Текст книги "Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах"
Автор книги: Ольга Мочалова
Соавторы: Алла Евстигнеева
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Росский[145]145
Возможно, Александр Иосифович (Осипович) Роскин (1898–1941) – литературовед, критик, погиб во французском Сопротивлении.
[Закрыть]: «В Париже Н. С. был влюблен и делал много смешных глупостей».
Маргарита Тумповская говорила: «Ахматова, разойдясь с Гумилевым, ворчала на его новые романы только тогда, когда он плохо выбрал».
Н. А. Бруни[146]146
Николай Александрович Бруни (1891–1938) – поэт, прозаик; сын архитектора А. А. Бруни, племянник художника Н. А. Бруни, брат художника Л. А. Бруни – мужа дочери К. Д. Бальмонта – Нины. Обладая разнообразными дарованиями, занимался не только литературой, но и музыкой, живописью. Он был профессиональным летчиком, прошел фронт (полный георгиевский кавалер). После 1917 года работал столяром, каменщиком, позже принял сан священника (служил панихиду по А. А. Блоку), потом вернулся в авиацию, был репрессирован. За год до смерти создал памятник А. С. Пушкину, установленный в Ухте.
[Закрыть]: «В кабинете Гумилева строгий порядок, и жизнь его – в точном расписании. Напряженную тишину создают звериные шкуры на стенах, на диване».
Рассказывали, что Н. С. учил молодых поэтов: «Преувеличьте свои чувства в 10 раз, тогда будет что сказать».
Году в 1932-м я слышала на улице разговор. Шел изящный гражданин с интересной спутницей, он рассказывал о Гумилеве. «Это наш поэт?» – ласково спросила она.
Редкостную скрытность Гумилева отмечали все.
Горячо и охотно приводил значащие для него строки Горького:
Н. С.: «Ахматова вызывала всегда множество симпатий. Кто, кто не писал ей писем, не выражал восторгов. Но, так как она всегда была грустна, имела страдальческий вид, думали, что я тиранический муж, и меня за это ненавидели. А муж я был самый добродушный и сам отвозил ее на извозчике на свиданье».
«У Бальмонта есть прекрасные стихи, пришедшие из таких свежих глубин, что все простится ему».
Я сказала, что Вячеслав Иванов обладает даром Наполеона – умеет каждому дать желаемую роль. Н. С. ответил: «Да, но Наполеон и сам при этом играл немалую роль».
8. Владимир МаяковскийГоду в 1919—1920-м я переехала в Москву и попала на службу в Главполитпросвет. Случилось это так: один из знакомых написал мне рекомендательную записку к некоему тов[арищу] Данилер. Я пришла в многоэтажное здание и по указанию встречных на лестнице вошла в кабинет, как потом оказалось, тов[арища] Данилиной. Она прочла записку и сказала: «Хоть и адресовано не мне, но все равно, вам нужно служить, и я вас устрою. Заполняйте анкету и идите к заведующему на верхний этаж». Так началась моя служба. Как помнится, было много молодежи, и никто ничего не делал. Я ходила в платье, сшитом фильской портнихой из штор. Заведующий был рыжий карлик с лукавым и скользким взглядом, тов[арищ] Морозов. В соседней комнате за внушительным столом сидела девушка, которая говорила: «Вы самая симпатичная из сотрудниц, вы мне очень нравитесь». В комнате, где я находилась, была молодая женщина, с увлечением пояснявшая: «Люблю на свете детей и статуи, а больше ничего».
Приходил к заведующему Маяковский, ставил ногу на стул и курил. Вокруг него увивалась наша Тамара. Тамара была блондинка, но с загорающимися глазами говорила мне в коридоре: «Я – цыганка!» Она взволнованно читала страстные стихи апухтинского типа[148]148
Алексей Николаевич Апухтин (1840–1893) – поэт, прозаик, автор популярных романсов «Ночи безумные, ночи бессонные…» (изд. 1886), «Пара гнедых» (изд. 1895) и др.
[Закрыть], Маяковский не обращал на нее никакого внимания.
В 1924 году в одной из школ арбатских переулков жарким летним днем состоялось собрание, посвященное обсуждению новой стиховедческой книги Болотникова. Выступали Вячеслав Иванов и Маяковский. Маяковский остроумно разбивал наукообразную терминологию автора, ничего не дающую по существу для понимания стиха, для работы над ним. В антракте я прошла в кулуары, где находились выступавшие поэты. Маяковский говорил: «Я не люблю у Бальмонта разные его „тихоструйности“, „сребровойности“, но у него есть прекрасные стихи. Как хороша „Русская природа“».
«Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали.
Безвыходность горя. Безгласность. Безбрежность.
Холодная высь. Уходящие дали»[149]149
Речь идет о стихотворении К. Д. Бальмонта «Безглагольность» (1900), из цикла «Безрадостность», включенного в сборник «Только любовь». – Впервые опубл.: Журнал для всех. 1900. № 12.
[Закрыть].
Рассказывал И. Н. Р. Ехал он в трамвае, где среди пассажиров находился Маяковский. Один из едущих все чихал, кашлял, морщился и кряхтел. Маяковский ему сказал: «Как вы неталантливо болеете».
Рассказывал Г И. Чулков. Он возвращался ночью с литературного вечера (1926–1927 годы) вместе с Маяковским, и тот сказал: «Я начинаю приходить к признанию вашего мистического анархизма». – Чулков ответил: «А я уже давно от него отошел».
Рассказывал Н.Н.Н. «Поэт Клюев спросил Маяковского: „Что же Вы продаетесь?“ – Маяковский ответил: „Конечно, иначе откуда бы я взял денег на девочек?“» (Он явно издевался.)
Г. И. Чулков подошел к Маяковскому и сказал, что ему очень нравятся стихи М., посвященные матери[150]150
Маяковский В. В. Несколько слов о моей маме. [1913]. Стихотворение из сборника «Я». – Впервые опубл.: Дохлая луна. Альманах. 1-е и 2-е изд. М., 1913, 1914.
[Закрыть].
Маяковский ругал тех, кто в стихах памяти Есенина называл погибшего фамильярно-слащаво «Сережа». Говорил, что незадолго до смерти встретил Есенина в Госиздате и был поражен его тяжелым видом. Есенин хвастался большими деньгами.
Рассказывала Н. 3. Весной 1914 года она ходила вместе с подружкой в кафе «Grec»[151]151
«Grec» – «Греческое» (фр.).
[Закрыть] на Тверском бульваре, где встречала Маяковского с имажинистом Костей Большаковым[152]152
Константин Аристархович Большаков (1895–1938) – поэт, прозаик; примыкал к различным футуристическим группировкам. Незаконно репрессирован, реабилитирован посмертно.
[Закрыть].
Маяковскому было 20 лет, он уже написал «Облако в штанах»[153]153
Маяковский В. В. Облако в штанах. Поэма. (Первоначально – «Тринадцатый апостол»), – Впервые отдельным изданием опубл.: Пг., 1915.
В 1914 году Маяковский был безответно влюблен в М. А. Денисову, что послужило поводом для написания поэмы.
[Закрыть]. Когда Н. 3. с подругой приходили, Маяковский говорил: «А мы с Костей опять играли в трамваи». (Надо было угадать, какой № трамвая сейчас пройдет за окном.) Маяковский ухаживал за подругой Н. 3. в полусерьез, но лирично. Пил он кофе-glace. Одет был иногда очень элегантно, в цилиндре, иногда совсем просто. Все читали друг другу стихи. Маяковский восхищался Виктором Гофманом[154]154
Виктор Викторович Гофман (1884–1911) – поэт, автор сборников «Книга вступлений» (1905) и «Искус» (1909); покончил с собой в Париже.
[Закрыть], читал его с большим увлеченьем. Он был угрюм, в тяжелом настроении и, казалось, приходил только для того, чтобы как-ни-будь провести время.
Скульптор В. Д. отказывался приходить на собрание художников, если там опять будет Маяковский. Маяковский постоянно скандалил.
Инженер Моссантехстроя, где я в тот год служила, сказал, узнав о смерти Маяковского: «Кому же тогда и жить, если не ему? Талантливый нахал!»
9. Сергей ЕсенинЯ видела его три раза, и все три раза он искал потерянную шапку.
Более ярко помню встречу в кафе «Домино» (Тверская, 18). Был поздний час, посетители расходились. Сергей Есенин жалобно ныл бледный, взъерошенный, как бы обращаясь ко всем со слезной просьбой: «Люди добрые, где, где моя родная шапка, дайте ее, найдите ее, пропаду без нее». Нам, окружающим, было неловко, что мы не знаем такой важной вещи, – где его шапка, и никто не может выручить бедняка из беды.
Помню еще вечер, когда выступал Иван Аксёнов, по обыкновению слегка цинично, сиплым голосом. Есенин явился разудалый, с большим подъемом читал стихи, обращенные к ветру:
«Я такой же, как ты, хулиган»[155]155
Есенин С. А. Хулиган (1920). – Впервые опубл.: Знамя. 1920. № 5(7).
[Закрыть].
К Аксёнову он обращался издевательски, в таком духе: «Ну что может быть доступно этакой бороде?!»
10. Михаил КузминМ. К. пришел к Чулковым (Москва 1925–1926 годы), нищий и оборванный, но стойкий духом. Он прочел пьесу «Нерон»[156]156
Название пьесы М. А. Кузмина «Смерть Нерона» (1929).
[Закрыть], вызвавшую общее восхищение блестящим остроумием. Пьеса остро современная.
О. М. пришел в ЦЕКУБУ[157]157
Центральная комиссия по улучшению быта ученых при Совете народных комиссаров (ЦЕКУБУ) (1921–1931) была создана по инициативе М. Горького. До 1937 года она действовала в преобразованном виде под названием Комиссия содействия ученым.
[Закрыть] и заявил: «Мне нужны деньги. Вы обычно даете сумму на похороны умерших писателей. Дайте мне эти деньги сейчас, а я вам оставлю расписку, что после моей смерти у вас никто ничего не потребует».
Прослушав стихи Тараса Мачтета[158]158
Тарас Григорьевич Мачтет(1891—?) – поэт, член группы «Литературный особняк».
[Закрыть], Мандельштам заметил: «Это еще не поэзия, но повернуто лицом к поэзии».
Вячеслав Иванов как-то, рассердившись, отозвался о Мандельштаме: «Упадочная кукла!»
Сергей Бобров говорил о книге Мандельштама «Камень»[159]159
Мандельштам О. Э. Камень. СПб., 1913.
[Закрыть]: «Слишком трудовым потом пахнет».
Мандельштам был большим другом Ахматовой.
Умер он в поезде, возвращаясь из ссылки[160]160
О. Э. Мандельштам погиб в пересыльном лагере «Вторая речка» под Владивостоком 27 декабря 1938 года.
[Закрыть].
По прочтеньи моих стихов Б. Л. сказал: «Хорошо, но суховато». – «А хорошего – что?» – «Все остальное».
Встретился мне на Б. Никитской, окруженный пятью пёстрыми девицами. Высвободился из их круга, подошел поздороваться.
Всегда очень скромен. Похвалила его знание английского языка, прослушав перевод. Он ответил: «Но ведь переводить со словарем всякий может».
Говорили, что Лапин женился на некой Елизавете из особой любви к этому имени.
Г. Н. Оболдуев[161]161
Георгий Николаевич Оболдуев (1898–1954) – поэт, переводчик. Окончил ВЛХИ (1924), печатался с 1929 года. Был репрессирован (1933–1939), вернувшись из ссылки, участвовал в Великой Отечественной войне. (О нем см.: ЛС, гл. 3)
[Закрыть] рассказывал, что привычка путешествовать уже не дает Боре Лапину возможности жить на одном месте. Это плохо.
Году в 1923-м я передала сборник стихов в издательство «Недра», где его рецензировала Софья Парнок. Она отвергла мою книгу, сказав: «Если сравнить ваши стихи с букетом цветов, то он уж слишком разнороден: кашка рядом с пионом, жасмин с ландышем».
Выглядела она старой учительницей.
Как помнится, «Недра» организовал Петр Зайцев[162]162
Петр Егорович Зайцев (1872–1930) – поэт, прозаик.
[Закрыть], личный секретарь и друг Андрея Белого.
В раннем возрасте я послала на отзыв Бунину свои стихи, безнадежно плохие. Ответ был:
«Многоуважаемая О. А.,одно могу посоветовать Вам – продолжайте писать, стараясь говорить свое и своими словами, а не чужими и не столь „красивыми“. Простите столь краткий и столь поздний ответ – получил Ваше письмо только недавно.
Ив. Бунин.
10.11.1915. Москва»[163]163
Текст письма И. Бунина к О. Мочаловой выправлен по подлиннику, хранящемуся в РГАЛИ, ф. 273, on. 1, ед. хр. 7, л. 1.
[Закрыть].
Владимир Алексеевич приходил ко мне в двенадцатом часу ночи. Я тогда жила в комнате с сестрой, которая рано вставала на работу и рано ложилась. Я не могла принять гостя в такой неурочный час, и мы шли обедать на Ярославский вокзал. Пяст делал много интересных литературных открытий, – в давних журналах, забытых изданиях он находил неведомые художественные перлы.
Он часто говорил: «Poesie c’est je ne sais quoi»[164]164
«Poesie c’est je ne sais quoi». – «Я не знаю, что такое поэзия» (фр.).
[Закрыть].
Он мучился без квартиры. Занимался торговыми делами, продавал сено, играя словами: «Овса и сена – отца и сына».
Несколько раз он занимал у меня гривенники на проезд, а потом звонил по телефону и представлялся: «С вами говорит ваш должник 53-х копеек».
Мне очень нравилась его виртуозная поэма «Бельгия». Она не только нигде не была напечатана, но и нигде не записана у автора[165]165
Можно предположить, что речь идет о стихотворении В. Пяста «Бельгия». – Бельгийский сборник. Пг., 1915, с. 15–16.
[Закрыть]. Я предлагала свои услуги для записей. Владимир Алексеевич как-то позвонил мне и предложил приехать к художнику, который пишет его портрет: в это время он свободен и может диктовать. Но запись у нас не состоялась.
В поэме «В нонах»[166]166
Пяст В. В нонах (Поэма). М., 1911.
[Закрыть] Пяст описывал тяжкие состояния мучившей его душевной болезни.
Была еще ненапечатанная поэма о поездке в сосновые леса к затворнику. Там есть глава, где говорится: автор шел по лесной поляне и думал: «Если путь мой благ и дорога благословенна, пусть явится в знак прощенья передо мной в изобилии земляника». И на ближнем повороте открылись краснеющие заливы земляники. Но беседой со старцем Пяст остался неудовлетворен. Разговор был о разводе с женой[167]167
Видимо, имеется в виду первая жена В. Пяста Нонна Александровна Пестовская (1885 – после 1940).
[Закрыть]. Старец порицал его.
Пяст считал женщинами только очень высоких женщин. Такой и была его спутница по чтецким выступлениям[168]168
Декламация была одной из основных форм творческой деятельности В. Пяста. Впервые он читал стихи с эстрады в 1913 году, а в дальнейшем пытался организовать студию художественного чтения (1919), проводил вечера «дуэтной» декламации (1922) и др. Пяст был признанным новатором в этой сфере.
[Закрыть], Омельянович[169]169
Надежда Стефановна Омельянович-Павленко – поэтесса, чтица; вторая жена В. Пяста, его соавтор в работе над книгой «Современный декламатор» (М.; Л., 1926).
[Закрыть]. Они читали стихи дуэтом и в Москве, и в ряде других городов. Пяст говорил, что, если в них не бросали тухлых яиц и гнилых яблок, они считали, что имели успех.
Помню в квартире Озаровской[170]170
Дарья Михайловна Мусина-Озаровская (урожд. Мусина-Пушкина, по сцене Мусина) – актриса, хозяйка литературно-художественного салона (1900-е годы). В первом замужестве – жена горного инженера А. Глебова, во втором – актера и режиссера Ю. Э. Озаровского.
[Закрыть] выступление дочери Омельянович, танцевавшей стихи Гумилева:
Изящная девочка лет 12-ти. Маниакальной привязанностью был известен Пяст к поэту Евгению Нельдихену[172]172
Вероятно, ошибка в тексте. Речь идет о Сергее Евгеньевиче Нельдихене (1891–1942) – поэте, критике, детском писателе, который входил в группу «Цех поэтов». До 1928 года жил в Ленинграде, потом – в Москве.
[Закрыть]. Сей был абсолютно убежден в своей гениальности и выражал соответственное величие самым скандальным образом. Мне приходилось видеть несчастного, он не был лишен мыслей и способностей. А уж по откровенности высказывания он был единственным. «Кто тебя ценит? – посмеивался Пяст. – Я, да несколько дам».
Иногда Пяст, простившись с хозяевами дома, через минуту вновь стучался в дверь, выкрикивал: «Нельдихен гениален!» И скрывался.
О сыне Гумилева – Льве Николаевиче[173]173
Лев Николаевич Гумилев (1912–1992) – историк-востоковед; сын Н. С. Гумилева и А. А. Ахматовой.
[Закрыть] – Пяст сказал: «Он симпатичен, но это ведь большее из качеств».
Умер В. А. от рака легких. Мучимый тяжкой болезнью, скитался по больницам и санаториям. Ночами напролет кричал от боли. Гроб его был заколочен, настолько страшно было его черное лицо. Хоронили несколько человек. Двое, трое близких, двое, трое знакомых, случайно узнавших о смерти Пяста.
Со стороны общественных организаций – никакого внимания.
16. Владимир КирилловМы встретились в д[оме] о[тдыха] «Малеевка» в 1928 году. Владимир Тимофеевич держался общества Ивана Рахилло[174]174
Иван Спиридонович Рахилло (1904–1979) – писатель, мемуарист.
[Закрыть], высокого парня с плоскими рассказами, бренчаньем на гитаре и наклонностью балагурить.
В д[оме] о[тдыха] было всего 17 человек, разнородных и пестрых: художник Синезубов; автор «Рыжика» Свирский; ленинградский критик Юдифь Райтлер; молодой поэт Попов, через год покончивший с собой (его хвалили за стихотворение «Деревья»); недоразвитая, иногда трогательная своей откровенностью поэтесса Анна Земная; писатель Давид Хаит[175]175
Предположительно, Николай Васильевич Синезубов (1891–1948) – художник-график; автор портрета А. А. Блока.
Алексей Иванович Свирский (1865–1942) – писатель, член правления Всероссийского союза писателей, заведующий Домом Герцена (см.: ЛВ, гл. 17, примеч. № 5). Свирский А. И. Рыжик. Повесть для детей (1901).
Юдифь Наумовна Райтлер – поэтесса, критик, автор стихотворного сборника «Вериги».
Давид Маркович Хаит (1899–1979) – писатель, печатался с 1913 года.
[Закрыть] и др. Программы развлечений никакой не было – играли в крокет, в городки, гуляли в лесу. А лес был дремучий, оживленный капризной речкой Вертушинкой: то – ручеек, то – бурный поток.
Владимир Тимофеевич, не отличаясь красотой, был очень привлекателен собой: невысокий, с пышной шевелюрой, того возраста, когда осень похожа на весну, с той фигурой, которая неумышленно оказывается в центре пейзажа. Он обладал искусством обхождения с людьми, мягкий и гибкий в обращении, лукавый, сердечный и дразнящий. Он не то что «любил природу», он был с ней органически связан: серый, теплый день звал его в поля, в леса, затягивал за горизонт; он уходил из дома и шел, шел без цели, без оглядки, оставив все. Случалось, – на нем оказывалась женская кофта вместо рубашки, и он слабо замечал, во что одет.
Он был прекрасным рассказчиком, хорошо передавал простонародный говор, знал близко многих поэтов: Рукавишникова[176]176
Иван Сергеевич Рукавишников (1877–1930) – прозаик, поэт.
[Закрыть], Клюева, Есенина, жил в гуще литературной борьбы.
На нашей лесной даче он пожалел истеричную одинокую женщину с ребенком, хотел дружески ободрить ее. Он говорил, что многие обращались к нему за помощью, и никогда он не отказывался похлопотать за других перед возглавляющими именами.
Мы встречались с В. Т. и впоследствии: ехали вместе на такси с вечера Малишевского[177]177
Михаил Петрович Малишевский (1896–1955(?) – поэт, прозаик, литературовед. (О нем см.: ЛС, гл. 2)
[Закрыть], шли на рассвете по Красносельской и говорили о совместной поездке; вдруг прошли мимо друг друга в Доме Герцена[178]178
Дом Герцена – московский особняк (Тверской бульвар, 25), в котором родился Герцен.
История особняка тесно связана с литературой. В 1840-х годах у его владельца Д. Н. Свербеева собирался литературный салон, который посещали Н. В. Гоголь, В. Г. Белинский, П. Я. Чаадаев, С. Т. и К. С. Аксаковы, А. С. Хомяков, Е. А. Баратынский, М. С. Щепкин и др. В конце XIX – начале XX века здесь находилось издательство братьев Гранат. В советское время (1920) дом на Тверском бульваре был передан писательским организациям. Здесь размещались правления Всероссийского союза писателей и Всероссийского союза поэтов, такие организации, как «Кузница», ВОКС, РАПП, «Литературный круг», редакции журналов «Литературный критик», «На литературном посту» и др., а в 1933 году – открылся Литературный институт им. М. Горького.
[Закрыть], как бы не узнавая; сговаривались о встрече в «Театре рабочих ребят»[179]179
Видимо, искажено название Театра рабочей молодежи (ТРАМ) – театра полупрофессионального, самодеятельного. Трамовское движение существовало в России, на Украине, в Белоруссии, в Средней Азии во второй половине 1920-х – начале 1930-х годов. В Москве кроме центрального ТРАМа, открытого в 1927 году, существовало несколько районных театров подобного типа. На базе центрального московского ТРАМа (именно о нем, скорее всего, идет речь в мемуарах О. А. Мочаловой) был создан Театр имени Ленинского комсомола (1938).
[Закрыть] на читке пьесы Кириллова и Мещерякова[180]180
Тимофей Степанович Мещеряков (1901—?) – писатель. В 1919 году ушел добровольцем в Красную армию, позже стал военкомом. Можно предположить, что речь идет о коллективном произведении: Мещеряков Т. С., Кириллов В. Т. Эскадрон. Героическая поэма всеми картинах. М.; Л., 1933.
[Закрыть]. Но авторы тогда поссорились, и читка не состоялась. А дальше след его пропал, пропал и для близких, семейных[181]181
В 1930-е годы «след В. Т. Кириллова пропал», поскольку в этот период он совершал длительные поездки по стране, а потом был репрессирован (1937) и скончался в лагере; реабилитирован посмертно (1957).
[Закрыть].
Из отдельных высказываний помню:
«Без музыки – и прекрасной – вы жить можете, а без пенья птиц – нет».
На слова собеседника, что в Шопене есть еврейская кровь, возмутился: «Шопен – поляк! Способность евреев, вообще говоря, организаторская, а не творческая. Они из малого дара умеют сделать что-то».
«Множество женщин приобрели мужские навыки, проявляют решительную инициативу в отношениях, но это не располагает к ним».
Прослушав мое прочтение стихов о камнях (порфир, базальт), он вздохнул: «Вы мне напомнили тот каменистый пляж, куда я приходил на свиданье. Мы встретились с ней после долгой разлуки, но все уже было не то; и только камни не изменились».
«Мы проделывали в Союзе поэтов такие шутки: окружали кого-либо из поэтов восторженными похвалами, говорили, что он равен Шекспиру, Данте, Державину, что его произведения – эпоха в мировой литературе, льстили ему самым неумеренным образом. У поэта кружилась голова, он таял, верил любому преувеличенью, был счастлив. Когда мы находили, что эффект достигнут, мы постепенно снижали свои похвалы все больше и больше и, наконец, говорили то, что думаем на самом деле, но он, упоенный, ничего уже не замечал, уверившись в своем исключительном значении. На эту удочку попадались все без исключения».
«Если и стали историей времена „Кузницы“[182]182
«Кузница» (1920–1930) – литературное объединение, основанное группой поэтов, вышедших из Пролеткульта: В. Д. Александровским, М. П. Герасимовым, В. В. Казиным, С. А. Обрадовичем, С. А. Родовым и др.
[Закрыть], всякий культурный читатель должен знать мою последнюю книгу стихов. (Там центральное стихотворение – бухгалтер-дьявол, считающий ночами)»[183]183
Речь идет о стихотворении В. Т. Кириллова «Зверь не спит» (28 августа 1932). В составе цикла «Новые голоса» оно вошло в сборник В. Т. Кириллова «Избранные стихотворения. 1917–1932». М., 1933, с. 99—101.
[Закрыть].
«Пастернак на ложном пути. Незапоминаемая абракадабра слов».
Спрашивал: «Откуда у Вас такая глубина?»
В. Т. не разделял прозаической реалистичности в стихах: «Подскакиваю рыбою живой / На раскаленной сковородке мнений»; «Ёкает селезёнка»[184]184
Цитируются строки из стихотворений О. А. Мочаловой.
[Закрыть]. Такой уровень стихотворных выражений его не удовлетворял.
«Меня любили, любили безумно, страстно прекрасные женщины. Много».
«Люблю лермонтовское: „Когда волнуется желтеющая нива“. Но имею возражение против строки: „Из-под куста мне ландыш серебристый приветливо кивает головой“[185]185
Лермонтов М. Ю. «Когда волнуется желтеющая нива…» (1837, опубл. в 1840).
[Закрыть].
Ландыш никак не характеризуется приветливым кивком головы. Да и стебелек с рядом колокольчиков нельзя назвать головой. Ландыш прячется, он сокровенный, застенчивый. Его упругий, невысокий стебель не хочет движений. Здесь Лермонтов ограничился „общепоэтичной“ неточностью выражения».
17. Анна АхматоваЯ разговаривала с Ахматовой по телефону. Минимум необходимых слов. Очень холодно.
Н. В., приехав в Ленинград, зашла к Ахматовой передать привет из Москвы и письмо. Она была принята так, что, неловкая и смущенная, поспешила удалиться.
Раиса Гинцбург[186]186
Предположительно, Раиса Моисеевна Гинцбург (?—1965) – поэтесса.
[Закрыть] давала свой сборн[ик] «Звезды всюду» на прочтенье Ахматовой. Ахматова отозвалась: «Поэтично. Мы должны помогать». Слова все хорошие, но тон – ледяной.
О книге стихов Надежды Львовой, покончившей с собой после разрыва с Брюсовым, Ахматова сказала: «Я верю ей, как человеку, который плачет»[187]187
Надежда Григорьевна Львова (урожд. Полторацкая; 1891–1913) – поэтесса, писала стихи с 1910 года. Ее судьба, как литературная, так и личная, тесно связана с В. Я. Брюсовым. Их отношения были сложными, в один из кризисных моментов Н. Г. Львова покончила с собой, застрелившись из револьвера.
Львова Н. Г. Старая сказка. Стихи 1911–1912 годов. М., 1913; то же,2-е изд. М., 1914. (Дополнено разделом «Посмертные стихотворения».)
А. А. Ахматова писала в рецензии по поводу сборника Львовой: «Ее стихи, такие неумелые и трогательные, не достигают той степени просветленности, когда они могли бы быть близки каждому, но им просто веришь, как человеку, который плачет» (Русская мысль. 1914. № 1).
[Закрыть].
Б. В., знавший Ахматову подростком, говорил: «Отчаянная озорница».
Ахматова отличалась гибкостью танцовщицы. Острая, легкая фигура.
Говорили, что Ахматова – хороший товарищ.
Г. Ч.: «Уезжая во Францию, я сказал Ахматовой полушутя: „Приезжайте, Анна Андреевна, к нам в Париж“. – Она тихим голосом ответила: „Хорошо, я приеду“. – Как-то я сидел в парижском кафе, оглянулся, – входит она. В Париже Ахматова ходила в белом платье и в шляпе со страусовым пером, которое Гумилев привез ей из Африки. Такая интересная».
Говорила Бабанова[188]188
Мария Ивановна Бабанова (1900–1983) – актриса.
[Закрыть]: «Мы все, эвакуированные во время войны в Ташкент, были настроены по-волчьи. Одна Ахматова сидела, затворившись в своей комнате, и писала».
Когда Ахматова подверглась нападениям прессы и была лишена продкарточек, ей их присылали во множестве со всех сторон. Она их аккуратно сдавала в карточное бюро, пока ей, наконец, не выдали полагающиеся в общем порядке.
Когда Лев Николаевич уехал во второй раз в ссылку[189]189
Л. Н. Гумилев арестовывался трижды: в 1934, 1937, 1949 годах (во время войны он был на фронте). Освобожден по ходатайству А. А. Фадеева (1956).
[Закрыть], Ахматова сказала: «Это уже не Шекспир, а Эсхил!»
«У ней руки прекрасные».
Как-то в поезде к Ахматовой очень настойчиво пристал соседний пассажир. Он был коммунист. Тогда Ахматова сказала, что она верующая. Настроение пассажира сразу соскочило, и он стал горячо корить ее и упрекать за устарелые предрассудки.
16. Марина ЦветаеваЛетом 1917 года Константин Дмитриевич Бальмонт, желая доставить мне волнующее удовольствие, привел меня в Борисоглебский переулок к «Марине», как всем полагалось звать поэтессу. Бальмонт жил в Бол[ьшом] Николо-Песковском пер[еулке], дойти близко. Я, как и многие тогда, была под обаянием колдовских стихов Марины и, думая о ней, всегда вспоминала меткие строчки Андрея Белого:
Помню смутно квартиру – лесенку на чердачок, разбитую стеклянную дверь в одну из комнат, на полу валяющиеся книги. Младшая дочь Марины, Ада, несла большой черный том, непричесанная и худая. Об этой девочке, вскоре умершей, говорили, что она «вампир». Какой-то художник, писавший ее портрет, испытывал неприятное, жуткое чувство, оставаясь с ней наедине. Бальмонт отзывался о ребенке – идиотка[191]191
Ошибка О. А. Мочаловой. Младшую дочь М. И. Цветаевой и С. Я. Эфрона звали Ириной (1917–1920). Она умерла от голода в детстве.
А. И. Цветаева, прочитав главу воспоминаний О. А. Мочаловой, посвященную ее сестре, отметила ряд «больших неточностей». В пространном письме, обращенном к автору мемуаров, она изложила свою версию некоторых эпизодов и фактов. Например, об Ирине Эфрон А. И. Цветаева писала: «Вампиром» ее не звали. […] Она не была идиотка – а голодала. Попадая к няне в деревню, она, отъедаясь, начинала быстро говорить. Чудно пела. (Письмо А. И. Цветаевой к О. А. Мочаловой от 18 июня 1962 года. – РГАЛИ, ф. 273, on. 1, ед. хр. 50, л. 2 и об.)
(См.: ЛВ, гл. 19, примеч. № 5).
[Закрыть].
О старшей дочери, Але[192]192
Ариадна Сергеевна Эфрон (Аля) (1912–1975) – переводчица, старшая дочь М. И. Цветаевой и С. Я. Эфрона.
[Закрыть], говорили, что она в 5 лет написала Бальмонту письмо с объяснением в любви, которое поэт считал лучшим из всех полученных им любовных признаний.
Марина слушала мои стихи. Помню уединенную комнату, большой стол под окном. Я читала «Спокойной девушке в себе не верю», «Широко мчатся в душе качели». Стихи нравились. Марина отметила строчку:
«Зима метнула снегом, льдом».
«Хорошо о волках»… Марина не признавала формалистического разбора, стиховедческой учености, только живое чувство ритма и слова. По комнате ходил и делал замечания красивый офицер, ее муж, Сергей Эфрон[193]193
Сергей Яковлевич Эфрон (1893–1941) – журналист, муж М. И. Цветаевой.
[Закрыть].
Марина Цветаева казалась мне тогда пленительной, особенной. Русая, стриженая, с челкой и курчавым затылком, невысокая, с упругим телом, с открытой шеей и руками. Одета – без украшений, платье – подпоясанная рубашка. Голова – юноши Возрождения, особенно в профиль, яркие длинные губы. Очень близорука, но и это ей шло. Взгляд уплывающий, видящий сквозь обычное. Походка – отталкиванье от земли. Речь – бормотанье и выстрелы. Трудно было проложить к ней путь: превосходящая поэтической зрелостью, но не слишком старшая по возрасту, да и девицами не интересуется. В те годы помню ее выступление на Тверской в кафе «Домино». Она читала о гибели Пушкина, стихи заканчивались домашними строчками:
«Плачь, крошка Ада, плачь». (Дочери[194]194
Ошибка О. А. Мочаловой. Речь идет о стихотворении М. И. Цветаевой «Я берег покидал туманный Альбиона…» (1918). – Цветаева М. И. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. М., 1994, с. 435. Стихотворение обращено к Байрону. Эпиграф и первая строка – из элегии К. Н. Батюшкова (1787–1855) «Тень друга» (1814), посвященной памяти погибшего на войне друга. Байрон погиб в борьбе за независимость Греции. Ада – дочь Байрона. Последняя строка стихотворения такова:
Плачь, крошка Ада! – Плачь, туманный Альбион. (См.: ЛВ, гл. 19, примеч. № 2).
[Закрыть].)
Пришла она на вечер с большой, почти кондукторской, сумкой через плечо. Впечатление было опять – не смотрит на окружающих.
Рассказы о ней.
Подарила Павлу Антокольскому кольцо и стихи:
«Дарю тебе чугунное кольцо»[195]195
Имеется в виду стихотворение М. И. Цветаевой «П. Антокольскому» (1919). – Цветаева М. И. Указ. соч. Т. 1. М., 1994, с. 463–464. Первая строка стихотворения без искажений такова:
Дарю тебе железное кольцо.
[Закрыть].
Антокольский говорил: «Оно вовсе не чугунное, в металлах Марина не разбирается».
Жена Архипова[196]196
Николай Архипович Архипов (наст, фамилия, имя и отчество Бернштейн Моисей Лейзерович; 1880–1945) – писатель, драматург, издатель. Работал (в качестве сотрудника, редактора или издателя) в журналах: «Новый журнал для всех», «Новая мысль», «Свободный журнал», «Сатирикон», «Нива», «Всемирная панорама», «Солнце России», «Рампа и жизнь» и многих других. Руководил московским издательством «Костры» (1921–1923).
[Закрыть], издателя «Костров», говорила: «Она озлоблена».
В 1928 году художник Сицезубов рассказывал, что познакомился с М. Ц. в очереди за пайками в ЦЕКУБУ, и она в дальнейшем ему писала. Письма мне привез.
Отрывочно помню (из писем Н. В. Синезубова – публ.]: «Гуляю с сыном в лесу, где каждая тропинка мне знакома».
«Все места на свете заняты».
«Дорогой Николай Владимирович[197]197
Ошибочно указано отчество Н. В. Синезубова. (См.: ЛВ, гл. 17, примеч. № 2)
[Закрыть], – только аншлаг, ничего о нем, ничего ему. Письмо – дневник, письмо – тоска и жалоба».
Там же – восхищенье по адресу Пастернака: «Мой соперный конь».
Рассказывала Н. Г. Чулкова, что Марина и Ася, встретившись с ней в каком-то учреждении, хихикали, глядя на нее, навязчиво и откровенно, вызывая недоуменье. «Что во мне такого смешного?»
Майя Кювилье (Мария Павловна Роллан[198]198
Мария (Майя) Павловна Кудашева (урожд. Кювилье, во втором браке Роллан; 1895–1985) – поэтесса, переводчица; жена Р. Роллана.
[Закрыть]) показывала мне письма Марины, полные неукротимого восторга: «Ваши стихи – это юность о мире, мир о юности»[199]199
В единственном письме М. И. Цветаевой к М. П. Кудашевой от 14 сентября 1913 года из Ялты, вошедшем в собрание сочинений поэтессы, цитируемой фразы нет. Однако можно предположить, что О. А. Мочалова прибегла к сокращенному пересказу по памяти отрывка из этого письма:
«Ваши стихи о любви – единственны, как и Ваше отношение к любви. Ах, вся Ваша жизнь будет галереей прелестных юношеских лиц с синими, серыми и зелеными глазами под светлым или темным шелком прямых или вьющихся волос. Ах, весь Ваш путь – от острова к острову, от волшебства к волшебству! Майя, вы – Sonntags-Kind [счастливица, буквально: воскресное дитя – нем.], дитя, родившееся в воскресенье и знающее язык деревьев, птиц, зверей и волн.
Вам все открыто, Вы видите на версту над землей и на миллиарды верст над самой маленькой, последней видимой нам звездой. Вы родились волшебницей, Вы – златокудрая внучка какого-нибудь седого мага, передавшего Вам, умирая, всю мудрость свою и ложь. Мне Вы бесконечно близки и ценны, как солнечный луч на старинном портрете, как облачко, как весна» (Цветаева М. И. Указ. соч. Т. 6. М., 1995, с. 118).
[Закрыть].
Рассказывала А. И. Ходасевич[200]200
Анна Ивановна Ходасевич (урожд. Чулкова; 1886–1964) – сестра Г. И. Чулкова, жена В. Ф. Ходасевича.
[Закрыть]. В Крыму ребенок Марины заболел дизентерией. Материнский уход был плох, мать увлеклась романтическими отношениями, и ребенок умер. Марина с воем ползала на коленях вокруг дачи[201]201
Недостоверные сведения. Искаженно описаны трагические факты биографии Анастасии Ивановны Цветаевой, сестры Марины Ивановны: смерть ее сына Алеши в доме М. А. Волошина и его матери (Пра) в Коктебеле, менее чем через два месяца после смерти ее второго мужа Маврикия Александровича Минца. Вот как А. И. Цветаева писала о «том тяжелом для нее времени»:
«24 мая 1917 года на зов Марининой телеграммы я выехала из Феодосии в Москву к опасно заболевшему Маврикию – гнойный аппендицит. Но на московском вокзале узнала от Марины, что его накануне похоронили. Он умер по вине врачей, не сделавших ему операции: гной прорвался в брюшину… Марина не оставляла меня.
От могилы его я поехала назад в Феодосию, к оставленным у художника Н. И. Хрустачева детям, и перебралась в Коктебель. Там у Пра и Макса 18 июля 1917 года умер в пять дней от дизентерии мой Алеша. Макс был со мной неотступно» (Цветаева А. И. Воспоминания. 3-еизд. М., 1984,с. 572).
[Закрыть].
1940 год. Марина Цветаева с сыном, Муром (Георгием)[202]202
Георгий Сергеевич Эфрон (Мур) (1925–1944) – сын М. И. Цветаевой и С. Я. Эфрона.
О. А. Мочалова ошибочно называет Мура – Мурой. Неверное написание имени Г. С. Эфрона здесь и далее в тексте исправлено составителем.
[Закрыть], живет в Голицыно. Муж и старшая дочь, Аля, репрессированы [203]203
А. С. Эфрон была арестована 27 августа 1939 года; С. Я. Эфрон – 10 октября 1939 года.
[Закрыть]. Я написала ей письмо признанья и участия. Ответ был[204]204
Три письма М. И. Цветаевой к О. А. Мочаловой от 29 мая, 31 мая и 8 декабря 1940 года, приведенные последней в тексте воспоминаний, опубликованы в собрании сочинений поэтессы (см.; Цветаева М. И. Указ. соч. Т. 7. М., 1995, с. 696–698). Обнаруженные разночтения выправлены по подлинникам (см.: РГАЛИ, ф. 273, оп. 2, ед. хр. 8, л. 1–5). Копии указанных писем, переписанные О. А. Мочаловой в альбом, хранятся в РГАЛИ (ф. 273, оп. 2, ед. хр. 12, л. 89–95).
[Закрыть]:
«Голицыно, Белорусск[ой] ж[елезной] д[ороги]. Дом писателей. 29-го мая 1940 г[ода].
Мне кажется – это было лето 1917 г. Достоверно – Борисоглебский переулок, старый дом, низкий верх, наши две молодости – с той, неувядающей. Помню слова Бальмонта после Вашего ухода: „Ты знаешь, Марина, я слышал бесчисленных начинающих поэтов и поэтесс: и в женских стихах – всегда что-то есть“.
Не было ли у Вас стихов про овощи (морковь)? Или я путаю? Тогда – простите.
…А волк мне и посейчас нравится, и, если бы Вы знали, как я именно сейчас, по такому сытому волку (сну) – тоскую! Вот Вам выписка, с полей моей черновой тетради (перевожу третью за зиму – и неизбывную – грузинскую поэму)[205]205
Речь идет о поэме Важа Пшавела «Этери».
[Закрыть]:
„Голицыно, кажется 24-го мая 1940 г. – новый неприютный дом – по ночам опять не сплю – боюсь – слишком много стекла – одиночество – ночные звуки и страхи: то машина, чёрт ее знает что ищущая, то нечеловеческая кошка, то треск дерева – вскакиваю, укрываюсь на постель к Муру (не бужу), – и опять читаю (хорошо ему было писать! лучше, чем мне – читать!) – и опять – треск, и опять – скачок, – и так – до света. Днем – холод, просто – лед, ледяные руки и ноги и мозги, девчонка переехала ногу велосипедом, второй день не выхожу: нога – гора, на телеграмму, посланную 21-го – ни звука, в доме – ни масла, ни овощей, одна картошка, а писательской еды не хватает – голодновато, в лавках – ничего, только маргарин (брезгую – неодолимо!) и раз удалось достать клюквенного варенья. Голова – тупая, ледяная, уж не знаю, что тупее (бездарнее) – подстрочник или я??
У меня нет друзей, а без них – гибель“.
(Мур – это мой 15-летний сын, всю зиму болевший: пять болезней, – только что отболел пятой. Остальные пояснения – при встрече).
Спасибо за стихи. Они мне напомнили и на секунду вернули – меня – ту. Но водопад – упал.
Мне очень, очень хочется Вас увидеть – у меня из тех времен почти никого не осталось: „Иных уж нет, а те далече“… и у меня здесь нет ни одного женского друга.
Теперь – как осуществить встречу? Хотите – приезжайте ко мне в следующий выходной (т. е. через – следующий) – 6-го. Это наши с сыном последние здесь дни, 8-го начнутся сборы, а 10-го мы выезжаем, – куда, еще неизвестно – во всяком случае встреча – затянется.
Ехать с Белорусского вокзала, касса пригородных поездов (впрочем, раз Фили – Вы эту дорогу знаете). Вот, на выбор, два поезда: 12 ч. 55 м. (т. е. без пяти час) – тогда Вы у меня будете в начале третьего, и 2 ч. 21 м. – тогда Вы у меня будете без чего-то четыре. Поезжайте лучше первым, – больше времени будет, пойдем в лес (мы на самой опушке), около 7 ч. пообедаем (завтра еду в город и чего-ниб[удь] куплю, – голодной не будете), а вечером – когда захотите – проводим Вас с сыном на вокзал, вечерних поездов – много.
Если тотчас же по получении напишете мне, по адр[есу]: станция Голицыно, Белорусск[ой] ж[елезной] д[ороги], Дом творчества писателей – М. И. Цветаевой] (последнее, конечно – полностью!). Каким поездом Вы едете – мы Вас встретим, а Вы нас – конечно узнаете: я, все-таки, немножко – похожа, а сын похож на меня – ту, еще примета: он очень высокий. Пишите час отхода поезда, час прихода я высчитаю.
Дальше: если бы мы почему-нибудь – разминулись – спрашивайте Коммунистический проспект, Дом писателей (всякий знает), и, минуя Дом писателей, идите по Коммунистическому проспекту дальше, до самого конца, последний дом справа, дача Лисицыной, № 24, открывайте калитку, проходите куриный дворик, открывайте вторую калитку – и левое крыльцо – наше.
Но если вовремя известите – встретим непременно.
До свидания! Еще раз спасибо за стихи и память.
М. Ц.
Я живу – не в Доме, но письма идут – туда».
«Москва, 31-го мая 1940 г.
Милая Ольга Алексеевна.
Вчера, 30-го отправила Вам письмо с приглашением на 6-е, и вчера же узнала, что мы должны выехать уже 7-го и что, кроме того, я должна галопом переписывать свой грузинский перевод. Поэтому – увы – наша встреча откладывается. 3-го должна смотреть комнату, сдающуюся на лёто, как только устроюсь – напишу Вам, и увидимся уже в Москве.
Мне очень жаль, что так вышло, но кто из нас – хозяин своей судьбы?
Итак – до скорого свидания!
Я думаю – мы сможем увидеться около 12-го, когда хоть немножко устроюсь и сдам грузин.
М. Ц.»
В ноябре я была приглашена к Марине Ивановне[206]206
Об этой встрече см. письмо М. И. Цветаевой от 17 ноября 1940 года к Т. Н. Кваниной, преподавателю русского языка и литературы, жене Н. Я. Москвина:
«Вчера, до Вас, у меня была одна женщина, которую я видела раз – час – в 1918 г. – ее ко мне привел Бальмонт, это была начинающая поэтесса, и она писала стихи про морковь (честное слово!) – и сама была румяная как морковь, – я даже удивилась. И вот, в прошлом году, в Голицыне, 21 год спустя, я получаю от нее письмо – со стихами (хорошие стихи, уже не про морковь, – начинались так: – Душа водопадная! Тобой я верю в страну…) – и потом еще несколько писем, и вчера мы, наконец, с ней свиделись, и – я совсем не знала, кого я увижу, я так хотела – любить! и – я просидела с ней три часа, мы говорили с ней о бывших друзьях и временах, мы (как будто) – люди одного мира, она умная, мне очень преданная, пишет стихи, и – Таня! я ничего не почувствовала, ни малейшего волнения, ни притяжения, и у меня был ледяной, разумный, даже резонный, голос (Таня, в эту минуту Вам за нее больно. Нет, пусть Вам будет больно за меня, потому что она-то все равно – счастливая, потому что она меня любит, а дело в том, всё дело в том, чтобы мы любили, чтобы у нас билось сердце – хотя бы разбивалось вдребезги! Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи – те самые серебряные сердечные дребезги).
Таня, у меня с той вчерашней гостьей общие корни, и мы одного возраста, и она тоже пишет стихи, и – Таня, я к ней ничего не почувствовала, а к Вам – с первого раза – всё» (Цветаева М. И. Указ. соч. Т. 7. М., 1995, с. 702–703).
[Закрыть]. Она жила на Чистопрудном бульваре около Покровских Ворот на 5-м этаже в комнате уехавшего на год полярника[207]207
М. И. Цветаева снимала комнату в доме, расположенном по адресу: Покровский бульвар, 14/5.
[Закрыть]. Мы были вдвоем. На столе приготовлен был чай, сахар, печенье.
М. Ц. говорила, что Гослит предлагает ей составить сборник для печати, и редактором назначен Леонид Тимофеев[208]208
Леонид Иванович Тимофеев (1904–1984) – литературовед, критик.
[Закрыть]; спрашивала мнение о нем. «В выборе стихов у меня прежде всего – ответственность перед читателем».
Говорила о Муре, что он угрюм, замкнут, учится средне, презирает девочек. «Мы все были воспитаны на очарованье старины, а он признает только современность».
Говорила, что не пользуется лифтом, пугается его и не доверяет, предпочитает подниматься пешком.
До того она жила в комнате при университете[209]209
С июля до конца августа 1940 года после отъезда из Голицына М. И. Цветаева с сыном жила в университетском доме (Герцена, 6) в квартире академика А. Н. Северцова.
[Закрыть] и там дружила с полубродячим котом. Раз он на кого-то обиделся, залез на дерево и просидел в ветвях неделю. Когда М. Ц. уезжала, кот плакал. «Правда, правда, не я одна видела, и это был не насморк, слезы текли».
Переводную работу делала с удовольствием: «Это у меня в пальцах, дело души моей, мое ремесло. Переводить я могу строк 8—10 в день. Поэты плохи… Вот тут у меня поляк один, он пишет, что в лесу – камни. Я очень много гуляла в лесу с Муром, но камней в лесу не бывает».
Я еще раза два была в этой комнате. Раз принесла М. Ц. концентрат горохового супа, который она охотно приняла. Раз я застала ее за едой. Она сказала: «Не угощаю, потому что это ужасная гадость». После ее прихода ко мне пришла вернуть ей забытые очки. Окно было разузорено инеем. «Посмотрите, – сказала она, и в глазах ее мелькнул золотой огонек, – какой здесь вырос лес!» Когда я выходила в дверь, опять лукавый бесенок в глазах: «Вы, выходя в дверь, делаете такой изгиб (вертлявое телодвижение), и все так». «Спешу варить Муру курицу, он скоро вернется из школы. У соседки это торжественная церемония, а я очищу ее и брошу в кипяток: варись!»
Марина Цветаева была тогда худощава, измучена, с лицом бесцветно-серым. Седоватый завиток надо лбом, бледно-голубые глазки, выражение беспокойное и недоброе. Казалось, сейчас кикимора пойдет бочком прыгать, выкинет штучку, оцарапает, кувыркнется. Разговаривала она судорожно быстро, очень раздражительно, часто обрывая собеседника: «В мире физическом, я очень нетребовательна, но в мире духовном – нетерпима!» Одета была очень бедно – все – что-нибудь, какое-нибудь. Верхнее – беретик, холодная шубка с сереньким воротничком. «Поэтесса из Парижа! – смеялась она. – Все ждут шикарных туалетов, где же все это?»
Раза два она мне звонила по телефону, просила ехать с ней на рынок – искать Муру валенки наибольшего размера. Раз просила помочь ей переносить заброшенные где-то книги. Как-то я ее упрекнула, что она мне не позвонила. Она мельком взглянула и ответила: «Я звонила, но у вас ответили: „Она пошла в баню! Что это дает?“» Такого ответа у меня быть не могло.
Марина Цветаева отличалась абсолютной неспособностью ориентироваться на улицах и абсолютной неспособностью к арифметике. В Москве, в Париже, в Берлине она могла ходить только по коротким, давно знакомым дорогам или же с провожатым.
Ко мне она пришла 7 декабря 1940 года. Как мы сговорились, я встретила ее у выхода из метро. Был мороз, тьма, вьюга. Я вела под руку М. Ц., с трудом одолевая погоду. Она, ничего не замечая, безудержно болтала. «Ко мне по данному объявлению приходят предлагать комнаты много сумасшедших. Они мечтают, что у них огромные квартиры. Ко мне в Париж на мой 6-й этаж внезапно явилась Ида Рубинштейн[210]210
Ида Львовна Рубинштейн (1885–1960) – танцовщица, участвовала в «Парижских сезонах» С. П. Дягилева.
[Закрыть] сделать заказ на стихи. Она была тогда любовницей самого богатого банкира и щедро мне заплатила. Один молодой человек ехал на пароходе в качестве миссионера и получил рану. Он решил ее зализывать, ведь собаки зализывают раны, и они заживают».
Как только Марина Цветаева вошла в мою комнату, она бросилась обнимать и ласкать кота Василия и кошку Зоею. Зося имела особенный успех. Затем она разделась, села за письменный стол и начала что-то писать. Я подумала – не снизошло ли на нее вдохновение, и робко спросила, что она пишет?
«Почему вас интересует? – сердито возразила М. И. – Это моя рабочая записная книжка, у вас тоже такая есть. Дома я бы записать не успела, а тут я могу». Я покорно принялась готовить чай, в надежде, что запись не слишком затянется. Наконец, М. Ц. с удовлетворением отложила ручку и положила тетрадь в матерчатую хозяйственную сумку, которую всегда брала с собой, приговаривая: «А вдруг я что-ни-будь куплю?»
Разговор был сбивчивый, скачущий. Обо мне – ни одного вопроса. Записываю, что запомнила.
«Люблю физику, ее загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть».
