Текст книги "Дочь кузнеца"

Автор книги: Ольга Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Когда на второй неделе пути с неба вдруг начали падать тяжелые хлопья снега, телегу затянули кожаным пологом. Занила забралась под него: к тому моменту она успела рассмотреть и запомнить лица уже всех дружинников, до мельчайших деталей изучить их одежду, оружие и даже сбрую их лошадей. И даже когда снег кончился, она осталась под пологом. Она выбралась из-под него лишь однажды: когда отряд дружинников въехал в деревню. Это была последняя деревня на их пути. Телеги уже ломились от добра – в этом году они собрали хорошую дань для своего князя. К тому же дом был уже совсем близко. Дружинники знали это, в отряде витало нетерпение, никто не хотел задерживаться в этой деревне надолго. Старшина, вполне разделяя чувства своих ребят, направил своего коня прямиком к дому старейшины. Он собирался закончить с делами как можно быстрее и, может быть даже, не оставаться здесь на ночлег.

Старейшина, предупрежденный шустрыми мальчишками, вышел встречать их на крыльцо. Это был совсем древний старик. Годы не пощадили его, согнули пополам. Он стоял, опираясь на посох, и его голова мелко подрагивала, но когда он поднял взгляд на дружинников, глаза его оказались острыми и умными. Занила откинула полог телеги, с интересом наблюдая все, что происходит вокруг. Как и в деревне, откуда забрали ее, к дому старосты стали собираться все жители деревни.

Дружинник спешился и подошел к старейшине, который поприветствовал его старчески дребезжащим голосом и тут же завел длинный разговор, интересуясь, хорошо ли доехали «дорогие гости». Наверное, никогда терпение не давалось дружиннику с таким трудом! Все его планы о том, чтобы быстро забрать причитающуюся дань и уехать, рушились. Не зря местные жители выбрали себе такого старосту! Старик был дряхл и, казалось, готов был развалиться от малейшего дуновения ветра, но ум его работал быстро, и хитрость с годами только прибыла. Он с живописными подробностями описывал все беды, свалившиеся за год на его несчастную деревню, нищету местных жителей и... их преданность князю!

Дружинник нередко сталкивался с подобной линией поведения: описать бедственное положение деревни, чтобы сбавить дань. Но чтобы настолько искусно! Ни к одному слову не придраться! И, словно бы невзначай, старик упомянул своих родственников, живущих в княжеской столице. Словно намекнул: тронь меня – до самого князя дойду, расскажу, как его верноподданных обижают!

Дружинник чувствовал, как в бессильной злобе сжимаются его кулаки. Нет, он, конечно, справится. Он не первый год собирал дань для своего князя и не таких еще старейшин обламывал, но время... Оно уходило. Он спиной ощущал растущее раздражение своих ребят, но ничего не мог сделать: раньше завтрашнего утра из деревни не выехать, а может еще и не на один день придется задержаться, пока обшаришь все дома, залезешь во все погреба, перетрясешь все закрома!

Старик тем временем, опираясь дрожащей рукой на свой костыль, спустился с крыльца и пошел вдоль телег с данью, расхваливая богатства, которые дружинники везли своему князю, и одновременно сетую на собственную бедность и немилость Богов. Старик доковылял до последней телеги, и тут его взгляд остановился на маленькой девочке, укутанной в лисью шубу. Старейшина повернул свою трясущуюся голову к дружиннику и поинтересовался, откуда взялось у них это дитя. Дружинник хотел было ответить старику, что не его это дело, но мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, заставила его самого себя оборвать на полуслове. Идея была такая, что дружинник даже сам себе подивился. Он усмехнулся, но густая борода скрыла его усмешку, и слова его прозвучали более чем серьезно:

– Это дочь старейшины из деревни, в которой мы побывали седмицу назад. В этом году во многих селеньях неурожай. Наш милостивый князь разрешил отложить уплату дани до следующего года, но чтобы деревни своих обещаний не забыли, повелел, чтобы старейшины отправили к нему на службу по одному из своих детей. В той деревне нам не повезло: у старейшины были только дочери, – дружинник внимательно и многозначительно поглядел на старика. – Но ведь у тебя, почтенный, есть сыновья?

Час спустя телеги, на которых заметно прибавилось добра, выехали из деревни. Староста (и откуда только взялась в нем такая молодецкая прыть?) чуть не пинками подгонял мужиков и баб, пока они стаскивали к телегам дань для князя, а теперь, разом обессилев, стоял на околице деревни, тяжело привалившись на свой посох.

С тех пор Занила ехала, свернувшись клубком на своей телеге. Из-под тяжелого полога ей было видна только дорога, вся в застывших колдобинах грязи, лентой утекавшая из-под колес и ложившаяся под копыта коней. Она смотрела на нее, словно завороженная, и мысли ее также утекали прочь.

Сегодня ночью она видела сон. Она снова была дома. Словно не было ничего. Весь тот кошмар растворился и исчез, словно туман в утреннем воздухе... Она была дома. Был первый день зимы, но ей было совсем не холодно. Она бежала через заливной луг, по берегу речки, к деревне. Мягкий пушистый снег, срывался откуда-то с вышины, тыкался ей в лицо, путался на ресницах. Она смеялась, смахивая его и снова подставляя лицо снегу. И небо было совсем не по-зимнему светлым. Словно пелена туч, из которых сыпался снег, была тонкой-тонкой, а за ней сияло солнце, заставляло Занилу щуриться, когда она поднимала голову вверх.

Она была не одна. Впереди нее бежали ее сестры: Лара, Катрин и даже Мирима. Мирима была самой старшей, в последний год она все чаще пропадала на посиделках с женихами и редко бывала с сестрами, но здесь, во сне, Занила не помнила этого, и Мирима бежала вместе с ними по заливному лугу, по густой траве, присыпанной первым пушистым снегом. Они бежали и смеялись, раскрасневшись, в распахнувшейся одежде, на бегу наклонялись и подхватывали пригоршни снега, неловко лепили из него снежки, бросали друг в друга. Но рыхлый снег никак не хотел слипаться и рассыпался пушистым облачком, лишь только сорвавшись с бросившей его ладони, еще больше дразня. Они смеялись и бежали, догоняя друг друга. А совсем близко был дом. Из трубы валил дым, а на крыльце избы стояла женщина с ореолом пепельно-светлых волос над головой, в накинутой на плечи овечьей шубе и смотрела на них. Она старалась смотреть сурово: сейчас они подбегут, ох, и задаст же она им трепки за промокшие ноги и растрепавшиеся косы! Но на лицо женщины непрошеной гостьей закралась улыбка. И дочери это видели, и поэтому ничуть не боялись матери, со всех ног бежали к ней: сейчас наберут в руки побольше снега, еще и в мать запустят...

Занила засмотрелась по сторонам, а когда вновь взглянула вперед, сестры уже были на крыльце, обняли мать все три сразу, и она увела их в дом, даже не взглянув на младшую, словно не заметив ее! Что-то кольнуло Занилу в сердце, словно предчувствие, заставив ее забыть все на свете, рвануться к дому, из всех сил закричать: «Мама!»

Она влетела на крыльцо, где всего секунду назад стояла светловолосая женщина, распахнула дверь и остановилась на пороге. Изба была пуста. Дверь из сеней в жилые комнаты была распахнута настежь, и там тоже было пусто. Пусто и холодно. Как на улице, словно здесь не топили уже много дней, словно сюда давно уже не заходил ни один живой человек!..

Занила не знала, что же произошло раньше: то ли она проснулась, то ли она все вспомнила во сне, но осознание пришло мгновенно и безжалостно. Ее дом лежал, укрытый саваном, а отец уже, наверное, выстроил для своей жены и дочерей новую избу там, за Чертой... И ей туда не войти.

Занила свернулась клубочком под тяжелым кожаным пологом, прижавшись спиной к борту телеги. Ее ноги упирались в тюки, туго набитые пушистыми шкурками. От них исходил кисловатый запах свежевыделанной кожи, но девочка не замечала его, как не замечала и морозного воздуха, проникавшего под полог снаружи: в лисьей шубе ей было тепло. Этой ночью она проснулась задолго до рассвета и так и не смогла больше уснуть: она слышала смех сестер, убегающих от нее. Она знала: если закроет глаза, то увидит их. Зачем они пришли к ней? Звать за собой? В их новом доме пусто и холодно без нее. Если бы так! Занила прикрыла глаза. Женщина в овечьем полушубке стоит на крыльце, и зимнее солнце запуталось в ее светлых волосах. Она улыбается... Одинокая крошечная слеза выступила в уголке глаз девочки, не удержалась и покатилась вниз, оставляя на щеке мокрую дорожку.

Рыжая лошадь проскакала крупной рысью мимо телеги, на которой сидела Занила. Всадник заставил животное поравняться с конем старшины, хотел сообщить тому новость, но старшина уже и сам все видел: впереди, за расступившимся лесом, на вершине крутого холма показалась корона кремля. Деревянная крепость, охранявшая княжескую столицу, величественно вырисовывалась на фоне стального зимнего неба. Грозно щетинились шпили на занесенных снегом покатых крышах башен, зловеще темнели бойницы, опоясывавшие их, тянувшиеся по верху прясел. Но для княжеского отряда ничего зловещего не было и быть не могло в этом потемневшем деревянном ожерелье, лежащем на плечах холма: они возвращались домой! Лошади под дружинниками, почуяв близкое стойло, нетерпеливо зафыркали, перебивая копытами, норовя понестись вскачь. И даже тяжеловоз, впряженный в первую телегу, катившуюся неровно, накренившись на один бок, потянул ее вперед быстрее. Возчик натянул поводья, заставляя животное вспомнить, кто здесь хозяин, а сам ругнулся в голос на проклятое колесо: уж ему-то хотелось оказаться дома ничуть не меньше, чем мохноногому коню!

На закате, когда затянутое облачной пеленой небо и снег, лежащий на склонах холмов, стали бледно-розовыми, отряд дружинников въехал в городские выселки. Деревни привольно раскинулись по пологим склонам холма, чувствуя себя вполне вольготно под защитой княжеской крепости. По обочинам стояли добротные дома явно не бедствующих крестьян, и сама дорога была ровно укатанной, заботливо расчищенной от снега. Еще на околице отряд заприметили вездесущие громкоголосые мальчишки и теперь бежали вслед за лошадьми, чуть не бросаясь под копыта, мечтая, чтобы дружинник обратил внимание именно на него, позволил подержаться за стремя. Из домов, привлеченные криками мальчишек, выходили люди. Занила выглянула из-под своего полога, чтобы посмотреть, что происходит вокруг. Как же разительно отличалось все от того, как их встречали в других деревнях! Еще бы: там они были незваными гостями, пришедшими отбирать с таким трудом нажитое добро именем князя, защиты которого во многих деревнях еще не видели. А здесь они были свои! Сыновья, мужья, воины князя, за широким плечом которого жилось вольготно и спокойно, заступники! Отовсюду раздавались приветственные крики, мужики снимали с голов шапки и махали ими, а девки ласково улыбались пригожим молодцам, привезшим с собой удачу и богатую дань. И, конечно же, мальчишки продолжали бежать рядом с телегами, даже и не думая посягать на княжеское добро, просто мечтая почувствовать себя причастными к славе отряда!

Занила с любопытством оглядывалась по сторонам. Лица дружинников светились от радости и нетерпения. Многие тоже срывали с головы шапки и махали ими в ответ. Молодые парни лукаво подмигивали девкам, обещая скоро вернуться и принести гостинец. Седобородые воины продолжали держаться степенно, но и на их лицах играли улыбки: они были дома! Может быть, кто-то из отряда даже жил в этой деревне, может быть, сейчас он проезжал мимо собственной избы, и это его жена с маленьким сынишкой вышла на крыльцо и махала ему, но никто из дружинников даже не подумал оставить отряда. Их долг перед князем выполнен еще не до конца. Только когда тяжело груженые телеги с данью окажутся под надежной защитой в просторных кладовых кремля, только тогда можно будет считать их поход законченным. Они разойдутся по домам, к своим женам и ребятишкам, к престарелым родителям, все эти два с лишним месяца не спавшим ночами. Позволят окружить себя заботой, накормить, попарить в бане... А через пару дней князь соберет всю свою дружину во дворе крепости, скажет, сколько же всего дани собрали они в этом году, и каждому дружиннику выделит его часть за верную службу. Вот тогда можно будет и погулять! И подарки родным справить. И зажить спокойной семейной жизнью до весны, до нового похода. Или, если наскучит вдруг такая жизнь или князь призовет, взять себе ученика из смышленых соседских мальчишек и начать учить его ратному делу, готовить нового воина в дружину князя...

Об этом и еще о многом другом думали дружинники, поднимаясь по крутому склону холма к крепости. Короткий зимний день догорел быстро, и громада кремля неясно чернела, нависая над их головами. То там, то здесь, на гребне стены начали загораться огоньки, до дружинников долетали голоса менявшейся стражи. Воины прислушивались к родным звукам, по голосам пытаясь узнать своих знакомых, обмениваясь друг с другом предположениями. Молодой огненно рыжий парень, которого в отряде любили за веселый нрав, звонкий голос и огромное количество пристойных и не очень песен, которые он без устали горланил у костра на каждом привале, не выдержал первым. Он хитро сложил пальцы, прижал их ко рту и что есть мочи свистнул так, что его конь зафыркал и попытался встать на дыбы. На стене его свист услышали и, похоже, узнали, потому что в ответ донеслось бурное молодецкое приветствие. Невидимый снизу дружинник вспомнил и самого рыжего, и всех его родственников не забыл помянуть.

Вскоре тяжелые дубовые ворота распахнулись, и отряд въехал внутрь кремля. Повозки остановились посреди просторного двора. Вокруг высоко вздымались отвесные стены прясел, на них то там, то здесь светились огни ярко пылающих факелов, а впереди высилась громада княжеского дворца. Темнота не позволяла Заниле как следует разглядеть его, да и времени ей на это не дали: отряд окружили со всех сторон, помогли усталым воинам спешиться. Как это было ни странно, но Занила только сейчас поняла, что из кремля их приближающий отряд разглядели уже давно и поэтому ждали. Казалось, что в этом было удивительного? Ведь именно поэтому кремль и был выстроен князем на вершине высокого холма, с которого как на ладони просматривались все окрестности, и именно для этого по вершинам крепостных стен без устали ходили зоркие часовые. А свист Рыжего был не предупреждением, просто приветствием друзьям, ждущим дома!

К старшине отряда подошел высокий немолодой мужчина. Он не пробирался сквозь толпу, не расталкивал никого, люди сами незаметно расступились перед ним, уступая дорогу. Рядом со здоровяком-старшиной этот человек казался по-молодецки стройным, но каждое его движение выдавало в нем уверенность человека, привыкшего к власти над людьми. Занила, по-прежнему, наблюдавшая со своей телеги за суетой, царившей вокруг, почувствовала, как у нее тревожно замерло сердце: уж не сам ли это князь? Мужчина бросил на телеги, груженые добром только один взгляд, но сомневаться не приходилось: он успел заметить и оценить все.

– Приветствую тебя, почтенный Мирослав! – старшина дружинников снял с головы шапку и поклонился в пояс, без тени подобострастия, выказывая только искреннее уважение. Занила, уже затаившая дыхание, не смогла сдержать невольного разочарованного вздоха. Даже она, прожившая всю свою жизнь в глухой деревушке, знала, что с приветствием «почтенный» обращаются к старшему и уважаемому человеку, но все-таки не к князю! Хотя почему она с таким нетерпением ждала увидеть именно князя? Ну и что, что все те недели, которые она провела в караване его сборщиков дани, дружинники говорили о нем с неизменным восхищением. Чего она-то от него ждала? Занила не могла ответить на этот вопрос.

– И тебе поздорову, Булан! – ответил мужчина, спокойным голосом, привыкшим, что его слышат и слушают, и похлопал старшину по плечу, как старого боевого товарища. – Наконец-то и вы вернулись!

Старшина, ободренный дружеским приветствием, снова подобрался, услышав последние слова. Занила, не пропускавшая мимо ушей ни одного слова, усмехнулась про себя: она впервые слышала имя старшины, но как же оно ему подходило! Мощный и сильный, словно тяжелый меч, висевший у старшины за плечом! Впрочем, может быть, это и было прозвище. В дружине у многих они были: на поле сражения, в разгар жаркой битвы, окликая товарища, дерущегося с тобой спина к спине, нельзя выдать врагу его истинного, нареченного родителями имени: отвернется удача, осерчают предки, оберегающие воина!

– Не серчай, Мирослав! Сам знаю, что еще восемь дней назад должны были здесь быть. Не по своей воле задержались! – старшина нахмурился. – Скажи, сильно ли гневается князь?

Тот, кого называли Мирославом, усмехнулся в седую аккуратную бородку, только подчеркивавшую сильный волевой подбородок, и даже не подумал убрать руку с плеча старшины.

– Князь наш сам знает, когда ему гневаться. А уж с чего ему гневаться на свою верную дружину, даже я сказать не могу, хоть и был советником еще у его отца! – старшина хотел было еще что-то сказать, но Мирослав не позволил ему. – А то я от старости совсем ослеп и не вижу, что у тебя одна телега на трех колесах идет, а половина лошадей без подков? Или я не знаю, что ты со своими ребятами с севера Махейна вернулся, где зима уж месяц как стоит и снегу по колено?

– И то, правда, – кивнул старшина, успокаиваясь, а Мирослав, который, несмотря на все свои прожитые года, только в шутку и мог называть себя стариком, продолжил.

– И уж тем более не привык наш князь гневаться на тех, кто привозит ему богатую дань. Ну и что, что твой отряд вернулся из похода последним, зато по добыче вы далеко не последние! – Мирослав повел старшину вдоль телег. – Много добра прибавится сегодня в кладовых князя. А как все сосчитаем, можно будет и свою долю каждому выделить.

Двое мужчин остановились напротив Занилы. Мирослав внимательно посмотрел на нее и удивленно качнул головой.

– Редкую дань ты привез нашему князю, а еще боишься, что он будет не доволен! – усмехнулся он. Старшина улыбнулся, довольный похвалой, а советник князя продолжил. – Где ты ее взял? Какая деревня обеднела настолько, что не смогла собрать ни одной звериной шкурки, ни одного бочонка меда, ни хотя бы шерсти со своих овец?! Я ведь сам с севера княжества. Я знаю, что там просто так своих детей в рабство не отдают!

Двое мужчин разговаривали так, словно девочки и не было вовсе рядом. Как обсуждали бы любую другую вещь из собранной для князя дани. Мирослав пытливо посмотрел на старшину, и тому пришлось рассказывать:

– Она была чужой в той деревне, где мы ее забрали. Она вышла к ним из леса, и они подобрали ее. Старейшина той деревни утверждал, что всю ее семью загрызли дикие звери. Я не знаю, правда это или нет, они мне сказки всякие пытались рассказывать!

Мирослав подошел ближе к телеге и впервые посмотрел прямо в глаза Заниле:

– Как тебя зовут?

Девочка продолжала разглядывать мужчин, не произнося ни слова. Мирослав подождал минуту, потом оглянулся к старшине.

– Она что немая? Язык должна понимать. Почему она молчит?

– Она все время молчит, – пожал плечами тот и нахмурился: кажется, он начинал понимать, что с данью, которую он привез князю, могут быть проблемы. – Она может говорить. Я слышал. Она произнесла всего пару слов, когда мы ее забирали из деревни. А так все время молчит, сколько ее ни спрашивай!

Мирослав еще раз внимательно посмотрел на девочку:

– Значит, ты так и будешь молчать? – казалось, Занила не слышит его. Советник князя кивнул головой, словно отмечая ход собственных мыслей. – Скрытная, хитрая и упрямая. Хорошую же дань, Булан, ты привез своему князю! – он усмехнулся, скорее искренне веселясь над незадачей своего старого товарища, чем отчитывая его, но старшина опустил голову, чувствуя себя виноватым. – Ладно тебе! – Мирослав, подбадривая, так хлопнул его по плечу, что далеко не хилый дружинник покачнулся. – Надеюсь, она хотя бы послушная?

– Да! – поспешил заверить его старшина. – Очень послушная и очень тихая!

– Тихая, это да! Ни единого звука! – советник князя весело рассмеялся и направился прочь от телег, предоставив сбежавшимся холопам разгружать княжескую дань под присмотром суетливого плешивого писца. Он был искренне рад, что наконец-то из похода вернулся последний отряд. И даже странная рабыня не могла испортить ему настроение: мягкие пушистые шкурки, янтарный густой мед, тюки с шерстью, связки жирной вяленой рыбы, редкий речной жемчуг – кладовая князя и так будет ломиться от всех этих богатств!

– Отведите ее в клеть и не забудьте покормить! – крикнул он, обернувшись, старшине, оставшемуся стоять возле телег, озадаченно почесывая бороду.

Все дружинники из отряда уже разошлись, увели своих лошадей в конюшню, только старшина еще какое-то время стоял посреди двора, наблюдая, бережно ли холопы разбирают княжескую дань, не пропускает ли чего внимательный писец, но вскоре и он ушел. Занила внимательно наблюдала за всем, что происходит вокруг. Какое-то время назад один из холопов согнал ее с телеги: она мешала ему выгружать тяжелые тюки с пушистыми шкурками, и теперь она просто стояла недалеко от телеги. Никто не говорил ей, что она должна делать, куда идти, на нее просто не обращали внимания. Впрочем, к этому Занила уже начала привыкать, наверное, ей даже это нравилось. Вот только была уже глубокая ночь. В походе дружинники в это время уже всегда устраивали привал, готовили сытную жирную похлебку, не забывая налить миску и маленькой рабыне, а после выставляли сторожей и укладывались спать. И теперь Занила хотела есть. Вблизи от ярко пылающих факелов, воткнутых в землю вокруг телег, было не холодно, но она уже устала стоять возле колеса, в животе глухо урчало, а глаза помаленьку закрывались сами – собой. Поэтому, когда щуплый лысоватый писец остановился возле нее, Занила даже обрадовалась.

Писец был уже не молод, под сдвинутой на затылок шапкой были видны глубокие залысины, да и русая бородка казалась какой-то облезлой, торчащей в разные стороны. Светлые глаза, привыкшие щуриться, разбирая или выводя хитрые буквы, сверху вниз посмотрели на Занилу. Посмотрели изучающее, но как-то равнодушно. Мужчина поднял к груди деревянную дощечку, натертую воском, на которой тщательно подсчитывал привезенную дань, и длинным металлическим писалом стал что-то старательно на ней выводить, очевидно, записывая и эту княжескую дань. Потом еще раз, уже мельком, взглянул на девочку, словно убеждаясь в правильности сделанных выводов, и кивнул ей головой:

– Иди за мной!

Он бережно прижал драгоценную дощечку к груди, развернулся и стремительно пошел прочь от телег, которые холопы уже торопились укатить под навес. Занила пошла за ним или, точнее, почти побежала. От долгого стояния на одном месте ее ноги совсем замерзли и онемели и теперь не хотели слушаться ее, а мужчина шел вперед размашистым шагом, ничуть не заботясь, поспевает ли за ним маленькая рабыня. Они пересекли двор, вошли под навес, слабо освещенный дымным факелом, и остановились перед деревянной дверью. Писец приподнял засов и толкнул ее. Внутри оказалась крошечная клеть с устланным соломой полом. Ни мебели, даже самой убогой, ни какого-либо источника света. Занила в нерешительности остановилась на пороге.

– Заходи! – приказал писец. – Здесь проведешь ночь.

Разумеется, кому придет в голову заботиться о комфорте для какой-то рабыни? Странно, правда, что ее не отвели к остальным рабам, обитавшим на княжеском дворе. Эта мысль, мелькнувшая в голове Занилы, скорее обрадовала ее. Она еще раз заглянула в клеть: в лисьей шубе она здесь не замерзнет, только бы поесть принесли, и шагнула внутрь. Тяжелая дверь мгновенно закрылась за ней, только чуть не стукнув ее по спине, и засов опустился на свое место. Занила осталась одна в полной темноте, только спустя некоторое время, когда ее глаза немного привыкли, она смогла разглядеть слабую полоску света, пробивавшуюся из-под двери. Она завернулась плотнее в свою шубу и опустилась на солому в углу клети.

Впрочем, ждать ей пришлось недолго: довольно скоро раздались шаги, остановившиеся возле ее двери. Чьи-то руки подняли засов, и в открытую дверь полился показавшийся теперь нестерпимо ярким свет чадящего факела. На пороге стоял мальчишка-холоп лет семи-восьми, а может быть, такой же раб, как и она. Он был худым, одетым в какие-то обноски явно не его размера, но глаза, ярко блестевшие на чумазой круглой мордочке, внимательно уставились на странную обитательницу клети, о которой старшие приятели, посылая его сюда, уже успели рассказать страшных сказок. Грязные ручонки прижимали к груди миску с дымящимся варевом, накрытую ломтем серого хлеба, и деревянную ложку. Занила мгновенно догадалась, что это посланный ей ужин, и ее желудок, уже начавший было затихать, смирившись со своей участью, вновь голодно заурчал. Она поднялась на ноги и протянула руки к миске:

– Дай!

Глаза мальчишки округлились: ему же говорили, что рабыня все время молчит! Он с такой силой отпихнул от себя миску в руки Занилы, что чуть не расплескал ее содержимое, мгновенно выскочил за дверь, захлопнул за собой дверь и опустил засов, словно Занила собиралась гнаться за ним. Она осторожно опустилась на солому, крепко сжимая в руках горячую миску, откусила большой кусок грубого кисловатого хлеба и принялась есть в полной темноте. Главное: не вспоминать, чем ее кормила мама!

Остаток ночи Занила провела в одиночестве, к ней никто больше не приходил. Она и сама не заметила, как уснула, свернувшись клубочком на соломе, которую сгребла в один угол. Но долго спать ей не дали. Она проснулась от звука шагов, резко села на своей убогой лежанке, разглядывая луч яркого солнечного света, пробивавшийся из-под двери. К ее двери шел не вчерашний мальчонка: шаги явно принадлежа взрослому мужчине. Он остановился напротив ее двери, закрыв собой лучик света, скрипнул поднимаемый засов и дверь распахнулась. Занила зажмурилась от яркого света.

– Выходи! – услышала она над собой.

Занила, одной рукой опираясь о бревенчатую стену, а другой прикрывая глаза, медленно поднялась на ноги и неуверенно шагнула к выходу. Мужчина – немолодой уже холоп, одетый в грязную овечью шубу, пропустил ее мимо себя, и Занила остановилась на пороге клети. Небольшой дощатый навес отделял ее от двора, залитого сияющим утренним солнцем. Посредине двора на массивных столах, специально вынесенных для этой цели из гридницы, была разложена вся дань, собранная в этом году с княжеских подданных. Посредине стояли огромные кувшины с маслом и пузатые бочонки, полные густого янтарного меда, здесь же были навалены связки сушеной рыбы, мешочки с орехами и другая снедь, которой всю зиму будет питаться дружина, да и сам князь не побрезгует. Ближе к краю столов, да и возле них, прямо на расчищенной от снега земле, было собрано самое большое богатство – шкурки пушных зверей. Все тюки были развязаны, чтобы каждый мог подойти, заглянуть внутрь, пощупать, оценить. А с противоположной стороны на столах лежало то, от чего сердце Занилы тревожно заныло: в прозрачном свете морозного утра ярко блестел металл. Домашняя утварь, кованые светцы, лошадиная упряжь и оружие! Тяжелые выпуклые щиты, обтянутые кожей, топоры, шипастые палицы, ножи и, кажется, даже один меч, длинный с витой изукрашенной рукоятью.

Занила не успела разглядеть, из каких еще богатств состоит княжеская дань, потому что пожилой холоп слегка толкнул ее в спину, заставляя шагнуть вперед:

– Иди уже!

Занила, глаза которой уже успели привыкнуть к солнцу, быстро спустила с деревянного настила, пересекла двор и остановилась возле столов. Она прекрасно понимала, для чего ее вывели из клети: без нее дань, собранная дружинниками, была бы неполной. Не задумываясь, она подошла к столу, на котором было сложено оружие, просто оно напоминало ей об отце, неслышно звало к себе, шептало что-то до боли знакомое...

Никто ей этого не запретил: холоп, приведший ее, поспешил исчезнуть – сейчас ему здесь было не место. По другую сторону столов во всю ширину двора выстроилась княжеская дружина. Занила нашла среди бородатых сильных мужчин знакомые лица, тех, что привезли ее, но они не смотрели на нее, словно и не замечали вовсе. Они стояли на одном дворе, залитом лучами зимнего солнца, но какая же пропасть была между ними! Они княжеская дружина, его воины, его надежная опора. И она – дань, которую они привезли ему!

Дружинники стояли молча, не переглядываясь, торжественно держа строй. Но вдруг даже их лица словно закаменели. Занила мгновенно поняла: во дворе появился кто-то очень важный, тот, кого они ждали, князь! Она завертела головой по сторонам, даже не задумываясь о том, почему для нее так важно увидеть человека, которому она теперь принадлежала.

С высокого крыльца княжеского дома, не спеша, спускались трое. Справа шел немолодой высокий воин, тот самый, что встречал отряд дружинников вчера вечером – советник князя. Посередине спускался сам князь – коренастый, плотно сбитый мужчина средних лет с коротко стриженной рыжеватой слегка вьющейся бородкой. Впрочем, Занила едва ли заметила его, потому что слева...

Слева от князя по ступеням крыльца спускался высокий мужчина, одетый в черный плащ, расшитый серебром, его длинные темные волосы были собраны в хвост, а тонкое лицо гладко выбрито. Его темные глаза внимательно изучали происходящее вокруг, а губы насмешливо улыбались, его рука спокойно лежала на рукояти меча, перевитой тонкими кожаными ремешками, до боли знакомого меча... Того самого меча!

Сердце Занилы остановилось, не желая биться!

Она готова была всю свою жизнь потратить, чтобы найти Хозяина, чтобы заглянуть в его глаза, чтобы стереть с его губ улыбку! Но чтобы это произошло так скоро!.. Забыв дышать, не замечая ничего вокруг, она потянулась и схватила первое, что попалось ей на столе: длинный нож с тонким лезвием, и ее пальцы намертво сжались на рукояти. Она бросилась вперед, забыв, где находится, видя только одно лицо, вокруг столов, мимо строя дружинников, вверх по ступеням крыльца... Еще немного! Никто ее не остановит! Они просто не успеют понять, что происходит! Осталось всего пару шагов! Рука Занилы, вцепившаяся в рукоять ножа, сама поднялась вверх... Где-то на краю сознания мелькнули светло-карие глаза князя, полные немого изумления: что делает его рабыня, его дань!? Но Занила видела только Хозяина! Только его глаза темные до черноты. И в них не было ни изумления, ни страха! Его губы продолжали безмятежно улыбаться... Понял ли он, что происходит? Узнал ли он ту, в чье горло вонзил свои клыки? Но он не испугался! И именно это заставило Занилу замереть всего в одной ступени от него. Всего на секунду, но ее оказалось достаточно...