Текст книги "Болотные огни (Роман)"
Автор книги: Ольга Чайковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Дохтуров стоял у окна в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, подбоченясь, смотрел и, кажется, чуть усмехался, а потом поворачивался и уходил. Теперь ей казалось, что эти минуты были лучшими в ее жизни, такой недолгой.
Девицы стали уже откровенно похабничать под гоготание парней, но Милка их не слышала. Как ни странно, ей удалось уйти от них, пройти по улице поселка и даже встретить Александра Сергеевича у самого его дома. Раньше, когда они встречались на улице, он искоса и живо взглядывал на нее и здоровался– очень почтительно. Ни с кем он так не здоровался. Как могла она забыть! Конечно, она была для него всего-навсего глупой девчонкой, не больше, однако ни с кем он не здоровался так весело и так почтительно. Это было, было, она помнит.
Вдруг что-то страшное ударило ей в лицо, захлестнуло рот и глаза. Она задохнулась. Это один из парней, раздраженный ее отсутствующим видом, хлестнул ей в лицо из миски, куда сливали остатки вина и где плавали окурки.
Нет, реальной была только одна жизнь, и в нее нужно было возвращаться, чтобы умереть.
На миг ее оглушило то, что она услышала и увидела. Все сливалось, и шевелилось, и плыло перед глазами. Казалось, в комнате груды парного мяса, странно ожившего. Неужели сейчас до нее дотронутся? Неужели сделают ей больно?
И вот произошло нечто столь необыкновенное, что она окончательно потеряла способность отличать, где явь, а где сон.
Во-первых, потянуло свежим ветром, поразительным в этой комнате. Оказалось, что это открылось окно. А в окне стоял Борис, положив локти на подоконник.
– Привет честной компании, – сказал он без улыбки. – Вы без нас не скучаете?
Милка с ужасом ждала, что сделает Левка, но оказалось, что Левки, по-видимому, уже давно нет в комнате. Никто Борису не ответил. Вообще стало очень тихо.
– Мы, собственно, за нашей сестренкой пришли, – продолжал Борис. – Пошли домой, погуляла и хватит.
– Пожалуйста, – с готовностью согласился Люськин, – ваша сестрица немножко того… выпила, а так-то в полном порядке.
Милка прямо из окна вывалилась в объятия Бориса. Костя, тоже очень серьезный, стоял тут же. Они вышли на улицу. Было совсем темно, земля дышала тяжелой сыростью. Милка не могла унять дрожь.
– Хорошее изобретение телефон, – сказал Костя, – но проку в нем мало. Два часа крутил ручку, два часа орал в трубку – не слышит телефонистка, и все! Я думал, и совсем до тебя не дозвонюсь.
– Хорошо герою из кино, – подхватил Борис, – он в таких случаях падает в седло прямо из окна, или летит машина, мелькая на поворотах. У меня, увы, не было ни коня, ни машины. Ближайший поезд шел через полтора часа.
– Перестаньте, пожалуйста, – все так же дрожа, сказала Милка, – вы сами волнуетесь не меньше моего.
Борис рассмеялся:
– Ничего, сестренка, вое будет в порядке.
– А ты понимаешь, почему они так легко уступили? – спросил Костя.
– Нет.
– И я тоже нет.
– Что-то здесь не ладно, – сказал Борис. – Ты не боишься остаться одна? Мы сейчас придем.
Проводив Милку, они вернулись к дому тети Паши. Все было тихо и темно. Дверь оказалась незапертой. Когда они вошли, им послышался не то стон, не то плач. В кухне при едва видном свете коптилки они разглядели женщину, сидящую за столом. Уронив голову на руки, она тихо подвывала. Это была тетя Паша.
– Тетя Паша, – негромко окликнул Борис, – куда же все подевались?
Тетя Паша подняла голову.
– Ты меня спроси, – с силой сказала она своим низким голосом, – что я пережила и какой крест несу. Ведь это крест.
– Ну, тетя Паша, дорогая, расскажи, что здесь произошло?
Тетя Паша пристально посмотрела на него.
– Сопляк ты, – сказала она и отвернулась.
Она не желала разговаривать.
– Все это очень странно, – сказал Борис, когда они вернулись к Милке, – подозрительная уступчивость.
– И вот еще, – рассказывала Милка, – они… ну… эти несколько раз заговаривали об инженере Дохтурове, да так как-то нехорошо, с такими странными недомолвками, прямо не знаю. Всё что-то с угрозою. Как ты думаешь, не предупредить ли нам его?
– Их разговор относился к сегодняшнему дню?
– Этого я не поняла.
– Знаешь что, давай зайдем к нему сейчас же.
– Не знаю, удобно ли так поздно.
– А, удобно-неудобно, наплевать. Пошли. Кто знает, что еще может случиться.
– Лучше бы ему уехать отсюда. Да и нам бы всем уехать, – сказала Милка.
– Э, нет, – отозвался Борис, – мы еще можем пригодиться.
– Товарищ Романовская, – монотонно и с безнадежностью говорил Денис Петрович, – поймите, так дела не делаются.
Это был один из тех бесконечных и безрезультатных разговоров, которые раза два в неделю приходилось вести с проклятой Кукушкиной.
– Мы должны работать неслышно, – продолжал Берестов. – Люди, если они не преступники, не должны чувствовать от нас никакого беспокойства. А вы что делаете? Вызвали сразу пять человек, сели против них, таращились, как идол, чадили им в рожу махоркой, говорили какие-то зловещие слова. Зачем все это? И кто это позволил вам их вызывать?
– Мы в Петророзыске…
– Ничего такого не было в Петророзыске. Нам нужно доверие людей и их уважение. А вот протокол вашего допроса – это же целая папка. Передопросы! Очные ставки! И все это по поводу того, что один у другого украл кролика.
Кукушкина смотрела на него недвижным взором, который по обыкновению ничего не выражал. Разговор предстоял более нудный и безнадежный, чем обычно.
Однако ой был прерван – дверь неожиданно с шумом распахнулась, и на пороге стал мальчик. Он был бледен, очень бледен, так что не видно было губ.
Это был Сережа Дохтуров. Он стремительно подошел к столу и сказал то единственное, чего Берестов (хотя он сразу понял, что случилось несчастье, и притом именно с инженером) никак не ждал от него услышать:
– Арестуйте немедленно моего отца. Он предатель и хочет взорвать поезд с людьми.
– Прошу прощения, – сказала Кукушкина, – это очень интересно.
Грубо выругавшись, Берестов вышел из кабинета. Куда-то унесло и Кукушкину. Сережа остался один. Он сел на клеенчатый диван, стараясь вспомнить все, что произошло с ним в последние часы, однако это ему не удавалось. Он дрожал, поджимал босые ноги и никак не мог согреться на холодной клеенке.
Сегодня в сумерках он шел домой. Был тихий вечер, в поселке стоял приятный запах жженого валежника: ребятишки жгли костры, отгоняя комаров. Сережа, сам любил сидеть у этих, заваленных раскаленной хвоей, почти без пламени костров и коптиться в горячем и густом их дыму. Но было поздно, отец мог уже вернуться, и поэтому Сережа торопился домой.
Он бежал по дорожке своего большого заросшего сада, когда неподалеку в кустах сирени послышались голоса. Сережа сейчас же присел за садовой скамейкой и стал слушать. Сирень росла в запущенной части сада, вокруг нее было много крапивы – из жителей дома сюда никто не заходил. Люди в сирени, должно быть, не слышали его шагов, потому что продолжали разговор.
– Сына, кажется, нет дома? – спросил один из них шепотом.
– Кажется, нет, – ответил другой.
– Ты уверен, что сына нет дома?
– Кажется, что нет.
– Он мог бы нам помешать.
Наступила тишина. Кусты сирени качались. Сережа сидел не дыша и не решаясь подползти ближе. Сердце опасно стучало, во рту стало древесно сухо. Жизнь отца находилась в большой опасности, в этом не могло быть сомнения. Однако дальнейшие слова незнакомцев были непонятны.
– Разве инженер ничего не сказал сыну?
– Нет, мальчик ничего не знает, инженер считает, что он мог бы проболтаться.
Этого Сережа понять не мог. Нужно было воспользоваться наступившей паузой и поскорее сообразить, а он был не в состоянии. Сейчас они окажут еще что– нибудь, и это во что бы то ни стало нужно будет понять и запомнить, а он… Так и есть!
Однако то, что они говорили дальше, уже нельзя было не понять. Они говорили о том, что инженер согласен взорвать поезд сегодня ночью, что для этого все готово, взрывчатка и прочее, и что все будет в порядке, если не узнают в городе, в розыске.
И вот тут Сережа представил себе лицо Семки Петухова. Он рос, он наваливался на Сережу.
А разговор в кустах продолжался.
– Деньги ты ему уже передал?
– Отдадим ночью. Только бы в городе, в розыске ничего не узнали. Тогда будет все в порядке. Взлетят в воздух большевички!
Через минуту Сережа мчался на станцию задами поселка по мокрым остывшим лопухам. До поезда, по его расчетам, было минут сорок. Пустой, лживый, проклятый мир лежал кругом. Лучше было не видеть, не слышать, не чувствовать. Лучше было умереть.
В темноте он ударялся босыми ногами о корни деревьев и шипел от боли, но не задерживался ни на минуту. Раз меж пальцев попала шишка, он на ходу вытащил ее, зажал в руке и побежал дальше.
В вагон он войти не смог, а остался в тамбуре, который почему-то оказался пустым. Сережа смотрел в стеклянную часть двери.
За поездом, цепляясь друг за дружку, гнались придорожные елки, а потом все разом – хлоп! – остановились и кинулись назад. Потянулся лес.
Только теперь Сережа заметил, что вдоль насыпи бредет туман, ему стало страшно, и он, чтобы не видеть ни леса, ни тумана, сел на пол.
Он изо всех сил старался не поддаваться, чувствуя, что это на него надвигается, что еще минута – и он не совладает с собой.
Оказалось, в руке его по-прежнему зажата зеленая шишка, еще не распустившаяся, тяжелая, литая, такие можно далеко бросать. Но и шишка не помогла, все уже случилось, они бежали за поездом. «Папа, кто строил железную дорогу?» – «Инженеры, душенька». И вот сразу вдоль насыпи побежали они. «Кто там?» – «Толпа мертвецов…» Против воли Сережа уже вспоминал слово за словом.
Под ним крупно стучали колеса, и так близко, что казалось, они не отделены от него настилом пола. Да и сам тамбур стал прозрачен и тем, кто бежал за поездом, Сережа был хорошо виден.
Он уронил голову на колени и закрыл глаза – несчастный, одинокий босой мальчишка.
Поезд шел, темный среди темной ночи. А вдоль насыпи по бокам ее брел туман.
Когда дежурный зашел в кабинет Берестова, он увидел, что лампа сильно коптит, а на диване, собравшись в комок, сидит мальчик.
– Ты что же, не видишь, что коптит! – сердито крикнул дежурный и подвернул фитиль.
Мальчик ничего не ответил. Он только смотрел на дежурного и сильно дрожал. Достаточно было взглянуть на его багровое лицо, чтобы понять, что у него жар и что он уже ничего не соображает.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава I
Поля были полны тумана, он нежно наседал на стога, вился, цепляясь, у кустов, превратил луну в багровое, с трудом проступающее пятно. Мерно отбивая копытами по кремнистой дороге, старая Розалия несла своего старого хозяина.
– Давай, давай, старушка, покажем им, на что мы с тобой способны.
Туман полз вдоль дороги. Розалия отмахивала во всю свою длину, всадник поднимался в седле мерно, легко и привычно.
– Давай, давай, старая, и помни, времени у нас немного.
Он прошел полпути, когда услышал за собой шум и увидел вдали туманное пятно света. Сзади, пока еще далеко, шел мотоцикл.
– Веселое дело, – сказал всадник.
Кобыла наддала. Ветер свистал навстречу. «Ого как! Давно мы не показывали таких результатов!» Однако пятно стало яснее.
Теперь Розалия шла в сплошном тумане, только мутное пятно в небе да пятно от фары сзади. Положение было скверное. Остановиться? Нет ничего проще, как остановиться и завести Розалию в лес, но тогда он не успеет. Может, добраться до проселка?
Он припал к лошадиной шее, чувствуя лицом гриву и вдыхая привычный запах лошади. Скосил глаза через плечо. Догоняет. Нестеров уже спиной чувствовал приближение врага, – а может быть, это туман полз за ворот? Не хочется помирать. Да и Паша будет плакать. И погода, как назло, паскудная – в такую погоду разве остановишь поезд? Нет, не успею. Всё.
Нестеров свернул в лес и соскочил на землю. Треск и пальба на дороге усилились. Налетел мотоцикл, – впрочем, самого его не было видно, только сидячая, словно каменная, фигура мотоциклиста пронеслась в мутном воздухе.
В поселке по ночам всегда закрывали окна. Инженер Дохтуров был, наверное, здесь единственным, чье окно оставалось открытым.
Оно выходило в сад, прямо в плотные кусты, мокрые в эту ночь от тумана. Кусты разрослись настолько, что затянули собой половину окна и защищали кабинет инженера от посторонних взглядов лучше всяких занавесок.
Однако сегодня инженера почему-то тревожило это окно. Он сидел за письменным столом, отгороженный от полумрака комнаты светлым кругом лампы. Был поздний час. В доме все спали. Во всяком случае, Александр Сергеевич был уверен, что Сережа спит в своей комнате. Мог ли он знать, что сын его в это время едет в уездный город со своей странной вестью.
Итак, Дохтуров сидел один поздно ночью в уснувшем доме, работал и старался не думать об окне: ему показалось, будто недавно в него кто-то заглянул. Он, правда, не мог бы сказать, было ли это на самом деле, однако ему все сильнее хотелось встать, закрыть окно и запереть его на все задвижки.
Он отложил расчеты и нарочно стал думать о сварке, зная по опыту, что мысль о сварке может отогнать все другие. Что, если бы действительно они получили аппаратуру – ведь бывают же удачи в жизни? На подобную удачу трудно было рассчитывать, однако Александр Сергеевич сделал все для того, чтобы ее добиться: писал друзьям на заводы, посылал Митьку Макарьева скандалить в различные учреждения, заранее готовил новые расчеты, присматривался к парням, кто посмышленее, и даже начал – правда, уже для собственного удовольствия – объяснять принцип электросварки своему любимцу Тимофею.
Теперь ему предстояло заново рассчитать конструкцию центральной фермы. «Не стоит терять даром времени!» – подумал он и вновь принялся за работу.
Он уже с головой ушел в свои расчеты, когда что– то томительно и властно стало бить в нем тревогу. «Вздор», – с раздражением сказал он себе и в тот же миг краем глаза увидел на подоконнике руку.
Рука эта, небольшая мужская рука, опоясанная часами, нащупывала выступ подоконника, чтобы получше за него ухватиться, потом прочно утвердилась, побелела от напряжения, и сразу же окно заполнилось темной массой. В комнату спрыгнул человек, за ним тотчас же другой. Все это заняло одно мгновение.
– Спокойно, – сказал Левка, – без шума, инженер. Будет разговор.
Теперь, когда они оба были в комнате, Дохтуров почему-то успокоился.
– С таким предметом вы знакомы? – на Левкиной ладони плоско лежал браунинг.
Инженер поднял на него глаза и ничего не ответил.
– Ценю, – небрежно сказал Левка. – Вы будете сидеть так же тихо, в противном случае…
Он взглянул на Николая и рассмеялся.
«Ну и позер же ты, братец», – подумал инженер и вдруг пришел в бешенство от своего бессилия перед этим мозгляком.
Он оглянулся. Стул? Чернильный прибор? Керосиновая лампа с тяжелой чугунной подставкой? Бесполезно: их двое, они вооружены, и притом отнюдь не чернильными приборами. А главное, рядом спит Сережа.
– Вы пойдете с нами. Одевайтесь, – сказал Левка, и Дохтуров почувствовал нечто вроде облегчения: по крайней мере, бандиты уйдут из его дома.
Инженер встал – очень медленно, чтобы бандиты не заметили, как он торопится уйти, – насмешливо и выразительно взглянув на парней и на окно.
– Нет, через дверь, – ответил Левка, пряча в карман браунинг.
В передней Александр Сергеевич остановился, надевая плащ. На вешалке висело старое Сережино пальтишко.
Послышались шаги. Парни подняли воротники и приспустили кепки.
В переднюю безмятежно вошла Софья Николаевна. Она была в атласном халате, правда давно полопавшемся, зато усыпанном крупными японскими цаплями, в туфлях с помпонами на высоких, правда несколько съехавших, каблуках, и в папильотках, целым лесом рогов стоявших на ее голове. Личико ее было вспухшим и помятым, а усы придавали ему какой-то странно пропойный вид.
– Простите, – изящно и не без игривости сказала она парням, – простите меня, я в таком виде. Никак не думала, что у нас гости.
Александр Сергеевич вздохнул. Парни что-то пробурчали.
– Александр, – милостиво и со снисходительной важностью упрекнула она, – нужно было меня предупредить, что у нас гости, я бы напоила вас чаем. Вы уже уходите? Так скоро?
– Да, я ухожу, – медленно сказал Дохтуров.
Левка кашлянул.
– Я ухожу. И скоро вернусь, – он смотрел ей в глаза. – Вероятно.
Левка снова кашлянул. Николай переступил с ноги на ногу.
– Вероятно, – повторил инженер так же медленно. – Поцелуйте Сережу.
– Ах, все Сережа и Сережа, – утомленно и беспечно проговорила Софья Николаевна. – Право, вы нежный отец. Ступайте уже, я запру за вами, – эти слова она произнесла тоном добродушной ворчливости.
Мужчины вышли на крыльцо, а Софья Николаевна, заперев за ними дверь, отправилась спать. Впрочем, выспаться ей в ту ночь не удалось: часа через полтора ее разбудил стук. На этот раз она летела открывать в страшном раздражении на зятя, который ходит взад и вперед по ночам. Однако за дверью стояли Милка, Борис и Костя.
– Простите, пожалуйста, за беспокойство, – начал Борис, – нам по очень важному делу нужен Александр Сергеевич. Разбудите его, пожалуйста.
– Я не могу разбудить человека, если этого человека нет дома, – в раздражении ответила Софья Николаевна, – он ушел.
– Как ушел?! Ночью?!
– Да, ночью, – нерешительно ответила бабка Софа, – он ушел час назад.
– Один?
– Нет, у него были гости, потом они все вместе ушли, а куда ушли, я не знаю, зять никогда ничего мне не говорит.
Описать их наружность Софья Николаевна не могла. Она только помнила, что это были вполне приличные молодые люди.
– Он был спокоен? – спросила Милка.
– Совершенно, – ответила Софья Николаевна. – Совершенно спокоен. Он всегда совершенно спокоен.
Они распрощались.
– Странно, – сказал Костя.
– Странно и нехорошо, – прибавил Борис.
– Что же делать? – твердила Милка. – Что же делать?!
Когда-то Берестов уже видел крушение: накренившийся набок паровоз, развороченные вагоны, над всем этим утробный вой человека, которого раздавило между буферами. От удара вагоны вздулись и полопались в своих металлических швах, из этих щелей выползали люди или то, что от них осталось. Кто– то носил мертвых, тащились раненые. Неужели ему предстоит увидеть все это еще раз?
Берестов и Водовозов давно уже выехали со станции, но не сделали еще и половины пути. Им дали старенький маневровый «ЧН», который при максимальном напряжении делал не более двадцати верст в час.
В эту странную ночь, когда поезд летел к гибели, Нестеров гнал по кремнистой дороге свою старую Розалию, инженер шел под дулом бандитского пистолета, а Берестов с Водовозовым катили по путям на маленьком «ЧН», – в эту странную ночь в домике на окраине города сидела высокая дама. Она была одна, если не считать собачки, которая дрожала у ее ног. Дама сидела так же неподвижно, как и тогда на станции, только изредка моргала своими черными глазами, даже и не моргала, а вся как-то вздрагивала.
В два часа ночи она встала, узкой ногой отшвырнула собачонку, попавшуюся ей на пути, и подошла к окну. Долго стояла она и смотрела в непроглядную тьму, в то время как собачка ее тоскливо тряслась в углу.
Инженер прошел лес и теперь шагал краем болота. Над болотом поднимался туман. «Болотная ведьма пиво варит», – подумал он, вспомнив детскую сказку, и усмехнулся. Сзади, отстав на два шага, шли бандиты. Сперва он думал, что они сразу выстрелят ему в спину, потом решил, что они отведут его для этого подальше от поселка, где могли услышать выстрел. Потом понял, что зачем-то им нужен.
Правильно ли поступал он до сих пор? Увел бандитов из дому – это, конечно, правильно. Мог ли он бежать в лесу? Нет, дуло пистолета все время смотрело ему в спину, да и погибать в мокром лесу не хотелось – все казалось, что упадешь лицом в холодную воду. Нет, до сих пор он ничего не мог сделать. А здесь, на болоте?
Он опередил своих спутников уже на несколько шагов.
Спасти его могла только, какая-нибудь неожиданная встреча, но на нее трудно было рассчитывать в этом пустынном месте, да еще в такую сырую туманную ночь. «Где вы, Денис Петрович, – думал он, – как были бы вы сейчас уместны с вашими молодыми людьми».
Теперь он мог определить, что они идут к железной дороге, и это подняло в нем неясные подозрения. Если бы не туман, вдали можно было бы различить прямую стрелку насыпи и палки телеграфных столбов. Зачем же им железная дорога?
И вдруг все это представилось ему со стороны. Он подумал, что никогда не простит себе этого пути и что воспоминание о нем будет преследовать его всю жизнь.
«Им нужен я, – думал он, – я что-то должен буду сделать, и, вероятно, на железной дороге. Разобрать путь? Взорвать поезд? Вы ошиблись адресом, друзья мои. Так у нас не выйдет».
Он повернулся и пошел им навстречу. Он шел выпрямившись, надменно подняв голову и глядя вверх (чтобы не видеть направленного на него дула, самой, этой дырки). Он не слыхал, как сказал Левка: «Теперь уже можно», не слыхал он и выстрела. Земля кинулась на него со всеми своими кочками и жесткими болотными травами. «Ты один остался, один…» – подумал он о Сереже, уже лежа на земле и, как вспомнил он потом, много дней спустя, – изо всех сил стараясь не умереть.
Поезд, сказали мы, летел к своей гибели, однако он не летел, он еле полз. Старик Молодцов медленно вел его вне всякого графика – путь был виден плохо. С унылым воем состав шел в тумане.
Николай Степанович высунулся далеко из окна, стараясь разглядеть полотно и огни семафоров, но свет двух паровозных фонарей упирался в дрожащую мглу, куда убегали рельсы и откуда неожиданно выползали придорожные огни. В седом тумане, в молоке шел паровоз. Машинист тихо ругался. Глаза ломило, ничего не было видно. «И надо же, чтобы именно сегодня! – с досадой думал старик. – В такую ночь недолго до беды».
Иногда туман, свиваясь пеленами и нестойкими привидениями, расступался, и путь был виден немного дальше. Несколько раз старику чудилось, что на рельсах кто-то стоит, но всякий раз это оказывалось ошибкой.
Старый машинист хорошо знал этот путь и обычно, не глядя, угадывал каждый его участок, однако теперь даже он не понимал, сколько времени они едут и где находятся, словно состав ползет наугад в мире, где нет ничего, один только туман.
– Дядя Коль!.. – прокричал помощник.
Да, Николай Степанович видел и сам, только не мог разобрать, что это такое.
– Будто человек на коне. Откуда здесь взяться человеку на коне?
Долгое время старик не мог рассмотреть этот мечущийся и расплывающийся призрак. Похоже было на то, что это действительно всадник. Поставив поперек полотна пляшущего своего коня, он одной рукой сдерживал его, а другой, повернувшись вполоборота, сильно и отчаянно чертил в воздухе над головой. «Нельзя! Дальше нельзя!» – говорила эта рука. Он мелькнул видением нечетким и мгновенным, потому что лошадь сейчас же метнулась в сторону, а через некоторое время паровоз выполз на то место, где она стояла. Николай Степанович остановил состав. Внизу под насыпью вертелся всадник. Старик узнал Нестерова.
– Дядя Коля! – орал тот, еле удерживая на месте взбешенную Розалию. – Дальше нельзя! Путь минирован!
Николай Степанович соскочил на шпалы, надеясь расспросить; к паровозу бежала сопровождавшая состав охрана; сошло несколько пассажиров. Однако то ли Нестеров не мог удержать взбесившуюся со страху Розалию, то ли не хотел объяснений, только он скрылся в туманном море. Еще раз послышалось: «Нельзя, дальше нельзя!» – и всё.
Поездная бригада вместе с охранниками медленно двинулась вперед по путям.
Когда Берестов и Водовозов прибыли на место происшествия, они застали здесь уже множество народу. В расползшейся по насыпи толпе стоял Левка. Тут же были Николай, старик Молодцов. На рельсах лежал инженер.
– Мы что сделали, – видно, во второй уже раз рассказывал Левка самым простецким и азартным тоном, – мы, как подозрение у нас появилось, послали Петровича, это Нестерова значит, на лошади и вот этого на мотоцикле – кто уж успеет! – остановить поезд, а сами сюда. Смотрим: работают трое на путях. Одного подлеца мы стукнули, – он кивнул головой на инженера, – остальные убежали. В двух местах минировали, гады, наверняка работали.
Александр Сергеевич лежал на спине. Лицо его хранило страдальческое ребячье выражение. Берестов взял его холодную руку. Пульса не было. Не впервой было держать человеческую руку, в которой нет пульса, однако теперь это казалось ему невозможным. Стал на колени, чтобы послушать сердце, и не услышал стука.
Он поднял голову и встретился взглядом с Водовозовым. Долго и неотрывно смотрели они в глаза друг другу.
