Текст книги "Вилья на час (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
– Сказки детскими не бывают. Это все уроки для взрослых. Горькие уроки, но лучше их выучить.
Я кивнула. Я выучила, выучила… Сейчас бы только забыть про этих двух сумасшедших, которые сделают несчастным маленькое существо – забыть хотя бы на этот вечер. Надеюсь, Альберт сумеет вытрясти из меня эти жуткие мысли! Я не хочу о них думать. Я хочу быть свободной от всего. Хотя бы на час. Надо попросить его танцевать молча. Или рассказывать только о музыкантах.
– Расскажи про Баха! – выпалила я, когда Альберт сделал музыку еще тише. – Пожалуйста.
– Нет, – отрезал Альберт. – Если я расскажу о Бахе сегодня, то мне нечего будет рассказать тебе завтра. И сегодня ты еще не сможешь прочувствовать до конца ужас нашего с ним знакомства. И вообще мы приехали.
Он заглушил мотор. Я глянула в окно, но ничего не увидела, кроме тьмы. Он успел погасить фары, а уличные фонари не горели.
– Где мы? – спросила я, почти испугавшись, но водительское кресло уже опустело.
Альберт распахнул дверцу и помог мне выйти.
– Странный вопрос, – улыбнулся он из темноты. Глаза рядом. Голос далек. – На кладбище. Куда еще мог привести тебя вампир?
Я отступила на шаг и уперлась спиной в ледяной корпус машины – как же я могла довериться сумасшедшему, который всю дорогу твердил про мертвых девушек, любящих танцевать.
Глава V
Безумец не делал ко мне шага, но и не отступал – он забавлялся моим страхом. А как иначе? Ведь ради этого маньяки и затевают игры с жертвами. С покорными. Или нет? Каких они любят: кротких, кто в слезах валяется у них в ногах, или тех, кто выгрызает свою жизнь зубами?
– Я буду кричать, – прошептала я после пяти минут безуспешного поиска сбежавшего в пятки голоса. Как я вообще способна еще говорить по-английски…
– Кричи, – ответил он спокойно, будто продолжал рассказывать свои сказки. – Делай, что хочешь. Здесь полная свобода. Никто ничего тебе не запретит.
Сглотнув последнюю слюну, я с ужасом стала просчитывать время – сейчас не могло быть больше десяти. Окончательно стемнело совсем недавно. Но для посещения кладбища это, конечно, уже слишком поздно, но неужели поблизости нет полиции? Или хотя бы сторожей…
– Я буду кричать, – уже одними губами пробормотала я, а он вдруг рассмеялся и протянул ко мне руку:
– А говорила, что танцуешь молча.
Я с такой силой вжалась в капот, что точно оставила в железе вмятину, но рука маньяка неумолимо приближалась. Тогда я, уже не понимая, что делаю, выставила вперед букет. На мгновение ромашки скрыли от меня лицо сумасшедшего, но вот смеющиеся глаза вновь впились в мои и в этот раз оказались совсем рядом. В них надо ткнуть ногтями, а потом дать придурку по яйцам, но как? Когда ноги с трудом удерживали меня в вертикальном положении, а руку Альберт легко перехватил и поднес к губам:
– Готова ли ты к танцу, Вилья? – прошептал он сквозь мои окаменевшие пальцы.
– Это кладбище… Кладбище… Кладбище…
Слова отскакивали от клацающих зубов, как горох.
– Кладбище Святого Петра, – уточнил с прежней улыбкой Альберт и, выхватив из моих дрожащих пальцев букет, аккуратно положил на крышу машины. – Получишь цветы после танца, если не оступишься. Это будет честно, ты так не думаешь?
Какой бархатный голос, завораживающий, выхолаживающий нутро. Голос настоящего маньяка. Может, Герр Вампир сатанист? Ночь, кладбище… Какой ритуал он решил провести? Будет ли это больно – вернее, насколько больно? Как долго он думает надо мной издеваться, прежде чем убить… Я уже не хотела кричать. Я понимала бесполезность крика. С первым же «А!» его пальцы сомкнутся на моей шее. А если у него в кармане нож…
Если бы не капот, я бы не стояла на ногах, и если бы не его рука, я бы ни сделала и шага от машины. Но он лихо развернул меня, и даже при тусклом свете скрытой облаками луны, я разглядела в двух метрах от нас кованые решетки. В них можно просунуть руки, а вынуть уже нельзя…
– Я первый раз был здесь с отцом, – зашептал Альберт мне в самое ухо новую песню на старый лад. Теперь он стоял у меня за спиной и поддерживал за талию.
– Отец заставил меня прочитать все эпитафии за то, что я не проявлял особого усердия в латыни.
Господи, родители, любите детей, чтобы из них не вырастали маньяки! Рука Альберта скользнула вверх, под мою грудь, будто песни цикад могли перекрыть удары моего сердца, а, может, оно уже остановилось от страха… Липкого, терпкого, перекрывшего легкий цветочный аромат моих духов.
– Кстати, какую бы эпитафию ты хотела получить на свою могилу?
Я не побелела. Белеть дальше цвета моего плаща было некуда. Только инстинктивно рванулась из рук своего убийцы лишь для того, чтобы в очередной раз убедиться, что мне с ним не справиться.
– Заживо хоронить тебя никто не собирается.
Альберт касался губами мочки уха, и с каждой миллисекундой во мне росла уверенность, что вот сейчас он зубами выдернет серьгу – ради развлечения или чтобы усилить мой страх, хотя сильнее испугаться не мог бы даже заяц перед голодным волком. Волчьи лапы продолжали лежать у меня на талии, толкая гуттаперчевое тело вперед, к решетке кладбища.
– Да и замертво хоронить тебя не моя забота. Я просто пытаюсь в одиночку поддерживать беседу, – он звонко рассмеялся, и его смех скатился по моим щекам слезами. – Не уверен, что Омара Хайяма переводили на латинский, а моих познаний в языке Вергилия не достаточно, так что оставим в английском варианте, хорошо?
Я молчала и даже не глотала слезы.
– Кто битым жизнью был, тот большего добьется. Пуд соли съевший, выше ценит мед. Кто слезы лил, тот искренней смеется. Кто умирал, тот знает, что живет.
Альберт крутанул меня за талию, и я оказалась с ним лицом к лицу. Только он не смотрел на меня, и я тоже подняла глаза к небу. Луны почти не было видно, но могло быть и полнолуние, необходимое для кровавых ритуалов.
– Чувствуешь запах?
Мой нос уже ничего не чувствовал, кроме запаха моего страха, и даже если Альберт говорил о нем, мне лучше молчать – он должен быть уверен, что я ему полностью покорна.
– Это не цветы, хотя здесь их полно, – продолжал самозабвенно Альберт.
О, да, это уж точно не мои духи…
– Так пахнет смерть и древний тлен. Это официально кладбищу приписали четыреста лет. На самом деле оно насчитывает почти тысячу…
Он глубоко вдохнул, но от его вдоха почему-то закачалась моя грудь. Почему? Потому что рыданиям стало там тесно.
– Тсс, – Альберт поднес палец к моим губам. – Не мешай наслаждаться запахом старой христианской крови, который доносится из катакомб. Ради этого запаха отец готов был ехать так далеко… Латынь можно было б отыскать поближе. Даже у нас в Румынии кладбище встречает такими словами, – и он сказал что-то по латыни, и я уловила слово «смерть»: – Трепещи, человек, я, Смерть, всесильна и доберусь до каждого из вас…
Его профиль на фоне луны был прекрасен. Почему в такой красивой оболочке поселилось зло?
– Идем же, Вилья! – будто опомнился он и протянул мне руку.
А я и не заметила, что он не держал меня все это время. А куда мне бежать – темно, хоть глаз коли, и сумка в машине – ни денег, ни телефона… Он все верно рассчитал. Возможно, и это у него не в первый раз…
– А ты сам не боишься идти ночью на кладбище? – заговорила я, делая маленький шажок назад, хотя и не знала, куда иду – к решетке или же от нее. – Это, может, в твоей Трансильвании тебя все слушаются, а австрийским вампирам ты не указ. Вдруг у тебя меня отберут? Зачем рисковать?
Слова брались из ниоткуда. Мозг не мог родить подобный бред… Хотя нет, великий мозг сковал страх, а малый инстинктивно продолжал сопротивляться…
Альберт рассмеялся еще звонче – что с его голосом? Так способны смеяться лишь дети…
– Там никого из наших нет. Сама подумай, как можно выспаться, когда весь день над головой топают туристы. Да и вообще вампиры в Зальцбурге жить не могут – здесь можно оглохнуть от колокольного звона! Да и от музыки Моцарта тоже, если ее не любишь. Идем!
И Альберт в один шаг преодолел расстояние, которое я так долго отвоевывала.
– Не вынуждай меня повторять приглашение дважды.
Альберт разозлился, и я схватила его руку. Я не хочу боли, не хочу…
– Готова?
Я кивнула, потому что боялась заплакать, если открою рот. И глаза бы тоже с удовольствием закрыла – все равно ни черта не видно из-за ночи и слез. Альберт держал меня крепко, но явно не из-за опасения, что я сбегу – просто не хотел испортить жертвенного агнца раньше времени. Он провел меня через ворота, а дальше я пошла почти сама: дорожки оказались достаточно широкими и даже мощеными. Тишина – безумная, гробовая… Во сколько поют петухи? Только они, кажется, способны испугать сказочного вампира – людей сумасшедшие не боятся.
Глаза освоились с темнотой, и я различила вдали крест капеллы и чуть было не сложила молитвенно руки, но удержалась от бесполезного жеста, который вызвал бы в Альберте лишь новый приступ гомерического смеха. Наверное, как и петушиный крик. И мой собственный. Но я его не сдержала, встретившись лицом к лицу с бледным чудищем, поднявшимся из-за ограды могилы.
– Тише! – Альберт прижал мою голову к своей груди. – Это всего лишь статуя. Здесь сейчас только два существа – я и ты. Сторожа не в счет – они мудрый народ и никогда не подойдут к ночным посетителям кладбища. А теперь раздевайся.
Я оторвала себя от плаща Альберта.
– Раздевайся, у нас мало времени! Надо успеть до полуночи.
– А что будет в полночь? – спросила я, хотя ответ меня не интересовал. Меня волновало, что будет со мной сейчас – какая сексуальная фантазия пришла в его больную голову? Ночью я не заметила в нем отклонений от нормы, не считая того, что он кончил после меня. Что он задумал? Распять меня на могильном кресте или превратить в статую – белую и бескровную. Он же вампир в конце-то концов!
– Будет дождь, – ответил безумец тихим спокойным голосом. – Ты ведь не хочешь промокнуть. Здесь и так прохладно. Ну же, поторопись.
И он протянул руки явно за моей одеждой, но разве сейчас я сама могла справиться с узлом на поясе, с ним справиться мог только он. Как и со всем остальным. Я стояла перед ним каменным, уже бескровным, изваянием. И, вместо дождя, по телу катились струи ледяного пота.
– А ты не будешь раздеваться? – голосом робота проскрипела я, хотя и этот ответ не был мне нужен: ему достаточно расстегнуть ширинку.
Альберт аккуратно развесил на соседнем кресте мою одежду. Великолепная вешалка получилась – все отвисится и даже высохнет до утра, когда сюда придет полиция.
– Нет, разреши мне остаться в одежде. Думаю, грудь мешает женщине танцевать всяко меньше, чем нам яйца.
– Мы будем танцевать?
– Спроси меня еще раз! – зарычал или даже закричал Альберт. – Я обещал тебе танец! Я сдерживаю все обещания.
Сердце сжалось, но язык сумел подняться к зубам.
– Тогда расскажи про Баха. Пожалуйста, – Эта просьба оставалась моей последней надеждой.
Альберт на мгновение прикрыл глаза и тряхнул челкой:
– Я же сказал – завтра. Сегодня танец, – он запрокинул голову и с минуту глядел в мрачные небеса. – У нас меньше двух часов, чтобы вернуться в машину сухими,
– Альберт схватил меня за руку. – Ну же, танцуй! Будто у тебя выросли крылья. Танцуй, Вилья! Танцуй! – орал он уже, как безумный.
Но я не могла пошевелить ногой – видно вся кровь прилила к голове, обездвижив остальное тело, чтобы разморозить великий мозг и понять слова Альберта. Он издевается или действительно привез меня потанцевать в такое удивительное место? Неужели его сумасшедшая фантазия ограничится лишь танцем?
От радости я не чувствовала ночной прохлады.
– Почему ты стоишь? Тебе не нравится имя Вилья? Неужто по душе больше имя Невесты Дьявола, как окрестили ритуальных танцовщиц слуги того, чьими распятиями утыкана эта земля?
– Что за ритуал я должна исполнить? – вновь похолодела я.
Альберт вцепился в свои волосы и затряс головой, как в припадке. Я думала, что он сейчас рухнет на колени и начнет биться о могильную плиту. Вернее, я надеялась на это. Но нет, он поднял голову и глядел на меня холодно и властно.
– Танцуй! – отдал он приказ, но я осталась на месте.
– Здесь негде танцевать.
– Как негде? – он обвел рукой просторы древнего кладбища. – Давай, покажи силу, моя маленькая Вилья, и, быть может, из этих могил восстанут мертвые и станут тебе аплодировать.
Я заставила себя пропустить мимо ушей вторую фразу и надавила на жалость:
– Здесь же из-за цветов не видно могильных плит. Здесь столько тонких крестов, которых в темноте я просто не увижу…
– А ты прыгай и крутись, расправь руки как крылья и пари во мраке ночи! – издевался Альберт, в возвращение разума которого я позволила себе на долю секунды уверовать.
– Альберт, пожалуйста…
Просьбу я выговорить уже не смогла, но он подскочил ко мне, обнял, как для танца, и прошептал, почти касаясь моих губ:
– Я вижу в темноте. Мне не нужен свет. И я не позволю тебе оступиться. Это же не испытание женихом невесты, а просто танец двух незнакомцев, которым приятно танцевать друг с другом. И только.
Я проглотила горькую слюну – этот придурок, конечно, ехал без фар, но то были сумерки, и уже горели фонари.
– Обуйся, а то завтра не сможешь ходить.
Я на ощупь нашла туфли, окрыленная словом «завтра», и закружилась в танце. Статуи, кресты, шпили, цветы, деревья проносились мимо почти незамеченными. Зато серые глаза всегда были со мной, как два ярких фонаря, и я пока оставалась внешне невредимой, но внутренне я давно была опустошена.
– Альберт, я больше не могу!
Кажется, уже сотый раз я молила его прекратить безумный танец – то криком, то шепотом, то мысленно, уже не чувствуя ни боли в ногах, ни дрожи в обнаженном теле, ни волос, прилипших к вспотевшему лбу – ничего. Дыхание давно сбилось, и желанное сопрано выходило лишь хрипом.
– Можешь! Можешь!
Сам он явно наслаждался танцем, и по тону голоса я поняла, что он не прекратит его, пока я не свалюсь замертво на какую-нибудь из могил. И тут я действительно почувствовала под каблуком, вместо песка, нечто мягкое и ароматное – запах я уловила уже потом, когда ткнулась носом в цветы. В могильные. Но я не встала, только перевернулась на спину и поняла, почему Альберт остановился – он зацепился плащом за крест.
– Ты бы потрудилась сначала узнать, на ком лежишь, – прорычал он немного зло под визг рвущейся материи. Затем сорвал с себя остатки плаща и швырнул под ноги. От топтания, правда, удержался. Но мне все равно захотелось подколоть его, напомнив, что я предлагала ему раздеться. Однако мудро промолчала – этот плащ спас меня от смертельного танца.
– А какая разница? – едва слышно выдохнула я последний воздух, остававшийся в груди. – Кто откажется ночью от обнаженной женщины? К тому же, у меня ощущение, что я ничего не вешу, так что вряд ли провалюсь под землю.
– Ты лежишь на могиле Ричарда Майера, который умер в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Приятного мало к нему провалиться… Кстати, тебе это имя о чем-то говорит?
– Нет. Только, прошу, не начинай новую сказку прямо сейчас. У меня в ушах звенит, – прежним хрипом выдала я и осталась лежать в цветах, потому что сил подняться не было. – В путеводителе написано, что здесь сестра Моцарта похоронена и мэры Зальцбурга… А ты с ним знаком, верно? – уже не сумела я удержаться от подкола. – Вот он и остановил тебя поболтать о прошлом. Или со мной познакомиться…
– Вставай! – прорычал Альберт, явно раздосадованный рано вернувшимся ко мне чувством юмора. Я и сама не понимала, откуда оно взялось. Я и по-русски-то шутить не умею. – Хватит попирать могилу! Мы, вампиры, уважаем смерть. Это вы, люди, только черепа на надгробиях умеете выдалбливать в качестве напоминания о тленности жизни.
Как его разобрало-то!
– Этот Ричард выучился на врача, а потом решил, что петь ему нравится больше, чем лечить, и стал блистать на венской сцене. Так что поучись у него не терять времени на то, что тебе не нужно, и делай лишь то, что приносит удовольствие.
– Мне нравится моя работа! – Я присела, чтобы поправить лодочки. Как я не стерла пятки без колготок! – Ты ничего про меня не знаешь, – продолжала я все так же с земли. Мне даже доставляло удовольствие смотреть на Альберта снизу. Он нахохлился, как старый ворон. – У меня все хорошо. Даже отлично – я свободна, свободна, как птица. И могу танцевать на кладбище ночью с человеком, к которому в другом состоянии и близко бы не подошла. Признайся, что я первая, кто не попросил тебя заткнуться на первой же фразе о том, что ты играл для Моцарта,
– Я уже стояла в полный рост, а Альберт продолжал сутулиться и даже убавил в росте. – А я у тебя даже прошу… Нет, требую рассказ про Баха.
– Я сказал – завтра! – выплюнул он и поднял с земли разорванный плащ. – Поторопись! Ты вся мокрая. Ветер поднимается. А то завтра заложит и нос, и уши. Будешь такой же глухой, как Бетховен. И хватит… Я сделал глупость, я знаю… Надо было танцевать в поле, на озере, в лесу… Но не на кладбище. Хотя это место нельзя осквернить больше, чем оно уже осквернено. Знаешь, что мне нашептал только что этот Ричард?
– Ну?
Мы уже отошли от могилы довольно далеко – что его опять понесло? А я успела поверить в его раскаяние…
– Он пожаловался, что соседи постоянно меняются.
Надо бы бросить его руку, но тогда споткнешься, грохнешься и заблудишься. А ждать рассвета голой и под дождем – перспектива не из приятных, но я не сумела удержать язык в узде.
– Ты же сказал, что вампиров здесь нет. Только ты один.
Пусть выкручивается, Герр Сочинитель!
– Вампиры не оскверняют кладбища. Я – исключение, – сообразил он добавить.
– В нас есть уважение к смерти, а вот у живых с этим проблемы. На этом кладбище места сдают в аренду, и если у семьи заканчиваются деньги, останки выкапывают, и ищи себе другое место для такого невечного покоя.
– Пошли быстрее в машину! А то, чувствую, тебе еще не то расскажут.
Альберт, видимо, знал кладбище, как свои пять пальцев, потому что легко вывел меня к тому кресту, на котором развесил одежду. Одеваться он мне, к счастью, не помогал, даже отвернулся, и я воспользовалась моментом, чтобы обтереться хотя бы колготками. Этот придурок явно далеко не в себе, и второго такого свидания мое сердце не выдержит. К черту Баха! Я с ним точно больше никуда не пойду. Мы свое оттанцевали.
Я только успела затянуть пояс, как пошел дождь. Альберт схватил меня за руку и потащил к машине. Мы бежали так быстро, что я даже не поняла, как он сумел попасть скомканным плащом в урну. Он еще и баскетболом увлекается, что ли? Цветы на меня посыпались так же неожиданно, и я не успела отпрыгнуть, потому пришлось скинуть с плеч пару ромашек прежде чем сесть в машину.
Теперь в салоне горел свет, а лучше бы я не видела себя в зеркало. Тушь явно не водостойкая. Надо бы сменить! А пока погасить свет.
Альберт перегнулся через меня, чтобы вытащить из бардачка пакетик, и в его зубах появилась красная палочка.
– Это сушеная папайя, сладкая… Очень сладкая.
Я вынула из пакетика такую же и откусила.
– Так все-таки ты ешь? – попыталась я прекратить наконец эту дурацкую игру в вампира. Когда он поседеет и сгорбится, никто не поверит в его бессмертие, а отвыкнуть на восьмом десятке от бытия вампира будет намного сложнее.
– Ем. Фрукты, орехи…
– Стейк с кровью? – подсказала я.
– Нет, я мяса не ем… Тем более говядину. Предпочитаю чистую кровь.
Он улыбался, и я улыбнулась в ответ, пытаясь забыть начало этого дурацкого свидания, но Альберт не желал, чтобы я забывала – он гордился своим моноспектаклем.
– Скажи, тебе было очень страшно? – стал напрашиваться он на комплимент.
Может, все-таки он актер и у него скоро пробы? Я кивнула:
– Ты разве не чувствуешь, насколько…
Жаль, что я надела колготки – сейчас бы сунула их под его нахальный нос.
– Тогда ты прошла свой катарсис, и теперь твоя душа чиста, что у ангела, и так же, как у него, невинна…
Так хотелось съездить ему по физиономии. Жаль, не успела перехватить букет. Отхлестать бы его им заодно. Или лучше расцарапать лицо ногтями, чтобы его на пробы даже не пустили! Но вместо этого я притянула его за галстук:
– Я не хочу долго оставаться невинной.
Придушить бы его за этот вечер, но так жалко терять ночь.
– Потерпи до гостиницы, – выдохнул Альберт и попытался отстраниться, но не тут-то было: – Здесь неудобно, – скосил он глаза на задний ряд кресел. – Да и на кладбище, скажем так, предаваться плотским утехам неприлично.
Я отпустила его и пристегнулась. Это будет наша последняя ночь. Больше я твоего сумасшествия не выдержу.
