Текст книги "Одесситки"

Автор книги: Ольга Приходченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

Вся команда высыпала на палубу, Пелагея облазила весь трюм, Анны нигде не было. В море, даже в бинокль, отец ничего не видел, остановил баржу, бинокль передал своему помощнику, обтирая от пота лицо. Приказал спустить шлюпку, двое матросов отплыли по направлению, которое указал Лёнька. Шлюпка тоже скрылась за горизонтом. Отец протирал глаза и неотрывно смотрел в точку, где скрылась шлюпка. Мать сняла Анькин поясок, уткнулась в него лицом, никого не видя, спустилась в каюту к новорожденной – молиться, вымаливать у Бога для Анны жизнь. Неужели Бог заберет её любимое дитя, всё, что остаюсь от её первой и единственной любви. И дочь повторяет её судьбу. Как она недосмотрела, упустила своё дитя? Это проклятое море уже забрало её первого мужа навсегда, Павел Антонович у нее второй. Потом пыталось забрать Анну – спас её тогда итальянец, он же и погубил. И вот во второй раз море пытается забрать её дитя.

– Мама, они возвращаются, Анька с ними!

– Господи, спасибо!

Она быстро разобрала постель. Матрос Нанкин, как пушинку, внёс девушку в каюту. Вся команда столпилась в дверях. Расступились, только пропуская своего старшину.

– Все по местам, – тихо произнёс отец и закрыл за собой дверь. Осторожно присел на край кровати, положил свою большую руку на спину дочери, – Аня, ты больше так не поступай, слышишь меня?

Мы с мамой уважаем твои чувства, сочувствуем твоему горю, но ты не одна. Мы все с тобой. Если ты любила, любишь этого человека, то ты не имеешь права так поступать, хотя бы ради своей и его любви. У тебя всё будет хорошо, ты только верь. Ты обязана беречь себя и, если родится дитя, и ребёнка, его ребёнка. А мы с мамой тебе во всём поможем, – он нагнулся, быстро поцеловал дочь в мокрые волосы, пахнувшие морем, и выскочил из каюты. Пелагея по его хриплому голосу поняла, что муж заплакал.

Мать сама ухаживала за дочерью. Только матрос Павлик, как пригвоздённый, всегда оказывался под дверью каюты, выполняя все Пелагеины поручения. К сентябрю мать с детьми вернулась в Одессу, Лёнька пошёл в школу. Анна в середине декабря родила девочку. Роды были затяжные и мучительные, только на третьи сутки она увидела свою дочь. Крошка внимательно смотрела на Анну – глазками Джованни, его удлинённым лицом и слегка смуглой кожей. Нянька, принесшая девочку, улыбаясь, подбадривала мать, давая наставления, как правильно кормить малышку.

– А ваш-то папаша третьи сутки утюжит снег под окнами.

Анна стремительно передала ребёнка няньке и бросилась к замёрзшему окну. Маленькие кругленькие проталинки на стекле, за день прогретые губами рожениц, затянулись. Анна прильнула к ним губами, стараясь разогреть, потом стала ногтями сцарапывать лёд. Наконец она увидела мужчину в чёрной морской шинели, пританцовывающего на свежем снегу: Она сразу его узнала – это был Павлик Нанкин. Только махнула ему рукой – уходи, чего стоять, и молча вернулась к своей койке, схватила дочь и крепко прижала к груди.

– Эй, мамаша, потише, никто твоё дитя не забирает. Вот молодёжь пошла, никаких понятий. Всё бесятся, а дети страдают.

Пелагея молча наблюдала за ухаживаниями молоденького матроса, который списался с баржи и устроился в рыболовецкую артель, чтоб жить на берегу и почаще видеть Анну с дочерью. Повод навестить у него был постоянно, свежая рыбка для детей и просто по дружбе.

Павел Антонович в январе поставил баржу на плановый ремонт, его избрали депутатом Горсовета, членом профкома. С Семёном Науменко, мастером и главным начальником над бригадирами грузчиков и учетчиц, он был знаком с незапамятных времён. Когда-то Семён ещё в молодости плавал старшим матросом, потом боцманом. Ранения в ноги, еще в гражданскую, заставили сойти старого моряка на берег и засесть в этой диспетчерской. С Наумычем, как все его называли, он виделся только на собраниях, но поговорить не получалось. Да, по правде сказать, Павел Антонович затаил на старого друга обиду. Просил же его по дружбе приглядеть за Анькой, к нему привел девочку, под его крылышко. Он-то в порту про всех и каждого знает всю подноготную, ничего без его ведома не происходит, от старая лиса.

– Павка, остановись! Куда летишь? Мне ж за тобой не угнаться.

Павел Антонович резко остановился, Семён ковылял, прихрамывая на обе ноги.

– Пава, зайдём ко мне в контору, разговор есть.

– Некогда мне.

Семён, как мог, каялся перед товарищем, что обвели девки его вокруг пальца вместе с макаронниками.

– Давай посидим, я за тобой бежать не могу. Пава, в порту все толкуют, что Анька родила от матроса с твоей баржи. Парень он вроде неплохой.

– Некогда мне сидеть с тобой, Анька с внучкой ждёт, регистрировать дитя надо, замерзла уже.

– Пава, можно я с тобой. Только ты помедленней, а то я завалюсь.

– Ладно, старая лиса, цепляйся.

На углу пританцовывала от холода Анна с ребёнком, завернутым в одеяло. На вопрос заведующей загсом: «Кто отец?» – Анна опустила голову. Павел Антонович залился краской, Семён выручил: «Я!» Заведующая недоверчиво посмотрела на странную троицу. Анна, подняв голову, твердым голосом объявила, что отца нет. Регистраторша, пожав плечами, выписала метрику девочке, по заявлению матери на имя Алла, отчество – Семёновна, и в строке отца провела жирную линию.

Семён чувствовал, что Анна хочет поговорить с ним, но в присутствии отца не решается. Павел Антонович шёл впереди, неся внучку Анька шла рядом с отцом, а Семён, получив приглашение отметить регистрацию у них дома, плёлся из последних сил. Что делать, когда ещё он сможет увидеть Анну? За столом много ели, пили за здоровье матери и новорожденной – больше ни о чём не говорили. Только, когда Анна ушла проводить дядю Сеню к трамвайной остановке, им удалось перемолвиться. Он поведал, что ноябрьским вечером у проходной порта его окликнула женщина – это была Вероника. Сразу её он не признал – седая, худая, как старуха, чёрная. Стала она в порт проситься, да как её брать? Она же в розыске, как саботажница. Везде бригады соревнуются, стахановцами стараются стать, а её уже заочно коллектив осудил. А как объявится, так лет десять тюрьмы светит. Пожалел Семен ее, к себе в берлогу привёл. Пока она там где-то околачивалась, тётка умерла, комната и вещи пропали. Выходит, деваться ей некуда. Выпили с ней, она всё и выложила, только о себе говорила.

Я всю ночь не спал, продолжал Семен, всё думал, как ей помочь. Вы ж мне как дочки, я ж с твоим батьком палки по спине получал еще при батюшке-царе, будь он трижды проклят! Утром написала она заявление с просьбой уволиться, так как болеет мочевым пузырём, и дату поставила за неделю, как вы сбёгли. Помяли мы ту бумажку надел я ватные штаны, ещё её комкал, до самого порта, и прямиком в кадры. Так и так, старый стал, памяти никакой, вот стал надевать теплые штаны, а там заявление от этой Студень Верки, и как в голову вдарило. Забув, только вот вспомнил, просилась она сначала в отпуск. Я и отказал ей, какой отпуск, когда самый сезон начинается? А она ни в какую, лечиться мне надо, застудилась я, видать, постеснялась про болячку объяснять. Расплакалась и бумажку эту на столе оставила. Я в карман сунул и забыл, закрутился. Тепло стало, я штаны скинул, а вот пришли холода, натянул. Сунул руку в карман, а там это заявление, мать его так. Виноват, вся вина на мне. Домой к ней кинулся, говорят, померла, другие люди в её комнате живут. Девка, видать, ни при чём, я во всём виноват.

Кадровик взял бумажку долго читал, Семен аж взмокрел, потом долго смотрел на старого моряка, на его знаменитые ватные штаны, которые тот не снимал ни зимой, ни летом из-за больных ног. «Значит, кто виноват, того и накажем, ты уж, Наумыч, не обессудь».

– Обошлось на этот раз. Но это, Аня, не всё. Женился я на Веронике. Она теперь Науменко. Только ты не подумай чего. Жить ей негде было, да и не на что. Как дочка она мне, как и ты. А кавалеры ваши пропали, в Италии их тоже ищут, наверное, не вернулись мотыльки.

Анна уткнулась в грудь старому моряку и заплакала.

– У тебя хоть дитё осталося, а у моей Вероники никого. Вот помру, что с ней будет? – И он, уцепившись сильными руками за поручни трамвая, подтянул свои больные ноги, с трудом взобрался по ступенькам.

Через два года Анна с Павликом поженились. Свадьба была скромной, просто поужинали всей семьёй. Наутро отец с матерью ушли в рейс, оставив на молодых двенадцати летнего Леньку и трехлетнюю Ноночку. Как один день, пролетели эти предвоенные годы, в заботах о трёх детях и муже. Бог не дал Анне с Павликом детей, вся её нерастраченная любовь предназначена была только Аллочке. Имя дочери всегда вызываю у окружающих удивление. Но Анна тайно мечтала, если Джованни найдется, он догадается, почему имя его дочери Алла. Ему очень понравилась наша актриса Алла Тарасова, да и Анна помнила, что первую учительницу Джованни по русскому языку звали Аллой. И как-то возвращаясь из кинотеатра, Анна в шутку сказала: если родится у нас девочка, я назову её Алла. Как тогда он подхватил её, прижал к себе и они долго-долго целовались. Анна открыла глаза, в подвале стало совсем темно. Что это я вдруг в лирику унеслась. Первая любовь...

Первая любовь недаром называется первой и неповторимой. Вот и эта кладовщица из магазина не забыла за всю свою жизнь первую любовь. Соцкий Анне вроде всю жизнь свою поведал, но об этой Наде даже словом не обмолвился. Видимо, не всю, может, обиду затаил на эту девушку, а может быть, она со временем всё перепутала. Какое дело ей до этой Надьки, с её любовью к Соцкому. Ей надо работать, много работать. О её первой любви, Джованни, каждый день напоминают громадные глаза и улыбка её старшей дочери – Аллочки. А кругленькие глазки, вьющиеся беленькие кудряшки и ямочки на щёчках – Юзека. Её девочки, такие разные во всём, но есть одно общее – это она их мать. Пусть хоть на их долю выпадет настоящее счастье, и будет у них первая любовь. Для их счастья она сделает всё.

ЛЕЙТЕНАНТ ПАВЕЛ НАНКИН

Сегодня женщины на станции обсуждали, как выгоднее оформлять пенсию. Анна Павловна, как всегда, участия в общем разговоре не принимала. Что обсуждать? Обсуждай не обсуждай, что начислят, то и получишь, тем более с ее окладом санитарки. Ей бы только дотянуть до той пенсии, а там видно будет. Главное в жизни она сделала, поставила на ноги двух дочерей, обеим дала высшее образование. И девочки, что одна, что другая, – трудолюбивые, умницы. Дотянуть бы до пенсии, шутка ли сказать. Раньше младшая Оля могла прибежать после института помочь, а теперь, она сама уже работает, да так далеко, за городом. Дочери настаивают, чтобы она оставила работу, не дожидаясь пенсии. Наивные, думают, что на их инженерные ставки можно прожить. Этерия Фёдоровна – теперь главный врач мясоконтрольной – рассказывает про какую-то свою знакомую, как та, всю жизнь не работая, приженила на себе старого генерала, тот благополучно помер, и она как вдова получила генеральскую пенсию. Вот так, бабоньки, надо уметь жить, а сейчас эта особа завела себе молодого любовника, так вы ее знаете, это же наша клиентка – Райка крашеная, та ещё проблядь. Во время войны со всеми румынами перетаскалась, а потом, после войны, и наших не меньше полка пропустила. Умеют люди жить, устраиваться. А здесь?

И Этерия Фёдоровна смахнула слезу. Все замолчали.

Да, истории, в которую попала сама Этерия, не позавидуешь. Её родителей арестовали ещё в 37-м и, как говорится, с концами. Друг отца получил в это время новое назначение и увёз с собой девочку. К 10-му классу между Этерией и их сыном возник роман, их благополучно поженили, и родилась дочь. Потом оба закончили институты, перебрались в Одессу, она устроилась па мясо-контрольную, а муж стал преподавать в Политехническом институте. Когда отец умер, у шестидесятилетней свекрови появился дедок. Свекровь жаловалась на плохое самочувствие, её обследовали, нашли вроде опухоль. Столько шума было, носились с ней по разным клиникам, а опухоль все росла и росла. Перед самой операцией её посмотрел гинеколог и ахнул: бабулька на сносях. Вот это дедок, да и бабулька хороша, родила мальчика на раз и пикнуть не успела. Дедка, конечно, погнали в шею. А что делать с новорожденным? Судили-рядили, уговорил Этерию муж записать дитя на них. Чего им это стоило, помалкивали. Так у Этерии с мужем появился сынок. Бабка его грудью кормила, а мамой он Этерию называл.

Старшая дочь, ещё учась в институте, вышла замуж, родила. А муж соблазнил студенточку у себя в институте, та родила ему на минуточку целую двойню. И он преспокойненько оставил Этерию со своей мамочкой и братиком-сынком. И теперь Этерия пашет, как проклятая, на три семьи: помогать нужно и дочери с ее семьей, и бывшему мужу с двумя близнецами, и самой со свекровью и малым выжить надо – такая уж она дура уродилася. «А что делать? В каждом дому по кому», – думала про себя Анна Павловна.

Она-то одна подняла своих девочек, ничего ни у кого не просила, ни у государства, ни у людей. Жизнь так сложилась, назад не вернуть, всё война проклятая. Знали бы бабы с мясо-контрольной, что к ней посватался капитан, весь в орденах и медалях, вот бы в обморок попадали. Так дочери засмеяли. Зачем он тебе нужен. Действительно, зачем он нужен? Своё я давно отлюбила и отстрадала, Джованни, Джованни, выбрался ли ты живым из этой мясорубки? Не суждено тебе знать, что у тебя выросла такая красивая и умная дочь – настоящая капитанская дочка Аллочка. И других капитанов мне больше не надо. И у дочери твоей, Джованни, был отец, любящий отец. Анне иногда казалось, что Павлик Нанкин больше любит её дочь Аллочку, чем свою жену.

Павлика Нанкина Анна знала давно, он работал на барже матросом у её отца ещё задолго до войны, до её встречи с Джованни. Тогда она сама была молоденькой дочкой капитана, а Павлик только отслужил армию. Краснел и бледнел при виде Анны. И потом, когда она уже вернулась из Ташкента с Аллочкой под сердцем, и жить не хотелось. Это он, благодаря Лёньке, младшему Аниному брату, который поднял аврал на судне: человек за бортом, догнал её всё-таки на шлюпке в открытом море и спас.

Судьба... Любил, по-настоящему любил. Уговаривал расписаться, чтобы у ребёнка был отец, но она ни в какую не соглашалась. Верила, Джованни вернётся и что-то придумает. Но Джованни не возвращался, и маленькая Аллочка тянула к Павлику ручонки: папа! Нанкин специально перешел на работу в рыбацкую артель, чтобы подольше быть на берегу, чтобы каждый вечер заходить в гости с гостинцами, часами играть с ребенком. И через два года на майские праздники они расписались. Анну как подменили, куда подевалась весёлая хохотушка? Дом, порядок, чистота, приготовление пищи занимали всё её время. Ей завидовали подруги: это же надо, после всего... еще такого парня отхватила.

Павел Петрович Нанкин был из простой семьи, испокон веку жившей на Слободке. Его отец в молодости выступал в цирке силачом, поднимал тяжести, боролся на ковре. Потом женился, работал кузнецом на заводе. У них первым ребенком был Павлик – весь в отца, такого же атлетического сложения, с могучими бицепсами, с накачанным торсом. На улице к нему никто никогда не привязывался, стоило ему только посмотреть, сразу ретировались. Второй родилась девочка Эмма, той повезло меньше, она хоть и была симпатичной, но выросла гром-бабой. А третьим и четвёртым опять были мальчики, но они пошли в мать и отличались щуплостью телосложения.

Нельзя сказать, что новые родственники полюбили Анну, терпели по необходимости, редко общались. Осуждали старшего сына, что тот помешался на любви к своей жене и не заводит собственных детей, всё носится с «чужой дытынкой» неизвестно ещё от кого. Так и жили до 22 июня 1941 года.

В этот день муж был в море, Анна с утра затеяла стирку. Часа в два постучала соседка, сообщила, что началась война и Одессу уже отбомбили. А она и не поняла, слышала какие-то раскаты под утро – решила, гроза. С вечера плотно закрыла окна, чтобы не залетали комары. Сквозь сон думала, гроза началась... Когда к вечеру вернулся муж, пошли к его родителям, на Слободку. Эти дни Анна плохо запомнила, всё было, как в тумане. Павлика проводили вместе с его отцом на призывной пункт. Целый день она сидела, обняв маленькую Аллочку, и ждала возвращения из рейса отца с матерью и младшим братом Лёнькой и сестричкой Ноночкой. Вот только вчера за этим столом сидел её муж, улыбаясь, в синей линялой майке, играл мускулами на руках, обещал, что от него ни одна фашистская гадина не уйдёт.

Больше она его никогда не увидит. Как только освободят Одессу, она успеет получить от мужа кучу писем, телеграмму, фотокарточку, она будет счастлива до 26 ноября 1944 года. Он погибнет через три года после начала войны, пройдёт через ад её единственный муж младший лейтенант Нанкин Павел Петрович. Это случится 2 августа 1944 года в селе Нагрян Станиславской области. «Проявил геройство и мужество и будет похоронен с отданием воинских почестей» – так будет написано в похоронке.

– Анечка, а вы что скажете? Как вам это нравится?

– Да я прослушала, я выходила.

– Ну, бабы, слышали? Никогда ничего не скажет, вот характер.

Последние слова в свой адрес она услышала, ну и пусть говорят себе на здоровье. Как ненавидела она эти сплетни. Она была уверена, что сплетни и погубили её мужа. Когда только освободили Одессу, они ещё жили у Соцкого на Коганке. Переехали на Ласточкина, когда вернулся отец. Павел Антонович сначала приревновал Соцкого к матери, но Пелагея только покрутила указательным пальчиком у виска, и тот сразу успокоился. А что касается её, Анны, то для всего двора она была новой женой Соцкого, и в пекарне, где они оба работали, – тоже. Не объяснять же всем, что так нужно было, чтобы спастись. Румыны арестовали Лёньку за саботаж, и, как только его с другими проштрафившимися послали на работу, они тут же сбежали и в полном составе объявились на Средней. Пелагея спустила их в холодильник над катакомбами и стала дожидаться Анну с работы.

Оставаться в этой квартире с детьми больше нельзя было ни на минуту. Они с матерью, взяв девочек за ручки, делая вид, что прогуливаются, направились к Соцкому на Пастера, на Коганку, больше и идти-то не к кому было. Соцкий ещё смеялся: без меня меня женили. Но что делать? Анна была благодарна Соцкому за всё, что он сделал для их семьи. Он искренне радовался, когда узнал, что её Нанкин жив и воюет. Она читала ему письма мужа с фронта, когда тот заходил на их новую квартиру на Ласточкина в гости. Письма приходили чуть ли не каждый день, муж писал, что как только добьют врага, у них начнется прекрасная жизнь...

Письма мужа... Когда удавалось их писать, урывками между боями? Она до сих пор их хранит и перечитывает. По этим письмам она поняла Павлика, простого и искреннего во всем, влюблённого в нее, Аллочку, в своего командира – мальчишку по возрасту, лейтенантика, не успевшего закончить последний курс исторического факультета Одесского университета. Какой умный начитанный парень, сколько всего знает!

 «Аня, – писал Павлик о своем командире, – он совсем ещё мальчик, необстрелянный воробей, мы его оберегаем, как можем. Анечка, ты не представляешь, как интересно он рассказывает о земле, на которой мы сейчас живем и защищаем, о людях, живших до нас и отвоевавших эту землю для нас, потомков. После этих бесед, его рассказов, такой дух у солдат поднимается – ничего не страшно.

Анечка, после войны жизнь другая совсем начнётся, вот ты увидишь. Как раньше не будет никогда. Анечка, мы своего лейтенантика-командира называем «Полифем». Командир рассказывал, что такую кличку князь Григорий Потемкин имел. Из-за отсутствия одного глаза его сравнивали с циклопом, но не только из-за этого. А ещё за физическую силу, ум, смелость и за то, что Потемкин сделал для России. Анечка, только на войне понимать начинаешь и отдавать дань людям, жившим давно, что они сделали для нас, как не щадили себя. Сейчас пришло наше время повторить их подвиг и освободить всю нашу землю от врага.

Анечка, когда закончится война, мы с тобой много книжек о Потемкине и других героях прочитаем, и будет жизнь такая интересная, я тебе клянусь. Анечка, ты Аллочку с детства к чтению приучай, я вернусь, первым делом проверю. Анечка, я каждый день, каждый час о вас, моих девочках, думаю и Богу про себя молюсь, хоть бы с вами всё было в порядке. Анечка, любимая и единственная моя жена, как я соскучился. Береги себя и нашу девочку, до скорого свидания, любовь моя».

Дурость или злоба, а может, зависть к чужому счастью – что побудило сестру мужа Эмку написать Павлику письмо, в котором она постаралась «открыть глаза брату на его жену». Что уж она ему написала, теперь неважно. Больше писем она от Павлика не получала, только пришла эта проклятая похоронка. После освобождения Одессы брата Леньку мобилизовали, от него редко приходили весточки. Родители с младшей сестрой уехали в Староказачье. Отца назначили директором винсовхоза, навести порядок в освобождённой от румын Бессарабии, а заодно и поправить здоровье. Анна осталась с дочерью одна, в пустой и холодной квартире. Ни сил, ни желания жить больше не было. Опять – в который раз – её спас Соцкий. Решил но старой памяти навестить, один раз зашёл – никто не открывает, второй... Соседка сказала, что дома должны быть, вроде никуда не уезжали...

– Кто там? – еле слышно спросила Аллочка. – Дядя Ося? Сейчас!

Не раздумывая, Соцкий усадил девочку на одну руку, Анну подхватил под руку другой. Так, во второй раз, Анна с дочерью оказалась на Коганке у Соцкого, теперь уж навсегда. Никуда не денешься, это моя судьба. Судьба всё равно тебя не отпустит навеки. Сколько лет с мужем Нанкиным прожила, а Бог дитя не дал. А с Соцким один раз – и на тебе, Олька родилась. Все мои трое мужчин любили меня по-настоящему. Анна Павловна вытерла концом платка глаза, потом всё залитое слезами лицо, тяжело вздохнула. Хоть бы девочки не повторили мою судьбу. За Аллочку я спокойна, она девочка со стержнем. А вот Олька, та вся в Соцкого – раздай беда.