Текст книги "Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах"
Автор книги: Ольга Мочалова
Соавторы: Алла Евстигнеева
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
«Неженственно с твоей стороны ходить по темным дорогам», – критиковали сестры. Но что было делать? На Филях жизнь иссякла, а поезда приходили в Москву с противоположной от Арбата стороны. Опасность была, разумеется. Страшен был мост.
Бывало, кучер Трофим, в те времена, когда мы имели лошадей, подъезжая к мосту, придерживал рыжего Чародея, а потом пускал его полным ходом, и громко раздавался по настилу стук мчащихся копыт. Ведь тут-то из-за железной ограды могли выскочить разбойники, преградить путь пролетке и расправиться по-своему. Мы проносились вихрем. В годы революции машина гналась здесь за фильским священником с намерением прижать его к железной стене ограды и раздавить.
Как-то в лунную осеннюю ночь я возвращалась с урока, и за мной пошли, поднявшись с камней, три парня. Один толкнул другого мне в спину. Я удержалась на ногах и закричала на них с такой яростью, что они остановились, озадаченные, и дальше не пошли.
Как-то ко мне присоединился попутчиком солдат, очень испуганный безлюдными местами. Особенно боялся он, что из высокой ржи в поле выскочат злодеи и нападут на нас.
«Не бойтесь, – ободряла я его. – Вы идете со мной». И ему становилось легче. Я довела беднягу до жилых строений.
Как-то в весенний разлив я шла на пушкинский семинар и остановилась перед огромной лужей, превратившей поле в озеро. Встречный парень в сапогах предложил перенести меня через воду. Я согласилась. Он поднял меня, бросил в озеро, захохотал и убежал. Я вернулась домой и не простудилась.
На пушкинский семинар в Староконюшенный переулок на Арбате ходили пешком издалека две участницы – я с Филей и другая из Сокольников.
Году в 1920 (?) Вячеслав Иванович уехал в Баку в поисках лучшего устроения жизни. Он очень любил свою семью и всемерно о ней заботился. Расставанья не помню. Наш поэтический кружок при ГИСе, организованный Фейг[ой] Коган, распался. Через других я узнала, что он |Вяч. Иванов – публ.) отозвался обо мне: «Гениальный ребенок».
В 1924 году Вячеслав Иванович с Лидой и Димой вернулся в Москву и остановился в Доме ученых. Намечался скорый отъезд его в Италию при содействии Луначарского. Религиозному философу не находилось места в нашей стране. Он спрашивал обо мне, посылал знакомых съездить за мной на Фили и наладить встречу.
В арбатском переулке в помещении школы Маяковский читал доклад о рифме, а Вячеслав Иванович сидел в президиуме в качестве оппонента. Туда я и пришла для встречи с ним. Во время доклада я захотела переменить место и встала со стула. В. Ив., думая, что я ухожу, вышел из-за стола, подошел и шепнул: «Не уходите, я хочу с Вами поговорить». Так началось наше второе знакомство.
Я была уже молодой женщиной, с трудным жизненным опытом. Он допытывался о моем семейном положении, я отвечала уклончиво. Он сердился. Он прелестно сердился. Жалел, что жизнь так неустроена. (Столяр на Филях делал мне предложенье. Он потерял молоденькую жену, поставил ей памятник с надписью «Дорогой Юлечке от мужа Сметанина» и спрашивал через Аннушку: «Согласна ли Ваша барышня выйти за простого человека, или ей обязательно нужно канцеляриста?»)
Я смеялась, а он грустил: «У Мочаловой жизнь погибшая!»
«С некоторых пор я замечаю, что мысль о Вас сопровождается музыкой».
Смотрел на фото и говорил: «Прелестна девушка, в которую я влюблен».
«Надо поставить маяк внутренний и внешний».
Я спрашивала: «Кто к Вам ходит?» – «Ко мне ходят только поэты». – «Расскажите о себе». – «Я как принц в построенной башне. Мир, в основном, уже познан».
Одного из приходящих поэтов я встретила. Маленький человечек, чуткий и пугливый, как зверек среди людей. Не знаю, что он писал, но сам был фантастическим персонажем гофмановских сказок.
«Все плачешь ты о мертвом женихе, – говорил В. Ив. по поводу моей печали о Гумилеве. – Он Вас отметил и умер».
«Лермонтовско-гумилевский темперамент».
Постоянным посетителем В. Ив. был Юрий Верховский. Приходила Александра Чеботаревская, покончившая с собой в тот год. Писали портреты художники.
«Мир держится молитвами тайных старцев».
В. Ив. узнал, что ко мне на Фили ходит некий поэт с очень дурной репутацией. Он был всюдошный и вездешный, претендовал на роль духовного руководителя. Впоследствии его сослали, и в ссылке он погиб. Мне он жестоко повредил, прекрасно разобравшись в моей неопытности, бескорыстии и беззащитности. Пошло-талантливый и пошло-бездарный N.N. имел у многих скандальный успех.
В. Ив. решительным разговором разорвал это знакомство. «Простите, что я поступил без Вашего согласия».
А я и не сердилась. Вопрос был накрепко решенный.
Одно из посвящений мне этого духовного провокатора я все же приведу:
«Смотрю, забыв сближения,
Как входишь ты на путь,
Как в мерности движения
Крылато дрогнет грудь.
Такие же высокие
И отдых, и покой
У ангелов Вероккио,
Идущих в сад святой.
Но мироненавистнику,
Мне радостен и люб,
Подобный остролистнику,
Обрез горящих губ».
Мы расстались с В. Ив. наскоро. Тон прощанья с его стороны был раздраженный. Уезжая, он увозил с собой спутницу жизни О. А. Шор [337]337
Ольга Алексеевна Шор (псевд. О. Дешарт; 1894–1978) – близкий друг семьи Ивановых. Знакомство О. А. Шор с Вяч. Ивановым произошло в 1924 году, а в 1927-м она приехала в Италию и долгие годы жила там вместе с семьей Ивановых.
[Закрыть]. Перед отъездом он написал мне предисловие к предполагаемому сборнику стихов [338]338
Текст предисловия Вяч. Иванова к одному из стихотворных сборников О. А. Мочаловой приведен мемуаристкой в конце главы «Горный дух».
[Закрыть]. Это и был поставленный мне маяк – внутренний и внешний.
По общему утверждению Вячеслав Иванович удивительно выиграл в наружности к возрасту седины. В зрелости он был рыж и массивен. Это сошло, и осталась соразмерность фигуры, тонкость черт лица. Не одни «жены мироносицы», как ехидно называли его поклонниц, восхищались каждым жестом, каждой позой великого артиста. Даже не вникая в суть его высказываний, можно было на собеседованьях любоваться многообразием оттенков, которыми весь он переливался. Женственность, младенческая беспомощность опущенных рук, что-то от птицы, от камня, от колебанья ветвей. Лицо ученого, мудреца, провидца. Обеспеченье, изящество каждого слова и каждого шевеленья. Как милостиво и сдержанно принимал он пищу. Голос его не имел сравненья по своему музыкальному звучанью – выверенный звук, легко взлетающий, прозрачный, серебряный. Великолепное знанье людей и уменье властвовать ими. Говорили, что еще в гимназические годы он умел усмирять юно-шей-кавказцев, которые бросались друг на друга с кинжалами во рту.
Эпитет «необыкновенный» приходится повторять многократно, постоянно.
Не удержусь сказать: «Необыкновенное душевное богатство». «Вячеслав Великолепный» – назвал свою книгу о нем Лев Шестов [339]339
Лев Шестов (наст, фамилия Шварцман Лев Исаакович; 1866–1938) – философ, писатель, с 1895 года жил преимущественно за границей. Речь идет о книге Л. Шестова «Вячеслав Великолепный. К характеристике русского упадничества». – Русская мысль. 1916. № 10, с. 80– 110.
[Закрыть].
Всем известно пристрастие В. Ив. к Древней Греции. Аполлон и Дионис были вехами его мировосприятия. Он как-то сказал мне, что в Греции его привлекает то, что он считает руководящим – чувство меры. Но мера его была мерою снежных горных вершин. Обычное, человеческое – упреки, жалобы, досада, раздраженье – отступали от него прочь. Он был очень деятелен в жизненной борьбе, не поддаваясь «житейскому волненью».
Я знаю только одно имя, которое можно сопоставить с В. Ив. – Генрик Ибсен. Та же многогранность ума, горный воздух, неизменяющее равновесие изящества. И – познание пещерных лабиринтов со всеми трудностями хождения во мраке.
Вячеслав Иванович кончил своего «Человека»[340]340
Иванов Вяч. И. Человек. Мелопея (1915–1919; Париж, 1939).
[Закрыть] молитвой «Царю Небесный», как Гёте кончил «Фауста».
О стихах Ольги Мочаловой
Искусство наших дней не знает общей, прямой, ровной дороги. Вразброд торят пионеры нехоженные пути, забираясь порой в невылазную глушь, и не всем легко и по сердцу пробираться за ними звериной тропой.
Такова и лирика О. М. Не всем сразу прозвучит она полным и внятным голосом; зато не раз и вознаградит прислушивавшихся и вникавших интенсивным просверком жизненной правды и своеобразной, причудливой красоты.
Ночь – и небесный всадник развернул «свиток точных звезд». Летний зной – и «колонны воздуха перепилены алмазным журчанием птиц». Зима – «и белкой на землю спрыгнул снежок». О воде – «нет женственнее переходов – возвращаться и умирать». О вечере – «Богородица кротких рук». О котенке – «обрывочком пиратских грез котенок мой живет!» И еще – «шелковинка драчливая моя, водопадик, забавный до искр паяц, суматоха моя, котенок, потеха, помеха, кот». «Столько нанюхался леса, заподозрил ведьминых грез, что рубин пред тобою безволен, женщина несильна».
О жизни: «Итальянский мальчик».
О сирени: «Как страсть гениальной старухи, протягивает руки, изысканна и страшна».
О душе: «Из обломков радуг моих построй человечью душу».
Любимый «прием» поэтессы, проще сказал бы – оригинальная особенность – парадокс воображенья.
Поэзия ли это? Но как назвать иначе сжатую в немногих с налета, но не случайно схваченных словах, такую встречу души и жизни, когда последняя неожиданным поворотом и выраженьем лица как бы проговаривается и выдает что-то о себе первой. А эта мгновенно ловит вырвавшиеся просверком полупризнания и делает из этого лишнее слагаемое своей дружбы и вражды, влюбленности в мир и ненависти к миру? Поистине, это схватыванье чуждого и нечаянного в изведанном и обычно-замкнутом, это целостное изживанье в типичном явлении его внезапно усмотренной разоблаченной единственности и вместе общности с отдельным и чужеродным – составляет индивидуальную основу поэзии, как творчества образов.
Искусство ли это?
Да, если не победу гармонии и высоты, незыблемых, как прежде, мы зовем ныне искусством, но и отчаянно-дерзкую игру с прибоем хаоса на крайних отмелях разумного сознанья. Необычная по быстроте и остроте сила узрения, представляющая новыми и невиданными знакомые вещи и отношения, давно была примечена мною в первых поэтических опытах М. Ради этой силы и прощаю их дерзкую и вместе застенчивую, злую и ласковую дикость, их невыдержанность и беззаконность. В ее глазах лирическое зеркало, искажающее линии и пропорции вещей, как искажает и сдвигает все новое искусство, но сосредоточивающее в предмете, как в некоем фокусе, их душу. И еще за то я мирюсь с ее варварской музой (волчья Беатриче), что в ее стихах поет лесная хищная кровь под холодною маской гордой и резкой мысли, за то, что она не любит интонаций душевной убедительности и, определяя или изображая вещи и ощущенья, больше скрывает, чем выражает сердечное чувство (признак глубокой страстности); за металлически-звонкий и уверенный тон ее приговоров, тем более звонкий и холодный, чем мучительнее заключенное в них признание, за рассчитанную сухость определений, за алгебру отвлеченных понятий, раскрывающих только внутреннему зрению цветущий образ, – за надменную скупость слов и мелодий, за сдержанный в наружном проявлении и в глубине неукротимый душевный пыл. Талант жесткий и хрупкий. Она похожа на Гумилева, в стихах которого, по ее словам, «стройный воздух» – духом его вольности и вызова и сталью духовного взора – и напоминает порой Малларме [341]341
Стефан Малларме (1842–1898) – французский поэт-символист.
[Закрыть] (которого не знает) приемом сочетанья абстрактного с чуждым конкретным для обозначенья другой, не названной конкретности, как и парадоксами синтаксиса.
Начало творческой деятельности М. многое обещает и ко многому обязывает, но поручиться за нее ни в чем нельзя. Гордая, она по-лермонтовски несвободна, потому что не находит в себе воли – веры, нужной для выбора пути. То строго-пытливо, то дерзко-жадно вглядывается она в лицо жизни, но песня не ставит ее выше жизни, не освобождает. У нее самостоятельная оригинальная манера при относительной слабости техники (стихи ее различишь среди тысячи) и великолепный поэтический темперамент, сочетающийся с необыкновенной силой узренья, но еще нет окончательно сложившегося лица.
Вячеслав Иванов
Москва, 27 августа 1924 года.
7. Алексей ПетровМалеевка 1928 года. Это еще не солидная постройка санаторного типа для писательских имен, а дача, где нас было всего 17 человек. Из них: поэт Владимир Тимофеевич Кириллов, деятель послеоктябрьской «Кузницы», его приспешник, журналист Иван Рахилло, писатель Свирский, автор «Рыжика», с дородной женой, вялый поэт Евсей Эркин [342]342
Евсей Давыдович (Давидович) Эркин (псевд. Горнев Василий; 1897–1942) – поэт; учился во ВЛХИ им. В. Я. Брюсова, состоял членом «Кузницы», примыкал к группе «Перевал», печатался в сборниках смоленского Пролеткульта «Паяльник» (1920. № 1,2), альманахах «Красная новь» (1925. № 2), «Сегодня» (1926. № 1, 2) и др.
[Закрыть] с гитарным наигрышем, поэтические молодчики Щепотев [343]343
Предположительно, речь идет о Викторе Александровиче Щепотеве (1908–1984) – поэте; авторе ряда стихотворных сборников: «Гимн дороге», «Заречье», «По солнцу».
[Закрыть], Попов, художник Николай Синезубов, некая дикая, испуганная женщина нелитературного полета, слепой писатель с двумя женами, поэт Богаевский, издавший книжечку стихов, писатель Давид Хаит с велосипедом и безропотной женой.
Нас в палате 4. Ленинградский критик Юдифь Райтлер, из рода опытных женщин, изящная опереточная Нина Синезубьева, наивно-откровенная Аня Земная, из тех, кого волочит физиология, но не без искры дарования, и я.
Мы жили дружно. Я увлекалась игрой в городки и крокет. Любила капризный ручеек Вертушинку, который змеино извивался, а в разливах и ливнях превращался в малый Терек. В лесу мы открыли барсучью нору. Всё нормально, по-домотдыховски.
На этом фоне вырисовался Алексей Петров (В дальнейшем он прицепил себе шлейф «Петров-Дубровский», чтобы отличаться от сонмища Петровых.) В 30 лет он казался пострадавшим от времени, плешеватый, истощенно-худой. Высокий, стремительный, с экстравагантными выходками, он отличался также познаньями, памятью, капризным и тонким литературным вкусом. Он был тогда автором романа «Счастье Горелкина». (Прекрасно описанный кругооборот паденья и погибели человека взыскующего и дерзающего.)
Алексей Архипович Петров – сын крестьянки и столоначальника управления Казанской жел[езной] дороги. Сестра Софья. Интеллектуальной квалификацией обязан только себе. Кончил реальное училище. Со школьной скамьи сохранил дружбу с известным архитектором А. И. Венедиктовым [344]344
Александр Иванович Венедиктов (1896–1970) – искусствовед, член Союза архитекторов СССР.
[Закрыть]. Другим другом его до смертного одра был литератор В. И. Мозалевский [345]345
Виктор Иванович Мозалевский (1889–1970) – писатель, его первая книга называлась «Фантастические рассказы» (1913); имея юридическое образование, работал по специальности.
[Закрыть]. При всей своей падшей неуравновешенности и самозабвенном алкоголизме Алексей Петров дорогу своему творчеству всё же проложил.
Лев Кассиль был его сопроводителем в приемной комиссии Союза писателей, опиравшимся на целую стопу трудов Алексея Петрова. В большинстве случаев это были переводы с немецкого, серьезные и разнообразные. Из собственных трудов следует назвать «Дюрера» и «Рембрандта» [346]346
Полные названия указанных работ А. А. Петрова таковы: «Искатель правды Альбрехт Дюрер. Биографическая повесть» и «Мастер торжествующего света. Повесть о Рембрандте».
[Закрыть], напечатанных в Детгизе. Детгиз автора любил и многое прощал.
Алексей Архипович был шизофреником, из рода тех тоскующих принцев, которые ранят женское сердце болью, печалью, желаньем спасти нежное, гибнущее существо. Таких мутных, подбитых ангелов немало в мире искусства. Они увлекают душу тонкостью, остротой восприятия, очень требовательны в оценке вещей одушевленных и неодушевленных, но вовлекают доверившихся в уличные скандалы, на дно жизни и не берут на себя никакой ответственности.
В Малеевке он врывался ночью в нашу палату, чтобы положить на меня, спящую, березовую ветку. В Москве, зная, что я на работе, врывался на второй этаж к почтенной старой даме и объявлял ей, что он жених ее дочери. Это значило, что ему необходимо было меня видеть. Прыгал с улицы в мое раскрытое окно. Шторки шевелились, сквозь них проглядывалась голова. Имел обыкновение писать, где попало – на стене, на книге – свои текущие замечанья.
Ходил по улицам нищий, полуодетый, стоял у пивных ларьков, читал залпом стихи, носился по всей Москве. Когда были деньги, пил ночи напролет, волоча с собой случайных приятелей. Знатоки знают, что сначала идет ресторан, потом вокзал, потом поздний притон, потом чужая квартира. Если Петров в промежутках возвращался домой и на требованье денег получал отказ, – он мог убить. Он прошел военную тяжбу, ряд психиатрических больниц, множество редакций, связей с женщинами. От некой Шуры имел дочь. Помогали его полужене сестра и мать, а он, заходя в поздний час, щекотал ребенку пятки. В конце жизни поклонялся Богоматери и в итоге пути больше всего любил мать, которую достаточно громил.
У него были тонкие черты лица, зеленые глаза, профиль, достойный чеканки. Он был способен на слезную нежность при виде вянущей сирени, перчатки с руки милой девушки. А в его психиатрической характеристике резко звучало слово «злобный».
Он умер 65-ти лет от сочетания рака и туберкулеза, пролежав прикованным к ложу 5 лет. Ухаживала сестра. Последний его взгляд, брошенный на сестру, был нежен, вопреки всем предыдущим неполадкам.
Вот его последние строчки, очень значащие.
«Та, что любит заблудших,
Скажет в славе лучей:
„Это лучший из худших
Всех моих сыновей“».
Мое посвященье Алексею Петрову
Фантастика навязчивых явлений,
Пьяно-безумная героика страстей,
Дурманный омут падших сожалений,
Ребенка горесть на крутой версте.
Отвергнут женщиной и взятый ночью темной,
Включенный в цепь событий дико-злых,
Всегда обиженный, всегда бездомный,
Гость беспокойнейший трактиров и пивных.
Он может гладить ласково былинку.
Вести беседу мирно с мошкарой,
И возвращаясь к прошлому тропинкой,
Грустить почти девической душой.
Святой и святотатственно-преступный,
Рельефным профилем мелькая, худобой,
То исчезающий, то неотступный,
Безвольно-гибкий, скользко-непрямой.
Насильственно срок сокращая сирый.
Он судорожно превозносит алкоголь.
Лелеет ломкую непримиримость с миром
И неустанную по миру боль.
1928.
О творчестве Алексея Петрова
Он был очень аккуратен. Когда мы снова встретились в конце его жизни, дал мне прочесть 4 сшитые перепечатанные тетради стихов. В прозе А. П. был целостнее, сильнее. В стихах, к большой невыгоде автора, получалось так, что поэтические перлы утопали в обилии водянистой бесцветности. Беда была в том, что автор не сознавал своего срыва. Нет стихотворения, которое можно бы принять без поправок. Не была осознана тематика в этих тетрадях, не было размещения по циклам. Изысканность, тонкость, занимательность, смелая образность – оставались разбросанными жемчужинками в мусоре. Невыгодна была также абсолютно однообразная форма. «Классический ямб», – говорил автор. Это отнюдь не оправдывает недостатка мастерства.
Книга стихов «Вселенная», подобранная и составленная мною, была дана для прочтенья Льву Озерову [347]347
Лев Адольфович (Айзикович) Озеров (наст, фамилия Гольдберг; 1914–1996) – поэт, литературовед.
[Закрыть], рецензенту Грудневу из издательства «Советский писатель», поэту Дмитрию Голубкову и вызвала у всех половинчатое отношение.
Корней Чуковский извинился, что не мог одолеть всех присланных ему рукописей (60!), но, просмотрев стихи, отозвался благожелательно.
Я подобрала бы его прелестные поэтические наблюденья в тоненький, но памятный сборник. Сумел же Алексей Петров сказать о цветах так зорко и глубоко:
«Умны вы слишком для печали,
Красивы слишком для земли!»
Его первое замечанье, привлекшее мое внимание, было: «Как велико значенье в отношениях людей – бережности». И если он сам изменял себе в этом, то пониманье было.
Благодарность
Благодарю тебя, природы гений,
Что побывал я в этом бытии.
За реку, за лесные светотени,
За росы, что я мог в листве найти.
За последождевую тишь такую,
Что капелька, упавшая в листве.
Звучит на солнечную ширь лесную,
Как выстрел, оглушительно резка.
За травку, что, влюбленными примята.
Медлительно, но неуклонно вновь
Пряма становится, что пахнет мята,
И головокружительна любовь.
За всё, что я увидел в бурях мира,
За всё, что не узнал я, что я есть,
За то, что я исчезну с жизни пира.
За думы и дела, что мне не счесть.
Я липы лист в глуби зеленой чащи
Целую на прощанье, уходя,
Как кончик пальцев Матери Творящей,
Не думая, не плача, не грустя.
[А. А. Петров]
Флория Тоска
Луна зимний мир пополам
На свет и на тьму делит жестко.
Доносится по этажам
Предсмертная ария Тоски.
Мне нужно, что к слову «любовь» —
Забыть мне ее удалось ли? —
И рифма старинная – кровь.
Пролитая Каварадосси.
Пустую невзрачную явь
Квартиры снести мне нет силы.
О Тоска, надежды оставь,
Жених твой поет у могилы.
Черны, точно тень от луны,
Шелка и глаза, и прическа,
Белее снегов белизны
Щека твоя нежная, Тоска.
Хотел бы я, Тоска, порвать
Все злые тюремные игры,
Чтоб снова могла ты гулять
С любимым под солнцем у Тибра.
Луна и мороз, я не сплю,
Подавлен мечтами глухими.
О Флория Тоска, люблю
Твое я цветковое имя.
[А. А. Петров]
8. Борис Пастернак«Это безобразие, что мне ничего не нравится», – говорила хорошенькая и взыскательная Варя Монина. Но вот понравился и сильно новоявленный поэт, тогда еще только завоевывающий вниманье литературных кругов. «Когда я вчера возвращалась домой, он проходил подругой стороне Знаменки, и до меня дошла горячая лирическая волна, от него исходящая».
Как-то Боброва, Аксёнова, Пастернака застала гроза на Арбатской площади, они, все трое, тогда находившиеся в частом общении («Центрифуга»), зашли в ближайший подъезд и не заметили, как кончился дождь, в ожесточенном споре о философии Гегеля.
«Это единственный современный поэт, отмеченный чертой гениальности». – «Вы слишком легко распоряжаетесь понятием „гений“», – останавливал Варю Монину Иван Никанорович Розанов.
Так я впервые услышала имя – Борис Пастернак. То было начало 1920-х гг. Тогда всё кафе «Домино», первоначальный Союз поэтов, бросилось подражать сумбурной стихотворной манере Пастернака, смешению вещей, вроде: снег, сапоги, апельсинная корка, воспоминание, разорванный конверт и т. п. Впрочем, это было и общим стилем сдвинутого времени. Характерно звучало название Бориса Пильняка «Волки и машины»[349]349
Борис Пильняк (наст, фамилия Вогау Борис Андреевич; 1894–1938) – писатель; необоснованно репрессирован, реабилитирован посмертно.
Ошибка в тексте. Правильно: Пильняк Б. Машины и волки. Роман. Л., 1925.
[Закрыть].
Дальше я слышала о Борисе Леонидовиче: «Он скромно входил в книжный магазин на Кузнецком и предлагал для распространения свой сборник „Поверх барьеров“[350]350
Пастернак Б. Л. Поверх барьеров. М., 1917.
[Закрыть]. Он женился на художнице Жене [351]351
Евгения Владимировна Пастернак (урожд. Лурье; 1898/1899—1965) – художница; первая жена Б. Л. Пастернака.
[Закрыть], безумно в него влюбленной, и приходил в Союз поэтов занимать деньги. Была нужда».
Он вернулся из Парижа, встретил в арбатских переулках Варвару Монину и неожиданно ее поцеловал. Густым бархатным басом ей пожаловался: «И там, как и тут, я читал Эдгара По, что было главным для меня».
Варвара говорила, что Б. Л. сетовал о своей некрасивости: «Какие толстые у меня губы». Губы действительно были, как я писала о Пушкине:
«А губы-то вперед! У абиссинца
Такие же, когда в полдневный зной
Снежно-холодного ручья напиться
К земле приляжет тяжестью грудной».
Переводчица Наталья Вержейская, встретив Б. Л. в столовой Союза писателей, ужасалась: «Он безобразен». У меня была не вошедшая в строфу строка: «И красотой, и некрасивостью хорош». Его лицо легко можно было преобразить в демонически прекрасное. Ходили портреты, где он выглядел, как задумавшийся над бездной ангел Врубеля [353]353
Михаил Александрович Врубель (1856–1910) – художник.
Комментируя попытку мемуаристки сравнить портрет Б. Л. Пастернака с врубелевскими работами, можно почти с одинаковой степенью вероятности предположить, что она имела в виду либо картину М. А. Врубеля «Демон сидящий» (1890), либо его эскиз «Голова ангела» (1887), хранящиеся в Государственной Третьяковской галерее.
[Закрыть].
Б. Л. щедро, добро откликался на предложенные ему для отзыва стихи молодых поэтов. Варваре, прочтя ее тетрадочки, сказал: «Что в Вас прекрасно, так это импрессионизм». Говорил ей еще: «У Вас очаровательный голос, выступите в Доме печати с чтением моих стихов».
Моя фильская [тетрадь] из обрывков бумаги, сшитых нитками, попала к нему путем передачи через третьи руки и, спустя десятилетия, он говорил, что она у него хранится. В последующие годы встречала я Б. Л. на вечере Тарабукина [354]354
Николай Михайлович Тарабукин (1899–1956) – искусствовед.
[Закрыть] в Доме Академии художеств. Я прочла там свою «Рябину», и он сказал: «Как хорошо, что такие стихи есть, свободные».
По дороге к Вячеславу Иванову в Дом ученых (1924 г.) встретила его на Пречистенке. Он радостно поздоровался и подарил букетик лесных фиалок. Я отдала его тут же лошадиной морде, она его сжевала, ничего. Я была у него – на Волхонке, в Афанасьевском переулке, в Лаврушинском переулке. Он приезжал ко мне на Ольховскую в военные годы. Я присутствовала в Переделкине на посмертном 9-м дне.
Поражала в нем его солнечная щедрость, расположенность, открытость, доверчивость. Я не была предметом его увлечений, семейной знакомой, бывающей в доме, женой друга или еще кем-нибудь. Была только приятельницей приятельницы, автором горсточки стихов о зеленом саде, румяной девицей с неопределенными данными, блуждающей по литературным окрестностям. Но вот он подходит на Арбате, приветствует. Вот он выглядывает из окошка Дома Герцена и, видя меня, проходящую, громогласно возглашает: «Ольга Мочалова!» Приходит слушать мое выступление в Дом печати.
Всегда – доверие. Кто из признанных имен мог бы позвонить по телефону: «Почему Вы не пришли ко мне сегодня, как мы сговорились? Когда придете?» Я не пришла, потому что в майский день внезапно пошел снег, а я была в летнем платье. Ехать надо было с пересадкой и долго бежать пешком. «Вы уже, наверное, убрали пальто в сундук, – сказал он сострадательно, – сговоримся на завтра».
Был и такой звонок: «Приезжайте сейчас на Рождественский бульвар, я познакомлю Вас с Ахматовой». Я не поехала.
Он писал мне рекомендацию для принятия в члены групкома писателей, дарил свою книгу «На ранних поездах»[355]355
Пастернак Б. Л. На ранних поездах. М., 1943.
[Закрыть] с трогательной надписью. Широкая простота, доступность и была гранью его таланта, такого необычного.
Когда он скончался, один из поклонников, приехавший на проводы гроба, спросил у встречной женщины: «Где дом писателя Пастернака?» – «А, этот, – ответила она, – он и на писателя не похож».
Из высказываний его и о нем
«Мой друг пишет всегда с инициативной мыслью. Последнее время его стали „прихлопывать“, самостоятельность и ставится в вину».
«Реакционно всё – башмаки, коммунисты, надо вернуться к остроте 1911 года».
При встрече с Горьким [тот] заговорил о ложном положении совести в наше время. Он не поддержал разговора.
«Пожары, вызванные бомбежкой, демонически красивы». Был бесстрашен, не прятался в убежища. (Лето 1941 года.)
При сообщениях о перемене имен вспоминал строки Крылова: «А вы, друзья, как ни садитесь…»[356]356
Цитируется строка из басни И. А. Крылова «Квартет» (1811).
[Закрыть]
Марина Цветаева и Ахматова – «крылатые». Но у Ахматовой есть прищур лукавый, у Марины – разлившийся примус – «Кольцо Нибелунгов».
«Измучен, страдаю бессонницей, терплю невыносимо».
«Мне прежде всего нужно обеспеченье семьи, создание жизни близким. Я – должен».
Из неприятных отзывов о нем.
Иван Грузинов: «Бесшабашный поток слов. Всегда всё – вдруг. Все построено на навязчивых ассоциациях, вроде: кучер – прикручен».
Владимир Кириллов: «В литературных обществах его не любят: стихи не запоминаются, а это плохой показатель».
Голос в толпе: «Как его зовут? Этот поэт – овощь, он модный, я его не обожаю».
«Речь Пастернака в газете – чушь».
Шкловский: «Он всадник и его лошадь»[357]357
Виктор Борисович Шкловский (1893–1984) – писатель, литературовед.
В. Б. Шкловский так описал Пастернака: «У него голова в форме яйцеобразного камня, плотная, крепкая, грудь широкая, глаза карие. Марина Цветаева говорит, что Пастернак похож одновременно на араба и на его лошадь. Пастернак всегда куда-то рвется, но не истерически, а тянет, как сильная и горячая лошадь. Он ходит, а ему хочется нестись, далеко вперед выбрасывая ноги» (Шкловский В. Б. ZOO, или Письма не о любви. – В кн.: Шкловский В. Б. Жили-были. М., 1966, с. 217).
[Закрыть].
У Б. Л. много поклонников среди молодых людей, из них значительная часть шизофреников. Назову Константина Богатырева [358]358
И. И. Емельянова (о ней см.: ЛС, гл. 8, примеч. № 18) писала о Константине Богатыреве, как о «друге Б. Л. Пастернака, замечательном переводчике, позднее зверски убитом КГБ» (Емельянова И. И. Легенды Потаповского переулка. М., 1997, с. 175–176). Его отцу, филологу Петру Григорьевичу Богатыреву, посвящена одна из глав книги В. Б. Шкловского.(См.: Шкловский В. Б. ZOO, или Письма не о любви. – В кн.: Шкловский В. Б. Жили-были. М., 1966, с. 200–201)
[Закрыть], сына известного слависта. Он приходил и подолгу нудно сидел.
Приятно ему было поклоненье Антокольского, писавшего в своей статье: «Так живет и работает среди нас этот изумительный лирик, каждое стихотворенье которого – зерно эпопеи»[359]359
Имеется в виду статья П. Г. Антокольского «Пастернак» о книге последнего «На ранних поездах». Цитата, приведенная О. А. Мочаловой, неточна и без искажений такова, что может быть передана двумя фразами из статьи: «Таким он живет среди нас, изумительный лирик, для которого каждая весна – мировое событие, как в ранней юности. […] Пастернак – писатель исторического склада, исторического мышления, патриот своей страны и патриот своего времени» (Антокольский П. Г. Пастернак. – В кн.: Антокольский П. Г. Испытание временем. Статьи. М., 1945, с. 104, 107).
[Закрыть].
Официальные круги заставляли его «раскаиваться» в ненародности произведений. Такое пригнутие он перенес. Но независимо от того сам пришел к перемене речи в сторону большей простоты.
«Одно время думал бросить творчество, служить, как все. Был длительно и мучительно недоволен собой, – все [сам], да сам, подчеркивал свои недостатки, ездил к друзьям искать моральной поддержки, советоваться – что делать?»
«Был в Париже, там, как и в Москве, читал Эдгара По, и это было главным». Его собратьями оказывались: Лермонтов, Байрон, Эдгар По.
«Как много новых писательских имен развелось! Их и не запомнишь».
На одном из литсобраний вразумляли и распинали неугодившего товарища. Обвинения в таких случаях бывают часто курьезно-фантастичны. Б. Л. присутствовал и молчал. Когда его всё же заставили высказаться, он произнес: «Да, я тоже видел, как ночью он вылетел из трубы на помеле и помчался в неизвестном направлении. На спине у него был туго набитый рюкзак».
«Меня тянут в религиозные сферы, но я пока плохо поддаюсь».
«Из молодых – Мария Петровых»[360]360
Мария Сергеевна Петровых (1908–1979) – поэтесса, переводчица.
[Закрыть].
В критических статьях Б. Л. не любил говорить «я», предпочитал местоименье «мы». Не умел произносить речи, высказывался сумбурно, бессвязно, тяготился ограничительностью жизни. В нем всегда жил порыв:
«О, на волю, на волю!»[361]361
Пастернак Б. Л. «Заплети этот ливень, как волны холодных локтей…» Стихотворение из цикла «Разрыв». – Впервые опубл.: Современник. 1922. № 1, с. 10.
Цитируемая строка стихотворения без искажений такова:
О, на волю! На волю – как те!
[Закрыть]
Устраивая стихи В. Мониной в архив после ее кончины [362]362
Творческое наследие В. А. Мониной поступило на хранение в РГАЛИ и сосредоточено главным образом в фонде С. П. Боброва (№ 2554). Это стихотворные сборники: «Музыка земли» (1919), «Стихи об уехавшем» (1919), «В центре фуг» (1923–1924), «Сверчок и месяц» (1925–1926), «Вахта» (1942) и отдельные стихотворения.
[Закрыть], я обратилась к Б. Л. с просьбой написать сопроводительный отзыв о ней. Он колебался, звонил И. Н. Розанову, брал на дачу читать стихи В. М., но ничего не написал. Очевидно, муза поэтессы его уже не удовлетворяла в свете новых его требований, хотя он и прибавлял: «С другой стороны, я помню ее». Трогательный образ В. М. не создал оценки ее творчества.
«Читал Марселя Пруста. Боюсь его».
«Почему всегда так несоответственно бывает? Вы должны были бы петь на сцене, а работаете в школе беспризорных».
Принес Варваре Мониной деньги, зная ее голодную нужду с двумя бобровскими дочками, положил на стол и ушел.
«Бывал на Разгуляе [363]363
Разгуляй – площадь в Москве. Возникла в конце XVII века на перекрестке дорог в село Рубцово-Покровское, в село Измайлово и в Немецкую слободу. Название связано с кабаком, находившимся неподалеку.
[Закрыть]. Ходил здесь ночью с Сергеем Дурылиным[364]364
Сергей Николаевич Дурылин (1886–1954) – публицист, прозаик, поэт, историк литературы и театра.
[Закрыть]. Золотарики проезжали».
Нежно любил дочь своей возлюбленной, Ивинской, Ирочку, не одобрял вывихнутого ее сына, Дмитрия [365]365
Ольга Всеволодовна Ивинская (1912–1995) – переводчица, секретарь Б. Л. Пастернака; автор книги «Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени» (М., 1992).
Ирина Ивановна Емельянова (р. 1937) – дочь О. В. Ивинской от брака с И. В. Емельяновым; автор книги «Легенды Потаповского переулка» (М., 1997).
Дмитрий Александрович Виноградов (р. 1941) – сын О. В. Ивинской от брака с А. В. Виноградовым.
[Закрыть].
Любил пушистого кота на даче, называл его Боярин.
Очень плакал у его гроба Святослав Нейгауз [366]366
Ошибка в тексте. Речь идет о Станиславе Генриховиче Нейгаузе (1927–1980) – пианисте, педагоге; сыне пианиста Генриха Густавовича Нейгауза (1888–1964). С. Г. Нейгауз вырос в семье отчима – Б. Л. Пастернака.
[Закрыть], больше двух родных сыновей [367]367
Имеются в виду сыновья Б. Л. Пастернака от первого и второго браков – Евгений Борисович Пастернак (р. 1923) и Леонид Борисович Пастернак (1938–1976).
[Закрыть].
Когда Б. Л. был уже совсем плох, не мог подниматься, к нему пришел Константин Федин [368]368
Константин Александрович Федин (1892–1977) – писатель, академик АН СССР, 1-й секретарь (1959–1971) и председатель правления (1971–1977) Союза писателей СССР.
[Закрыть] и предложил написать заявление о вступлении в члены Союза писателей. Тогда его похоронят с почестями, как признанного советского писателя. Б. Л. собрал последние силы и ответил: «Я из членов Союза писателей не выходил и потому вступать в него не буду»[369]369
Публикация романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» за рубежом (на итал. языке: Milano, 1957; на рус. языке: Милан, 1958, 1959) и присуждение ему Нобелевской премии (1958) вызвали политический скандал, травлю писателя в печати, исключение из Союза писателей СССР. В результате он был вынужден написать «покаянное» письмо и отказаться от премии. 19 февраля 1987 года секретариат правления Союза писателей СССР отменил постановление 1958 года. Вскоре роман Пастернака «Доктор Живаго» был издан в СССР (Новый мир. 1988. № 1–4).
[Закрыть].
Встретил как-то в трамвае Анну Ходасевич и удивленно спросил: «Как? Разве Вы не умерли?»
Его подпись была одной из первых под газетными некрологами Андрея Белого и Георгия Чулкова. Некрологи были составлены очень обстоятельно с большим знанием творчества, проникнуты высоким уважением.
Ходил быстро, решительно, твердой поступью. Таким оставался все сроки жизни. Не седел. Почерк был летящий, стремительный, разборчивый. Когда он сидел у меня в комнате, кресло под ним подпрыгивало, казалось, проносится вихрь.
Был смел. Не был призван на военную службу, т. к. в юности упал с лошади и повредил ногу. Работал на фронте военным корреспондентом. Метко стрелял.
В больницу, где он лежал с инфарктом, ему приносили вкусную еду. Он раздавал окружающим.
«Как Ваши личные дела? Я последние годы живу на тугом поводу». (Первый брак.)
«Не провожайте меня до двери, Вы простудитесь, холодно».
Говорил по телефону со Сталиным. Его спросили: «Чего Вы хотите?» – «Переводить Шекспира»[370]370
В разное время Б. Л. Пастернак перевел следующие произведения Шекспира: «Гамлет» (1939), «Ромео и Джульетта» (1942), «Антоний и Клеопатра» (1943), «Отелло» (1944), «Король Генрих IV» (1945, 1946), «Король Лир» (1947), «Макбет» (1950).
[Закрыть]. – «Пожалуйста». Так он стал принцем Госиздатским.
Когда читал аудитории перевод «Генриха IV», сам в соответствующих местах хохотал и задумывался. Смотрел сосредоточенно вдаль. Говорил: «Хамский разговор Гамлета с Офелией».
Были и такие мнения о нем: «За перевод „Фауста“[371]371
Перевод первой части «Фауста» Гёте поэт осуществил в 1948–1949 годах, целиком это произведение в переводе Б. Л. Пастернака было опубликовано в 1953 году.
[Закрыть] Пастернака надо казнить».
Я отмечала звуковую какофонию его строк: «Пойдем в кабак к гулякам»; «Здоровье б поберечь»; «Ах, херувим». Он, очевидно, не замечал сшиба согласных.
Выслушав плохие стихи, не порицал, но молчал или заговаривал о другом.
Всегда сам порицал свои недостатки, порицал неверный поступок.
Был простодушен, не мог разобраться в каверзах Сергея Боброва, которыми тот его опутывал.
«Завел было дружбу с грузинскими поэтами, особенно с Тицианом Табидзе [372]372
Тициан Юстинович Табидзе (1895–1937) – грузинский поэт.
Грузинская лирика заняла значительное место в творчестве Пастернака-переводчика после его поездки в Грузию (1931) и знакомства с грузинскими поэтами: Тицианом Табидзе, Паоло Яшвили (1895–1937), репрессированными и погибшими в 1937 году, Григорием Леонидзе (1899–1966), Симоном Чиковани (1902/1903—1966) и др. Переводы с грузинского Б. Л. Пастернака составили несколько книг: «Поэты Грузии» (Тбилиси, 1935), «Грузинские лирики» (М., 1935), «Грузинские поэты» (М., 1946), «Стихи о Грузии. Грузинские поэты» (Тбилиси, 1958), Пшавела В. Змееед. Поэма (Перевод Б. Л. Пастернака) (Тифлис, 1934).
[Закрыть], а, глядь, их уж нет!»
Сказал при встрече с Димой [373]373
Предположительно, речь идет о Д. А. Виноградове. (См.: ЛС, гл. 8, примеч. № 18)
[Закрыть]: «Ольга Мочалова – крупный поэт». А ведь он меня мало знал.
