Текст книги "Болотные огни (Роман)"
Автор книги: Ольга Чайковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Ладно, ладно, – рассмеялся Берестов, – потом объяснишь. У меня все дела. Давайте ваши.
Первая заговорила Кукушкина:
– Прошу прощения, но медлительность начальника розыска мне непонятна. Происходят убийства, все знают, кто убийцы, а мы оставляем их на свободе.
– А кто знает, что они убийцы?
– Весь поселок говорит, весь город знает! – крикнул кто-то из угла.
Тут Берестов встал. Он выждал паузу, а потом поднял голову и сказал:
– Советская власть говорит нам: революционная законность. Понимаете, законность. Наш советский закон. Никому не интересно, какие там у нас соображения, важно только то, что мы можем доказать. Это в революцию, в войну у нас подчас не было времени разбираться, а теперь у нас война кончилась. Вы знаете закон, недавно мы все впервые его читали, знаете, в каких случаях мы вправе арестовать человека, сами знаете, что ни один из них не подходит к нашему, случаю. Мой предшественник мог схватить человека, и держать его два, три, четыре месяца, никому не говоря. А есть закон – в течение двадцати четырех часов мы обязаны сообщить судье или прокурору, и мы будем делать так, как велит закон, он правилен. А если бы мне по знакомству удалось убедить судью дать свою санкцию, то я бы все равно делать бы этого не стал. Что мы знаем об этих парнях? Они в поселке убили кошку? Это законом не наказуется. Правда, все мы чуем в них бандитов, но это наше личное дело. Мало ли кто что чует. Вот один с-сукин сын, – тут Берестов покраснел, – сказал мне вчера, что я от бандитов взятки беру, он это чует. Значит, расстрелять меня надо – и все.
– Кто сказал?! – опять вскакивая, крикнул Ряба. – И вы ему в морду не дали?
Все зашумели. Даже Водовозов подался вперед и тревожно взглянул на Дениса Петровича («Не так еще плохо жить на свете», – подумал тот).
– А! – Берестов махнул рукой. – Сволочь одна. Неважно. Важно другое. Есть еще один закон: взяв человека по подозрению, мы можем держать его только два месяца. А дальше что? Вот возьмем мы этих парней, с ними, кстати сказать, оборвется наша последняя нить, если они действительно в банде. Два месяца пройдут очень быстро, придется нам их выпускать. Вот и все.
– А пока убийство за убийством?
– Значит, мы с вами шляпы и дерьмо. Значит, мы ничего не сумели найти и ничего не могли доказать. А хватать людей – это самое простое дело. Нет, мы должны взять их с поличным, доказать их вину, отдать под суд. И мы возьмем их с поличным и отдадим под суд.
– Твоими бы устами да мед пить, Денис Петрович, – сказал Водовозов, когда они остались одни.
– Извелись ребята, – ответил Берестов, – это хуже всего. Эх, как нам нужна сейчас удача!
Удивительно, до чего же ты заполнила мою жизнь с тех пор, как переселилась сюда, на кладбище. Мне казалось раньше, что я только о тебе и думал, а на самом деле я, кажется, всегда только думал. Теперь не то, теперь я совсем о тебе не думаю, просто ты живешь во мне и во всем. Каждую минуту встречаю я тебя на улице, ты выходишь из-за каждого угла. И что бы ни случилось – ну, просто солнце заходит, или дождик идет, или воз едет по улице, – решительно все это имеет к тебе прямое отношение. Если бы я верил в бога, я бы сказал, что ты стала чем-то вроде божества, которому молится все на свете, и что лес склоняется над твоей могилой. Но только и этого мне мало. Я совершенно в твоей власти, Ленка.
Была ты бешеной, радостной, и маузер на боку, – а кончилось все здесь, за маленькой оградкой, которую мы с Рябой сделали три дня назад. Вон на могиле Зубковой стоит безносый ангел, у него чешуйчатые крылья, куда въелась многолетняя грязь. Это была, кажется, генеральша. Ну да все равно…
Тогда утром Хозяйка сразу же взяла след. Мы ломили с ней через чащу и опять до той же самой реки – ты помнишь этот обычный их ход. Каждый день я в этом лесу. Сперва (подхожу к тому месту, где, говорят, ты лежала – между корнями сосен, что растут у дороги. Потом иду по лесу. Все надеюсь, что увижу что-нибудь, чего не заметили сразу, – ведь это бывает? Вчера встретил там Дениса. Было очень рано и роса. Мы не заговорили и даже не поздоровались. Ты была с нами, дорогая.
Денис не сразу рассказал мне, как это произошло, ему очень не хотелось рассказывать, но все-таки он рассказал. Луна светила очень ярко, все было бело и хорошо видно. Ты шла не оглядываясь и высоко держа голову. Легко несла перекинутые через плечо узлы. Слишком уж независимо, говорит Денис. Еще бы.
В такой тишине, должно быть, выстрел прозвучал очень страшно. Мы все думали, что они остановят тебя, как останавливали до сих пор всех, а они стреляли в спину. Потом кто-то из них подбежал посмотреть, как ты умираешь. Первым выстрелил Водовозов, за ним Денис Петрович. Парни бежали в лес.
Ты шла, высоко подняв голову. А кончилось все здесь, недалеко от ангела «бывшей Зубковой». Как это говорили на твоей могиле: «Она умерла, но дело, за которое она отдала жизнь…» Все это так, все так, но они не должны были говорить этого при мне. «Она умерла, но…» Я не могу этого слышать.
Сейчас я встану с земли и пойду, я зашел к тебе ненадолго, мне нужно к Денису. До сих пор мы не можем смотреть друг другу в глаза, мы все время помним, что нет нам прощения. И все-таки, наверно, никто никогда не был так тесно связан, как мы трое сейчас связаны тобой. Знаешь, это я вот сейчас так сижу и говорю с тобой, а тогда хотел стреляться, благо он при мне. И только одна мысль останавливала тогда – не для того мне его дали, чтобы я стрелял в себя. Ну, я пойду, дорогая моя земля, дорогая моя трава, маленькая и редкая, что успела уже прорасти.
Глава II
Денис Петрович соскочил с поезда и, зарываясь сапогами в песок насыпи, сбежал вниз. Было почти совсем темно, однако строительство моста, которое он разыскивал, было видно и слышно издалека. Долина реки была полна костров – настоящих и отраженных в воде, слышались удары металла о металл.
Пока Денис Петрович в поисках Дохтурова бродил меж костров, ему казалось, он снова на фронте: ночной привал, запах горящего валежника, люди у огня, река, лошади, лес, небо над головой. Только платформы, стоящие на подведенной к строительству узкоколейке, груды металла да грохот показывали, что это был не военный, а рабочий лагерь. Мост, уже забрел далеко в воду своими устоями, там горели фонари, ползали люди, оттуда и слышался грохот.
Дохтурова он встретил у костра, где сидели рабочие-кашевары.
– На послезавтра уже не хватит? – озабоченно спрашивал инженер.
– Самое большое на полдня, Александр Сергеевич.
– Хорошо, – сказал Дохтуров и тут увидел Дениса Петровича. – А, приехали все-таки? – радостно сказал он. – Пошли.
Они шли истоптанным берегом, то и дело попадая в полосу жара, что шел от огня.
– Комар закусал, Александр Сергеевич! – крикнул им; от костра какой-то мужичонка, яростно расчесывая спину.
– И ты его кусай, – сказал сидящий рядом с ним парнишка.
Инженер рассмеялся. Этот парнишка, по имени Тимофей, был его любимцем, и он (кажется, тщетно) старался, чтобы это было не очень заметно окружающим. Заваленные хвоей, костры щедро дымили.
– Сегодня в одном американском журнале, – говорил дорогой Дохтуров, – увы, нашел свою конструкцию. А я-то думал, что до меня никто таких мостов не строил. Зато в одном деле я их перехитрил.
Дохтуров был в сапогах и свитере, отчего тело его казалось особенно гибким и сильным, лицо легко оживлялось улыбкой, глаза поблескивали в свете костра. Денис Петрович с интересом Смотрел на него – он никогда до сих пор не видал своего друга на строительстве.
Инженер глядел вверх, где четкие, словно проведенные рейсфедером, шли по ночному небу провода.
– Скоро ток будет, – сказал он. – Вот если бы нам сварку, мы бы показали, на что мы способны. Да аппаратов не достать. Петроградский «Электрик» выпустил первые в этом году, но пока только две штуки. Может, удастся старые раздобыть– вот тогда пошло бы дело, не то, что молоточками клепать. Степан Егорыч! – окликнул он старого рабочего. – Ты когда-нибудь на сварке работал?
– Нет, Лександр Сергеич, не стану те врать, – ответил тот. – Я ее в глаза не видал.
Они отошли далеко от реки.
– Где-то здесь мой Сережка бегает, – заметил инженер, оглядываясь, там сухостой для костров валят. Теперь его до рассвета в шалаш не загонишь. Пошли повыше, где комаров нет.
Они вышли на пригорок, сели на поваленное дерево и закурили. Было тихо, грохот строительства долетал сюда далеким звоном. Медленно завладела ими лесная тишина.
Над черной массой деревьев стояла одна очень яркая звезда. Пел соловей. Его чистый щелк и посвист и тоже чистые, словно водяные, трели далеко разносились бы по лесу, если бы не желудочные голоса идиоток-лягушек, блаженствующих в болоте внизу.
– Хоть бы постыдились, – шепотом сказал Берестов.
– Что вы! Разве вы не слышите, как у них удалась жизнь, как им тепло и мокро в их тине, а болотные пузырьки, наверное, так приятно бегут по брюшку.
Они посмеялись и снова стали слушать. Теперь пели уже два соловья, их чистую песню не могло заглушить лягушечье урчание.
– Люблю такие лягушечьи ночи, – сказал Денис Петрович шепотом.
– А вы знаете, их жрут совы.
– Лягушек?
– Нет, соловьев. Соловей – единственная птица, которая поет ночью, и сова вылетает ночью.
Берестов ничего не ответил.
– Ну, отдохнули и хватит – зло сказал он вдруг, – больше нам не положено. Зачем вы меня звали?
– Хотел рассказать вам одну историю и никак не мог сам к вам выбраться. Была у меня встреча с Левкиными парнями. Да, представьте себе. Мы возвращались ко мне домой, я и Митька Макарьев. Вы не знаете его? Это давний мой друг, работает здесь десятником. Утром вы его увидите. Нас было двое, и пошли мы прямо по дороге. Шли, разговаривали. Прошли мост у пруда, вошли в лес. Видим: впереди темнеют две фигуры – ждут. «Отступления не будет?»– опрашивает Митька. «Не будет», – говорю. «Начнем?» Нет, я решил подождать: ведь вполне могло быть, что это ваши ребята из розыска охраняют дорогу. Увы, это не были ребята из розыска… Потухла. Дайте прикурить. Один из них, – продолжал Дохтуров, – сказал, не считая даже нужным понизить голос: «Возьми на себя папашу (это Митька), мне оставь долговязого» (это я). Бедные парни, они не знали, с кем имеют дело. Митька на вид эдакий куль с мякиной; кажется, пни его – он ляжет и никогда не встанет. Но это только так кажется. Первым ударил я, как у нас было условлено, ударил несильно в челюсть, и именно так, как хотел: парень полетел под Митькину правую руку. А Митькина правая рука это все равно что паровой молот. Парня только что не расплющило о дерево. А в это время под Митькину правую уже летел второй – мое дело было маленькое. Словом, сопляки они, ваши знаменитые Левкины парни.
– Тем хуже для нас, – мрачно сказал Берестов.
– Вы думаете, Денис, что боретесь с этим десятком парней? О нет, совсем нет. У вас куда более серьезный враг. Вы боретесь с разрухой и белогвардейщиной, с кулачьем и дезертирами. И с мещанством.
– Кабы иметь дело с одним только мещанством! Мы бы, пожалуй, справились. Мещанство не стреляет, это тишина, болото…
– …чай из блюдечка, герань на окне, канарейка, – все это ерунда. Мещанство очень даже стреляет. Вы не были в Германии накануне войны и не видели, как жаждал крови немецкий мещанин. А вот еврейские погромы вы уже наверняка видели. Уверяю вас, и это, и наши банды – все это мещанство, ставшее на дыбы, мещанство с оружием в руках. Оно страшно не тем, что сонное и благодушное, оно страшно ненавистью, подозрительностью и– низменностью своих страстей. Я его видал.
Дохтуров замолчал, быть может вспоминая. Лягушки почему-то разом затихли.
– И его хлебом не корми, – продолжал инженер, – только дай полюбоваться на какую-нибудь «сильную личность».
– О, тут вы правы. Недавно выезжали мы брать Кольку Пасконникова, о котором вы, вероятно, слышали. Кровавый бандит, мразь последней степени, а видели бы вы, как его встречали в деревне «высшие слои»! Ехал он в небольшой тележке, кони разубраны, краснорожий от самогона. А девицы, затянутые в ситцевые кофты, в башмаках с подковами и в сережках, цветы ему бросали. Как лицо императорской фамилии!
Они опять помолчали. Каждый вернулся к своим мыслям.
– Плохи у вас дела, друг? – спросил инженер.
– Хуже не бывает. А самое страшное – подозрение и недоверие. Можете вы себе представить мое положение: даешь задание собственному своему сотруднику, на самом же деле это не задание, а ловушка. Такие сети плету, самому тошно. Плету и молюсь, чтобы никто из наших в них не попался. Есть у нас такой милейший парень Ряба, – так я думал, со стыда сгорю…
– Всех проверяете?
– Всех.
– А этот ваш Водовозов?
– Павлу я верю, как самому себе, – резко сказал Берестов, – его бы я не стал проверять, как не стал бы проверять вас.
Они замолчали, на этот раз надолго.
– Вернемся к вашей встрече с бандитами, – сказал Берестов.
– Да, я очень хотел вам помочь тогда и задержать хоть одного из парней, но в лесу раздался свист, а мы были безоружны. Поэтому, когда парни побежали, я остановил Митьку, который рвался в бой, и затолкал его в овраг, что недалеко от дороги; лесною тропкой мы вернулись домой. Не знаю, разглядели ли они меня, но на всякий случай я держу Сережу при себе. Бабку, я думаю, они не тронут (кто же мстит через тещу!), а относительно Сережи меры принять не мешает. Да и за него страшновато – мальчишку в последнее время не узнать. После того как на дороге убили эту девушку, его словно подменили, по ночам бормочет и вскрикивает. Денис Петрович…
– Что? – глухо ответил Берестов.
– Я хотел спросить…
– Лучше… не спрашивайте.
– Хорошо, – поспешно сказал инженер.
– Сейчас я еще не могу.
И они снова молчали.
– Опять же вернемся к поселку, – сказал наконец Дохтуров.
– Вот что, для начала я постараюсь достать вам разрешение на право носить оружие. Вы бы в лицо их узнали?
– Конечно. Да если бы они к вам на следующее утро пришли, вы бы их тоже узнали.
Берестов рассмеялся.
– А кто вас драться научил, вы помните?
– Еще бы не помнить. Начальник здешнего угрозыска.
– Вам пора спать, наверно. Вы прошлую-то ночь спали?
– Что-то не припомню, – ответил инженер, и было по голосу слышно, что он улыбается. – Пошли, хорошо здесь.
Берестов уехал на рассвете, так и не повидав знаменитого Митьки Макарьева.
В розыске читали «Красную искру», где появилась статья Берестова. «Говорит начальник розыска» – называлась она.
«Ограблена кооперация, – писал Денис Петрович, – деньги, которые с таким трудом собрали наши работницы, захвачены врагами советской власти. Пошли слухи, что кооперацию ограбили сами кооператоры, дабы скрыть следы якобы хищений. Не верьте этим слухам. Все документы на месте, в порядке и будут завтра представлены на собрании пайщиков. Но интересно другое: кому понадобилось тащить из сундука кооперации ненужные бумаги? Ответ может быть только один: грабители, ничего не понимая в документации, унесли их, думая, что уносят важные документы. Вряд ли нужно доказывать, что это сделали не кооператоры, а какие-то люди, которые хотели бросить на них тень. Чего же лучше? – двойной удар: и без денег и с запятнанным именем. Нет, так просто мы нашу кооперацию врагу не отдадим. Мы, работники розыска, сделаем все, чтобы вернуть похищенное, схватить и обезоружить врага».
Рябе статья Берестова очень понравилась. «Просто как Некрасов пишет», – говорил он.
Нюрка затаскала до дыр газету, которую ей прочитал сосед. В самой подписи «Берестов», казалось ей, кроется какая-то магическая сила. А последние слова были приговором для преступников и вызывали чувство гордости за всемогущего начальника розыска. Если бы она знала, каким беспомощным чувствовал он себя!
Вскоре после этого встретила она Дениса Петровича на улице.
– Эй, помощница! – окликнул он. – Ты, кажется, за кооперацию болеешь. Пошли со мной.
Нюрка побежала за ним, не помня себя от волнения и даже не спросив, куда они идут. А шли они к самому большому дому в городе, дворянскому особняку, который все еще назывался «дом бывшей Зубковой». Берестов и Нюрка поднимались по широкой мраморной лестнице, такой слепяще белой, словно она была сделана из сахара-рафинада. Казалось, она начнет крошиться под сапогом Дениса Петровича. Нюрка, робея, ступала но ней своими веревочными тапочками – такие тапочки из грубой веревки во множестве плели тогда женщины.
В небольшом зале, куда они вошли, было довольно много народу, к Нюркиному удивлению, здесь были не только депутатки из исполкома, но и все крупные и мелкие торговцы города, каких она знала. Был здесь и Кутаков. Нюрка ничего не могла понять: торговцы поднимались один за другим и жаловались на невыносимо трудную жизнь. А Берестов смотрел на все это светлым взглядом, каким глядят в бесконечную даль, куда-нибудь за реку.
– Красные купцы самооблагаются, – объяснил Денис Петрович, не отводя взгляда.
Это он добился в исполкоме «самообложения» нэпманов налогом в пользу кооперации.
– Как хотите, граждане, – говорил высокий старик, владелец чайной Титов, – деньги с нас все одно взыщут. Так давайте же добровольно поможем нашей красной власти.
Денис Петрович пришел сюда потому, что ему хотелось поближе взглянуть на этих «красных купцов». Именно среди них, казалось ему, нужно искать виновников ограбления. Их он и имел в виду в своей статье.
Борису статья тоже очень понравилась, но сказать об этом Берестову он не решился. Он вообще сейчас не осмелился бы заговорить ни с ним, ни с Водовозовым и старался возможно реже попадаться им на глаза. Но чем меньше он их видел, тем острее чувствовал и переживал все, что имело к ним отношение. Когда Денис Петрович помянул о выдвинутых против него обвинениях («Говорят, я от бандитов взятку беру»), Борис воспринял это как тяжкое личное оскорбление.
В глубине души он допускал, что подобное сказать мог Морковин, но ему не хотелось бы так думать про человека, который был соратником отца.
Однако, к удивлению Бориса, когда он осторожно заговорил об этом с Морковиным, тот и не думал отпираться. Напротив, лицо его посветлело, и под усами мелькнула улыбка.
– Задело, значит? – спросил он. – Хорошо! Ты не думай, я сам не верю, что твой Берестов взятки берет; если бы верил, был бы у нас другой разговор. Но так он бездеятелен, так неповоротлив, что захотелось мне его, понимаешь, подхлестнуть.
Борис думал было возразить, но следователь прервал его:
– Знаю, знаю. Пасконников, Сычов и другие подвиги. Да это ли нам нужно?! Ведь кругом-то все огнем горит, здесь нужен человек, который бы сам как огонь был! И хочешь обижайся на меня, сынок, хочешь нет, а я бы твоего Берестова расстрелял.
Борис вскочил, а Морковин рассмеялся:
– Ты молод еще и не знаешь суровых законов революции. Если для спасения сотен и тысяч людей нужно расстрелять одного – расстреляй, и ты будешь прав. Это простая арифметика революции; не зная ее, мы бы не победили. Если бы мы сейчас твоего Берестова расстреляли, на его место первый встречный бы уже не пошел: э, нет, здесь горячо, место жжется. А уж кто пришел – работал бы на совесть. И жизнь сотен людей была бы спасена.
Морковин подмигнул ему, как бы говоря: «Так– то», и перевел разговор.
Борис долго думал потом над его словами. Морковинская арифметика казалась правильной, и что– то в ней было недопустимо. «Ведь это почти тот самый вопрос, который задавал Ряба, – вспомнил он, – если для счастья человечества нужно пролить кровь трехлетнего ребенка…»
– Чего раздумывать! – воскликнул Ряба, когда он поведал ему о своих сомнениях. – Пошли, спросим у Дениса Петровича.
Борис медлил, ему не хотелось идти к Берестову, однако Ряба самым решительным образом направился к кабинету начальника.
Берестов разговаривал с Водовозовым, который, как обычно, стоял у окна. Борису казалось, что он не видел обоих несколько лет.
– Денис Петрович, – сказал Ряба, беря быка за рога, – можно для блага тысячи людей расстрелять одного?
Борис покраснел. Ведь никому из них и в голову не могло прийти, что поводом для этого разговора был предполагаемый расстрел самого Дениса Петровича. Он чувствовал себя так, словно действительно совершил какое-то предательство.
– Для блага тысячи расстрелять одного? – повторил Берестов. – Одного невиновного?
– Ну пусть даже и так.
– Так вообще и вопрос поставить нельзя.
– Но ведь у Горького Данко вырвал свое сердце, чтобы осветить путь людям! – пылко воскликнул Ряба.
– Так свое же, а не чужое, – откликнулся от окна Водовозов.
– Ну со своим сердцем тоже следует быть осторожнее, – искоса взглянув на него, промолвил Денис Петрович, – а в общем Павел прав: странно было бы, если бы Данко осветил дорогу с помощью сердца, вырванного у соседа.
Но Ряба, как всегда, остался недоволен:
– Вы вот шутите, Денис Петрович…
– Вовсе нет, – серьезно ответил Берестов, – и вопрос этот не шуточный. Но он конкретный, понимаешь, а не общий. Я не могу тебе дать такой, ну, что ли, арифметический рецепт. Дело это страшное, и оно заключается в том, кого и ради чего. Бывали случаи – не дай бог вам этого видеть, – приходилось, но тогда мы знали, кого и ради чего. Но были у нас такие резвые мальчики – во имя революции, ради счастья человечества, ура! И «получалось, что человечество-то вообще, а пуля попадает в живого.
Берестов и Водовозов остались одни.
– Ради счастья человечества, – одного невиновного, – задумчиво качая головой, повторял Денис Петрович. – Неважное же это человечество, которое согласилось бы получить счастье на этих условиях. Но вернемся к нашим делам. У меня такой план. Я решил искать грабителей среди тех, кому выгодно уничтожить кооперацию.
– Быть посему, – ответил Водовозов.
Он сидел напротив Берестова, положив руки на стол, и Денис Петрович по привычке сейчас же уставился на эти руки.
И замер.
На правой руке чуть повыше кисти были видны следы зубов – два ясных полукружия, светлые на темном фоне.
Этот след, который он так часто мечтал увидеть, теперь словно заворожил Дениса Петровича, он не мог от него оторваться, а когда с трудом поднял глаза на Водовозова, тот тоже смотрел на свои неподвижные руки. Потом стал медленно розоветь, вскинул взгляд на Берестова, и взгляд этот разгорался каким-то странным огнем.
– Ну, – сказал он, – может быть, наложим слепок?
– Может быть, – неестественно веселым, самому себе противным голосом ответил Денис Петрович и открыл стол. В голове его как-то все сдвинулось, ему хотелось сказать: „Пашка, проследи, чтобы этот мерзавец со шрамом от нас не ушел“.
– Давай, – не спуская с него все так же нестерпимо сияющего взгляда, Водовозов слегка придвинул свою большую руку.
Как ненавидел Денис Петрович в этот миг свой проклятый слепок! Он вынул его дрожащей рукой и ничего сказать, хотя бы для приличия, уже не мог.
– Давай, – повторил Водовозов и ближе подвинул руку.
Однако не нужно было даже и прикладывать этот слепок, чтобы убедиться, что он совершенно не подходит. Просто не имеет ничего общего.
– Да, это кусали совсем не те зубы, – медленно сказал Павел Михайлович.
Берестов швырнул слепок об пол и быстро вышел из комнаты.
Он не мог заснуть всю ночь. „Помрачение! – думал он. – Как я мог! По первому же дурацкому стечению обстоятельств… Как мне ему теперь в глаза глядеть!“
Утром, чтобы не идти в розыск, не встречаться с Водовозовым, Денис Петрович пошел в уком, а потом в Совет, однако рано или поздно им все равно нужно было встретиться, поэтому во второй половине дня он – решительно направился к розыску.
В кабинете у него сидел Водовозов.
– А я уже заждался, даже вздремнул, – сказал он, – однако у меня к тебе два дела.
– Какие? – спросил Берестов, не глядя на него.
– Одно вчера пришло, я не успел тебе его передать. В монастыре за рекой Ершей праздновали престол, а у них там в пасху, в рождество Христово, в духов день, да вот еще в престол из старой мортиры палят.
Берестов взглянул ему в лицо. Павел Михайлович смотрел на него насмешливо и весело и еще как– то, отчего у Дениса Петровича сразу стало легко на душе. „Друг ты мой дорогой“, – подумал он и сказал улыбаясь:
– Ну и что же мортира?
– Дак разнесло же ее к чертовой матери, – так же смеясь глазами, сказал Водовозов, – и одному послушнику грехом ступню отхватило.
– Тут и разбирать нечего. Отдай милиции.
– Ладно, – охотно согласился Водовозов, – это одно. А второе… – он встал и слегка расправил плечи, – … второе это то, что слепок твой со следа подошел.
– Кому?! – заорал Берестов, вскакивая.
– Титовскому приказчику, или как он там, половому из чайной.
– Но как же ты до него допер?
– Сам же ты велел за ними следить. Я взял сперва самого Титова, потом его челядь. Знаешь, Прохоров – паскудный такой парень. А кроме того…. – Водовозов искоса посмотрел на него, – …на руке у него следы зубов… более похожие… и красивее… Правда, еле заметные.
Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом расхохотались.
– Пиши ордер на арест, – сказал Берестов, – и уведомление в суд: арестован такой-то. Чем мы не красные детективы?
Теперь они снова были неразлучны. Дурацкий эпизод с „зубами“, как ни странно, уничтожил ту напряженность, которая возникла в их отношениях после несчастья с Ленкой. Теперь они снова могли разговаривать друг с другом, как прежде, или часами, каждый за своим делом, сидеть вместе, не произнося ни слова. Только о Ленке они никогда не говорили – это была запретная зона.
– Ну как тебе у Рябы? – опросил как-то Водовозов.
– Лучше не надо. Клавдия Степановна – сама доброта. Только все стесняется своей необразованности и спрашивает все: „А это по вашим законам можно, а это дозволено?“ Робкая женщина. А в общем хорошо, никто не шмыгает кругом, все надежно – Рябин дом.
– То-то, – назидательно сказал Водовозов. Он сидел за столом, разбирая папку со старыми делами. Денис Петрович сидел, курил и присматривался к своему сапогу, который требовал починки.
– Что-то Бориса не видать, – сказал Павел Михайлович, – мелькнет, доложится – и нет его. Мрачный, в глаза не глядит.
– Зато ты веселый, – насмешливо заметил Денис Петрович.
Они замолчали: это была запретная тема. И все– таки спустя некоторое время Водовозов продолжил разговор.
– Я – это немного другое дело.
– Почему это?
Вдруг Водовозов поднялся, подошел сзади к Денису Петровичу, обнял его за плечи и сказал с нежностью и весело:
– Потому что помру я скоро.
Берестов хотел было вскочить, но Водовозов крепко держал его за плечи.
– Сиди, сиди, – сказал он смеясь. – Сиди.
– Ты что, – испуганно опросил у него Берестов, наконец поворачиваясь, – предчувствие у тебя такое, что ли?
Водовозов вернулся на свое место. Лицо его было каким-то особенно светлым. Берестов испугался еще больше.
– Пашка!
Водовозов с удовольствием потянулся, прищурился и сказал:
– Да не принимай ты всерьез всего, что я сбрехну. Поживем еще, старый друг. А за руку меня тогда, между прочим, пьяная самогонщица укусила, когда я у нее аппарат отнимал.
Берестов буро покраснел.
– Ничего, – сказал Водовозов, – все мы немного здесь рехнулись. Постой, еще и не то будет.
Титовский приказчик оказался парнем неразговорчивым и не пожелал даже сказать, откуда он родом.
Скоро обнаружилось, что он имел все основания скрывать место своего рождения. Он был из Дроздовки – его опознал волостной милиционер. Берестову это название не говорило ничего, зато Водовозову оно говорило многое. Два года назад здесь восстали дезертиры. Они разгромили волостные учреждения, в том числе и военкомат, захватили оружие и расстреляли всех местных советских работников. Водовозов с отрядом комсомольцев, вооруженных берданками „времен турецкой кампании“, ездил тогда в Дроздовку, вступил в бой с бандитами, в результате которого потерял двоих ребят, сам едва не погиб, но советскую власть восстановил. Банда бежала в лес. Часть из них позже перешла к Сычову, а часть… Возможно, что истоки Левкиной банды следовало искать в Дроздовке.
Нужно было отправлять туда кого-то из розыска, однако денег на это решительно не было. Стали собирать кто что может: кто по рублю, кто облигации; напекли булок из шефской муки и снарядили Рябу в путь.
Результаты были неожиданно удачны. Ряба узнал, что из Дроздовки несколько месяцев тому назад скрылось трое парней – сразу же после ограбления сельской кооперации. Все они оказались в этом уездном городе, одним из них и был Прохоров, титовский приказчик. Остальных решено было пока не брать.
Это и была та удача, о которой мечтал Берестов: он начал вплотную подходить к банде.
Ты знаешь, дорогая, я думал, они меня уволят, просто выгонят из розыска – так уж все сложилось. Но они этого не сделали. И все-таки я чувствую стену, которая нас разделяет. И пока не явлюсь к ним с точными доказательствами, я не успокоюсь. Я их тоже понимаю: после всего, что случилось, они не могут мне полностью доверять.
Из-за этого всего получается как-то странно – я веду „частный сыск“. Прямо с ног сбиваюсь, нужно поспеть и тут и там. Не знаю почему, ко мне обратилась одна женщина. Обратилась – это не то слово.
Она подбежала ко мне в сумерках, когда я шел из розыска, и сказала дрожащим голосом: „Скажи начальнику, чтобы проследил за своей хозяйкой“. Речь идет, конечно, об этой лошадиной челюсти, у которой Денис Петрович недавно жил. Я решил проверить это дело сам и кое-что уже понял.
Сегодня шел по улице, луна светила, та самая, большая, белая, скользящая за деревьями. Я шел и думал: теперь это ко мне не относится. Это больше не имеет ко мне никакого отношения. Она светит не только в парке на старую скамейку, она светит и на кладбище.
Я все думал: неужто так несчастливо сложилась твоя судьба, что лучший друг твой предал тебя на смерть. Ты писала девочке, а письмо попало к злой и жестокой бабе, низкой бандитской марухе. Ты прости меня, но здесь я буду беспощаден: я не знаю, быть может, ты бы и простила – я не прощу никогда. Я до нее доберусь. Не сердись.
Ты знаешь, все последнее время я чувствую себя в розыске чужим, да и не только в розыске, мне кажется порою, что я теперь чужой во всем мире. Ведь никто, даже Ряба, даже друг мой Костя – никто не знает, как мне худо.
Вообще неладное со мной творится. Я не могу слышать имени Левки. Стоит мне услышать это слово– а его повсюду произносят теперь довольно часто, – как словно бы ток проходит через мое сердце, мгновенный удар. И ночью, не успею я заснуть, какой-то голос, всегда один и тот же, говорит вдруг: „Левка!“, за этим следует толчок, удар, взрыв, черт знает что – и я вскакиваю. Это так неприятно, что порою я боюсь засыпать, иначе проклятое слово может застать меня врасплох.
Левка! Мы встретимся, мы непременно встретимся, иначе и быть не может. Говорят, он силен, безумно храбр и осторожен, как лесной зверь. Ничего.
