Текст книги "Вилья на час (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава XVI

В квартире отсутствовала ванна… Да и где разместиться ей в скромной европейской малометражке? Нескромными были лишь мои мысли… Теплые струи душа обрушились на мою голову ушатом австрийских воспоминаний, содрали черепаший панцирь, в котором я весь год укрывалась от удушающего желания вновь почувствовать в потаенных местах нежные прикосновения чутких пальцев таинственного пианиста. Обнажили кожу настолько, что я не могла прикоснуться к телу даже мягкой мочалкой. Собрав пену в ладонь, я прикрыла ей набухшую грудь и привалилась спиной к мокрому пластику душевой кабинки, подставляя лицо обжигающим струям. Стояла так до тех пор, пока не почувствовала реальную боль от кипятка и лишь тогда с наслаждением крутанула ручку смесителя в сторону холодной воды.

Увы, ледяной душ не охладил. Он еще больше поддал жару моему разгоряченному ночными мечтами телу. Вся в мелкую капельку, я поползла в кухню, закрутив в полотенце лишь бедра, не в силах пока дотронуться до зудящей груди. Схватила стакан и наполнила до краев ледяным гаспаччо.

Томатный сок растекался по телу живительной влагой, смешивался с закипевшей кровью, но не трогал головы, которая гудела, точно кипящий чайник. Выдохнув, я умылась в кухонной раковине, растирая по лицу красные усы, точно капельки крови. Рука с клетчатым полотенцем замерла у носа, и, поддаваясь неконтролируемому порыву, я припала губами к запястью, в котором пульсировало мое несчастное сердце. Следа от пореза, нанесенного обсидиановым ритуальным ножом, не сохранилось. Или его просто не находил человеческий взгляд. Но будет новый. Непременно будет.

Я ждала ночного ритуала без толики содрогания и сколько бы ни заставляла себя испугаться, не пугалась ни на секунду. Рука не помнила боли, она помнила лишь истому, как и все остальное тело, которую дарило послевкусие вампирской любви.

Подкашивающиеся ноги привели меня в спальню, и я рухнула на середину кровати, чтобы с протяжным стоном обнять накалившийся воздух. Включить бы, не вставая, вентиляторы на низком комоде, но мне не дотянуться до них даже кончиком пальца левой ноги. Да и ногу не поднять. Все тело отяжелело. Меня клонило ко сну, но я не могла позволить себе даже вздремнуть. Если хочу попасть в город, то не должна терять даже минуты. Если я хочу… А хотела я лишь одного – не вставать с этой постели и чтобы из воздуха вот прямо сейчас магическим образом материализовался Альберт – даже если не полностью, то хотя бы его волшебные руки с тончайшими пальцами, на кончиках которых живет мое женское счастье.

Я подняла к лицу обе руки – пальцы все еще чуть припухшие после души. Они не способны подарить Геру Вампиру никакой радости, но в них есть то, что дает Альберту силу творить добро, и я проткну их ножом один за другим, чтобы дрожь, которой наполняют мое тело его поцелуи, передалась и ему самому через мою горячую кровь. Я напою моего спасителя и искусителя своей сладчайшей кровью…

Я сжала кулаки и села. Жуткая мысль, мучившая меня временами, сейчас раскаленным обручем стянула виски: что если Альберт действительно призвал меня в качестве донора… Вдруг я единственная, кто готов добровольно, не прося ничего взамен, подарить ему жизненные силы? Вдруг я единственная…

Я вскочила, уронив мокрое полотенце на пол, и подняла руки кверху. Дотянулась почти до потолка и, встав на цыпочки, развела руки в стороны, точно крылья… Да, я станцую для моего Альберта танец вильи, который наполнит мою кровь живительной силой, способной сполна отблагодарить спасителя моей души за его самоотверженный труд и безграничную заботу. Я отдам ему себя целиком, и мне плевать, что получу назад. Я хочу соединиться с ним пусть даже в поцелуе смерти

– ведь и в агонии будет секунда, когда он и я станем единым целым. Без него я лишь кусок разбитой никому не нужной игрушки… Я никто… И звать меня никак… А с ним – я Виктория, я победа над смертью, горечью и серостью жизни и ненужной никому любовью.

– Альберт! – Мои губы раскрывались широко-широко, но я не кричала, хотя могла бы воплем переполошить весь квартал. – Приди, я жду тебя…

Слова пусты… Без всяких звуков, без всяких движений, без всяких слез Альберт знает, что для моих объятий он единственный долгожданный гость.

Я обернулась к кровати – покрывало хранило влажный силуэт моего тела. Стряхивать блестевшие на выпуклых нитях витиеватого рисунка капли – лишь время терять. Это только начало. Ночью эти простыни можно будет выжимать, наполняя тухлый горячий воздух чужой спальни сладкой горечью нашей безумной страсти. А сейчас надо бежать в раскаленный город, чтобы насытить кровь живительной силой солнца. Под покровом ночи я передам эту силу моему Альберту… Моему…

Я вытащила из рюкзака открытку. Она перестала пахнуть почтой. Теперь она пахла мной, столько раз прижатая к млеющей от ожидания волшебной встречи груди. Я положила приглашение на тумбочку. Пусть открытка станет первым и последним, что Альберт увидит перед тем, как выключить свет, чтобы запалить мой внутренний факел.

Улыбку предвкушения блаженства не скрыли даже яркие круги, которые отбрасывала на лицо моя соломенная шляпка. На синем сарафане горели желтые ромашки, так похожие ка купленные в Зальцбурге по просьбе Альберта цветы… Солнце выжигало печаль, я смотрела на каталонский мир счастливыми глазами, широко распахнутыми за стеклами темных очков. Я хотела почувствовать приближающееся счастье прямо сейчас, но мне мешали граффити на стенах домов, музыка, вырывающаяся из закрытых окон, безудержные вспышки смеха из баров за углом… И несметное количество припаркованных мотоциклов, напоминавших о хозяине квартиры.

Что общего может быть у подобного татуированного типа с Альбертом? Ничего… Кроме ключа от квартиры. Их три: у Пабло, меня и Альберта. Конечно, хотелось бы, чтобы ключа было всего два, но действительность порой чуть портит сказку, но совсем чуть-чуть… Моя сказка волшебная, не из этого мира… И она – только моя. Пусть же мир с ржущими, точно лошади, людьми, гудящими желто-черными такси, размалеванными граффити поездами останется за гранью моей новой реальности. Альберт не толкнет меня обратно в этот мир до последнего, когда уж точно придет время расставаться. Но разве можно, разве нужно думать о расставании еще до самой встречи?

За окнами поезда мелькали яркие коробки многоэтажек, скромно жавшихся друг к другу – пусть же мои воспоминания о новой встрече с Альбертом будут такими же скомканными, но столь же яркими, как эти дома и как мой австрийский отпуск. Ночь, приди же скорей и приведи с собой радость, а радость – это Альберт, и никто другой…

Я поднялась из подземной станции на площадь и сразу же припала к холодному камню фонтана, моля воду наградить меня беззаботностью голубей, резвящихся под беспощадным солнцем Барсы. Барселона ждала, манила людей яркими бутиками, сочными красками товаров уличных торговцев, пряными запахами выпечки и томными взглядами обнимающихся парочек. Я же не хочу никаких запахов, никаких цветов и взглядов – я хочу лишь море прикосновений, которые растворятся в моем скрытом ночной тьмой теле тягучей болью не имеющих границ наслаждений.

Солнце выжгло во мне все иные желания, кроме жажды близости с Альбертом. Губы пересохли и грозились потрескаться даже под жирным слоем помады. Я обменяла нагретые в руке монеты на обжигающий холод мороженого и впилась в него так, точно под моими сухими губами выросли острые клыки. Я шла вперед, не желая замечать людей. Шла на зов музыки, пусть гитарной, но такой же чарующе– прекрасной, как и та, что была вырвана Альбертом для меня из недр рояля в австрийском музыкальном магазине.

На площади, перед собором, играл старый музыкант. Его гитара рыдала, молила о пощаде, звенела натянутой до предела страсти струной… Но старик безжалостно мучил ее, заставляя дарить радость фланирующей публике. Я наскребла еще пару монет и бросила в раскрытый чемоданчик у ног музыканта, и будто в благодарность или желая причинить моему горящему телу еще большую боль, старик запел: Besame, besame mucho…

Да, да, да! Молить Альберта о поцелуях я согласна даже на испанском, только бы получить их от него… О, как же мучительны последние часы ожидания. Как бессовестно время, то бегущее вперед, то плетущееся позади, но всегда вразрез с желаниями людей.

Я шла, будто на ощупь, сквозь толпу людей, спокойно копошащихся в привычном мире и даже не подозревающих о существовании иной его стороны, той, что простирается за гранью обывательского понимания… Я смотрела в лица, открывая рот в немом вопросе: а вы человек, человек, человек? Или вы тоже тот, кому не выбрано ни в каком языке имени, ибо нельзя назвать то, что не видел лично своими глазами.

А я видела и теперь не желала видеть реальность в ее серой рамке. Я шла вперед, обходя людей и ресторанные столики. Шла наугад, не имея иной цели, кроме как приблизить встречу с Альбертом. Впереди стена, набранная из тысяч мелких фотографий людей, мест, событий – культурный флешмоб, калейдоскоп чужих жизней, превращенных в россыпь мозаики, сложившейся в итоге в жадный поцелуй. Лиц нет, лишь губы, лишь взаимная страсть. Жизнь ничтожна, бесполезна, если нет губ, к которым хочешь тянуться, от которых невозможно оторваться…

Я словно взяла паузу на год, перестала дышать – и вдохнуть в меня жизнь может лишь поцелуй Альберта. Его поцелуй уже вытащил меня раз с того света… Пусть теперь заберет меня с этого, в котором у меня не осталось никаких привязанностей. Кроме тети Зины. Но она поймет…

Я заглянула в телефон, подняла глаза к небу и, почувствовав тонкую струйку горячего пота, бегущую между лопаток, приняла решение укрыться от нестерпимого дневного жара в музее Пабло Пикассо. Надо же поставить хоть одну галочку в путеводителе, чтобы тетя Зина не сказала, что я приехала в столицу изящных искусств только ради секса… Пусть и самого утонченного. Хотя это и чистая правда. Но не виноватая я, он сам прислал мне приглашение… Он знает, как я его ждала!

Прохлада музейных залов чуть остудила мой внутренний и внешний огонь. Мысли о любовных утехах в моем мозгу на миг вытеснились сожалением о бесцельно прожитой четверти века. За эти годы я не заставила себя познать хотя бы основы академической живописи, в какой-то мере важной для моей профессии. Я ограничилась основой рисунка и компьютерной графикой.

Стоя перед классическими картинами, написанными Пикассо в четырнадцать лет, я жалела и о том, что у меня не просто нет отца, а нет гуру, который поделился бы знаниями не просто для того, чтобы продолжить семейную традицию, но и затем, чтобы открыть во мне безграничные таланты. Я танцевала не в силу таланта, а потому что мама хотела видеть меня танцующей, делающей то, что у нее самой никогда не получалось. Но как прекрасно было бы станцевать рядом, бок о бок, восхищаясь мастерством матери и первыми успехами дочери… Было бы хорошо просто постоять рядом, но я не посмею попросить Альберта о новой встрече. Не посмею…

– Я не попрошу тебя ни о чем, – шептали мои губы беззвучно, пока перед глазами сменялись ничего не значащие сейчас для меня картины, должно быть, действительно великого мастера. До его величия мне не было сейчас никакого дела… Мазки не сливались в музыку для глаз, потому что в моих ушах уже звучал знакомой томной мелодией голос Альберта. Я не понимала слов и не вслушивалась в них. Его дыхание было важнее, обжигающее и охлаждающее в один и тот же единый миг.

Стрелки на часах бежали, и я бежала из зала в зал к выходу из музея. Бежала к Альберту!

Глава XVII

У Пабло Пикассо была русская жена. Только я об этом не знала. И потому в поезде, прижавшись горячим затылком к мягкому подголовнику кресла, думала с закрытыми глазами о том, как в сущности мало знаю и умею к своему уже довольно зрелому возрасту. В заботе о мужчине, которому была не нужна ни в качестве партнерши по танцам, ни в качестве жены, в погоне за работой, где мне недостаточно платили, чтобы можно было проглатывать неуважительное к себе отношение начальства, в сером мрачном городе, где золотом блестят лишь купола да шпили, я загнанной лошадью неслась мимо многих интересных вещей, которые составляют чью-то жизнь.

О русской жене испанского художника по имени Ольга я могла бы знать хотя бы в силу своего увлечения движениями под музыку. Пусть занималась я исключительно бальными танцами, но о русских сезонах Дягилева знала, как и о покорении Парижа русскими красавицами. Так почему же балерина, ставшая художнику первой женой и на долгие годы единственной музой, осталась для меня тайной? Никто не сказал мне, что извращения Пикассо с женскими портретами не были новыми изысканиями в мире искусства, а всего лишь результатом развалившегося из-за измены мужа брака – жена, которая еще недавно блистала с полотен мужа естественной красотой, превратилась в жуткую карикатуру, точно художник в остервенении в полной темноте пустой спальни накидывал на холст краску, вздыхая над попранной своей единственной настоящей любви… Как глуп мир и как, выясняется, глупа я…

Местный бульвар, Рамбла, жил уже вечерней жизнью, подсвеченный чужим радостным блеском глаз и фарами снующих туда-сюда такси. Я замерла перед витриной булочной. Даже потянулась за кошельком, чтобы побаловать себя тортиком, но тут же вспомнила, что другой Пабло уже позаботился о моей фигуре, и, если я набью себя сахаром, то его салаты можно будет смело отправлять в мусорку. Но в овощную лавку я все же заглянула и купила огромную ветку такого же огромного зеленого винограда и половинку сочного, даже на вид, арбуза. Мимо супермаркета я прошла с закрытыми глазами, чтобы не поддаться нестерпимому желанию купить бутылочку ледяной кавы. Ммм… Нет, сегодня я буду пьяна не от вина, я буду пьяна его любовью…

В кафе на бульваре уже не осталось пустых столиков. Стучали вилки о ножи, звенели бокалы о бокалы, слышался смех и рев мотоциклов, а я не слышала даже собственных шагов – я не шла, я летела по воздуху на вновь выросших за спиной крыльях. В одной руке пакет, в другой айфон с «гугл-мэпс» – три минуты до дома, до душа, до встречи с тем, о ком я мечтала почти триста шестьдесят пять ночей подряд! Да, да, я мечтала о нем задолго до прошлого сентября… Всю жизнь…

Еще одна улица и поворот налево. Я добралась без приключений… И зачем я об этом только подумала? Два бара остались за двумя другими поворотами, я приметила их еще днем и к вечеру решила на всякий случай обойти стороной. А сейчас прямо передо мной оказалась какая-то мастерская – по количеству мотоциклов возле нее, видимо ремонтная.

Задраенная разрисованным железным занавесом утром мастерская осталась мной незамеченной. Сейчас возле нее стоял шатающийся дядька. В поднятой над головой руке блестела высокая жестяная банка пива. К ногам его, поджав уши, жалась белая дворняга, явно провинившаяся и явившаяся к хозяину с повинной. Мужик монотонно орал на нее и грозился либо вылить на голову несчастной пиво, что сомнительно, либо ударить пустой уже банкой несчастную дрожащую тварь, что больше походило на правду.

Смысла обвинений, произнесенных пьяным голосом по-испански, я не поняла, но угроза, исходящая от хозяина, подействовала даже на меня. Я замерла и сжала в одном кулаке телефон, а в другом – пакет. Если в австрийской деревне я испугалась собаки, то в испанском городе – за собаку. Искусство владения нунчаками, когда их роль выполняет пакет с продуктами, вложено с рождение в каждую российскую женщину. Другого оружия у меня с собой не было, а пройти мимо просто так я не могла. Мужик тоже замер, опустил руку, что-то сказал: то ли мне, но слишком уж тихо, то ли человеку в мастерской, то ли несчастной псине, и потом на долгое мгновение воцарилась полная тишина. Я сделала шаг. Не особо твердый, но все же вперед. Переходить на другую сторону улицы глупо. Мужик мне только что кивнул и плотнее придвинулся к стене дома. Чего бояться? Внутри люди, окна домов открыты, да и вообще, еще даже не сумерки… Ну и что, что бьет собаку? А может она провинилась…

– «Найс дог»! – улыбнулась я, поравнявшись, скашивая глаза на собаку, чтобы не глядеть на хозяина. – «Вери найс дог», – снова похвалила я собаку по-английски, поравнявшись уже с хозяином.

Собачка хорошая, что не скажешь о человеке… От мужика разило за километр. Еще шаг, и пьяный каталонец остался позади. Прибавить шаг. Быстрее, быстрее, быстрее… Какого черта иметь квартиру в самом красивом доме на улицы, когда вокруг такое вот отребье… Если только не быть его частью. То-то мне этот Пабло с первого взгляда не понравился.

Оглянувшись на всякий пожарный, я достала из сумочки ключи и чуть ли не на бегу вставила их во входную дверь. Скорее закрыть ее за собой и прыг-скок на второй этаж. Фу, вывалить виноград в раковину и завалиться в душ. О полуденном купании мое тело помнит как о летнем дождике из прошлой жизни.

Через десять минут намытая, надушенная, причесанная я стояла перед зеркалом в костюме Евы и не спешила одеваться. Нет, я не любовалась собой, я тряслась за свое красное платье – то самое, в котором я слушала музыку в Зальцбурге, то самое, которое Альберт так нежно сорвал с меня в нашу первую ночь… Я не надевала его больше, не стирала – иногда я утыкалась в него лицом, вдыхая, казалось, намертво въевшийся в ткань аромат бессмертного пианиста. Увы, оно хранило и следы моего страха оступиться в танце, подавиться за ужином и умереть от желание до того, как ненужный больше наряд падет к моим ногам. Но я обязана была надеть именно его – как талисман. Платье, бережно хранимое целый год в уголке шкафа, станет залогом счастливого отпуска. Все начинается с платья и все заканчивается его потерей.

Для собственного спокойствия я спрыснула его духами, встряхнула и – положила на кровать, завернув себя во все еще влажное полотенце, даже хорошо. Оно подарило уже потерянную возможность дышать. В квартиру еще не пробралась вечерняя прохлада – да и откуда ей взяться. Температура, дай бог, упала на три деления.

Что имеем? Жару, духоту и ожидание прихода Альберта, такое же удушливое и жаркое. Еще слишком светло, чтобы торопиться – и ему, и мне. Однако я ела салат прямо из пластиковой упаковки, чтобы не заморачиваться мытьем посуды. Запила его апельсиновым соком, которому с трудом нашлось место в моем животе после двух стаканов ледяной воды, которые я первым делом опрокинула в себя после возвращения в дом. От жары и пережитого страха за чужую собаку, я чувствовала себя не очень хорошо и еще долго вслушивалась в уличные шумы, боясь услышать собачий визг. Но пока мой романтический покой нарушался лишь работающим у соседей на всю громкость телевизором – что он транслировал, я не поняла: думала кино, а потом сообразила, что одной из звуковой дорожек являются диалоги самих хозяев телевизора.

В ванной комнате у зеркала была деревянная полочка, на которой позади ракушек стоял флакончик туалетной воды. Я не удержалась и взяла его в руки, осторожно, чтобы не оставить на себе чужого аромата. Нажала на крышечку и использовала его в качестве освежителя воздуха – аромат легкий, морской и несомненно мужской. Наверное, стоит здесь именно с этой целью, создание эффекта близости к морю. На полочке у самой стены стояли две керамические плитки с довольно натуралистическим изображением разноцветных рыб. Выполнено на достойном уровне. Такое можно с чистой совестью помещать в школьный учебник. Я пригляделась: тонким пером на них были выведены латинские названия частей тел прекрасных морских жителей. Отступила на шаг: рыбы отражались в зеркале и будто две влюбленные парочки тянулись друг к другу для поцелуя. Поцелуя…

Я зажмурилась и тряхнула головой. Скорее одеться, скорее накраситься, скорее открыть дверь на стук или услышать в замке поворот ключа. Да, да, Альберт откроет дверь своим ключом. Точно!

В платье и на каблуках мне было уже не присесть, и я принялась мерить шагами крохотную квартиру. На рассматривание всяких занятных штуковин в гостиной ушло минут десять: я покрутила ручку чугунной кофемолки и долго вертела в руках стульчики, сделанные из пробок от кавы. Той самой кавы, на которую я облизывалась на бульваре. Губы вновь пересохли от невыносимого желания испить бокальчик-другой обжигающей шипучки, но я воздержалась даже от сока. Во мне и так лишней жидкости уже больше, чем крови.

Затем я перевела взгляд на противоположную стену и замерла. Вокруг пустой деревянной рамы Были развешаны четвертинки ватманский листов, в середине которых в овале акварелью были выписаны девочки в одинаковых черных платьях. Вернее, одна девочка. Только с разными прическами: хвостики, косички, распущенные светлые волосы. Глаза закрыты. На всех картинах она спала или… Была мертва… В овале ее портреты походили на могильные фото, с одним лишь отличием, что акварельные краски, взятые для фона, были радужными и сочными. А что должно быть в пустой рамке, что?

Ответ я искать не стала. Просто прошла в соседнюю комнату. В ней обнаружился узкий диванчик и широкое кресло, а на стене огромный старый, явно принесенный с барахолки, накрученный на тростниковую палку плакат с анатомическим изображением мужского тела. Вместе с креслом он придавал комнате вид врачебного кабинета. Мешали только рисунки на стенах – довольно качественные. Особенно старая пишущая машинка, выполненная черной тушью. В паспарту и в искусственно состаренной деревянной рамке она выглядела очень даже эффектно.

Стемнело. Пришлось даже зажечь в узком коридоре свет. Два плафона, голубой и красный, романтично смотрелись под белым потолком. Где Альберт? Я прошлась ладонью по книгам, плотно стоящим во встроенном в стену стеллаже. Из знакомых названий нашлись «Айвенго» на английском и «Призрак оперы» на испанском, но книги интересовали меня сейчас меньше всего. Меня интересовало лишь одно: где Альберт? Он должен был появиться еще в сумерках. Смысл терять драгоценные ночные часы? От барселонского солнца его не спасет даже самый плотный капюшон!

Я отвернулась от книг и уткнулась носом в закрытую дверь. Это я проверила машинально, схватившись за ручку. А потом еще и еще раз, уже с каким-то ужесточением, будто Альберт мог запереться в ней от меня. Какой бы безумной ни казалась на первый взгляд эта мысль, она могла оказаться правдой, и я позвала Гера Вампира по имени. В ответ – тишина. Увы…

Тогда я пошла обратно в гостиную, из которой вела дверь в спальню. Пустую. По стенам коридора висели черно-белые фотографии мест и людей… И снова пустая рама. На этот раз золотая, выполненная под старину. Чудно и глупо… Я села на стул и уставилась в занавешенное плотными белыми портьерами окно. За ним то и дело раздавались привычные городские звуки. Собака, к счастью, так и не подала голос.

Через час бесцельного ожидания я начала клевать носом. Виноград закончился и не мог больше играть роль спичек, хотя бы для рта, чтобы не зевать. На последней ветке меня начало мутить от его вкуса, запаха и текстуры. И обиды за минус одну ночь из отпуска. На первое свидание Альберт опоздал на час. На второе ему само собой положено опоздать на день, чтобы не нарушать традиции. Никаких обид. Никаких слез. К тому же, ночь еще не закончилась. У него есть ключ, и он умеет нежно будить спящих девушек…

Я с трудом разогнула локти, чтобы приподнять голову со стола и перенести на подушку. Раздеваться не стала, только туфли скинула и легла поверх одеяла – жара, вентиляторы жутко жужжали, но холодили лишь ноги! Я прикрыла пятки краем одеяла и закрыла глаза. Усталость легла на веки двумя булыжниками, но мозг постоянно возвращался к несостоявшемуся свиданию и не желал отпускать тело на покой.

Окно спальни выходило в узкий двор-колодец, в котором было еще три окна, полностью закрытых, так что шум доносился лишь с улицы, по громкости схожий с назойливым жужжанием мухи. Я потянулась к тумбочке, чтобы нащупать телефон, но пальцы нашли открытку. Не глядя и каким-то чудом изогнув кисть, я сумела пропихнуть ее в щель верхнего ящика. Потом вставила в уши наушники и включила Шопена – Вальс дождя. Шум стихии смыл противное жужжание, но сон не принес… А потом и вовсе исчез под натиском звонка. Я подскочила с подушки и поняла, что чудом наступило утро.

Машинально приняв вызов, я услышала голос Пабло. Он интересовался, дома ли я? Ему надо заскочить в квартиру на пару минут за забытой вещью, но он не смеет сделать это без моего ведома и в мое отсутствие.

– Я сейчас дома, – выдала я противным глухим голосом, точно с похмелья. Голова, такая же чугунная, как у забулдыги, даже не попыталась сообразить, который сейчас час и сколько времени мне надо, чтобы вернуть себе презентабельный вид.

– Так я поднимусь?

Мне потребовалось больше пяти секунд, чтобы запроцессить информацию.

– А ты где сейчас?

– Внизу…

И все. Тишина. Черный экран. Чего я хотела, всю ночь спала под вальсы Шопена.

Я ринулась в гостиную, мимо стола, к окну. Отдернула занавеску и увидела Пабло, как и вчера, оседлавшим железного коня. Он помахал мне телефоном. Я ему – своим, и он воспринял этот знак как приглашение подняться.

Я кинулась к зеркалу в старой тонкой раме над столиком с чугунной кофеваркой и пальцем убрала под глазами черные разводы от туши. Волосы я драла пятерней, уже скача по коридору. Пабло открыл дверь своим ключом, повернул засов и лишь тогда взглянул на меня. А лучше бы оставил свой взгляд при себе: кажется, за ночь он стал еще более наглым и до противного липким.

– Как я удачно успел!

Да неужели?

– Ты уходишь?

А что, незаметно? Надо кивнуть?

– Тебе будет жарко в платье.

Интересно, а в чем я должна идти в город? Голой?

Я молчала, но на его лице отражались все мои вопросы: мы понимали друг друга, не прибегая к помощи чужого языка. У нас имелось универсальное средство коммуникации – наши глаза.

– Сегодня можно на экскурсию только на пляж. Могу составить компанию…

Он, кажется, что-то тут забыл и это что-то точно не я, но смотрел барселонец именно на меня. Или на то, что скрывало платье. Смотрел, как и вчера, довольно вожделенно. Под гадким взглядом зачесались все открытые части тела.

– У меня были другие планы на этот день, – отчеканила я голосом абитуриентки, отвечающей зазубренную тему на экзамене по английскому языку. Без сучка. Без задоринки.

Пабло оперся о закрытую дверцу стенного шкафа и улыбнулся. Нагло. Если не сказать хуже.

– Я думаю, погода их малость подкорректировала. Уже дышать нечем, а всего-то десять…

Фу, теперь я хоть время знаю.

– Поверь мне, ты и получаса не пробудешь в городе. Поехали вот сюда…

Пабло резко шагнул вперед, и я отшатнулась от стены, чтобы он не дай бог не тронул меня за плечо, но он лишь ткнул пальцем в фотографию у моего плеча: череда шезлонгов. В черно-белом варианте не разберешь, рассвет схвачен или закат.

– Ла плайя де ла Барселонета. А потом, как жара спадет, можно и по центру прошвырнуться… Готический квартал почти что в пешей доступности от пляжа.

С тобой? Спасибо, оставь себя для какой-нибудь татуированной дуры.

– Нет, прости. Я безумно боюсь мотоциклов, – выдала я таким тоном, что точно можно было раз и навсегда уяснить себе, что в компании подобного мачо я не нуждаюсь. Не добавляя, что я еще терпеть не могу навязчивых типов, которые лезут к чужим девушкам, зная, что никаким местом не могут составить конкуренцию имеющемуся кавалеру.

– Поедем тогда на поезде. Там меньше километра от станции до пляжа. Ты, – он вдруг уставился на мои босые ноги, – собиралась пройти сегодня куда больше.

Я наступила одной ногой на дергающиеся пальцы: чего я так нервничаю?

– Я не собиралась купаться…

– Купальник можно купить на месте, перебил он, явно сканируя меня взглядом на наличие под платьем нижнего белья. Оно там есть, не волнуйся!

– Я взяла купальник. Я не собиралась на пляж с незнакомым парнем. Так понятнее?

Я уже не знала, какие слова использовать, чтобы этот тупой Пабло наконец забрал то, что ему нужно, и свалил.

– Я знаю, – Пабло даже кивнул. – Но с учетом того, что Альберто не пришел, я посчитал своим долгом приглядеть за тобой сегодня. Так понятнее?

Я выдержала взгляд, тяжелый и по-прежнему жадный.

– Выходит, ты ничего здесь не забыл?

– Ничего, кроме тебя, – сказал он так же глухо, как я свою первую фразу по телефону.

Да что этот тип себе позволяет!

Я вскинула голову. Как учил меня Альберт: расправить плечи и плевать поверх мужских голов, хотя ему хотелось плюнуть в лицо.

– Когда Альберт придет, ты знаешь? – спросила я с затаенной надеждой узнать хоть что-то.

– Я ничего не знаю, – без запинки ответил Пабло. – Но я буду рядом, пока он не объявится.

И после многозначительной душной паузы добавил:

– Буду уходить вечером и приходить утром.

Успокоил, типа?

– А если я откажусь? – голова стопудовой гирей давила на шею, но я держала ее гордо.

– А смысл тебе отказываться? – Вот ведь наглая зараза! – Если только ты приехала не затем, чтобы найти неприятности на одно место, бродя по городу одна.

– Я приехала к Альберту, – перебила я зло.

– Я это знаю. Но его нет. А неприятности ждут тебя за каждым углом. Тем более в таком платье. Я выразился предельно ясно?

Я кивнула. Он улыбнулся.

– Купальник надень прямо сейчас. К нему шорты и майку, если имеются. Шляпка, очки, крем… Обязательно. И проездной, если ты купила его вчера?

Я кивнула.

– Кошелек, телефон и прочие ценные вещи оставь здесь. Про воришек я сказал еще вчера. Дверь захлопни. Я жду внизу.

Так и хотелось спросить: еще какие-нибудь распоряжения будут? Но я молча проводила его спину долгим взглядом и пошла переодеваться. И заодно смыть с лица всю косметику. Может, когда я превращусь в серую мышку, этот Пабло станет меньше разевать рот на чужой каравай?