились секреты, Дорка не вникала в них, только удивлялась: то вдруг туфли ей купили, то кофту. От нее утаивали, что Надежда приносит из магазина разный дефицит – босоножки, отрез или еще какое-нибудь барахло, а Екатерина Ивановна тут же несется на базар и перепродает. Но все равно денег катастрофически не хватало. На Доркино пальто страшно было смотреть, оно просто расползаюсь от старости по швам, выгоревшие плечи и грудь, а воротник... Старая, еще Нины Андреевны, куница полностью облезла и смахивала на лишайную кошку. Дорка не обращала на это внимания, однако старушки не могли смириться. По улицам ходили разодетые с толкучки дамочки с чернобурками на плечах, в шляпках с перышками, а на их Дорочку страшно смотреть. Только Вовчик, благодаря Надюше, выглядел прилично. Екатерину Ивановну, когда она появлялась с ним, принимали за бедную няню, выгуливавшую богатенького барчука.