Текст книги "Болотные огни (Роман)"

Автор книги: Ольга Чайковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Скушай ватрушку, я тебя прошу, – говорила бабка.

Водовозову казалось, что он лежит на дне реки и вода всей своей тяжестью давит ему на грудь. Далеко наверху шла жизнь, был виден свет и слышался голос, который тянул что-то непрерывное и жалобное. Так звала кого-то на помощь умирающая Ленка. Водовозов рвался туда, наверх, но это было очень трудно и утомительно, и он, смирившись, сам добровольно уходил тогда в головокружение и темноту. Но ненадолго. Голос был слабый и жалобный, а может быть, это не голос, а само дрожащее пятно неотступно молило о помощи. И тогда он снова метался и делал попытки подняться.

– Свирепый больной, – говорил над ним Африкан Иванович, но Водовозов не слышал его.

По временам он приходил в себя и старался понять, где находится. Его удивляло, что кругом всегда ночь и безмолвие, никогда нет ни света, ни шума. В голове то и дело возникала короткая и острая боль, словно петух жестким клювом клевал его прямо в мозг. От этой боли он снова терял сознание. А когда приходил в себя, больше не делал попытки понять, где находится, он довольствовался тихим перезвоном воды и старался дышать осторожно, чтобы не слишком давило на грудь.

Так он лежал очень тихо, пока далеко наверху не возникал голос, монотонный и жалобный, непрестанно зовущий на помощь.

Под окном Водовозова сидел милиционер Чубарь. У дверей палаты стоял Борис Федоров.

А в другом конце больницы, на крыльце, Васька Баян угощал махоркой больничного сторожа.

– Уж очень я за его переживаю, – говорил Васька, – неужто в себя до сих пор не пришел?

– Вовсе без памяти, – сокрушенно отвечал старик, – никак в память не придет.

– А не пора ли нам смыться? – спросил один из парней у Левки.

– Смыться? – Левка был бледен. – Э, нет. Они меня еще плохо знают.

Васена привела Милку к себе домой.

– Сиди! – сердито крикнула она. – Ишь разбегалась, разохотилась!

Вечером они пили морковный чай и разговаривали.

– Василиса Степановна, а как судья, неужели он верит Морковину?

– Вихор его знает! Все молчит, не поймешь его, но, знаешь, кажется мне, что верит. Ведь поначалу все мы верили, а сейчас видишь какая карусель получается. Ведь если правду-то говорить, часом ничего не разберешь, голову ломит да круги перед глазами делаются. Екатерина Ивановна у меня все плачет, успокоиться не может. Ну хоть бы крошечку ночью глаза закрыла – нет.

В эту ночь, лежа в Васениной постели, Милка тоже не закрыла глаз. «Что-то он сейчас делает? – думала она. – Неужели спит? Вряд ли – завтра решается судьба».

Милка терялась в сомнениях. Она не могла понять, хорошо или плохо обстоят дела, а кроме того, так боялась Морковина, что готова была приписать ему нечеловеческое могущество. «Как будто с экспертизой все обошлось как нельзя лучше, – думала она, – но назавтра Морковин может все перевернуть».

Дохтуров в это время спал на жестких тюремных нарах.

В розыске в эту ночь не спал никто.

Глава II

И вот наступил день третьего заседания. Интерес к Дохтурову достиг высшего напряжения: ведь в равной степени он мог оказаться и мрачным злодеем и невинным страдальцем. Не без ревнивого чувства заметила Милка, что женщины смотрят на него какими-то особенными глазами. А он? Он не обращал на все это никакого внимания: он стоял и смотрел куда-то в середину толпы. Взгляд и все лицо его медленно светлели.

Милка оглянулась. В толпе, в том самом месте, где был замеченный ею «остров молчания», поднялось высоко вверх несколько кулаков.

– Александр Сергеич, аппараты прибыли! – вдруг прокричал чей-то ребячий голос и словно сам испугался собственной неуместности.

Инженер улыбался насмешливо и с нежностью. Тимофей!

«Аппараты прибыли!»

Да, далека сейчас эта жизнь – леса, полупостроенный мост через реку, старые рабочие, которых знаешь много лет, друзья, Митька Макарьев и Тимофей! Сын, дорогой мальчишка, бедняга! Все они отделены от него непроходимой чертой, густыми дебрями, все они недоступны и, может быть, никогда..

И все-таки эта далекая жизнь пробивалась к нему, рвалась к нему сквозь дебри – это и Берестов, и Митька, и ребята из розыска, и рабочие, пришедшие сюда. Пробьются ли? Он в этом сомневался.

В странном он оказался положении. Вокруг него – за него и против него – кипят страсти, идет борьба, один лишь он, виновник торжества, сидит да поглядывает. И ждет, что выпадет ему на долю – жизнь или смерть?

Как и все люди, он не представлял себе смерти, несмотря даже на то, что был недавно полумертв, однако чувствовал: уже сейчас что-то отделило его от остальных людей, делая страшно одиноким. А из будущего надвигалось на него новое, невиданное, еще более страшное одиночество, в котором никто не сможет ему помочь и которое, должно быть, и есть смерть.

Заседание начал Морковин.

– Прежде чем начать свое слово, – сказал он, – я хотел бы задать вопрос Латышеву. Николай Латышев, как вы объясните суду эту историю с запиской. Ее писали вы?

– Да, – тихо ответил Николай.

– Зачем? – строго спросил прокурор.

– Я хотел с нею поговорить и знал, что она со мной разговаривать не станет. Я хотел просить ее, чтобы не рассказывала на суде, что я с ней гулял.

– Почему?

– Я не хотел жениться.

– И боялись, что вас заставят по суду?

– Да.

Прокурор кивнул с таким видом, будто иных ответов и не ждал, а потом поднялся. Лицо его приняло ироническое выражение. Он начал свою речь.

– Товарищи, мы разбираем сегодня странное дело. Я бы сказал, чрезвычайно странное.

С этим все были согласны.

– В чем же его странность? – продолжал прокурор. – В том ли, что спец оказался вредителем, врагом советской власти? Нет. Не в этом его странность. Нет, товарищи, это явление закономерное. Охвостья эксплуататорских классов всеми силами пытаются вредить молодой Советской республике. Нет, не ново это для нас. Что же тогда странного в этом деле? Тот факт, что руку преступника остановили простые парни из народа? Нет, и это не ново, мы именно и сильны поддержкой парней из народа. И если рабоче– крестьянская молодежь задержала спеца-вредителя, в этом нет ничего удивительного. Но удивительно то…

Здесь прокурор гневно возвысил голос:

– …удивительно то, что нашлись люди, которые хотят запутать это ясное дело. Давайте проследим его от начала до конца. Что, собственно, произошло?

Путь, по которому должен был пройти поезд с диппочтой, этот путь был минирован ночью в двух местах. Около пути был задержан диверсант, задержан на месте преступления. В кармане его нашли грязные, совершенно мокрые перчатки, в которых, очевидно, только что работали, а также кусок запального шнура и наган. Может ли быть что-нибудь яснее этого? Но этого мало. К начальнику розыска прибегает мальчик, сын инженера. Он потрясен. Он говорит: «Арестуйте моего отца, это диверсант». Так говорит сын. Это не ребенок, это почти юноша, и, как рассказывают, он всегда был любящим сыном. Кажется, ясно? Нет, некоторым людям и это не ясно. При обыске у инженера нашли крупную сумму денег, наличие которых он не смог объяснить. Кажется, тоже ясно. Нет, оказывается, опять не ясно. Деньги могли подложить, говорят нам, а сам инженер показал на следствии, что его привели к дороге под дулом револьвера. Очевидно, они ждали, что диверсант сам придет к ним и скажет: «Хватайте меня, это я взорвал поезд!»

Морковин сделал паузу, давая возможность публике рассмеяться. В зале действительно рассмеялись.

– Ну что же, допустим, что к инженеру и вправду ворвались в дом и под угрозой пистолета заставили идти к железной дороге. Что же, это могло быть. Вся беда только в том, что подобную версию отверг тот единственный человек, который может ответить на этот вопрос, – родственница инженера, Софья Николаевна, почтенная женщина, которая была в тот день дома и не хочет скрывать правду. Инженер не только ушел сам, говорит она, но он был в хороших, дружественных отношениях с теми людьми, которые за ним пришли. А старого человека в таких делах не обманешь! Вот что говорит эта женщина. Кто может ей не верить?

– Видите, я вам говорила, – прошептала в этом месте Софья Николаевна, которая сидела рядом с Милкой и начала слушать только после того, как было названо ее имя.

«Вот ты и встал во весь свой рост», – думал Борис. Слушая Морковина, он вместе с тем не отрываясь смотрел на дверь, он ждал, не появится ли Костя.

– Ну что же дальше? – продолжал прокурор. – А дальше то, что некоторые люди – я буду прямо говорить здесь о работниках розыска, – они и на этом не остановились. Они решили пойти по другой линии, по линии дискредитации тех, кто задержал преступную руку. Да, это простые парни, они не скрывали здесь от нас, что они не ангелы, однако их сейчас без стеснения называли бандитами и убийцами, даже не давая себе труда это хоть как-нибудь обосновать, я не говорю уже – доказать. А какими, собственно, доказательствами располагаете вы, чтобы обвинять людей в таких страшных преступлениях?! В чем они виноваты, кроме того, что, рискуя жизнью, осмелились задержать диверсанта – вооруженного диверсанта! – и спасти жизнь сотням людей?!

Прокурор сделал паузу.

– Я не хочу ставить под сомнение, – продолжал он через некоторое время, – нравственные качества… – он не без язвительности отчеканил эти слова, – …нравственные качества этой девушки, Людмилы Ведерниковой. Правда, я считаю, что дыма без огня не бывает, но я никогда не взял бы на себя смелость сомневаться в ее нравственных качествах. Однако что же она здесь, в сущности, нам рассказала? Откуда взялись все эти ужасы? Ее заманили! Ее хотели убить! Боже, как страшно! А зачем им, собственно, было ее убивать? Быть может, это только плод фантазии сией неуравновешенной девицы? Давайте попробуем отбросить все эти ужасы – что останется? Останется вечеринка у так называемой тети Паши, куда, правда, уже к самому концу прибыли работники розыска. Вот и всё.

– Что можно сказать, – продолжал Морковин, – о прекрасной, красочной речи нашего уважаемого представителя искусства? Он говорил долго, не жалел мрачных красок и, кажется, нагнал немало страху на присутствующих. Но что же по существу – по существу-то – он рассказал? Шли трое, один другому сказал: «Налево», и тот свернул налево. Вот и всё. Это значит, что в этом месте тропинка сворачивала налево в лес. Где здесь ножи убийц, откуда они взялись? Один господь ведает.

Борис вопросительно взглянул на Берестова. «Все пока идет нормально, – ответили глаза Дениса Петровича. – Подождем, что будет дальше». Борис позавидовал этому спокойствию, ему-то казалось, что Морковин с легкостью разбивает доказательства, собранные ими с таким трудом.

Между тем речь прокурора все больше и больше овладевала залом.

– Другое дело, – говорил он, – что в уезде давно уже нагло и открыто действует какая-то банда, которую угрозыск не удосужился изловить. А раз вы этого не сделали, товарищи из розыска, не следует валить с больной головы на здоровую, не нужно выкручиваться за счет невинных людей. Вы говорите, компания Курковского – это банда преступников. Почему? Так говорит Ведерникова. А Курковский и его компания отвечают: Ведерникова девушка очень легких нравов. Кому верить? Я не верю ни тем, ни другим. Я верю только одному – фактам и вещественным доказательствам. Кстати о вещественных доказательствах…

Морковин медленно потянулся к графину с водой и так же медленно стал пить. Все терпеливо ждали.

– Так вот, о вещественных доказательствах, – продолжал он, вытирая губы платком. – Здесь почему-то большой переполох вызвали перчатки, которые не лезли на руку преступника. Напрасно некоторые люди возлагают надежды на эти перчатки. Не следует забывать, что они были мокрые, совершенно мокрые, что же удивительного в том, если они сели? Я прошу суд запросить по этому поводу в качестве справочного эксперта специалиста-кожевника, живущего в городе. Он скажет вам, в каких размерах сокращается кожа под воздействием воды…

Прокурор снова выпил из стакана, но теперь уже, очевидно, для важности.

– Да, кстати, что это за человек, который предупредил Ведерникову о том, что ее якобы… – он поднял указательный палец и замысловато завел его далеко за ухо, – …якобы собираются убить? Где он? Почему она его не называет? Почему мы все время должны верить на слово. Нет, граждане, так у нас не пойдет. Ну а теперь, – сказал он решительным и деловым тоном, – оставим все эти вздохи, перчатки, таинственных незнакомцев и перейдем к более серьезным вещам, – Морковин снова повысил голос, – и к более серьезным доказательствам. Я говорю о кровавом пятне.

Весь тон, весь вид Морковина показывал, что с пустяками покончено и теперь он уже разговаривает всерьез. Борис снова взглянул на Берестова. «Вот оно», – подумали оба. Зал затаил дыхание.

– В чем суть всей этой истории с пятном? – продолжал Морковин. – Суть в том, что на опушке леса у болота было обнаружено кровавое пятно и именно на том самом месте, где, по словам подсудимого, Курковский и Латышев в него стреляли. Как рассуждала здесь защита? Я имею в виду, конечно, наш розыск и прежде всего его начальника, потому что они не столько расследовали дело, сколько выгораживали преступника.

При этих словах все начали оглядываться на Берестова, кто-то даже встал, чтобы посмотреть на него. Денис Петрович глазом не моргнул.

– Так как же представила это дело защита? Они рассуждали так: вот видите, инженер показал, что в него стреляли здесь, в этом месте, и действительно, на этом самом месте найдено пятно крови. Это пятно, согласно экспертизе, сперва оказалось, не может принадлежать инженеру, потом оказалось, может принадлежать инженеру. Вернее, может принадлежать и инженеру. Вот доказательства защиты. Ну а теперь я вам расскажу, что произошло в ту ночь на болоте и чья там пролита кровь.

Борис был поражен, увидев, с каким напряжением Денис Петрович слушает прокурора.

– Да, инженер Дохтуров, – внезапно поворачиваясь к подсудимому, с яростью сказал Морковин, – вы знали, какое место указать, вы знали, что там осталась кровь, но не ваша подлая кровь была на этой земле!

Зал вздохнул единым вздохом – удивления и ужаса. Все почувствовали, как что-то темное и страшное надвигается на них. Даже Борису стало страшно. Милка, которую трясло с самого начала морковинской речи, готова была упасть в обморок.

– Это была кровь человека, – с тем же напором продолжал прокурор, – которого вы со своими сообщниками убили в ту ночь на болоте.

Внимание зала с Морковина тяжело перевалилось на инженера. Дохтуров очень медленно поднял голову и посмотрел на Морковина. Он знал, что в лицо его впились сейчас сотни глаз. Единственно, что мог он сделать в эту тяжелую минуту – пристально смотреть прокурору в глаза. Но не такой человек был Морковин, чтобы его мог смутить человеческий взгляд.

– Я знаю, вы будете сейчас лгать и изворачиваться, как делали до сих пор, поэтому я за вас расскажу эту страшную правду. Вы шли со своими сообщниками, не зная, что за вами следят. Был туман, Курковский и Латышев вас потеряли и побежали к железной дороге. Но был еще один их товарищ, который стал на вашем пути и пытался вас задержать. Мы не знаем, как он это сделал, мы не знаем, что предпринял этот герой, мы знаем только, что вас было трое, а он был один, что он погиб в борьбе с вами и что труп его вы оттащили в лес, завалив его сухими листьями.

Васена, недвижно сидевшая до сих пор, вдруг сжала виски обеими ладонями.

– Это был простой деревенский паренек, по фамилии Волков, – продолжал Морковин, – никто не предполагал в нем героя, но он стал им.

Казалось, еще минута, и зал взорвется ревом ненависти и гнева.

– Странно, что работники розыска, обшарившие тогда лес, не нашли этого трупа. Его нашли деревенские ребятишки, которые побежали к леснику, живущему в сторожке, расположенной довольно далеко. Было это позавчера ночью, ребята повели лесника, но не сразу нашли место. Словом, в то самое время, когда здесь, у нас на глазах, защитник уличил эксперта в том, что он не знает своего дела, лесник с ребятишками разыскивали труп Волкова, а разыскав, побежали к милиционеру Василькову. Василькова не было дома, он здесь, на процессе, поэтому только к вечеру все это стало известно милиции. В настоящее время труп лежит в городской больнице, а лесник Трофимов здесь и готов подтвердить все это на суде. Я не сомневаюсь, что наш эксперт с присущим ему умением станет определять группу крови и прочее, однако и без экспертизы я могу вам назвать преступника. Он перед нами. И на этот раз ему не отвертеться. Я не могу себе представить, чтобы здесь, среди нас, нашелся человек, который посмел бы оправдать этого… красавчика убийцу. Наш суд призван защищать народ от покушения врага. И он должен сказать свое слово.

Этот спец, еще недавно пресмыкавшийся перед своим хозяином, по указке того же хозяина пытался взорвать советский поезд. Напрасно пытались, господин инженер! Красный локомотив пролетарского государства неуклонно летит вперед, и не вам ему помешать! Он раздавит вас своими колесами!

Эти слова были произнесены с таким пафосом, что в зале невольно раздались аплодисменты.

– В наше время, когда рубежи нашей страны окружают враги, мы не можем щадить никого. Этот человек – убийца и диверсант, он не искупит своей вины перед народом! Я требую высшей меры.

Морковин сел, платком вытирая лоб.

Васена по-прежнему сжимала виски ладонями и с ужасом смотрела перед собой. Толпа молчала. Кто-то вскрикнул, кажется Милка. Сережа закрыл лицо руками. А Дохтуров?

Александр Сергеевич сидел опустив голову. Оказалось, однако, что он всецело занят какой-то бумажкой на полу – он даже наклонился немного, чтобы лучше ее разглядеть, а потом отвел ногой. И как ни странно, это едва заметное движение многих заставило опомниться. «Все, что здесь сейчас происходит, не имеет ко мне никакого отношения», – ясно говорило оно.

Никто, конечно, не верил этой безмятежности – какая уж тут безмятежность, коли дело идет о жизни, однако чувство собственного достоинства, как всегда, вызвало уважение. Впрочем, многим поведение подсудимого показалось наглостью закоренелого преступника, и в зале стал нарастать гул возмущения.

«Ну ты у меня молодец! – глядя на Дохтурова, думал Денис Петрович. – Потому что пришла беда». Мысль его лихорадочно работала. Как они успели сварганить это дело? Быстрота решения, мотоцикл? Одним словом, Левка. А Волков? Это, наверно, один из тех двух парней, что пропали недавно в Горловке. Ну на эту быстроту нужно отвечать только с такой же быстротой.

«Эх, Денис Петрович, неужели не спасем!» – думал Борис.

Милка понимала, что все кончено.

Как легко были отброшены все ее доводы. Ах, она что-то забыла, но что, что?..

Тут судья встал и объявил, что заседание переносится на следующий день. Все словно опомнились и разноголосо загалдели, но не расходились.

– Постойте! – вдруг завопила Милка, вскакивая и в отчаянии протягивая вперед руки. – Постойте, я вспомнила, дайте сказать!

– Э, она что-то вспомнила, – говорили в толпе, – дайте сказать.

– Пускай, – сказала вставшая было Васена, усаживаясь за стол и давая тем самым понять, что заседание продолжается.

– Я вспомнила, – торопливо говорила Милка, – Левка сам мне сказал, что где-то на юге он убил комиссара.

– Что вы скажете на это, Курковский? – спросил судья.

Левка встал и пожал плечами:

– Эдак она, пожалуй, вспомнит, что я родного отца убил. Нет, конечно.

Вот и все.

И снова встал судья, снова объявил он, что заседание переносится, и вновь его прервали. У дверей в давке кто-то протискивался, слышалось: «Пропустите свидетеля». Борис вскочил, чтобы рассмотреть, не Костя ли это. Да, это был Костя, и за ним, невозмутимый как всегда, протискивался Нестеров. Макарьев, наклонившись над столом, что-то говорил судье. Все, не ожидая разрешения стали снова рассаживаться.

– Послушаем, – с удовольствием сказал кто-то.

– Это нарушение процессуального кодекса! – кричал Морковин. – Это не процесс, а базар какой-то.

– Не кричи, – ответила Васена, плотнее усаживаясь на стуле, – нам бы только до правды доискаться.

– Правильно! – ревела толпа. – Так его Васена, давай!

У Васены пылали щеки.

– Горе ты мое! – низким цыганским голосом выла тетя Паша. – И что ты только делаешь, злосчастный ты мой!

Борис с нежностью смотрел на Нестерова – немало трудов ему и Косте стоило найти этого проклятого кавалериста; да им бы, наверно, никогда его и не найти, если бы не Розалия: исчезнуть одному – это еще возможно, пропасть вместе с конем значительно труднее.

Борис был так счастлив, увидев Нестерова, что совсем не думал о том, какие показания даст этот человек, который, конечно, не случайно исчез в самое тревожное время.

Опрос Нестерова вел судья.

– Что вы можете сказать о Курковском и его компании?

– Да что сказать, – Нестеров пожал плечами, – парни…

– Расскажите, как вы с ними познакомились.

Познакомился он с ними у тети Паши, где они часто потом встречались и вместе выпивали.

– Были вы с ними на вечеринке в поселке?

– А как же!

– Да не верьте вы ему, окаянному! – крикнула тут тетя Паша.

– Что произошло там с Ведерниковой?

– Да что… Была там Ведерникова.

– Что она там делала?

– Ну… вино пила. Винегрет ела, – глаза Нестерова блеснули, – Левке по морде дала.

– За что же?

– За дело.

Все рассмеялись. Ах как хохотал Сережа! Ему казалось, что все снова налаживается.

– Что же было дальше?

– Да испугался я, как бы ей чего дурного не сделали, и предупредил, чтобы удирала.

– А раньше она в этой компании бывала?

– Никогда не видал.

– А правда, что ее хотели убить?

– Кто их знает, пьяные же они были, черти, потом с них не спросишь.

– Так вы не можете сказать, собирались ли убить Ведерникову?

Нестеров снова пожал плечами и задумался. Все заметили, что Левка пристально смотрит на него. Нестеров поднял голову.

– А им недолго, – сказал он.

– Вы хотите сказать, что они вполне могли убить?

– А кто их знает. Пьяным ведь недолго.

– Но все-таки, хотели они ее убить?

– Я их не спрашивал.

«Ох, сволочь!» – подумал Борис.

– Значит, вы не знаете, – сказал судья. – Хорошо. Давайте о поезде. Когда Курковский послал вас остановить поезд?

Складки на лице Нестерова стали медленно собираться к левому уху – он улыбался. Потом почесал голову у виска и ухмыльнулся еще шире:

– Что-то я не помню, чтобы Левка посылал меня останавливать поезд.

– Однако поезд остановили вы?

– Вроде бы.

– А как же вы узнали о взрыве?

– Узнал я об этом случайно. Я вышел во двор, и получилось так, что Левка и Николай встретились при мне, но меня не видали. Я понял так, что к ним недавно приходил какой-то человек, с железной дороги, что ли, и сказал, что поезд с диппочтой пройдет сегодня…

При этих словах Берестов быстро поднял голову. «За эти слова, – подумал Борис, – прощаю тебе все грехи, лиса».

– Что поезд, значит, пройдет сегодня. «Вот те раз», – сказал Левка, и они заторопились. Левка кинулся в дом, что-то сказал Люськину, потом снова разговаривал с Николаем, разговор шел о взрыве и о взрывчатке. Я, признаться, думал, что они сами собираются взрывать поезд, – добавил он простодушно.

– Хорошего вы о них мнения, – заметил судья.

– Да что… Сел я тогда на свою лошадку и поехал потихоньку.

– И Люськин этот, как вы его называете, отправился туда же на мотоцикле?

– Не сразу.

– Почему?

– Потому что я проколол камеры.

– Значит, Карпов выехал для того, чтобы задержать вас, а совсем не для того, чтобы останавливать поезд?

– Я думал, что так, а как на самом деле было, кто его знает.

– Курковский, – оказал судья (Левка встал), – как же вы говорите, что послали Карпова остановить поезд?

– Да мне так Карпов сказал, я был уверен, что Нестеров в курсе дела и поскакал остановить поезд. За ним с той же целью мы решили послать Карпова, – если бы он не уехал, он бы все это здесь подтвердил. Кто мог подумать, что Михаилу Петровичу придет в голову такая глупость. Карпов за ним на помощь, а он от него, как от врага. Потеха!

– Что это за человек, который приходил к вам в тот вечер?

– Это Михаил Петрович что-то перепутал или не расслышал. Речь шла о людях, которые приходили к инженеру.

– Что вы скажете на это, Нестеров?

– Может быть.

Итак, все опять (расплывалось. Правда, уклончивые ответы Нестерова и его прямые намеки сгустили тень подозрения, падавшую на Левку, однако доказать они ничего не могли, да и явно не были на это рассчитаны.

«И все-таки не зря мальчишки его добывали, – подумал Берестов. – Хоть он и крутил порядком, но все-таки многое сказал. А главное, на нем, как на тормозах, процесс съехал к исходному положению, когда никто ничего опять не понимает. Хотя после речи Морковина дело обстоит хуже, чем вначале».

В розыске Денис Петрович отдал поспешные распоряжения Борису:

– Позвони в губрозыск, спроси, выехала ли Хозяйка, пусть доставят с темнотой по известному им адресу. Остаешься сегодня за главного – меня в эту ночь в городе не будет. Теперь слушай: очень многое зависит от того, сможем ли мы удержать Левку в городе всю сегодняшнюю ночь. Нужно приложить все силы, но удержать его. Понимаешь? Конечно, для этого дела нужен был бы Водовозов, не меньше, потому что, сам знаешь, Левка зверь опасный. Но Водовозов лежит в бреду – придется тебе. Даже Рябы тебе я дать не могу, он пойдет сегодня со мной, возьмешь Костю, милиционеров, комсомольцев. Всё. До свидания. Будь осторожен.

Только сейчас Борис заметил, что сапоги Берестова облеплены каменными комьями грязи. Берестов перехватил его взгляд.

– А, это еще со вчерашнего, – сказал он и ушел.

Во дворе розыска Ряба прощался с какой-то девушкой.

– Ну ничего, все будет в порядке, – сказал он и пошел в розыск.

Девушка, опустив голову, стояла у забора. Ряба вернулся:

– Эй, все будет в порядке. Слышишь? Не волнуйся.

Девушка повернулась и, не говоря ни слова, побежала прочь. Это была Нюрка.

Борису было некогда особенно раздумывать над тем, что собирается делать Берестов и почему Ряба так трогательно прощается с Нюркой. В его распоряжение должны были дать двух милиционеров, а Костя собирался привести из укома четверых комсомольцев. Борис сел «разрабатывать план действий».

По правде говоря, плана у него не было, и он смертельно боялся упустить Левку в эту ночь.

Ну каким образом можно его задержать? Устроить пьяную драку, арестовать и привести в розыск? Левка сейчас ни на какой скандал не пойдет, будет избегать любого конфликта, а если он возникнет, постарается исчезнуть. Это будет ему не так уж и трудно – его окружают вооруженные парни.

Расположение сил противника таково: Левка сейчас сидит у «мамы», парни в титовской чайной (все, кроме Карпова, которого по-прежнему нигде не видно). Однако в любую минуту положение может, конечно, измениться: и Левка может уйти, и парни могут прийти к нему домой, что сильно затруднит все дело. Следовательно, действовать нужно немедленно – это единственное, что ему вполне ясно. А как – вот это уже совершенно не ясно.

Мама смотрела на Левку широко раскрытыми глазами.

– Я это на всякий случай, – говорил Левка, – поскольку момент острый, нужно приготовить отступление. Нужно, чтобы, в случае чего, ты смогла бы взять деньги и прочее. Прочее, конечно, много важнее. Сегодня я сам буду там с ребятами. Через часок я выйду, они ждут меня у Титова. Сегодня во что бы то ни стало мне нужно быть там. Вся эта беготня последнего времени…

– У нашего дома все время кто-то ходит, – сказала мама.

– Ну конечно, ходит, – усмехнувшись, ответил Левка. – Неужели ты еще не привыкла к тому, что около нашего дома все время ходят мальчики из розыска. Ходят, щелкают зубами, а ухватить не могут.

Левка встал и слегка потянулся.

– Опасных разговоров кругом много, – продолжал он, – а пробоины в нашем корпусе как будто пока нет.

– Не знаю, – сказала мама. – Этот кавалерист…

– Ну и что же – кавалерист? Что он, в сущности, противопоставил нашей стройной системе доказательств и неопровержимых улик? Нет, пока идет только борьба нервов, а нервы у нас, слава богу, крепкие.

– Кто-то ходит, – сказала мама.

– И даже стучит в дверь, – ответил Левка и пошел открывать. – Странный гость, – сказал он, – входите. Как ты думаешь, мама, кто осчастливил нас своим присутствием? Познакомься, работник местного розыска Борис Федоров. Простите, не знаю отчества.

– Да зачем отчество, – серьезно и смущенно ответил Борис.

Мама застыла в надменном молчании и напоминала сейчас каменное надгробие древней восточной царицы. Одни только серьги, качаясь, выдавали в ней жизнь.

– Здравствуйте, – робко сказал ей Борис, озираясь, куда бы сесть, хотя мама не ответила на его приветствие и никто садиться его не приглашал.

И все-таки он сел на кончик стула, не спуская глаз с мамы, которая не обращала на него ни малейшего внимания. Пауза продолжалась бесконечно долго, становясь неприличной, что, видно, очень развлекало Левку.

– Как сегодня погода? – насмешливо спросил он наконец. – Дождик вас не намочил ли?

Борис ответил не сразу – он не мог оторвать глаз от мамы и маминых серег.

– Да, – сказал он, – то есть нет… погода… нет, не намочил, – и сам рассмеялся.

– Так, – отметил Левка.

– Вы извините, конечно, – продолжал Борис, – только я таких до сих пор не видал никогда. Это, наверно, старинные, еще царские какие-нибудь.

– Мама, – сказал Левка, – ты пользуешься успехом.

Мамины серьги действительно были хороши, огромные, сплетенные из камней и серебра, они дрожали и переливались. Мама повернула голову.

– Царские? – спросила она.

– Ну да, – робко повторил Борис, – наверное, какая-нибудь царица их носила.

Тут только Борис заметил, что серьги дрожат еще и потому, что у мамы еле заметно трясется голова.

Года два назад нечего было и думать о том, чтобы выйти на улицу в таких украшениях, но теперь, когда благодаря нэпу стали появляться роскошные дамы в брильянтах и мужчины в мехах, серьги стали вполне допустимы.

Мама взглянула на сына долгим взглядом, тот ответил ей не менее значительным.

– Охотно верю, – неожиданно быстро повернувшись к Борису, сказала мама, – что вы таких не видали.

– А знаете, видал! У нас в городе года четыре назад клад нашли, – наверно, это Зубкова, богачка такая была…

Борис все более оживлялся, застенчивость его стала проходить, с азартом рассказывал он о богатствах богачки Зубковой.

– Но таких, как ваши, там, конечно, не было, – закончил он.

– Полагаю, – усмехнулась мама. – Эти серьги из рода в род переходили в семье Шереметевых.

Борис широко открыл глаза. «Шереметевы! Вот это да!» – говорил его вид.

– Вы удостоили нас визитом для того, чтобы говорить о серьгах? – спросил Левка, смотря на него в упор. – Или о графах Шереметевых?

– Нет, – глядя на него значительно, ответил Борис, – мне нужно с вами поговорить, но… наедине.