Текст книги "Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах"

Автор книги: Ольга Мочалова

 
Спугнет для забавы собака
Воркующих голубей.
Не всякой кланяйся власти,
Не всякой силы робей.
Кто правит жаром сердечным —
Князь.
Кто владеет счастливым даром —
Князь.
Чье сладостно повеленье,
Радостно приказанье,
Кто дали не проглядит,
Тонкое закалит,
Чей обличительный глаз
Зорче зори в сто раз —
Князь.
Кто своей властью
Дает наибольшую власть,
У того от всякой напасти
Меткий таится указ.
Ищи – кто владеет простором,
Покоряйся, чтоб этим сильнеть.
Тот предан глухому позору,
Кто миру ответил – нет.
 

 
Воде – избыток
Исступленного самозабвенья,
Сказочной из цариц —
Стремительное пенье.
Тысячью птиц возопи,
Голодом жадных волчиц —
Нет в мирозданье
Счастливей страниц.
Сходная с любовью,
В реках покойна она,
Разгневанной бровью
Ходит по морю волна.
Инеем лес посолит,
Брызнет искрами в снежном окне,
Ломкой сосулькой,
Хитрой русалкой
Свесит ножку с ветвей по весне.
Прекрасная Царь-Лебедь,
Лиры грохот и гладь.
Нет женственней переходов:
Возрождаться и умирать.
 
 
Мягкой губкой,
Чистым крылом
С пылью и гнилью
Утром и днем —
Борись.
Смоет налет вода —
Без следа.
Блеск и светлость —
Ангельство вещи —
Хозяйке честь
Достойна есть.
 

 
Ярче лис —
Листья ниц.
Диким зверем запахла шуба.
Веет подвалом мир
Сыро и грубо.
Впредь до белого снега
Две неги —
Спать и спать.
Дребезжат осенние слезы.
Спинки дров
Обещают напоминать
Пламенные розы.
Рек ненастная сталь.
И печаль,
Покрываясь платком добрым,
Уходит с ветрами рыдать
В страшную ночь
По бездомным.
 
 
Зябнет мизинец зябликом,
Скорбит безутешный нос,
Но драгоценные камни
В грудь вставляет Мороз —
Закаты. Все, чем богаты
Кровь и весна —
Заря на Морозе
Красным-красна.
Пусть буднями серо,
Человеку так… [туго]
Будто в сенях
Дохнет длительно Шелепуга,
Бодрей коней
Алмазный владетель
Взял в руки трость,
Стучит, как дятел.
Елки девчонятся:
«Нам почему ж,
Мы, как для свадьбы,
Нарядны ему».
Черкнет ли ветер
По сучьям стежок,
Белкой на землю
Спрыгнет снежок.
Вечером – свечи,
Днем – хоровод,
Мы верны Морозу —
Примерный народ.
Этого мало.
С недоступных высот
Резкий к усталости
Мороз идет.
Прекрасный всадник,
Атласен и прост,
Развертывает свиток
Точных звезд.
Чтобы дедушка-домовой
Не кряхтел,
В печку побольше сложи
Дровяных тел.
Чтобы не мстил бедой,
Утешь его жаркой
Едой.
Его подруга – печка —
Огнем заводная Яга.
Не наживи в сырости
Беспощадного врага.
Огня в подвале
Не урони —
Вырастет из него цветок
До гибельной зари.
В печке любуйся,
Как дышит огонь —
Так трепещет и бьется
Несравненной резвости
Конь.
 

 
Перед Морозом Ты —
Богодевочка около Деда
Лесной опушкой спешишь
В звездах снега.
Праздник у елки.
Резвость белки.
Еще бы когда
Замерзла вода,
Кому ж и блестеть за нее,
Как не белке у елки?
Смех.
Пух.
Снег.
Взлет саней.
Ты – волшебницей льдов,
Ты – поцелуем во сне.
Ах, просыпаясь, помним:
Что-то гостило в груди
Зайцем и розой,
Что-то взбодрило, разнежило,
Искрой пронзило
Льдистые слезы.,
…Когда же вбивает в ладони
Мороз боль гвоздей —
Сила скорби Твоей
Рушится на людей.
 

 
Быть должен ребенок
Звонок насквозь.
Девочка – смесь
Фиалки с лисой,
Мальчик – мороза
С яркой бедой.
Учи их молитве, вниманью,
Молчанью, кроткостоянью.
Не только кататься с горы —
Самим вывозить сани.
И ничему не учи —
Пусть знают, что знают —
Смех, игры, пиры —
Впечатлительность заек.
Помогай им в одном:
Носа перстом не копать,
Ежеутренне шею мыть,
Как морякам – земле,
Радоваться солнцу,
Простуды бороть
И расти, как червонцу.
 

 
Не горностай в тростниках —
Ныне твоя охота,
Не деять звериный лов —
Твоя мирнее забота:
Овсом затопить огонь,
Чем бодрый здоров
С богатством топота конь;
Сеном глушить
Рев коров.
Не заводи коз,
Ибо сгложут кору
Робких берез,
Ибо козленок бесий
Не откажется красных роз.
Скок их вреден,
Прок не велик,
Запах и рог бодливый
Отвращаться от них велит.
Также и кролики,
Хоть греют сказки,
Лучше ты кошкам
Сгладь пушистые ласки.
Кролики хрупче хризантем
И хризантем бесполезней:
Тают как вешний снег
От неизвестных болезней.
Держи петуха,
Чтобы во время зари будил;
Держи в пруду гусака,
Что галлов победил.
 

 
Коль жизнь не замучит – научит
Хлеб, как жемчуг, ценить,
Ведь приходилось менять
На хлеб жемчужную нить.
Скверному – ох,
Да и верному – вздох,
Ни для кого
Жизнь не брачный чертог.
Жена – береженье
Годового запаса
Зерен и круп,
Соли и мяса.
Жена предводит лампами,
Оживляет рояль,
Жена заселяет светом
Пустоту, усталость, печаль.
Жена для мужа —
Против злой мудрости,
Весенняя оттепель,
Вольные кудри.
Злая жена – мирской мятеж,
А добрая – тешит
И нежит.
Сила мужа – рук
Отчаянная твердость.
Носить высоко,
С правом, гордость.
Только так драгоценна милость
Его к подснежникам,
Только так прекрасна
От него нежность.
 

 
Трогательность не растроганная,
За тебя стою.
Тишина ты неизвестная,
За тобой таюсь.
Просмолен, проколоколен,
Воздух мой целит.
Лепесток воды студеной —
Мой от мира щит.
Так, монашком,
Живит, журча,
В сердце голос —
Ручей и свеча.
Что трогательней заботливости —
Не о родных, не о доме,
О призраках, об умерших,
О каждой истоме.
Какой надменной
Ты ищешь власти?
Жив человек
В несчастье и страсти.
Стой на страже
Одинокости каждой
Тревожной.
И не буди лих
К маломожным.
 

 
У воды – только грудь,
У ветров – только дуть,
У зари – только зоркое око.
Грустить ли о «только» поэту,
О воле к нежности?
Чти Алексея Толстого
Лиризм распущенных кос.
Обычай его – измерять
Звучанье образа сном.
Призрак его девичий
В случайной и шумной толпе —
Благоуханные очи
На тонком стебельке.
Чти Алексея Кольцова —
Глубокого, ясного Спаса,
Против мирской тревоги
Благодатных щедрот запасы;
Пушкина холмов Грузии
Высочайшую человечность,
Легкую грусть, как птицу,
Беспечную щедрость.
Вечеров поразительна занимательность:
Единственной силы «Мертвые души».
Дорожи в гениальном Гоголе
Уродством лебедя на суше.
Прими Лермонтова «Демона»,
Как божественный остров певучего
                                                                 мира,
Как можно быть прекрасным,
Вырвавшись из обычной меры.
Розу на мраморе Гумилева,
Стихов благородную твердь,
Его прекрасные губы
И мученическую смерть.
Блок из стихов вытек
В укоризненный нежный взор,
Если не жутко – отрадно
Знать Ангела Озер.
Вот чарование
Кудес и мечтание
С миром наедине,
Звездочетье и Семикрыл —
Сердцу милые звезды,
Дрожащие в черной воде.
 

 
Такое не лето
с железной струей
Отчаянья зимнего
ровной невзрачностью!
Такое неженское,
Полосой дождливой
Без возрастной мрачности…
Как будто тоннелями
поезд идет,
Подавленными ландшафтами,
Свой скорый
круговорот
Завершая
ночными шахтами.
Сбегает июнь,
Прикоснувшись к земле
Сплошнейшею неудачею,
Что даже неловко
перед детьми,
Приехавшими на дачу!
И грезится лето
высокой женой,
Встреченной
звонкими кликами,
Чей лик отразился
блестящей водой,
Малиновкой,
Повиликою…
Она, улыбаясь,
в обеденный зной
Спускается
с мраморной лестницы,
И всякий, кто искренен,
Каждый
Живой
Безумно ревнует прелестницу!
 

 
Зарница
               шалила ночная!
В ночь
               подливала вино.
Как шкаф,
               темноту отворяя,
Улепетывала вновь!
Зарнице
               дела много:
Шарахать
               с тропинки коней;
Топить в темноту —
                                воду,
Выбросив узел огней!
Жмурясь
И приставая,
                       за локоть схватила меня.
Сунула, золотая,
В карман мне
                        связку огня!
«Что тебе,
                  дорогая?
Иду из гостей —
                            домой.
На дудочке
                    не играю.
Не владею я ворожбой!
Вот моя близко дача.
Простимся,
                     прелестный друг!
Чтоб лай не будить
                                 собачий,
Пролезу сквозь эту дыру».
Зарница
                свесилась низко,
Продолжала
                      свой юрк и торг
И в окно все бросала мне
                                            письма
О том,
             что свободен восторг!
 

 
Рвалась,
                Растягиваясь, молния.
Гром поперхнулся
                               в сорванном дожде.
Ссыпался дождь
                                звенящими колючками.
Гроза шипела в бешеной воде!
Сквозь задыханье!
Сквозь небо трясенье!
Кидался пачками
                              бенгальский свет!
Клочки пейзажей,
                            как с автомобиля,
Шарахались,
                          взметнув кромешный цвет…
Валились близко
                              глыбы громовые,
И беспорядочно совался нос
Какой-то ослепительной
                                   гримасы
В укромные
                                     темноты сосен.
Бежал малинник под окном в смятенье.
Швырялся ветра
                              рваный балахон!
Был чернокрылый дождь
                                   один
                                            на свете,
Там, где кончался
                                 обмерший балкон…
Скрипеньем вторя
                                  аховой присядке,
Кавалерийским натискам воды,
Лес черно-бурый
                                шумно
                                                       содрогался,
Вбирая сок сокровищной беды.
И я
                    с таким блаженным замираньем
Каталась
                 с великаньих гор громов!
Я веселилась
                         полным обладаньем:
От кладов золотых —
                                        до облаков!
 

 
Спит глубоко ребенок,
Светя своим теплом,
Как светлячок в ночи.
И прячешь в войлок шаг,
И шепотом прислуживаешь ночи…
Дом полон до краев
глубокою погодой.
 

 
Толпились плечом к плечу,
Чужим дорожа несчастьем, —
Поглядеть на вывороченные
Поездом лошадиные части.
Маленькая девчонка
Изумленно глядела на лужу
Красной краски. Большая баба
Тяжко вздыхала мужу.
Прошел парень с девицей,
Чуть
Задержавшись на переезде.
Снова
            с медленным скрипом
Звякнул шлагбаум железный.
Становились безучастными лица.
Пахнуло неубранным сеном,
Там, среди вольных полей,
Все кротко и забвенно!
Всякому свое. А помочь нечем.
Зеленой звездочке семафора
Видно, что никаким словом
Не избыть
                 простого
                                  извозчика
                                                       горя.
Река дотянулась прохладой и влагой.
Горизонт налился
                                дремной синью.
И заговорил, негодуя и жалуясь,
                                 носом об рукав синий,
Заплакал
                 от беспощадной жалости,
Держа ослабнувшие вожжи,
Грузный,
мрачный,
заика,
Фокин – извозчик.
 

 
Когда сражался Дон Кихот,
А Санчо принимал побои,
Не замечали, что Россинант
Сказался истинным героем!
До бреда худ, смиренный до победы,
Под натиском Кихотова бедра
Он светел был невозмутимо,
Как летнего ручья вода.
Палящей ярости Кихота
Порой являясь укоризной,
Сопровождал его послушно
Дыханьем совершенной жизни.
Один живой среди пастушек
И гениальных сумасбродств,
Рассеян ветром, сыт усталостью,
Переходил безумья вброд.
 

 
Оркестр в кино под бравурную рубрику
Подводил все пальто, шляпы, возрасты, руки,
Разбрасывая в ждущую публику
Напористое однообразье звуков.
Седой человек, заслонив пианиста,
По возможности без выраженья,
Водил по струнам, наклонившись низко,
По возможности без выраженья.
Скрипач молодой, игравший в упор,
Имел где-нибудь несомненный успех,
Об этом свидетельствовал пробор
И ныряющий по губам смех.
Виолончелист, спокойно скучая,
Был проще и светлей;
Ему шла бы зоркость лесная
Глаз нахмуренных из-под бровей.
Они играли что-то крикливо-страстное,
Как обезьянья драка,
Пока нелюдимая публика была в прострации
Холодного срока антракта.
В особо патетических местах
Виолончелист выдающейся губою
Улыбался, и, не сводя глаз с листа,
Скрипач подхватывал улыбку другою.
В мелькнувшей улыбке – нежность
К удивительно-трогательной фразе,
Которую в этом городе снежном
Некуда деть, кроме юмора разве.
Труд бессменный до самой полночи!
Все те же изведанные вчетвером!
Но и в стертой привычке глубокими волнами
Плыл взволнованный лозунг – живем!
 

 
– «Не дразни умывальник, ребенок,
Ты еще слишком тонок,
Чтобы справиться с силачом!
Что ты сделаешь кулачком,
Когда он пойдет шагать,
Ругаться, течь, громыхать?» —
Люре говорила тетя,
Опытная в житейской заботе.
Умывальник был старый отшельник,
Он мечтал удалиться в ельник
И поить веселую птичку
Своей прохладной водичкой.
Тетя воткнула в клубок иголку,
Взяла со стола голубую кошелку
И отправилась вдоль коридора,
Обещая вернуться скоро.
Умывальник походил на дядю Сережу,
Хотя не носил бородатую рожу,
Но прописан был в доме как инвалид
И вместо водки – водою налит.
Его иногда нахально чинили,
Разбирали на части, били,
Он не желал быть модней и новее
И падал на голову чинившего злодея.
Но даже стоячая водичка
Мила, как певчая птичка.
Как Люре ни печально,
Приходится беспокоить умывальник.
Он плюнул, сперва на Люрины ручки,
Зевнув раздраженно: как это скучно!
Но из недр громыхнувшего ведра
Подымалась ураганная гроза!
Он за невинно пролитую водичку
Просил оторвать с корнями косичку!
Он взбеленился, увидя, что враг
Водою отменной поит свой башмак!
Башмачок, годный только в помои,
Несравненной водицей поит!
Свистя мимо ушей, мимо шеи,
Метнулись струи, как змеи,
Хромая отсыревшим скоком,
Двинулся умывальник боком!
Он приплюснул девочку к комоду,
Выплеснул на нее грязную воду,
Скопленную паутину.
Ухмыляясь из-под струистого уса,
Из ящика в личико вытряхнул мусор.
Он паровозничал, давал гудки,
Пока не заметил бледной руки.
Остренькое плечо,
Худенький кулачок…
«Я не рожден истреблять девчонок», —
 Подумал старик слегка смущенно,
И дрогнули скрепы старой посуды
Всеми ящиками, стало ей худо…
Сквозь размах бурного нападенья
Умывальник в ведре ощутил умиленье.
Он берет Люру, боясь вздохнуть,
На колени или (что то же) на грудь,
Поливает светлой водичкой,
От мусора очищает косичку,
Чтобы Люра в объятьях его не тонула,
Мечтает сделаться детским стулом!
 

 
Стоят зеленые холмы
Упругими волнами.
С природой вместе грезим мы
Туманами и снами.
 
 
В пространстве облачных небес —
С печальным криком птицы…
И мне так ясно: нет чудес,
И умерли зарницы.
С лиловой мягкой высоты
Редки и крупны капли,
И с видом скромной сироты
В болоте ходят цапли.
 

 
Шелковинка драчливая,
Водопадик,
Забавный до искр паяц,
Суматоха моя,
Котенок,
Помеха,
Потеха,
Кот!
 

 
Скрипнула дверь,
Звоночек лизнул язычком,
По дождливой, пространной улице
В магазин покупатель сутулится.
Хочет купить чернильной
Ночи портфель объемистый, важный,
Для этого – в писчебумажный.
Писчебумажный! Радужный!
Едва покупатель вошел —
Наитье оживших сказок
Его захлестнуло. Шелк
Утешительных воспоминаний
Малых лет, рай вещей.
Покупатель боролся, двигал
Неприступной бровью своей:
– «Дайте чернил Леонарда!
(Сам ждет Леонардовой тьмы.)
Дайте мне порт крокодиловый —
Портфель морской глубины.
Тьфу ты! Портфель кожаный».
Покупатель даже вспотел.
Автобус на улице хрюкнул,
Подбирая овощи тел.
Извозчик гоголевской скорбью
Нахохлился за стеклом.
Шли по тротуару
Люди вслед за дождем.
Выпукло электричество
Освещало румянец игрушек,
Серебряные завитушки
Хвостатых безделушек.
Ухватистые обезьяны,
Висячие шары
Напряжение создавали
Какой-то нездешней жары.
Сам из путешественной книжки,
Покупатель склонил силуэт
Задумчиво над пушистым
Сосредоточенным мишкой.
Полуглухой хозяин,
Его жена, недовольная всеми,
Замедленность оборвали
Затянувшейся темы:
«Гражданин, вот портфели,
цена 18 рублей».
Дохнула в лицо покупателю
Безысходная осень людей.
Так явственно ощутилось:
Тело, пальто, тоска,
Прошлогоднее сегодня,
Осевшая в сумрак Москва…
 

 
Неиспытанную гибкость превращений,
В жилах радугу – страсть дала!
Помнишь: торжественный август,
Яркость поздних цветов!
Недели из легенды тумана,
Ночей воркующая мгла,
Робкое возвращенье
Мимо ив, мимо темных террас,
Где спадал азарт игроков
Ядовитыми пятнами карт!
Над ямой черных полей,
Сквозь утра ненасытный простор —
Взмах сказочного крыла!
Запах левкоев!
Огонь вздыбленный!
Страсть – Земле
И страсти – Земля!
 

 
Чья это счастливая свежесть
В тонком блеске ветров?
С гор сорванная гордость —
Призрачное серебро!
 
 
Колонны воздуха надрезаны
Алмазным журчаньем птиц.
Под ясной твердостью свода
Широкие воды – ниц.
 
 
Во ржи, зыбкой и дружной,
Сдавленный ропот толпы,
Кланяются колосья,
Просят: «Подайте слепым!»
 
 
А ширь невозбранная!
Волненье Захлестывает во ржи,
И так же мятежно и слепо
Колеблешься на меже…
 

 
Я люблю молодых женщин
В весенне-летнем цвету;
Люблю
Заброшенные полустанки
Их снов;
Влажную счастливость,
Пойманную на лету;
Сумеречную неопределенность,
В которой мягко оседают
Предметы;
Спуск ручьев с гор —
Мелодичные ответы.
Люблю
Питательные глубины
Нежного спокойствия
У постели больного;
Смену смеха
Сомненьем;
Клейкую,
Как под кленом,
Трепетную
Перебежку светотеней.
 

 
Что-то слепо-лукавое
Есть в мятежной весне,
Какая-то тяга проклятая
В цепкой, совиной луне.
Погода еще изменчива,
Не перестает ветреть,
Яркий сор, визг детей,
Азиатский восток на дворе.
Но похожи прохожие
На запертых зимних людей,
Грохочет первой грозой
Ломовик по затылкам камней.
Но тысячи первой ночи
Еще не настал конец:
В середине весны разговор —
Женщина и купец.
Чернобров, вежливо дерзок,
Смугл и белозуб,
Купец выхваляет товары:
Вот перстни, гребни, кубок…
Женщина наклоняется.
Жар прекрасных щек
Стекает дрожью с руки.
Иноземный трогает шелк.
Ветер становится нежен,
Купец молчит о цене.
Так легко оступиться
В послушной душистой весне.
В руки взяла кубок.
Улыбка сбежала с губ.
И ставший спокойным купец
Договаривает цену.
 

 
Как в первый раз,
Потусторонний берег
Нащупан.
Сквозь сетку Достоевского дождя
Неуловимым поворотом утра
Давно мне снившийся
Подъехал город.
Предостережением
Звучало: Ленинград!
На площади вокзальной
Нашлась толпа старушечьих людей
И незнакомые трамваи,
Рисующие лебединый полукруг.
Но город!
Стройные просторы
Из серости жемчужной и гранитной!
Город вел самоотверженною прямотою лиц
К мостам, дворцам, воде,
Где настигало
Дремучее головокруженье.
Я не узнала лепетной воды
В стальных каналах.
А Нева
Переполняла грудь
Неукрощенною угрозой наводненья.
… Какой ты сильный, сон!
Как ты волнуешь, город,
Недостоверностью туманного гранита,
Тяжелой драгоценностью воды,
Первою любовью,
С такой же, как в тебе,
Торжественной виной.
 

 
Это не стуки ночные
Пытаются раскусить суть,
Это небо преувеличенной ласточкой
Любовники вместе несут.
Как малое – помогает великому!
Тепло ладоней – синеве небес.
Как великое – любит малое!
В дремной тиши – вспыхнул лес.
Ночь,
              пересчитав вещи,
Их опустила на дно.
И вещим стало дыханье,
Когда ослепло окно.
От ласки —
преувеличенной ласточкой, —
Как от нежной ветки куста,
Голубое взлетело небо,
Чтобы вернуться —
                                   устам.
 

 
Ветла выходит сторожить дорогу,
Ольхе, как цапле, по колено влага,
Осинку явно угнетает строгость,
Резвиться вырвалась берез ватага!
Во власти липа дедовских традиций.
И мощен дуб на ясном берегу.
Лесным достоинством
                                       осмыслю лица,
Я людям разветвиться помогу.
Сапожник, лодочник, бродяга ли с сумою
Есть много узловатых стариков,
Не вырубленных жизнью городскою
Из их дремучих полуснов.
Веселой хитростью, догадкою удачной
И с бережным движением к вещам,
Доверчиво давая место младшим,
Они навстречу шелестят годам.
И, кажется, что позабыло б лето
Одну из радостных своих страниц,
Когда бы не было лучами обогрето
Над удочкой долготерпенье их,
Когда бы около лесной дороги
Глубокий дед свой черный хлеб не съел,
Кому роптать осталось уж немного
На человеческий, безлиственный удел!
 

 
У каждого на память выжжен знак:
Лицо, число, чудовищная встреча,
Где неисследованный мрак,
На что не посягнет усилье речи.
У горя есть глубокие ходы,
Где реки тусклые, где камни и пустыни.
Есть ночи лунные у плачущей беды.
Восстанет горечь – и опять остынет.
Но в этом нестерпимом тупике —
Ни капли света! Ни клочка пространства!
Не сдвинуть ужасу, не переплыть тоске
Очерченного постоянства!
Так, пулей пораженный в грудь,
В противнике вдруг узнавая брата,
Не в силах мыслями перевернуть
Внезапности двойной утраты.
Тем зорче охраняю ясный свет!
Миную быстрое воспламененье гнева.
Нам дан на все просторнейший ответ
Безвластной кротостью
                                         распластанного неба…
 

 
Соседи жизни,
                         о друзья,
Источники целебной веры —
Деревья! Братья и мужья!
Моей надежды довод первый!
Железной жизнью утрудясь,
К вам льну поклонницей покорной.
Ветла! Родная липа! Вяз!
Со скрипом ель ветроупорным!
Сосны круто объемный ствол!
Я выговорила право,
Хотя бы тайным уголком,
Жить лиственно и величаво!
Несовершенство робких рук
На ветку с листьями меняю!
Безумье горечи,
Испуг —
На прорастание корнями!