Текст книги "Вилья на час (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Глава XXIV
Сколько времени я провела на камнях подле решетки, не знаю и знать не хочу, но первый человек, который заглянул в еврейский квартал, был, конечно же, Пабло. Он молча протянул мне руку и, когда я подала ему левую, тихо попросил правую. Мне потребовалось длинное мгновение, чтобы сообразить, что левая забинтована, и он прекрасно понимает, что скрывает оторванный от рубашки рукав.
– Я принес воду.
Пабло не отпустил меня, но держал теперь за талию, чтобы я могла правой рукой взять ледяную бутылку. Никогда еще вода не была настолько вкусна. Но сил она мне не принесла.
– Тебе нужно съесть что-нибудь сладкое и выпить вина. Пойдем. Только вот это…
Он смотрел на мою руку. А через минуту на меня будут пялиться все прохожие, поэтому я вернула Пабло полупустую бутылку и принялась раскручивать руку. Кровь уже не шла, но порез был большой и сделан так неуклюже, что вся рука оказалась в кровоподтеках. Пабло вылил мне на руку оставшуюся воду и осторожно промокнул скомканным рукавом.
– Больно?
– А ты зачем спрашиваешь? Пожалеть хочешь?
Я смотрела ему прямо в лицо, хотя мне это и давалось с большим трудом: хотелось закрыть глаза и облокотиться о холодную стену, но за спиной была только его рука.
– Тебе больно? – упорствовал Пабло в своей тупости.
– Да, мне больно, – сказала я жестко. – А вот если бы ты предупредил, зачем привез меня сюда, у меня бы не тряслись в тот момент руки.
– Ты бы не согласилась…
– Я согласилась еще дома! – перебила я громко. – Ты считаешь меня полной дурой? Я предполагала, что ему понадобилась моя кровь, которую я ему пообещала дать при первой же просьбе. Почему ты не сказал мне, в каком он состоянии?
Пабло вновь держал темные очки на блестящем от пота лбу: веки его дрожали, как и голос:
– Еще неделю назад он был намного лучше.
– Уверена, еще вчера он был намного лучше, – с трудом произнесла я. – Почему ты не сказал, что он умирает…
Голос отказался поставить в конце фразы знак вопроса. Я пошатнулась, но рука Пабло не дала мне упасть.
– Давай уйдем с солнца, пока тебе не сделалось плохо.
Я положила больную гудящую руку на его согнутую в локте и сделала первый шаг. Идти я могла, пусть и медленно. Шаг, два, три, ступенька, угол дома, за который можно подержаться, переводя дух, и вот мы ушли на безопасное от ушей Альберта расстояние.
– Ты забыла шляпку…
Я зачем-то притронулась к пустой голове.
– Ты вернул ключ? – спросила я, хотя и понимала, что мы не будем за ней возвращаться.
– Мы сделаем это вместе. Прямо сейчас. Я никуда не уходил. Сидел под окном. Можешь считать, что подслушивал.
– Я не сказала ничего интересного… – Да, да, но сейчас вспыхнула за свое признание в любви к нему, как к художнику.
– И он ничего не сказал, – даже не улыбнулся Пабло. – Но, думаю, это не совсем честно с его стороны. Он оберегает тебя от чувства вины, но я хочу, чтобы ты испытала вину в полной мере… И чем сильнее ты будешь себя корить, тем лучше для меня. Знай, что все это из-за тебя!
Я остановилась, как вкопанная, и Пабло сначала потянул меня за руку, а потом сделал шаг назад. Солнцезащитные очки лежали в шляпе: вся моя защита осталась в склепе Альберта. Перед Пабло я стояла совершенно беззащитная.
– Альберто заплатил своей жизнью за то, чтобы ты увиделась с матерью, – отчеканил он зло, будто выплевывал каждое слово мне в лицо.
Я не опустила глаз – зачем, я не видела больше перед собой Пабло. Я вернулась на берег австрийского озера к рыдающему Альберту, который требовал от меня расправить крылья и лететь на небо. Да, он называл меня неблагодарной сучкой и кричал, что отдал за мои крылья жизнь. Альберт… И говорил, что не думал, что будет так больно… Он говорил тогда не только про мои крылья, которые я обламывала перо за пером, но и про себя тоже… А я не видела его боли, погруженная с головой в свою собственную. И он год умирал – видимо мучительно
– и даже не подумал дать мне знать…
– Почему ты не сказал мне сразу?!
Откуда-то взялись силы, и я схватила Пабло за ворот футболки, но потрясти не смогла: руки больше не слушались, и я просто рухнула ему на грудь и зарыдала. В голос! Наконец-то…
Он прижал меня к себе, но не гладил – кажется, просто пытался удержать в вертикальном положении, а то ведь я и правда могла упасть к его ногам и начать биться головой о мостовую.
– Не сказал, потому что пытался тебя убить.
Он отстранил меня, держа двумя руками за плечи. Я продолжала плакать и видела его, как в тумане, и такой же туман стоял сейчас в моей голове. Убить?
– Все эти картины… Это моя попытка проникнуть в твое прошлое и сделать так, чтобы ты не дожила до того рокового дня… – Пабло говорил монотонно, точно всеми силами пытался не сорваться на крик. – Мой дед был не просто врачом, он занимался историей медицины, и у него был доступ к богатейшей коллекции старинных манускриптов – гримуаров. Завещание Соломона, Ключ Соломона, Гримуар Гонория… Вряд ли эти названия о чем-то тебе говорят. С их помощью можно вызвать демонов, а вот через Гептамерон можно обратиться даже к ангелу. Но в детстве меня привлекала лишь книга святой магии Абрамелина: там такая красивая кожаная обложка с массивным замком, на которой изображена шестирукая фигура с рогами и женской грудью со скрученным змеиным хвостом вместо ног. Магические книги надо было кормить кровью, и я резал себе пальцы, поэтому в итоге деда выгнали из хранилища. Но я успел законспектировать «Черную курицу», в которой собраны всевозможные заклинания. Там описан ритуал, предписанный мужчине, который хочет, чтобы ни одна женщина перед ним не устояла. Для его выполнения необходим перстень с любым черным камнем. На внутренней стороне кольца необходимо выгравировать магические слова и рисунок…
– Ты зачем это говоришь мне?
Я бы тоже плюнула ему в лицо, да воды оказалось мало – во рту вновь была Сахара.
– Чтобы понять, слушаешь ты меня или нет.
– Я тебя слушаю… Но меня не интересуют заклинания на любовь. Что ты сделал, чтобы спасти Альберта? Ты что-нибудь сделал?! – сумела наконец закричать я, когда он с полминуты буравил меня взглядом.
– Если бы я знал, как ему помочь, я бы даже свою жизнь отдал, но я не знаю. А картины я не дорисовал. Изначально глаза не были закрыты, я просто замазывал неудачные попытки…
– Врешь! – я орала горящим саднящим горлом. Получался хрип, но, к счастью, не шепот. – Это акварель. Ее нельзя замазать!
– Окей! Я забыл, что ты тоже рисуешь! – Вот Пабло действительно кричал. – Я рисовал тебя мертвой. Это была часть ритуала.
– А яблоки?!
Пабло прикрыл глаза и со стоном откинул голову. Очки свалились, но он их не поднял: отпускать мои плечи не входило в его планы.
– Это я просто разозлился на очередную неудачу.
– И бросил холст под кровать?
Он продолжал смотреть в яркое небо, и я видела лишь горький изгиб его губ.
– Только профессионалы выкидывают неудачные работы, а я любитель. Мне было жалко… Мне там хорошо удались волосы.
– Я продырявила холст.
Он резко опустил подбородок и сильнее сжал на моих плечах пальцы.
– Спасибо, Вики. Если ты отнесешь картину на помойку, я еще раз поблагодарю тебя.
– А скажу тебе спасибо, когда ты скажешь, как помочь Альберту.
– Я же сказал, что не знаю. Он отказывался от любой крови. Даже моей. Кто знает, может, именно это ему и нужно было, и сейчас он начнет оживать. Нам остается только ждать. Мы вернемся сюда завтра, а сейчас надо отдать ключ Марисе.
– Она знает, что там Альберт?
Пабло кивнул.
– Он с октября здесь, поэтому теперь так мало экскурсий. Ему стало все труднее и труднее подниматься на ноги и стоять позади группы.
– Почему здесь? Он ведь нормально проводит дни в обычном доме.
– Это его выбор. Мы с ним не спорим. Ему нужен холод, влага, темнота и покой. А тебе нужен сладкий хлеб и вино. И чем быстрее, тем лучше, а потом сон. Я попытаюсь стать для тебя врачом – вернее было бы сказать, фармацевтом для Альберто. Вдруг ты понадобишься ему и завтра. Я должен быть уверен, что микстура не испортится за ночь.
Я дернула плечами и получила свободу.
– Странно ты заботился о микстуре прошлой ночью, – прошипела я, пытаясь сберечь силы, чтобы остаться на ногах без помощи сеньора аптекаря.
Но он схватил меня за предплечье и притянул к себе, чтобы наши лбы встретились.
– А я не хотел отдавать тебя ему. Ты мне понравилась. Но утром понял, что не имею права быть эгоистом. Что ни ты, ни я, никто другой и пальца Альберто не стоим… Думаешь, мне тебя не жалко? Жалко, Вики, жалко, – Пабло все сильнее и сильнее сжимал мне руку. Но я не вырывалась, терпела боль. – Но еще больше мне жалко тех несчастных, которых ты лишила его помощи. Год, целый год мы пытаемся выжить без него… Это очень тяжело. Ты не представляешь, как нам не хватает порой чуда…
– Кто мы?
– Мы, – усмехнулся Пабло и отпрянул от меня, схватил за пальцы и потащил по ступенькам вниз, прочь от еврейского квартала. – Я знаю, что ты не виновата, что это было его решение. Я просто не могу заставить себя злиться на него… Боже, как он мог поставить тебя выше смысла своего существования! Зачем? Я искал ответы и не находил… В тебе нет ничего, что могло привлечь такого, – Пабло запнулся на минуту и произнес по слогам: – Человека, как Альберто. Я следил за тобой целый год. Твое существование бессмысленно, ты пустышка, за таких не умирают…
Он остановился и встряхнул меня за плечи.
– Наш секс был последней проверкой. Я уж думал – может, у него крышу сорвало… Ну ведь бывает такое у мужиков… Но нет, ничего особенного. Ты обыкновенная сучка, каких много… Даже не так: ты сучка в квадрате. Я все ломал голову, как уложить тебя в постель, а оказалось элементарно… И ради тебя мы теряем Альберта… Это ужасно!
Он резко отпустил меня – точно прикасаться ко мне стало ему противно. От неожиданности я пошатнулась, но он сжалился – поймал мое тело. Или побоялся разбить склянку с эликсиром жизни. Оправдываться? В чем? В том, что Альберт по какой-то только ему понятной причине решил поставить на мне точку. Я виновата? Нет. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы вырвать Альберта из лап смерти, даже если придется совершить равноценный обмен: я готова отдать всю себя до последней капли.
Мы шли довольно медленно, но на мост я вышла полностью мокрой и в здании туристической информации меня начало знобить не на шутку. Пабло что-то сказал Марисе, и та вынесла мне шерстяное пончо. Я поблагодарила, стуча зубами, и, пошатнувшись, схватила со стенда проспект, который, конечно же, не удержал меня.
– Ты в порядке? – спросила Мариса, протягивая мне руку, чтобы помочь подняться с пола, на котором я растянулась почти что в полный рост.
Я встала и обнаружила, что Пабло в здании нет.
– Он пошел тебе за едой.
Я сидела на стуле, полностью привалившись к спинке: ужас! Альберт почти ничего не выпил из меня, а меня вело, как после выпитого из горла шампанского. Проспект оставался у меня в руках – сначала мне показалось, что он на каталонском, а потом до меня дошло, что это французский: он рассказывал о достопримечательностях восточных Пиреней по ту сторону границы. Я тупо пялилась на картинки, пока не вернулся Пабло: он протянул мне в бумажном пакетике посыпанную сахаром лепешку и, когда я прожевала первый кусочек, подал бумажный стакан с красным вином.
– Ей сейчас помогла бы святая вода из визиготского саркофага, – проговорила Мариса медленно по-английски, кося глазами в мою сторону.
– Смешно, – фыркнул Пабло, забирая у меня стакан с вином, чтобы мне легче было отвернуть липкую бумагу и откусить еще чуть-чуть лепешки.
– А я не смеюсь, – это последнее, что Мариса сказала по-английски.
Дальше пошла жестикуляция и пулеметный испанский. Пабло перебивал, но она настаивала на чем-то своем и в запале даже пару раз ударила его в грудь, потом вырвала у меня карту и стала тыкать в нее пальцем, называя какие-то цифры, а потом я услышала имя Альберта и даже вскочила со стула. Они оба воззрились на меня, мгновенно замолчав. Я не села на место, я уже достаточно крепко стояла на ногах. Пабло протянул мне стакан, и я, скомкав бумажный пакетик, допила оставшееся вино, которое после голого сахара казалось еще кислее.
– Мне надо вымыть руки, – сказала я и, отказавшись от помощи Марисы, сама пошла в туалет, вход в который находился на улице.
Бледная, как смерть, но все еще живая и с чистыми руками, я вышла под солнце к Пабло.
– Ты давно не была во Франции? – спросил он меня и тут же ответил: – Через час будешь. Мы едем в гости к визиготам. Их саркофаг действительно пока необъяснимое наукой чудо, а именно чудо может спасти сейчас Альберто и больше ничего.
Я спросила, куда все же мы едем, но не получила ответа. Пабло привел меня к машине, которую я не могла не узнать – номер на ней был румынский.
Глава XXV
В машине я уснула и понятия не имела, как долго мы ехали. Солнце клонилось к закату, но все еще слишком ярко просачивалось сквозь сочную зелень деревьев, обступивших ручей, оказавшийся рекой Тек – ледяная вода коснулась моего лба, и я вздрогнула всем телом. Отвернув голову от склонившегося надо мной Пабло, я видела высокий пологий склон, который не имела понятия, как преодолела: я точно сама захлопнула дверцу машины, а вот дальше был полный провал.
– Может, тебе искупаться? Ты вся мокрая…
Я перекинула голову на другое плечо: вода прозрачная, камни переливаются всеми цветами радуги: здесь от силы по колено. Можно…
Пабло приподнял меня с земли. На мне уже не было кофты, а снять майку и шорты не заняло у него даже минуты. Он снова смотрел на меня взглядом художника, совершенно лишенным похоти.
– Камни скользкие, я буду держать тебя за руку. Вот там, между тех двух валунов, кажется, поглубже.
Сам он только разулся и осторожно ступил в воду, которая вдруг перестала быть для меня прохладной. Один шаг, второй, и я склонилась над водой, ища опору в выступающих камнях. Углубление оказалось не глубже ванны, и вода не покрыла мне грудь, даже когда я полностью вытянулась на камнях. Пабло присел на один из валунов и принялся поливать меня водой из ладони.
– Через час аббатство закроется, и тогда мы перелезем через стену.
– Как я полезу куда-то в таком состоянии?
– А какой у нас выбор?
На губах Пабло играла улыбка.
– Ты ведь шутишь?
– Шучу, – он кивнул. – Мы зайдем одними из последних. Пока смотритель будет проверять, все ли ушли из церкви, мы… – теперь Пабло даже рассмеялся. – Я не знаю, что мы сделаем… Я попытаюсь вскрыть замок на решетке. Между прутьев, конечно, не протиснуться, но можно перелезть через верх. Если я тебя подсажу, ты справишься сама.
– С чем?
– С краником. Он вделан в саркофаг, через него сливают воду… Святую воду…
Меня передернуло, и Пабло сказал вылезать. Волосы намокли, и мне пришлось раскидать их по плечам, прикрыв грудь, а ладони Пабло прикрыли мне плечи. Он стоял у меня за спиной и дышал прямо мне в ухо.
– Здесь такая тишина.
Он был прав: шум воды не нарушался никакими иными шумами цивилизации, хотя трасса находилась отсюда на довольно близком расстоянии. Горы, зелень и ничего больше. Ни одного человека не пришло сюда за целый час.
– Даже забываешь, что живешь в мире с жуткой болью.
Его руки скользнули вниз и задержались на лопатках.
– Он говорил, что у тебя болит спина. Это правда?
Я кивнула, и его руки двинулись дальше, но, к счастью, замерли на талии.
– Прости мне мои слова, – Пабло вжался носом в шейные позвонки, и мне пришлось нагнуться вперед, но шага вперед я не сделала, боясь оступиться на скользких острых камнях. – Я просто боюсь потерять Альберто. И я безумно боюсь потерять тебя… Хотя тебя я еще даже не нашел.
Его руки переместились мне под грудь, и я задохнулась, испугавшись, что он сломает мне ребра.
– Я знаю заклинание, но хочу обойтись без него.
Он ткнулся губами мне в плечо, жадно собирая с него дрожащие капли воды. Я смотрела вперед и не двигалась.
– У тебя есть заклинание для Альберта? – еле выдохнула я, когда его губы сомкнулись на моей мочке.
– Нет, для него у меня ничего нет…
Пабло развернул меня к себе и жадно впился в губы. Я сразу же попыталась вырваться, а он попытался удержать меня у груди, и через секунду мы оба лежали на острых камнях, которые сейчас распороли мне спину даже сильнее, чем в ту роковую ночь обломанные перья.
– Черт!
Пабло потянул меня наверх, но снова оказался в воде, раздирая себе коленки. К счастью, один, а я ползком дотянулась до скользкого валуна и вскарабкалась на него, точно русалка. Пабло поднялся: с его футболки и шортов стекали потоки воды. Он закрутил штанину и немного отжал, потом сорвал с себя футболку и, выкрутив жгутом, встряхнул и натянул обратно на мокрое блестящее тело.
– Вики, пошли! – он протянул мне руку, и я схватилась за нее. – Осторожней, пожалуйста.
Я была осторожна, держалась за него двумя руками и, точно на болоте, ощупывала каждый камешек, прежде чем встать на него. И только на берегу громко выдохнула и, нагнувшись в сторону, отжала волосы. Пабло просто тряхнул головой на манер собаки. Я даже улыбнулась: сумасшедший какой-то…
– Святая вода, – рассмеялся он, когда я закрыла лицо ладонями, ограждая себя от брызг, летящих с его головы.
– Что это за вода?
– Святая, – теперь Пабло не улыбался. – Саркофаг десятого века, кажется. Двое святых, правда, из него куда-то делись, а пористый мрамор пропускает дождевую воду, вот она и скапливается под крышкой – кто-то верит в ее силу, но я не уверен, что кто-то когда-то пил ее из крана. Попробуешь?
Я тоже больше не улыбалась.
– Я думала, мы собираем ее для Альберта.
– Да, сейчас куплю тебе сладкого сока, чтобы у нас была банка.
– Значит, это никакое не чудо? – спросила я, уже одевшись в сухое и даже обувшись. – А что же ученые не могут тогда объяснить?
– Веру людей в ее чудодейственные свойства. Иначе не ставили бы решетку.
Я схватила его за руку. Мокрую. Он обернулся.
– А ты веришь?
Пабло в ответ сжал губы и выдал шепотом:
– Мне кажется, что верить должны не мы, а Альберто. Тебе так не кажется, нет?
– А во что он вообще верит? – я спрашивала таким же дрожащим полушепотом.
– Он верит в любовь. И эту веру точно нельзя объяснить ни одной научной теорией. Я не верил, что ты приедешь. Не верил даже на сотую долю процента.
– Если бы ты просто позвонил…
Пабло вырвал руку и сжал мне плечи.
– Господи, Вики! – он говорил сквозь сжатые, обнаженные в оскале зубы. – Я же хотел тебя убить. Думаешь, это легко? Чем больше я рисовал тебя, тем больше ты обретала для меня плоть. И это становилось тем же самым, что убить собственного ребенка или свою женщину. Это перестало быть просто именем в сети. Это стало тобой, – он снова вдавливал пальцы мне в плоть, точно в податливую глину, вминая кожу в кости. Но в отличие от глины, мне было больно, но я снова терпела.
– Я ведь и сейчас, не задумываясь, пожертвую тобой ради него. И собой. Я уже сказал это. Только моя смерть будет бесполезной. Но если ты умрешь, я, конечно, не убью себя, потому что не имею права быть настолько эгоистом, но буду сильно мучиться. Очень и очень сильно. А сейчас пойдем, а то придется ночевать под открытым небом, когда нас запрут в аббатстве.
Пабло втащил меня по склону, держа здоровое запястье железными пальцами, и усадил в машину. Ехать – не больше пяти минут. Улочки узкие и все под наклоном, точно горный серпантин. Мы оставили машину около рынка и пошли вверх пешком. Аббатство затесалось среди желтых двухэтажных домиков, но мы прошли мимо, до крохотного супермаркета, где Пабло взял связку бананов, булочки с шоколадным наполнителем и бутылку вина – черную с красивой красной бабочкой.
– Ты его пил?
– Нет, просто красивая этикетка. Верно ведь?
Я не могла не согласиться. И даже рассмеялась – нервно. Выбирать вино с человеком, который пытался тебя убить и обещает сделать это в ближайшем будущем, – за гранью разумного. Впрочем, весь этот год ни в какие рамки разумного не влезает: умные люди не верят в существование демонов, колдунов и вампиров, а дураки с ними со всеми встречаются!
– Да, нам вот этот, футбольный…
Пабло явно говорил с кассиром по-французски, и я поняла его фразу скорее по жесту. Мужик сорвал с кассы синий пакет с восхвалением нынешних чемпионов мира-французов и протянул Пабло уже наполненным нашими покупками. Мы спустились к дверям аббатства и вошли в садик, где подле информационного стенда примостилась скамеечка.
– Пей сок.
Пабло протянул мне открытую бутылку, и я принялась заполнять сладкой жидкостью свой полупустой желудок. Потом он протянул мне половину булочки, а сам съел вторую. Я предложила ему чуть сока, на самом дне банки. Он допил его и сказал, что сейчас вернется. Я осталась сидеть на скамейке, не в силах сделать без поддержки даже одного шага.
Вскоре Пабло вернулся и сунул чисто вымытую бутылку в футбольный пакет, а потом закинул его за плечо и протянул мне руку. Мы вошли в здание офиса по туризму, заставленного всякой бумажной продукцией и сувенирами, отсыпали в руку смотрителя восемь евро и пошли дальше, провожаемые недоуменным взглядом: подсохнуть мы не успели. Особенно Пабло.
Аббатство из серого камня с яркой черепичной крышей встретило нас тишиной. Мы прошагали по галерее вокруг садика, где я держалась за руку Пабло и за колонны, пока не остановились подле заветной решетки. Серый низкий саркофаг с медным краником, прилепленным сбоку, напоминал сундук на ножках. Над ним в стене был выбит крест, и Пабло при мне перекрестился и что-то там даже прошептал. Я же стояла с гордо оттянутыми лопатками, чувствуя спиной каждую новую ссадину.
– Пойдем в церковь, – позвал неожиданно Пабло.
И я краем глаза заметила позади нас в садике еще какую-то пару. Увы, даже в такой поздний час мы оказались здесь не одни. Будем ждать. Внутри церкви было прохладно и сумрачно, как и подобает быть старым каменным романским церквям, где единственным украшением служат сверкающий трубами орган и яркие фигуры святых в нишах. Какие-то статуэтки, особенно женские, по исполнению затыкали за пояса восковые фигуры из знаменитых музеев. Особенно глаза. Я больше минуты стояла подле каждого из святых, не в силах отвести глаз от проникновенных лиц. Даже ангелы, парящие в нишах, казались настолько живыми, что я начала слышать шелест их крыльев.
– Вики, присядь.
Пабло силой усадил меня на скамью и сел рядом. Я смотрела вперед, на алтарь, на зеленую скатерть и ковровую дорожку, и понимала, что у меня начинает двоиться в глазах. Или это был эффект настенных светильников, выполненных в виде факелов? Нет, это была моя слабость…
– Мне нужно срочно на воздух! – вскочила я на ноги, но тут же ухватилась за спинку скамейки, а Пабло – за меня, а потом подхватил на руки и вынес во двор.
Я опустила голову ему на плечо и постаралась дышать глубже, глубже и еще глубже. Вдруг Пабло дернулся, и я вместе с ним, и он почти уронил меня на каменные плиты. Церковь наполнили звуки органа.
– Только не концерт! – ахнул он в голос. – Только не концерт!
Сумка осталась лежать на скамейке. Нам все равно следовало вернуться в церковь. Мы заглянули в двери: пусто. Как странно. Ни одного слушателя и никого из обслуги. Пабло крепко держал меня за руку, и я уверенно шла рядом, шаг в шаг. Но лишь мы переступили порог церкви, как музыка смолкла, и тишина показалась наполненной шелестом тысячи крыльев – ангелов или бабочек. Тут трубы органа вновь загудели, и ввысь устремились звуки, которые нельзя было ни с чем спутать: это звучал марш Мендельсона. Мы стояли как зачарованные, пока вдруг музыка не стихла так же неожиданно, как и началась.
– Ну что же вы встали? – голос Альберта эхом отскочил от стен. – Я ведь играю в последний раз и я играю для вас двоих.
С моей спины свалился камень и рассыпался у ног, поэтому следующий шаг я сделала прямо по острым осколкам, которые пронзили мне сердце жуткой болью. Я вскрикнула и почти повисла на дрожащей в такт возобновившегося марша руке Пабло. Наши шаги утонули в величественных звуках органа, глаза заволокли слезы, и я не знала, подглядывают за нами из ниш святые или же мы остались один на один с вечной музыкой.
Мы дошли до самого центра церкви, так и не перестав дрожать, и тут снова воцарилась тишина, оборвав марш на середине. И эта тишина разорвалась в наших ушах пистолетным выстрелом. Мы оба сорвались с места, точно сдавали стометровку. Пабло не выпустил моей руки, и я не отстала от него ни на шаг. Лишь на лесенке схватилась рукой за стену и чуть ли не рухнула на колени перед органом и органистом. Пабло удержал меня и сейчас поднял мои пальцы, которые сжимал со звериной яростью, к своему бешено стучащему сердцу, а я впечаталась щекой в татуировку на его правом предплечье.
Альберт не поднялся нам навстречу. Он еле сидел на скамеечке, держась рукой за верхнюю клавиатуру.
– Простите, что не доиграл… Боялся, что тогда не хватит сил на то, чтобы сказать вам последнее слово…
Нет! Нет, я не крикнула, я лишь беззвучно пошевелила губами в бесполезном протесте. Пабло же сделал шаг, но Альберт предупреждающе поднял руку с клавиш.
– Ни о чем не жалейте, – голос его оставался молодым и звонким. – Смотрите только вперед. И первенца назовите Альбертом…
Его слова перекрыли эхо от мужского голоса. Я не поняла, что и кто кричал сейчас в церкви. Пабло обернулся, а я не сводила глаз с поникшей фигуры. Пиджак висел на плечах точно на вешалке. Из не по размеру длинных рукавов торчали лишь тонкие пальцы и не видно было, что у рубашки оторван рукав. Пабло побежал вниз, а я осталась стоять, как статуя, неподвижно, с зависшей в воздухе рукой.
– Виктория!
Пабло пришлось позвать меня трижды, прежде чем я сумела пошевелить рукой и лишь потом ногой, а голова моя так и осталась повернутой к сгорбившемуся на скамейке подле величественного органа Альберту, хотя тот уже трижды кивнул мне
– уходи. Я спускалась медленно, все так же вполоборота, и на последних ступеньках Пабло поддержал меня под руку и даже подставил плечо – видимо, я пошатнулась.
Внизу стоял мужчина, продававший билеты: лицо его продолжало носить следы недавнего гнева. Он сказал еще что-то Пабло, тот ответил ему все так же по– французски, и я услышала знакомое слово «фьянсе» – да какая я ему невеста!
Я чуть не закричала от возмущения – вернее, не выплюнула ком рыданий, перекрывший мне кислород, но сверху на нас с Пабло вдруг посыпались белые лепестки. Я в изумлении задрала голову и зажмурилась из-за лепестка, опустившегося прямо мне на глаза, а потом, все еще жмурясь, подставила ладонь, как для первых снежинок, и на нее упало что-то тяжелое: я открыла глаза и ахнула, громко, и эхо унесло мое удивление под высокие сводчатые потолки аббатства. На моей ладони поверх белых лепестков лежало кольцо – золотое с витым дизайном, словно виноградная лоза, в которой ягодами служили несколько крупных бриллиантов.
– Кто там наверху? – спросил мужчина все так же по-французски, но я поняла его, потому что сама, зажав кольцо в кулак, пыталась высмотреть за трубами органа бессмертного когда-то музыканта.
– Никого, – ответил Пабло смотрителю и повторил для меня уже по-английски, когда я попыталась сделать по лестнице два шага вверх: – Вики, там никого больше нет.
Я обернулась к нему: он смотрел мне в глаза своим жгучим темным взглядом, и я вырвала руку и, наплевав на окрик смотрителя, побежала вверх. На полу лежала груда белых лепестков поверх пустой смятой одежды. Я опустилась перед ней на колени, скомкала все, вплоть до башмаков, и прижала к груди вместе с кольцом, а потом уткнулась лицом в ворот рубахи и заплакала: тягуче, навзрыд – завыла, как органные трубы.
