Текст книги "Дочь кузнеца"

Автор книги: Ольга Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Сергеева Ольга

Дочь кузнеца

Аннотация:

В одну реку, говорят, не войти дважды. Но можно плыть вдоль. Тогда говорят: судьба.

Часть I. Дорога на юг.

Глава 1. Первый день зимы

Северная граница Вольного княжества Махейн, близ Дикого Леса. 1270 год от Сотворения мира.

На княжество Махейн, самое северное из Вольных княжеств, пришла зима. Пришла неожиданно, посреди осени. Ни у кого не спрашивая разрешения и не стучась в ворота, распахнула двери и шагнула, выстудив все живое. Белый снег, такой белый, каким бывает лишь первый снег в году, тяжелыми мягкими хлопьями ложился на землю, еще не успевшую остыть, отвыкнуть от летнего солнца. Но зима была неумолима. И снег падал медленно и совершенно бесшумно. Он уже не таял, а ложился тонким кружевным покрывалом, сплести которое не сумела бы и самая искусная мастерица. Он ложился на пожухлую, хотя все еще зеленую траву; на ветви деревьев, еще державшие в своих объятиях паутину последних листьев; на тропинку, причудливыми петлями бегущую от темного елового леса, возвышавшегося на пригорке, по берегу речушки, через аккуратный деревянный мостик, перекинутый с берега на берег, к маленькой деревне, раскинувшейся на низком берегу реки. Деревня – всего пять домов, деревянных, под высокими скатными крышами, с просторными крытыми дворами, обнесенными изгородями, – могла бы показаться жалкой и недостойной внимания жителям южных королевств, привыкшим к мрамору дворцов, мощеным улицам и шуму многотысячных городов, но для севера Махейна, этого сурового и неприветливого края, деревня была большой и даже довольно зажиточной. Об этом говорили и высокие добротные срубы из великолепной, не успевшей потемнеть древесины, и заборы, даже и не думавшие покоситься, и аккуратные прямоугольники огородов, спускавшиеся по заливным лугам к реке.

Здесь жили хорошие хозяева, сильные люди. Не только потому, что смогли создать свой мир своими руками, но еще и потому, что не побоялись сделать это. Люди редко селились не северной границе Вольных княжеств. Здесь не было власти, ни один правитель не присылал сюда своих дружин, чтобы собрать подать и пообещать защиту крестьянам. Здесь, за грядою невысоких холмов, начинался Лес. Лес, которому местные жители не давали названия, потому что у него были иные Хозяева. Древние как сам мир и жестокие как время, не властное над ними. Их крестьяне тоже никогда не называли по имени...

Впрочем, деревне повезло. Она стояла на берегу реки, укрытая с двух сторон пологими плечами холмов. Холодные северные ветра не истребляли посевов, и зло ходило где-то стороной. И только длинными черными зимними ночами родители рассказывали своим детям сказки про Лес и Хозяев... Из поколения в поколение передавались эти сказки и никто уже не помнил, что в них правда, а что вымысел. Но в дальний лес за холмы крестьяне не ходили.

Но сейчас зима только вступала в свои владения, и ранним воскресным утром деревня тихо спала, нежась под ласковыми прикосновениями пушистого снега. Пряха-зима пряла свою пушистую шубу. Низкое, но бесконечно светлое небо с любопытством вглядывалось в землю, и только река неспешно и бесшумно катилась между поросших густой травой берегов, под деревянным мостиком, исполняя ей одной известное предназначение.

По мостику бежала девочка, лет десяти-одиннадцати, не больше. Невысокая и совсем хрупкая. Еще вчера над деревней стояла теплая осень, и мама не успела достать из сундука меховую зимнюю шубку, поэтому, проснувшись ранним утром, девочка схватила в сенях свой осенний плащ из толстой шерсти с капюшоном, украшенным заботливой маминой рукой яркой вышивкой, всунула ноги в сапожки и выбежала во двор – только тяжелая дверь бухнула за спиной! Сбежав с высокого крыльца, девочка на секунду остановилась, захваченная открывшимся вдруг ее глазам волшебным зрелищем преобразившейся за одну ночь земли – из морщинистой и выцветшей старухи в ослепительную невесту. Невесту!.. Девочка запрокинула голову к высокому небу и закружилась, раскинув руки в стороны, ловя на длинные пушистые ресницы хлопья снега, и засмеялась. Потом вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, сорвалась с места и бросилась бежать, через двор, по тропинке, петлявшей мимо огородов к реке, через крутой мостик, вверх по холму... Ей не было холодно и ей не было страшно. Ей казалось, что сегодня утром она проснулась самым счастливым человеком: ведь самое большое счастье – когда ты счастлива за других!

Перевалившись через вершину холма, тропинка резко пошла вниз, и девочка остановилась, запыхавшись, и оглянулась назад. Позади нее в глубокой, словно чаша, долине притаилась деревня – пять домиков, припорошенных первым невыразимо белым снегом, казавшихся отсюда игрушечными. А впереди, по другую сторону холма, там, где своенравная речка резко изгибалась и вгрызалась в его бок, стояла одинокая кузнеца. Добротная, сработанная на века, с огромным колесом, опустившим свои лопасти в воду, – раздувавшим меха: ведь работал в кузнеце всего один человек. Без подмастерьев было нелегко, но что поделать, если не подарила судьба им с женой сына – наследника отцовской силы и умения. Одна за другой рождались в их семье дочери – красивые, статные, умные – отрада отцу. Он не горевал: настанет время, когда сильной, словно дубовый сук, руке станет тяжело поднимать пудовый молот, и он возьмет себе ученика из соседских парней. Но это будет еще не скоро.

Словно невидимые крылья подхватили девочку – она полетела вниз с холма, к кузнеце, к отцу, снова заработавшемуся допоздна, да так и оставшемуся ночевать. Словно почувствовав ее приближение, дверь распахнулась ей навстречу, и из кузнецы показался высокий мужчина, одетый в кожаные штаны и меховую безрукавку. Его короткая пепельно-светлая борода и такие же волосы заискрились в первых лучах солнца, прорвавшегося между чередой холмов на горизонте и низкими снеговыми тучами. Мужчина хотел спуститься к речке, но замер на пороге, заметив крошечную фигурку в развивающемся коричневом плаще, катившуюся к нему по склону холма. Девочка взлетела на крыльцо, и отец подхватил ее на руки, закружил, прижимая светло-серебристую головку к своей груди.

А потом они сидели на крыльце, на широком гладко обструганном бревне, специально прикаченном сюда: отец и его самая младшая и от этого, наверное, самая любимая дочь. Она прятала пальцы в мехе его безрукавки, а он обнимал ее, не давая замерзнуть, но даже и не думал ругать:

– Ты, хоть, матери сказала, куда тебя ноги понесли ни свет ни заря? Она, небось, уже проснулась и места себе не находит: куда подевалась эта егоза! – Мужчина старался говорить сурово, но в его бороде пряталась улыбка, гораздо теплее, чем скупое зимнее солнце. Девочка чувствовала это и даже и не думала бояться. Да и не мог быть суровым с ней этот большой сильный и самый главный человек. Для нее он есть и навсегда останется самым главным, самым умным и самым справедливым человеком на свете! Она только крепче прижимается к нему, а он кладет свою большую сильную всю в мозолях руку ей на голову. Его дочь – самое важное в этом мире, то, ради чего стоит жить, что стоит защищать, самое лучшее, что он создал!

Девочка поднимает на него глаза – серые, словно гладь незамерзшей реки зимой, в обрамлении длинных густых ресниц:

– А Мирима такая счастливая! – произносит она задумчиво и мечтательно и бесконечно радостно. Кузнец усмехается в бороду: так вот зачем она прибежала. Рассказать о счастье старшей сестренки! Давно ли такой же беззащитной птахой прижималась к его груди его первая дочка? А вот уже и крылья окрепли и пора лететь из родительского дома – из родного гнезда. Добро: к хорошему человеку! Лорко – сын соседский, на глазах росший, смышленый паренек, не злой, не ленивый. С таким мужем дом будет богатым, а семья крепкой! Должна быть! А как иначе? Чего другого пожелать родной дочери – родной кровинушке, больше самого себя любимой? Но уж больно быстро... Казалось, только вчера сговорились, а уже сегодня из дому отпускать. Как тут не задуматься лишний раз, не испугаться, даже если и любишь? Именно потому, что любишь!

А чертовка маленькая, словно подслушала отцовские мысли, крепче прижалась к нему, заглядывая в глаза:

– Тебе ведь тоже радостно, правда?

– Правда, правда...

Кузнец смотрел на дочь и гладил ее рукой по серебристому шелку волос. Дай Боги тебе счастья! И тебе, и Мириме, и Ларе, и Катрин... «Четыре мои дочери» – подумал кузнец. Светленькая головка под его рукой встрепенулась:

– А Катрин шепталась: к тебе человек приходил чужой и страшный! – Девочка шептала так, будто рассказывала страшную сказку, лежа ночью в избе на теплой печке. Кузнец нахмурился: знает ли она, что такое настоящий страх? Дай-то Боги, чтобы никогда не узнала! А человека, приходившего к нему три дня назад и правда в пору было испугаться.

Он не был крестьянином из окрестных деревень, он не был торговцем, какие иногда забредали в их деревню. Он приехал на коне, огромном сильном вороном жеребце, и сам он был ему под стать. Почти на пол головы выше кузнеца, которого и в своей деревне и в округе почитали за силу и стать. Одетый в добротный черный плащ, украшенный серебряным шитьем. Каждое его движение было наполнено спокойствием и властностью человека, уверенного в своих силах. Это читалось в том, как он спрыгнул с коня, как подошел к крыльцу, на котором стоял кузнец. Длинные темные волосы незнакомца было собраны в хвост, а глаза смотрели прямо, смело и внимательно изучая кузнеца. Он приехал не как гость: он знал, он мог бы стать хозяином здесь, если бы захотел. Но он не хотел. Он заговорил, и слова его звучали также спокойно и властно. Этот человек был воином. Он привык ничего не бояться: он привык к собственной силе.

Незнакомец без лишних слов объяснил кузнецу, зачем он приехал к нему. Ему нужен был меч. Его собственный, как он сказал, сломался в последней битве, а хорошего кузнеца, способного выковать достойную замену, сыскать не так просто. Кузнец не удивился. И его отец, и его дед были далеко известны в округе как непревзойденные мастера своего дела. Не мудрено, что их слава докатилась и до чужестранца, забредшего в их места. Но что-то настораживало... Что-то во взгляде иссиня-черных глаз ускользало от взгляда кузнеца, что-то в спокойном чуть насмешливом голосе заставляло все внутри сжиматься словно от ледяного холода... Но незнакомец был предельно вежлив, попросил выковать ему меч и предложил щедрую оплату. Кузнец постарался отогнать свои сомнения: с детства родители внушали с недоверием относится к чужакам – этим, должно быть, все и объяснялось. Он принял заказ, снял мерки. Незнакомец оставил щедрый задаток и пообещал вернуться через три дня: он торопился, меч нужен был ему как можно быстрее.

Поэтому последние ночи, также как и дни, кузнец проводил в своей кузнеце с молотом в руках, у раскаленного горна, на котором рождался клинок. Он торопился выполнить заказ в срок, боялся не успеть, гнал себя, как никогда раньше. И клинок родился. Сегодня перед самым рассветом, наверное, как раз тогда, когда повалил снег, и зима незваной непрошенной гостьей ступила на порог. Сейчас меч лежал на верстаке, завернутый в мягкую кожу, ждущий своего хозяина, зовущий его...

– Папа, а что ты делал для того чужого человека? – звонкий голосок заставил вздрогнуть, оторвав от собственных мыслей, напомнил о себе.

– Я делал меч.

Девочка вся извернулась под рукой отца, заглядывая ему в глаза:

– А покажи мне!

Отец внимательно посмотрел на дочь, словно по-новому изучая черты до мельчайших подробностей знакомого личика:

– Зачем тебе?

– Ты никогда не ковал мечей! Я же никогда их не видела!

– Дай Боги, чтобы никогда и не увидела! – кузнец вздохнул и поднялся на ноги. Он не знал, зачем он это делает. Жена уж точно будет ругать его, когда узнает. Он просто толкнул тяжелую дверь кузницы. – Пойдем!

Внутри было темно и жарко. В горне еще не успев остыть, мерцали неуверенным красным светом угли. Кузнец провел дочь мимо, в дальний угол, к единственному окошку, перед которым был устроен грубый верстак. На верстаке лежал длинный сверток. Кузнец осторожно, словно сам робея перед творением собственных рук, развернул мягкую темную коже. Внутри, среди мягких складок, матово блестел клинок. Видят Боги, он никогда не ковал мечей! Зачем создавать то, что отнимает жизнь? Так учил его отец. А сейчас вот он...

Меч лежал в складках кожи. Светлый, чистый, только что рожденный и смертельно опасный. По его идеально отполированному клинку бежал замысловатый черный рисунок. Кузнец не наносил его специально – он возник сам из огня и металла, такой, каким должен был быть. А по извивам узора струились блики солнца, прорывавшиеся в кузницу сквозь единственное покрытое сажей окно. Девочка смотрела на меч, словно завороженная. Тонкий и острый, гладкий с едва заметной выпуклостью рисунка. Идеально выверенный и сбалансированный. Ни одной лишней детали, ни одной неверной черточки! Она словно чувствовала в руке его тяжесть. Он был так прекрасен! Она никогда не видела ничего более красивого! Девочка сама не заметила, как рука потянулась к клинку, желая прикоснуться к его холодной смертоносной стали...

– Не смей этого делать! – огромная, сильная, твердая от мозолей рука отца схватила ее за запястье. Девочка вздрогнула и подняла на отца испуганные глаза. За что? Он никогда так не говорил с ней! Что она такого сделала? Кузнец разжал руку, запоздало сообразив, что напугал дочь. Он не хотел. Он сам не мог понять, что на него нашло. Он просто вдруг почувствовал, что этот клинок, безжизненно лежащий на верстаке, может причинить ей вред. Ей – его любимой дочери! Больше того, он вдруг осознал, по-другому не скажешь, что этот меч, это творение его рук – самое страшное, что он когда-либо делал. И кузнец испугался! Никогда он не боялся ни зверя в лесу, ни противника в кулачном бою на ярмарке, ни даже грозы – ярого гнева Богов. А сейчас ему было страшно! И то, чего он боялся, лежало на верстаке перед ним. Меч, еще не узнавший крови... Он ковал его, не думая о тех, кого этому мечу доведется убить. Но сейчас... У этого меча была своя судьба. Он вдохнул в него жизнь, и уже был не властен над ним.

Кузнец завернул мягкую кожу, пряча клинок, и обнял дочь, стараясь ее успокоить, попросить прощения за грубость:

– Никогда, Занила, не прикасайся к мечу! Хотя это – всего лишь меч. А убивает человек! Со стали кровь можно вытереть, но на руках человека она остается навсегда!

Мирима была такой красивой! Когда Занила вернулась домой, она стояла посреди избы, уже одетая в новое платье, специально сшитое для этого дня, украшенное по подолу и низу рукавов яркой вышивкой, изображавшей деревья, цветы, птиц и зверей. Над этой самой вышивкой невеста, не смыкая глаз, провела ни одну ночь. Именно по красоте рисунка и по мастерству исполнения и будет судить будущая свекровь, принимая невестку к себе в дом. Благосклонно ли примет? Или покажется рука, распустившая птиц лететь по ткани, нерадивой, ненужной в хозяйстве, недостойной ее старшего сына? Конечно, девочка росла у нее на глаз, и все было известно, обдумано и сговорено давно, но от этого не меньше старалась Мирима, склоняясь глубокой ночью перед светцем над беленым полотном. Только стороннему пришлому человеку рисунок мог показаться пустым: красиво подобраны нити, один к одному лежат аккуратные стежки, словно живые распахнули крылья птицы, вот-вот готовые сняться с веток, да и все на этом. Но любой житель северного Махейна знал: вышивка это – заговор, равного по силе которому еще поискать, ведь кладется он любящей рукой для защиты будущего дома, мужа и всей семьи! Животные и птицы сулили удачу смелому охотнику, цветы зазывали в дом лето, обещали обогреть щедрым теплом, ветки деревьев, ломящиеся под тяжестью плодов... Что ж тут объяснять? Пусть урожайным будет каждое лето, пусть голод никогда не посетит молодой дом, и каждый год пусть в семье появляется по сыну или дочке!

Мирима стояла посреди избы, уже обряженная в новое платье, а младшие сестренки и мать хлопотали вокруг нее. Девочки прилаживали на голове сестры венок, искусно сплетенный из цветов, собранных в середине лета и заботливо сохраненных по сей день так, что не помялся и не облетел ни один лепесток, не потеряли они ни формы, ни ярких красок. А мать, не старая еще крепкая женщина в клетчато-зеленой поневе с высокой короной пепельно-светлых волос на голове, прилаживала на талии дочери поясок – плетеный шнурок из красных и золотых нитей, связанный хитрыми узлами, чтобы ни одна хворь не смогла подобраться, с длинными шелковыми кисточками, позванивающими вплетенными в них бубенцами – отпугивать нечисть. Именно этот поясок развяжет жених, когда деревенский ведун признает его право на невесту, когда его родители согласятся ввести новую дочь в свой дом, когда родители девушки благословят и отпустят ее, когда станет он ее мужем. Свадебный поясок последний, в котором красуется девушка – понева замужней женщины талию скрывает, придавая осанке силу и величественность.

Вздрогнув на звук бухнувшей двери в сенях, мать обернулась и увидела замершее на пороге свое младшее чадо. Непослушная, все бы куда-нибудь бежать! Отстегать бы пару раз хворостиной за то, что столько седых волос добавила матери, но как прижмется теплым пушистым комком к груди, как замурлычет что-то звонким голосочком... И отходит сердце, и не поднимается рука. Что ж делать? Младшенькая – всегда самая любимая!

Вот и сейчас мать нахмурилась больше для вида, уперла руки в бока, стараясь придать себе грозный вид:

– Где ж ты была, постреленок? С рассвета тебя нет! Да в чем ушла? – накинулась на нее она уже серьезно. – Не видела разве, на улице зима?! А ну как накинется на тебя с ели лесовик? Да будешь неделю трястись в лихоманке? С печки тогда не спущу! Так и будешь в избе сидеть! Просись не просись – на улицу не выпущу!

Но девочка словно и не слышала материных слов. Она бросилась к сестре, обняла ее, прижалась к ней:

– Ой, Мирима, какая же ты красивая!

Первой засмеялась Мирима, за ней звонкими колокольчиками залились младшенькие сестренки, и даже мать улыбнулась, обняла их. Прижала к своей груди. Так они и стояли какое-то время – четыре дочери и мать – счастливые одним счастьем на пятерых!

Потом уже, раздевшись и устроившись поближе к теплому боку большой печки, Занила рассказывала матери, что была у отца, что он закончил работу и совсем скоро придет домой. Молчала она только об одном – о серебристом клинке, неясно мерцающем в сумраке кузницы, ждущем своего хозяина...

Кузнец прибрался в кузнице: негоже закончить работу, да так и уйти, оставив огонь не затушенным, инструменты не вычищенными и не прибранными. Обидится добрый молот – откажется служить своему хозяину – будет вырываться из сильной руки. Ни одну работу тогда не сделаешь, даже подкова справной не получится. Осерчает батюшка-дух огня: не терпит он нерадивых служителей, уважения к себе требует, а иногда и жертвы... Батюшка-огонь сам выберет, кто ему люб, и если не понравится ему человек, взявшийся за кузнечное дело, все может случиться. Может и искра шальная вылететь из горна да попасть на деревянный сруб. От одной искры может заняться пожар. А если уж совсем осерчал батюшка-огонь, может и человек живым из кузни не выйти! И такие жертвы иногда ему бывают любы!

Так учил кузнеца отец. Поэтому всегда, разжигая огонь, готовясь ковать большой ли плуг, или маленький гвоздь кузнец кидал в очаг краюху хлеба: твой хлеб, батюшка! Без тебя не ели бы, твоей милостью достаток имеем! И батюшка-огонь принимал подношение, ни разу он не наказывал кузнеца: знать, признавал в нем сына.

Вот и сейчас, следуя заветам предков, кузнец, гася огонь, не стал заливать его водой: огонь и вода – древние и непримиримые враги, нельзя так оскорблять батюшку-кормильца! Кузнец засыпал очаг песком, красные угли зашипели совсем не сердито и погасли. Мужчина еще раз оглядел кузнецу и остался доволен. Инструменты все вычищены и прибраны по своим местам. Можно идти домой. Там уж и жена его, наверное, заждалась и старшенькая дочка, которую сегодня сводят со двора... Вот только длинный сверток на верстаке не давал ему вздохнуть спокойно. Что же было в этом мече? Какую силу он вложил в него, сам того не желая? Батюшка-огонь, подскажи!..

Кузнец распахнул дверь кузницы и вышел наружу, потянулся, глубоко вдохнул свежий морозный воздух. Спустился с крыльца и замер, словно натолкнувшись на невидимую стену, так и не поставив ногу на первый хрупкий снег, припорошивший землю: прямо напротив кузнецы в десяти шагах от него стоял мужчина. Тот самый, что заказал ему меч три дня назад. Все в том же добротном черном плаще с дорогим серебряным шитьем, но сегодня он был без коня. Как он оказался здесь? К высоким сапогам не прилипло ни травинки, ни комочка лесной грязи. На непокрытых темных волосах, забранных в хвост, не лежало ни одной снежинки, словно и не шел этот человек морозным зимним утром издалека через лес. Да и снег вокруг – хрупкое белое кружево, зацепившееся за травинки, – не хранил ни одного следа!

Незнакомец стоял напротив кузнеца и смотрел на него холодным насмешливым взглядом темных чуть прищуренных глаз.

– Здравствуй, кузнец!

– И тебе поздорову, добрый человек! – кузнец вздрогнул от звука собственного голоса, показавшегося вдруг чужим. Да и никакой это не добрый человек. Чужой, пришлый, несущий с собой зло! Зачем он только принял его заказ? Да теперь уж поздно об этом! Отдать поскорее, да и дело с концом!

Незнакомец усмехнулся, недобро, одними уголками губ, словно мысли кузнеца были для него открытой книгой, а страх смешил.

– Готов ли мой заказ, кузнец?

Мужчина, не говоря ни слова, повернулся и скрылся за дверью кузницы: ему как можно скорее хотелось отдать этот проклятый меч!

Занила подпрыгнула на своей удобной лежанке и бросилась к маленькому окошку: со стороны двора раздались веселые песни и задорный звон бубенцов – это сваты пришли вызывать невесту. Заслушается красная девица лихих песен, соблазнится удалым весельем, выйдет во двор, а там ее уже ждут молодцы с лицами, закрытыми у кого страшной маской, а у кого просто воротником шубы, поднятым до самых глаз! В мгновение ока схватят они зазевавшуюся невесту и уволокут к жениху! А родители поминай, как звали! И нет больше у них в избе старшей дочери, зато у соседей появится дочка младшая – нареченная!

Так было, конечно, в давние времена. Сейчас все деревня должна была гулять на свадебном пиру. Любой человек должен был видеть, как девушку из одного дома передают в другой. А саму молодую семью и ее будущее потомство должен был благословить ведун, живший неподалеку в лесу и отгонявший от деревни злых духов. А задорные песни сватов теперь означали лишь, что хозяевам хватит прятать невесту, пора открывать сени да начинать лихой пир!

Мать всполохнулась не меньше младшенькой дочери, бросившейся к окну, и уж точно сильнее дочери старшей – ей какие хлопоты? Ей сегодня счастье одно! А вот у матери еще и стол для гостей не до конца накрыт и сама не прибрана. А ну как скажут соседи: нерадивая хозяйка? Старшую дочь по матери берут! Да и самое главное – хозяина в доме нет! Час уж, как младшенькая вернулась, сказала: сейчас вслед за ней будет, а его все нет! Вечно он в своей кузнице пропадает! Три ночи дома не ночевал! И даже в такой день его оттуда не вытащишь!

– Занила! – мать бросилась к младшенькой. – Беги к отцу! Где он пропадает? Не видишь, уж и сваты на дворе!

Занилу не пришлось долго уговаривать. Она схватила свой плащик: в суматохе приготовлений мать так и не достала из сундука зимнюю шубку, и бросилась к двери.

– Да не туда! – схватилась мать за голову. – Через двор беги, огородами, чтобы люди добрые тебя не видели! Что ж они про нас-то скажут? Все не как у людей! – причитала она, но тяжелая дверь во двор уже успела бухнуть – только пятки мелькнули.

Твердая, прихваченная первым морозом тропинка легко ложилась под ноги. Крупные мягкие хлопья снежинок ласково тыкались в лицо. Студеный ветер сорвал с головы капюшон, но Заниле было не холодно. Она бежала, не чувствуя под собой ног, даже и не думая уставать. Через мостик над рекой, опрокинувшей в себя низкое и такое высокое одновременно небо, вверх по холму. До кузницы совсем немного, только спуститься, а там отец! Нужно быстрее привести его! Без него праздник не начнется! А Мирима такая счастливая!..

По давней привычке Занила приостановилась на вершине холма. Думала только на секунду, но дальше ноги так и не двинулись. Перед ней словно неглубокой овальной чашей лежала крошечная долина, перечерченная посередине свинцовой лентой реки с кузницей, примостившейся на одном ее берегу, и высоким темным еловым лесом, почти вплотную подступавшем с другой. На пороге кузницы стоял отец – чтобы узнать его, Заниле и не нужно было вглядываться, а напротив него стоял другой человек – незнакомый чужой и от этого страшный. Тот самый, о котором говорила Катрин, словно рассказывая страшилку! Темный плащ скрывал его фигуру, но даже отсюда было видно, какой он высокий – выше отца, как гордо он держит голову, словно хозяин. Занила замерла, не зная, что ей делать дальше.

Отец на минуту скрылся в кузнеце, а затем снова появился на пороге, держа на вытянутых руках что-то узкое длинное и довольно тяжелое, завернутое в мягкую темную кожу – меч. Тот самый! Меч, что показывал ей утром. Он дождался хозяина!

Слева, словно разбредшиеся подружки, по склону холмы к кузнице спускались редкие ели. Редкие, а от того высокие и стройные – выросшие на приволье. Занила бросилась к ним. Она не могла оставить отца одного, она должна быть рядом с ним, но она боялась, что незнакомец увидит ее. Прячась за елками, Занила спустилась почти к самой кузнице, когда незнакомец шагнул к отцу. Отсюда она уже могла рассмотреть его, его уверенные полные силы движения, дорогую вышивку на его добротном плаще, его лицо, властное, холодное, чуточку насмешливое. Занила вздрогнула, когда мужчина повернул голову в сторону редкого ельника. У него было непривычно смуглое для здешних жителей лицо и внимательные темные, словно знающие что-то, доступное только ему, глаза. Занила отпрянула за дерево, стараясь слиться с его корой. Незнакомец не заметил ее: его сейчас волновало только то, что кузнец держал на руках. И девочка снова робко выглянула из-за ели.

Кузнец аккуратно одной рукой развернул кожу, и на скупом зимнем солнце сверкнула серебристая сталь. От простой, обвитой кожаным ремешком рукояти, до самого заостренного кончика по червленому узору, словно живая, пробежала искра. Незнакомец протянул руку и взял меч, отступил на шаг назад, легко поднял его над головой в сильном и изящном замахе. Занила задохнулась от восторга: меч ожил! Он струился и тек в руках незнакомца, сверкал на солнце, описывая немыслимые круги. Он был легким, незримым, невесомым и ... смертоносным. Незнакомец сделал лишь полшага вперед, сверкающий жадный клинок лишь на миллиметр изменил траекторию полета, а лезвие коснулось шеи кузнеца. Легко, словно разрезая масло или снег, вошло в его плоть и, не замедлив своего полета ни на секунду, вышло, унося с собой человеческую жизнь, ставшую невесомей света зимнего солнца. Кузнец не успел ни отстраниться, ни поднять руки, защищаясь, он, как стоял, так и осел на деревянные ступени крыльца. Его тело грузным неуклюжим мешком привалилось к перилам, а голова с косым срезом шеи покатилась по траве, по хрупкому белому снегу, разбрасывая крупные капли горячей алой жидкости.

Незнакомец отступил на шаг, едва заметным движением руки встряхнул меч, заставив его мелко вздрогнуть, сбрасывая капли крови. Занила, сама не понимая, что происходит, что она делает, вышла из-за ели. Ее отец... Отец!

Ее руки взлетели к лицу, пытаясь закрыть глаза, помешать видеть, спрятать от нее то, что лежало на крыльце, но не смотреть она не могла! Ногти впились в щеки, до крови раздирая нежную белую кожу, но она не чувствовала боли. Занила сделала шаг вперед на ставших деревянными не слушающихся ногах, но елка, не сумевшая уберечь ее, словно нарочно выставила корень, и Занила рухнула в снег, в густую еще не успевшую смерзнуться траву. Она не услышала собственного крика, разнесшегося по крошечной долине!

Незнакомец повернулся на крик. Всего в двадцати аммах [Амм – мера длины, примерно равная 50 см. В Вольных княжествах, как и других государствах того времени, использовались естественные меры, то есть устанавливаемые по отношению к длине человеческих конечностей, емкости сосудов, средней поклаже животных и т. д. Так амм считался равным длине руки от локтя до конца среднего пальца.] от него в снегу лежала девочка – хрупкая фигурка в коричневом плаще с растрепанными рассыпавшимися по плечам длинными пепельно-светлыми волосами. Ее руки судорожно прижимались к лицу, и только глаза, огромные цвета черненого серебра, смотрели на него. И в этих глазах шевельнулось что-то... Тайна? Сила? Жизнь? Что-то большее, чем могло быть в глазах десятилетнего ребенка!

Она смотрела на мужчину – на человека, убившего ее отца, до мельчайших подробностей запоминая его лицо. Черные, слегка прищуренные глаза, тонкий нос с изящно очерченными ноздрями, прямую линию плотно сжатых губ, твердый подбородок, гладко выбритый, как не носил ни один мужчина, ни в их деревне, ни в округе. Она впивалась глазами в его лицо, а он вдруг усмехнулся, глядя прямо на нее.

«Они приходят по ночам. Они называют это жатвой. Они сеют смерть и забирают жизни. Их много, но ты не увидишь их, пока они не подойдут совсем близко. Они крадутся бесшумно, потому что Лес укрывает своих детей. И звери разбегаются прочь, и замолкают птицы, когда Хозяева идут собирать свою дань! – темной зимней ночью, когда за толстыми стенами избы бушевала метель и завывал ветер, рассказывала мать своим дочкам, сбившимся вокруг нее на большой теплой печке. – Белые тени стелятся между деревьев. У них горят глаза, и голодная слюна стекает с длинных клыков. Они усмехаются, убивая, глядя в глаза своей жертве!»

Словно древняя страшная сказка, всегда пугающая, но всегда такая далекая, вдруг стала явью. И для этого не нужна была ни метель, ни черная ночь. Ясным морозным осенним утром на поляне перед кузницей стоял Хозяин! По древнему праву Властителя Леса пришедший за данью и собравший ее! Он стоял напротив Занилы и усмехался, глядя на нее. Он понял: маленькая девочка узнала его! Занила сама не заметила, как замолчала, и руки опустились, вцепившись в траву, оставив на щеках глубокие кровоточащие ранки. Меч последний раз сверкнул в лучах бледного зимнего солнца и скрылся в складках плаща своего Хозяина. Он слегка нагнулся, словно собираясь поднять что-то с земли, но очертания его тела вдруг дрогнули и начали размываться, будто расслаиваясь по поверхности воздуха. Занила смотрела, не в силах оторвать взгляд, как тот, что не был человеком, перестал им быть. Одно мгновение Он был между. Словно сразу в двух телах, в двух обличьях, в двух мирах, в двух реальностях и ни в одной из них. Он колебался, словно волна в озерке, бегущая от одного берега до другого. Но только одно мгновение. Волна ударилась о берег... По белому снегу, по еще зеленой не замерзшей траве летел Зверь! Огромный, по плечо человеку и намного длиннее его. Ослепительно белая кошка в разводах черных полос... Хищник раскрыл пасть в страшном рыке, обнажая длинные клыки, а его непроглядно черные глаза столь же пристально продолжали смотреть на девочку, усмехаясь!