Текст книги "Вилья на час (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Глава VI
Если в Питере мини-зонтик выворачивался на первой же минуте, но в Зальцбурге он прослужил целых пять. Я попыталась выправить погнутые спицы и поняла, что разумнее бросить зонт в ближайшую урну.
– Альберт, останови хотя бы ветер! – закричала я уже из-под его пиджака, но Герр Вампир впервые решил расписаться в своей беспомощности, но сохранил лицо, скинув со своих мокрых губ на мои фразу:
– Одна моя знакомая, которую зовут Виктория, любит солнце – я пытаюсь разогнать для нее тучи.
Я проглотила отказ, но удерживала его губы, пока не почувствовала в туфлях воду
– пришлось опять бежать. Зато уже не смотря под ноги, прямо по лужам, поднимая море брызг. Ветер надувал пиджак, как парус, и мы бежали быстрее, чем сдают стометровку, и все равно с нас лило в три ручья, и вместе с водой из меня убегали страх и злость на Альберта за кладбище. Он прав – я не просто танцевала там, где даже помыслить не могла танцевать, я еще ни в жизнь не забуду этот танец и своего партнера. Возможно, именно этого Альберт и добивался. Хотя и рисковал загреметь в полицию.
Если бы во мне не текла русская кровь, я бы точно позвонила полицаям прямо со стойки портье, попросив службу безопасности подержать сумасшедшего до их приезда в смирительной рубашке. Но русская душа надела смирительную рубашку на себя и обняла несчастного сумасшедшего или же великолепного актера, который, мокрый как гусь, выжимал в дверях пиджак. Ну почему, почему на меня не обратил внимания нормальный? Да потому что ты сама нормальной не выглядела. Вот почему!
– Раздевайся! – скомандовал Альберт, закрыв на замок дверь номера, хотя в этот раз команда была лишней.
Я расстегнула плащ еще в лифте, а из туфель полила цветы в холле, не будучи, правда, уверенной, что растения в кадках настоящие.
– Ты тоже, – бросила я, отметив, что галстук в темном мокром цвете смотрится даже эффектнее, а вот прилипшие ко лбу кудри нет.
Я оглянулась в поисках бадьи, куда бы швырнуть колготки, и в итоге отправила всю одежду в мусорку под раковиной. Плащ мой Альберт повесил на спинку стула, а для пиджака достал из шкафа вешалку. Только бы не копался в моей одежде! Но он занимался своей, оставшись в одних трусах. К счастью, сухих.
– Виктория, поторопись! – подгонял он меня уже, наверное, по привычке, хотя нет, он оказался проворней и как-то успел проскочить мимо меня в ванную комнату. Сейчас там шумным потоком текла вода. – Ванна остывает!
Да он ее набрать еще не успел, но я рада была замочить в горячей пене хотя бы ноги.
– Спасибо!
Обалдеть, какой заботливый! Димка б первым делом высушил волосы, и я указала Альберту на полотенце, вдруг забыв, как оно называется по-английски. Вот бы так же быстро забыть чертов танец! Вернее, прелюдию к нему. Даже страшно пересказывать такое тете Зине. Она ж меня больше одну не то что за границу, из квартиры не выпустит. На работу провожать и встречать станет…
И сердце тут же сжалось – впереди ноябрьская серость, слякоть декабря – темно, противно и одиноко, а до метро чапать минут двадцать. На работе одни бабы. Есть три мужика – смотреть без слез нельзя, да и те заняты… Может, воспоминания с кладбища Святого Петра меня согреют? Оно действительно разделило мою жизнь на до и после. После всего пережитого перед очами Альберта я уже не буду прежней, а какой буду – лишь могильным черепам известно! И вот глаза защипало не по-детски. Только разреветься сейчас не хватало, и я будто случайно ткнула в глаз пеной, чтобы Альберт не узнал настоящую причину слез.
Он сидел перед ванной и помешивал рукой воду, будто пена еще не выросла мне до головы – или же боялся обжечь меня кипятком. Господи, ну чего ж ты такой чокнутый?! Ведь мог бы быть сказкой, а не мужиком!
От Альберта не укрылись мои слезы. Он тут же вскочил и притащил полотенце. Я промокнула глаза и набросила полотенце ему на голову. Альберт не стал сопротивляться. Я месила его кудри, как тесто, и поставила «ирокеза», но лишь на мгновение. Альберт затряс головой, и мои труды сразу распались на темные змейки.
– Отдыхай! – Альберт слизал с моих губ пену и ушел в комнату.
Я прикрыла глаза. Мне было хорошо и спокойно. Кладбище стало казаться плодом безумной фантазии. На этот раз моей собственной. Другая же моя фантазия слишком долго не возвращалась. Я поднырнула под пену, решив по-быстрому вымыть волосы, и когда вынырнула, то увидела над собой Альберта с душем в руках. Появляется только тогда, когда нужен. И подумать не успеешь, чтобы позвать, а помощь тут как тут. Лапа!
Он сполоснул мне волосы, вытер и высушил, как ребенку, а потом схватил тюбик с гостиничным кремом и подтолкнул меня к двери, но в спальне я встала, как вкопанная: вокруг кровати мерцали искусственные свечи.
– Где ты их взял? – ахнула я.
– Нашел в тумбочке. Они хорошо спрятаны, чтобы не раздражать своим видом тех, кто не умеет ими пользоваться.
Его улыбка вышла слишком нахальной, и он достойно принял от меня щелчок по носу. Только я рано обрадовалась своей власти над ним. Ковер тут же исчез из-под моих ног, и под головой оказалась подушка. Альберт умеет швырять не только плащи… Отвернув крышку тюбика, он склонился к моим ногам.
– Альберт, ты не обязан этого делать!
Я попыталась вырвать ногу, но куда там! Его пальцы оказались крепче испанского сапожка. В таких случаях говорят: не можешь вырваться, получай удовольствие. Я закрыла глаза и тут же услышала тихую музыку со звуками моря – надо бы отругать его за лазанье по чужим сумкам или себя, что так и не поставила на телефоне пароль. И вообще музыка – последнее, за что надо ругать сегодня Альберта.
– Сдается мне, ты хочешь забыть кладбище, – неожиданно увидела я над собой его лицо. – Тогда мне придется подарить тебе более яркое воспоминание, чтобы остаться в твоей памяти.
Мое сердце действительно замерло.
– Не пугай меня так!
– А я не пугаю. Это ты сама пугаешься. А я последний, кого надо бояться. Я здесь, чтобы тебе было хорошо.
– Мне хорошо, Альберт. Очень хорошо.
Я притянула его за шею, погрузив пальцы в волны мокрых волос. Его же скользнули мне под спину и замерли на лопатках. Я подалась к нему и села, сомкнув ноги у него за спиной.
– Я ищу крылья, – прошептал Альберт, опуская голову мне на плечо. Видно, он пока не научился играть на моем позвоночнике на ощупь. – Лопатки, кажется, заострились, – Я выгнулась, открывая для поцелуев шею, но он продолжал наигрывать гамму на моей спине. – Я чувствую, они почти прорезались, и ты скоро сможешь летать, моя маленькая Вилья…
Я зажала его хитрое лицо в ладони и ткнулась лбом в его губы, требуя поцелуя.
– Я уже на седьмом небе, – прошептала я, поднимая голову. – Дальше некуда лететь.
Его губы соскользнули с моего носа на подбородок.
– Всегда есть, куда выше…
Альберт сомкнул за моей спиной руки с такой силой, будто действительно желал удержать ту, что могла улететь. Но я не могла летать. Я могла лишь дрожать в его руках, как неоперившийся птенчик, требуя все новой и новой ласки, и он дарил их одну за другой, и я открывала голодный клювик, чтобы поймать очередной поцелуй из тех, что не насыщают, а лишь разжигают аппетит.
За окном бушевал ветер. Он трепал деревья, а я рвала пальцами простыни, пытаясь укрыть нас от посторонних взглядов, потому что на мои стоны точно сбежались все обзавидовавшиеся боги. Глупые, у меня осталось всего две ночи с ним, а потом я буду кутаться в простыни лишь затем, чтобы согреться в холодной постели.
– Ты что делаешь?
Я подскочила с подушки и протянула руку, будто могла сорвать с Альберта мокрую рубашку, которую тот успел уже застегнуть до половины. Я-то думала, он в ванную, и не открыла глаз, продолжая безрезультатно искать ногой скинутое одеяло.
– Я приду завтра, чтобы рассказать про Баха.
– Нет! – Я оттолкнулась ногой от матраса и кошкой повисла на Альберте, пытаясь завалить обратно на кровать. – Останься!
Альберт уперся в матрас кулаком, чтобы не навалиться на меня всем весом.
– Ненасытная, – уворачивался он от моих губ. – А говорила, что выше некуда. Спрыгни с небес на землю, и вечером я закину тебя туда обратно, обещаю.
Он поцеловал меня и попытался встать, но я не отцепилась от него, и даже когда он развел мои руки, ноги остались сцепленными у него за спиной, и, коснувшись волосами ворсинок ковра, я осталась висеть на Альберте – занятия танцами не прошли даром, пусть даже в таком контексте я практиковала полученные навыки впервые. Альберту пришлось меня поднять и усадить на кровать, а самому встать передо мной на колени и сжать пальцы крепко-крепко.
– Я тоже не хочу уходить, но ты не можешь одновременно иметь солнце и меня. Ты сказала, что любишь солнце. Я подарил его тебе. Поспи немного и увидишь его в окне.
– А если я скажу, что люблю тебя больше солнца, ты останешься? – спросила я совсем нагло.
– Ты не скажешь этого, – улыбнулся Альберт. – Мы знакомы всего два дня.
– О, солнце я видела дома еще меньше, когда влюбилась в него.
– Тогда мне тем более надо уйти, – он чмокнул меня в лоб и потянулся за брюками.
– Они же мокрые! Дай им хоть чуть-чуть просохнуть. Уйдешь утром. Ночь все равно ты уже отдал мне. Куда ты спешишь?
Руки Альберта замерли на ремне. Неужели я победила? Нет, он застегнул его, повязал галстук и перекинул через руку абсолютно мокрый пиджак.
– Прости, Виктория! Я не… – он опустил глаза в пол. – Я не выхожу днем на улицу.
– Вообще?
Я подалась вперед и упустила край одеяла, которое успела накинуть на ноги. Альберт поднял его и попросил лечь, чтобы он мог укрыть меня, но я не шелохнулась.
– Ты боишься, что солнце сожжет тебя? – попыталась я определить степень его помешательства на вампиризме.
– Нет, – Альберт улыбнулся немного грустно, явно читая мои гадкие мысли. – У меня на коже сыпь появляется. Это неприятно. Даже больно. Это некрасиво, черт возьми!
– Прости.
Я проползла всю огромную кровать и свернулась у подушки калачиком, но теперь в истукана превратился Альберт.
– Если хочешь, я останусь.
Пауза. Я знала свой ответ и не понимала, отчего тянула с ним.
– Уходи. Встретимся вечером. Я не хочу, чтобы тебе было больно. И… – я приподняла голову от подушки. – Я девочка. Я понимаю, что такое прыщи. Я переживу этот день. Буду смотреть на солнце и думать о тебе. Уходи.
Одеяло на мне так и не появилось.
– Если ты согласна променять солнце на меня, мы можем дождаться его захода вместе.
Я села, не веря услышанному. Плевать на очередной музей и новую цветочную клумбу.
– Я согласна!
– Тогда одевайся. Дождь прекратился. И даже ветер стих.
– Мы поедем к тебе? – спросила я, почувствовав позабытый страх. Он искупил вину за кладбище, но где гарантия, что его сумасшедший мозг не выдаст новый сюрприз. Не со зла, но по болезни!
– Нет! – Альберт явно почувствовал мой страх. – Я знаю красивый отельчик в горах. Там утром безумно красиво поют птицы. А какое там озеро. Мы сможем погулять вечером.
Альберт выдавал слова скороговоркой. Он безумно радовался моему согласию, но боялся показать это, чтобы не уронить мужское достоинство. Бедный…
– Надень что-то попроще, что не жалко испортить.
Да с тобой, Герр Вампир, я бы перепортила весь гардероб! Но смогу испортить только два комплекта. Хоть обратный билет меняй и бери неделю за свой счет! Или месяц… Или вообще год! Джинсы и бесформенная кофта с бахромой на рукавах. Такое даже на Димку не жалко! К тому же, кажется, это он мне ее и подарил. На Новый год. Дурак!
Мы выскочили из спящей гостиницы пулей и понеслись по улице, чтобы согреться. Я не могла смотреть на Альберта без жалости. Нет ничего противнее мокрой одежды. Хоть раздеться его проси!
Он кинул пиджак на заднее сиденье.
– У тебя в машине нет ничего сухого? – спросила я на случай, если мужской мозг не напомнил хозяину про возможность переодеться.
Альберт улыбнулся и полез в багажник. На улице в такой час ни души, и я не удивилась, когда в салон прилетели брюки с рубашкой, но челюсть все же отпала, когда Альберт уселся за руль в жуткой хламиде, которую подстать носить только на «хэллоуинских хантах» Смерти с косой. Он точно актер!
– Ты в этом плаще похож на смерть, – не удержалась я от комментария, когда Альберт, засучив широкие рукава, завел машину.
– Спасибо, – он без улыбки уставился в подсвеченную фонарями дорогу. Зря я это ляпнула. Он не надел бы при мне подобное рубище, если бы не защищал меня от дождя своим дорогим пиджаком. – Когда в следующий раз пойду убивать, обязательно так оденусь.
После кладбища такие шутки уже не воспринимались спокойно, и я решила дополнить его фразу, чтобы избавиться от неприятных мыслей.
– А сколько раз уже ходил?
– Ни разу, – ответил Альберт слишком серьезно. – Но порой очень хочется, и я еле сдерживаюсь.
– Мне тоже хочется, – уставилась я в лобовое стекло, еще не до конца очищенное дворниками от воды. – Правда хочется убить одного конкретного человека, который сломал мне жизнь.
Альберт на мгновение повернул ко мне голову. Голос его смягчился.
– Отпусти его. Он того не стоит.
– Я не о своем женихе, – я сжала оттянутый рукав там, где начиналась бахрома.
– Пусть Дмитрий катится ко всем чертям. Я о козле, который сбил мою мать и уехал, оставив ее в луже крови. Его не нашли. Да и не искали особо. А мама скорой не дождалась.
– Прости, я случайно ляпнул. Пожалуйста, не думай сейчас о плохом.
Альберт прибавил газа, и скоро мы выехали на автобан.
– Поспи. Хотя бы часок, – сказал он заботливо.
Я закрыла глаза, но не уснула. Какое там! Я вновь думала о Димке, которому позвонила первым, выйдя из больницы. Прямо из лужи, в которую наступила и в которую добавила слез. А он ответил, что сегодня приехать не может. Приедет завтра. Я всю ночь давилась слезами и приготовленным мамой ужином. Утром приехала тетя Зина, чтобы встретиться с агентами. Вечером позвонил Димка спросить, купить ли что-то по дороге… Где были мои глаза, когда слезы высохли? Где?
– Мы приехали, – почувствовала я на соленых губах мягкие губы Альберта и встрепенулась. Все-таки уснула! – Ты не могла бы снять номер, а то, боюсь, в таком виде мне не сдадут…
Я кивнула и хотела уже открыть дверь, но он перехватил мои пальцы и всучил купюру. Я отбросила ее ему на колени.
– Я заплачу картой. Она на мое имя.
Сжав в руке сумку, я побежала в отель. Уже начинало светать. За темным деревянным двухэтажным зданием с белыми окнами, украшенными цветами, возвышалась гора, над которой начинало всходить солнце.
Глава VII
Я подгоняла фрау за стойкой, как могла – и глазки строила, и зевала в полный рот, и словами объясняла, что очень хочу спать! Спать я действительно хотела, но больше, конечно, боялась оказаться с буйным больным в четырех стенах. Сейчас мой Герр Вампир испугается солнца и прибьет меня нафиг. Наконец, победив австрийскую медлительность, умноженную на педантичность, я рванула обратно к машине, но ее перед входом не оказалось. Так… Спокойно. Главное, сумка с телефоном, документами и кошельком со мной, а Герр Вампир может катиться ко всем чертям. До заката или до конца моего отпуска – все равно. Вот честно – мне все равно! Я даже заставила себя гордо вскинуть голову и тут же встретилась с серыми глазами.
– Убери в сумку, пожалуйста.
Альберт на бегу сунул мне в руку ключи от машины и прошмыгнул в дверь. Как же я обрадовалась, увидев его. И чтобы не выдать себя блаженной улыбкой, чуть замешкалась на улице. Взглянула на оранжевую полосу над горами, нашла глазами припаркованную в стороне «Вольво» и только потом побежала искать беглеца. Он стоял у лестницы и косился на окно. Мое секундное промедление заставило его губы зло перекоситься. Я протянула ему ключ от номера – обычный, привязанный к деревяшке с выжженной цифрой. Хорошо, нам не досталась комната под номером «тринадцать». Вот было б весело.
– Зайди первой и проверь портьеры, – скомандовал Альберт, вынув ключ из замка.
Крошечная комната тонула в полумраке. Портьеры задернуты. Но я все равно их потрогала для спокойствия Альберта. Он вошел, закрыл дверь и первым делом достал из большого деревянного шкафа вешалки, чтобы просушить одежду. Я же забралась с ногами на высокую кровать, застеленную пышным одеялом с узором из ромашек – прямо по заказу; настолько высокую, что без деревянного сундука в изножье на нее и не запрыгнуть. В изголовье висела картина с местным горным пейзажем, а на противоположной стене было изображено озеро. Красиво, романтично и по-деревенски просто.
– Альберт, ты можешь снять плащ?
Он выглядел в нем действительно страшно, хотя огромный капюшон полностью скрывал лицо. Может, это и не маскарадный костюм. Может, он выходит в этом плаще днем – во дворике собственного дома он никого не испугает, да и соседи, небось, со временем привыкли к его чудаковатости. Я вот после двух дней знакомства нисколько не удивилась, что он, стянув плащ, расстелил его на полу за кроватью и лег. Туда точно не попадали солнечные лучи даже при открытых портьерах.
Птички пели так звонко и многоголосо, что не нужно было открывать окно. Я заслушалась и даже на мгновение забыла, что хотела предложить Герру Вампиру воспользоваться кроватью.
– Я посплю здесь, – отозвался он с пола. – Не хочу тебе мешать.
– Ты не будешь мне мешать, – свесилась я к нему и порадовалась, что он не сложил руки на груди, как в гробу, а сунул под голову. – Я укрою тебя одеялом с головой. Вампирам же не надо дышать…
Договаривала я фразу уже на полу. Какой бы высокой ни была кровать, а руки у Альберта оказались длиннее. Хорошо еще тело вампира утром не закостенело, и я не расшиблась о каменную грудь.
– Хочешь спать в моих объятьях, спи на полу.
Он держал меня так крепко, что я даже головы не могла повернуть, а дышать через волоски на его груди не получалось – они слишком щекотали нос. Наконец Альберт чуть ослабил хватку, и я смогла накрутить один завиток на палец. Он оказался седым, хотя в волосах не было серебряных нитей – хотя Альберт мог, конечно, подкрашивать виски.
– Так сколько тебе лет?
– А в каком году родился Бах?
Я стиснула зубы. Мог бы уже понять, что я не разбираюсь в музыке. Я же не прошу его назвать коды цветов для CSS!
– В тысяча шестьсот восемьдесят пятом. Мы родились в один год.
А теперь что, лежать и молчать? Час сна в машине перебил нормальный сон. Да и птичьи трели не звучали колыбельной, а, наоборот, пробуждали во мне желание выскочить на улицу.
– А если вампиры бессмертны, то почему же умер твой отец? – решила я все же продолжить беседу, раз Альберт тоже пока не спит.
– Кто сказал тебе такую глупость? Мы просто стареем медленнее. Бах знал меня совсем зеленым, а к Моцарту я поехал уже с первым пушком. Ну, а сейчас мне точно надо бриться, но бритвы нет, так что возвращайся на кровать. Я не хочу тебя поцарапать.
Я провела пальцем по колючему подбородку.
– Странно, что за столько веков ты так и не научился бриться ногтями.
– Если ты еще раз попытаешься меня подколоть, я покажу тебе клыки, поняла? – прорычал Альберт, и я тут же оказалась под ним.
Надо было, конечно, продолжить пытку словом, но я сжалилась над несчастным – ему пришлось бы выдумать целую теорию о том, почему клыки иногда не слушаются своих бессмертных хозяев.
– Я чувствую запах кофе, – промурлыкал Альберт, водя носом по моим губам, – свежих булочек, сыра и ветчины…
– Хочешь спуститься позавтракать? – воодушевилась я окончанием вампирской трагикомедии.
– Нет.
– Принести сюда? – со вздохом разочарования спросила я.
– Нет. Я хочу, чтобы ты поела и вернулась ко мне, чтобы проспать до самого вечера.
Альберт сел, позволяя мне подняться с плаща, но лишь я нацепила кроссовки, завалился обратно на свое аскетическое ложе, пожелав мне приятного аппетита. Святым духом, что ли, он питается? Или таблетки какие жрет? Однако уточнять я не стала, молча сунула в задний карман ключ и протиснулась в щелку двери.
В коридоре чувствовался лишь запах кофе, а вот на середине лестницы я уже различала аромат свежих булок и слышала тихие голоса, которые немного повысились, чтобы пожелать мне доброго утра. В свой черед я тоже почти каждому столику пожелала «гутен морген». Елки-палки, и что людям на отдыхе в такую рань не спится?! И почему нет женщин? Видимо, здесь отдыхали большими стариковскими компаниями, и бедной девушке, разносившей кофе, приходилось останавливаться у каждого столика, чтобы поддержать беседу. Все аккуратненькие, седенькие, чисто выбритые, в джемперочках – точно со страниц журналов сошли. Даже Альберт в тройке на концерте классической музыки выглядел куда вальяжнее, чем эти старички за деревенским завтраком. Может, конечно, здесь какой-то клуб по интересам собрался – например, по изучению Гете или Гейне… Не собрали же их вместе плетеные корзины булок. Полные до предела, они манили только меня. Жаль, тарелки были не такими же вместительными, потому что я не в силах оказалась сделать выбор и схватила по одной булке из каждой корзины, и то же самое сотворила с ветчинами и сырами. Хорошо хоть масло было одного вида. И кофе, который, впрочем, я попросила налить в две чашки – один с молоком, второй без. Я не ждала Альберта. Просто испугалась, что буду доедать булки всухомятку.
Через кружевные занавески весело пробивалось солнце и даже начало припекать, и я не удержалась от еще одного бутерброда и от прогулки в деревню. Настенные часы показывали уже половину восьмого – Альберт после автобана без кофеина не мог пролежать столько времени с открытыми глазами. Сжимая в руке надкусанное яблоко, я спустилась по асфальтированной дорожке в деревню и, не дойдя даже до первого домика, свернула в сторону лугов, где за белыми аккуратными заборчиками паслись коровы. Настолько беззаботные, что одна даже подошла ко мне и позволила погладить себя. Отдернув руку, я почувствовала детскую радость и рассмеялась, глядя в безоблачное небо. Невозможно было поверить, что ночью лило, как из ведра. Сейчас хотелось полностью раздеться, но пришлось, увы, ограничиться засучиванием рукавов.
Ноги отказывались идти чинно и скакали, точно в танце. Ноздри раздувались от летнего запаха травы. Хотелось петь, и плевать, что я не умею взять верно ни одной ноты. Вот бы сейчас заодно сделать селфи с улыбкой до ушей – всем на зависть, да телефон остался в номере. А вообще плевать и на то, что подумают френды и некоторые другие личности. Я ведь счастлива не виртуально! Я счастлива реально! И буду счастлива до посадки в самолет.
Так я доскакала до озера, на берегу которого красовалась огромная клумба, подстриженная в виде утки – желтые цветы составляли тело, красные – лапки, зеленые листочки создавали эффект камышей. Теперь уж я вовсю жалела об отсутствии телефона, потому поспешила прочь от цветочного утенка к берегу. Горы закутались в синюю дымку, а спокойная вода играла на солнце золотом. Интересно, она теплая? И я почти развязала шнурки, но в последний момент передумала, решив разуться на деревянной пристани, одиноко прорезающей гладь озера. Однако до нее я не дошла, обернувшись на окрик. Худосочный мужичок с овчаркой что-то продолжал кричать по-немецки. Достаточно гневно. Я сначала обомлела, а потом все же выкрикнула «экскюзми» и сделала было к нему шаг, но потом испугалась собаки и остановилась. Он не перешел на английский, но замахал рукой на знак, согласно которому я вторглась без приглашения в частные владения. Я снова извинилась и побежала по траве обратно к дороге, надеясь не наступить на развязавшийся шнурок.
Дорога развернула меня обратно к деревне и, пройдя мимо крохотной белой церквушки, я не постеснялась заглянуть в распахнутую дверь, но не вошла. Там, наверное, вся деревня стояла на коленях. Любопытной туристке здесь явно не место – да и хора мальчиков тут нет. Я специально брала билеты на субботний самолет, желая в воскресенье первым делом отправиться слушать знаменитый венский хор. Тогда я гадала еще, как разбужу муженька, но будить не пришлось, хор я послушала, и сейчас тоже радовалась, что никого нет рядом и не надо делать умное лицо, вспоминая даты рождения и смерти музыкальных гениев. Даже хорошие рассказчики иногда бывают занудами.
– Я знал, что ты променяешь меня на солнце, – сказал Альберт достаточно громко, когда я на цыпочках вошла в номер.
– Прости.
– Ты не должна извиняться. Я достал солнце из туч для того, чтобы ты радовалась, а не грустила из-за придурка, который не может на него смотреть.
– Булки тоже были вкусными, – сказала я и мысленно отругала себя за то, что не захватила для Альберта даже яблока. – Хочешь, я принесу для тебя что-нибудь, пока не разделась?
Он отказался, и я скинула верхнюю одежду. Раздеваться полностью не имело смысла – надо спать. Для другого существует ночь. А вообще хорошо, что тетя Зина отправила меня перед отпуском в салон. Сама бы я ограничилась бритвой и домашним маникюром, от которых не осталось бы к концу отпуска и следа. Черт, уже конец… Вена, Грац, Инсбрук, Зальцбург… Десять дней будто корова языком слизала. Почему Альберту не захотелось неделю назад послушать Моцарта в столице?
– Ложись на кровать! – приказал Альберт, когда я наступила босой ногой на край его плаща. – Я могу говорить с тобой и отсюда, а обнимать во сне я не умею. Прости. У меня не было такой практики. Никто, кроме меня, днем не спит…
– А я буду, – перебила я, но получила такой же жесткий отказ, как и в первый раз.
Что ж, лягу на самый край и, может быть, хоть во сне свалюсь на тебя, любимый мой вампир!
– Слушай, а у вас тут все так сильно верят в Бога? – спросила я через пять минут, не в силах побороть кофейную бодрость.
– Где у нас? Я не австриец.
– Вы же все равно соседи.
– Наверное, верят. Вернее, боятся. Я тоже когда-то боялся. Отец умел хорошо припугнуть Богом. А теперь уже не боюсь. Если этот Бог ничего не сделал моему отцу, то смысла его бояться нет…
– Твоей отец был очень жестоким? – начала я осторожно копаться в его душе. Вдруг ему надо поговорить. Вдруг до сих пор очень больно. И вся дурь его от детской травмы, которую смерть властного родителя только усилила.
– Да, очень, – ответил Альберт тихо и спокойно. – Но у него было оправдание – смерть моей матери. У меня такого оправдания нет, потому я стараюсь быть добрым. И вообще добрые дольше живут. Злоба иссушает душу. Злоба убивает тело. Хотя я не очень добрый, потому что рад, что отец умер. Он освободил меня своей смертью. Никто теперь не попрекает меня добрыми поступками. Иногда меня даже благодарят. Потому я до сих пор жив. Знаю, что когда-нибудь я перестану быть нужным, и тогда я спокойно уйду в небытие.
– Так ты не веришь в жизнь после смерти?
– Нет, не верю. И тебе не советую верить, – неслось с пола, и я радовалась, что не вижу смешинок в серых глазах. – Жить надо сегодня и сейчас, а то завтра может не быть. Совсем не быть.
– Я это знаю.
Одеяло было очень теплым, но я все равно натянула его по самый лоб на случай, если Альберт решит подняться с пола. Не хочу, чтобы он видел мои слезы и жалел меня. Мы поругались с мамой в то утро, и я ушла, хлопнув дверью, и она в ответ ушла насовсем, не простившись.
Я отвернулась к окну. Солнце играло на плотной материи, желая прорваться в комнату, но у него не было никакого шанса.
– Прости, что опять нечаянно разбередил твою рану.
– Ты не должен извиняться, – попыталась я ответить ровно. – Я тоже полезла туда, куда меня не приглашали. И все равно можно к тебе? Одеяло очень теплое.
– Возьми простынь, – ответил Альберт спокойно, и я попыталась не обидеться на него за отказ. – Давай я расскажу тебе зимнюю сказку, чтобы не было так жарко. Согласна?
– Лучше про Баха.
С пола послышался смешок.
– Она как раз про Баха, ведь уже наступило завтра. Наше с тобой знакомство началось с дождя, а мое с Бахом – с мокрого снега, и все равно я люблю зиму, потому что в ней мало солнца. Ты еще слушаешь меня?
– Говори, прошу… Мне уже холодно, – попыталась я пошутить и раскрылась аж наполовину.
– Я не люблю шляпы, ненавижу капюшоны, но ничего не может быть хуже мокрых от снега волос. Зима в тот год выдалась в Любеке такая, что все позавидовали лысым. Хотя мы и так бы все ночи напролет торчали в кабаке, совсем темном, чтобы своими мертвенно-бледными лицами не особо выделяться среди красных пьяных рож бургеров. Спросишь, зачем отец вытащил меня из замка? Ради музыки, чего же еще! А себя – ради пива. В том кабаке подавали отменное пиво, после которого кровь жертвы приобретала привкус хмеля. И вот двое чертей в нашем лице решили потешиться над людьми, окрестившими это место чертовым еще до нашего прихода. В городе бытовала легенда, что в тринадцатом веке, когда архитектор осматривал пепелище прежней церкви, к нему заявился сам виновник пожара, черт, и поинтересовался, что тот собирается здесь строить? Архитектор, не будь дурак, сказал, что кабак, но черт тоже, не будь осел, явился проверить и пожурил архитектора за обман – да, да, нельзя врать тем, кто сильнее тебя, нельзя. Да и вообще врать нельзя, это уж отец вколотил в меня отлично, когда я еще был живым и чувствовал боль, как любой ребенок. Но чего я опять о себе… Мы говорим о Бахе, вернее сначала о том архитекторе, который ничуть не смутился и ответил, что кабак будет дверь в дверь с церковью, чтобы грехи было легче замаливать. Так и стоят оба вечных строения бок о бок по сей день, и которое из заведений более посещаемо, еще можно поспорить. Ты уже спишь?
– Даже не надейся. Я хочу узнать, как ты укусил Баха. Или это сделал твой отец?
– Ты кровожадная, а я нет. И пиво не пью. Но тебя обещаю напоить вечером. Здесь есть отличный ресторанчик, пусть и на вид плох, но лучшего яблочного штруделя ты нигде не попробуешь.
Он, наверное, голодный. Вот и думает о еде. Или просто не в силах полусонным рассказывать занятные истории. Может, попросить повременить с рассказом до вечернего пива? Но мое предложение запоздало, Альберт продолжил историю прежним твердым, пусть и тихим, голосом:
– Отец у меня играл на скрипке, очень, скажу, хорошо. И все в кабаке были очарованы его музыкой и постоянно подносили за игру пиво. Он умудрялся проливать его незаметно или же вливать в приносящего, и тот в хмеле не замечал укусов. Я читал все ночи напролет, но скоро не выдержал и, несмотря на жуткую погоду, запросился домой. Но отец был неумолим – мы обязаны были посетить концерт Иоганна Рейнкена. Это было частью моего обучения музыке. В тот последний вечер в кабаке к нам подсел один пьянчуга и, бурно жестикулируя, начал рассказывать…
И Альберт так мило исковеркал произношение английских слов, что я не удержалась от смеха, но быстро успокоилась, пытаясь вникнуть в ломанные слова:
– Ну так вот, было это лет так пятнадцать назад… Сидим пьем, никого не трогаем, слушаем музыку… Ну, как ты прямо, играл тут один – на скрипке. Входит к нам какой-то крепыш, ну чуть старше твоего сыночка, и тоже весь в черном, с увесистой такой сумкой и как хрясь ее на стойку и пива начал требовать. Ну, ему налили, что ж не налить, а он как заорет, что это ему одну пену дали! Да всем нам тут одну пену наливают, но мы-то молчим. А он взял кружку и как замахнется на кельнера, но передумал, развернулся в сторону скрипача – в два шага подлетел к нему и как плеснет пивом ему в рожу. Тот опешил – он если не в отцы, то точно в старшие братья годился этому черному. А паренек не успокоился. Выхватил у нашего скрипку, сыграл что-то ну очень красивое, мы все даже притихли, а потом как хвать этой самой скрипкой по башке нашему скрипачу – не так чтоб очень сильно, до крови не разбил, а потом еще по заду смычком надавал. Ну мы все к нему, а он как выхватит из-за пазухи Библию и как начнет нас по башкам ей лупить – ну как мы на человека с Библией с кулаками полезем, так и ушел непобитым. Не, перед самым уходом еще заставил нашего скрипача на Библии той поклясться больше не брать в руки смычка. Во – как страшно быть музыкантом.
