Текст книги "Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах"
Автор книги: Ольга Мочалова
Соавторы: Алла Евстигнеева
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Хлебный, 25. Старенький двухэтажный дом. По деревянной лесенке наверх. Кухня, через нее три проходные комнатки; от угловой – поворот в большую основную, где и жил Жорж с женой (первой) Ниной Фалалеевной и дочкой Василисой. С Филей я перевезла Г. Н. свой «Bechstein», и уж пригодился же он талантливому пианисту! За то он занимался со мной музыкой, терпеливо перенося печальные неспособности ученицы. Но я любила эти уроки и тогда, когда он на меня сердился.
Г. Н. отличался необыкновенной живостью. Летал по Москве. За вечер мог посетить несколько домов. Невысокий, худощавый, светловолосый, он не отличался красотой, но был очень привлекателен. Хороши были его умные синие глаза и неспешный, глубоко поставленный голос. Мужественный и внушительный, Г. Н. был неунывающим россиянином, насыщенным дополна электричеством жизнерадостности, одним из тех, кто носит в себе праздник жизни. А обстоятельства были тугие. Одевался в широкую толстовку, кот[орая] разлеталась при быстрых его движениях. Он никогда не говорил о своем дворянстве[252]252
Основные вехи биографии Г. Н. Оболдуева малоизвестны и укладываются в несколько фраз. Он родился в дворянской семье, рано потерял родителей и воспитывался у тетки О. П. Янушко. До революции он окончил 7-ю казенную гимназию (1916) и поступил на философский факультет Московского университета, но учиться ему не пришлось. Оболдуев был призван в армию, служил писарем в 19-м тяжелом артдивизионе, откуда был уволен в запас в 1922 году. Позднее он закончил ВЛХИ им. В. Я. Брюсова (1922–1924), работал заведующим книгохранилищем в ГИХЛ, редактором в Партиздате и Профиздате. В юности Г. Н. Оболдуев учился музыке, обладая прекрасными способностями, но оставил музыку ради поэзии. Первые стихотворные опыты поэта относятся к 1919 году.
[Закрыть], но я ощущала в нем черту дворянской чести: он никогда не лгал, даже из любезности. Правдивость его была неподкупна. С этой чертой связывался и его художественный вкус, искавший всегда смелой и точной определительности.
Собственно, у нас не было с ним истории отношений. Когда обучение музыке кончилось, мы встречались редко, я не посещала его литературных собраний. Потом он был сослан, потом призван в действующую армию[253]253
27 декабря 1933 года Г. Н. Оболдуев был арестован и в начале 1934 года выслан в Карелию – на Медвежью гору. На поселении Оболдуев участвовал в создании театра, ездил с концертными бригадами по районам, работал корреспондентом в местной печати. В 1939 году последовало освобождение, и перед войной поэт поселился в поселке Голицыне Московской области.
В 1943 году Г. Н. Оболдуев был мобилизован на фронт, служил разведчиком в противотанковом дивизионе (1943–1944), демобилизовался в августе 1944 года.
[Закрыть]. После фронта был у меня два раза на Ольховской.
Как муж третьей жены, Благининой[254]254
Елена Александровна Благинина (1903–1989) – поэтесса, детская писательница, переводчица; окончила ВЛХИ им. В. Я. Брюсова (1925); в 1933 году вышла замуж за Г. Н. Оболдуева.
[Закрыть], менял вместе с ней квартиры. После войны страдал не высоким, а высочайшим давленьем (280) и умер на даче во время шахматной игры[255]255
Тяжелая контузия, полученная на фронте, подорвала здоровье Г. Н. Оболдуева. Вследствие обострившейся гипертонической болезни в 1954 году он получил инвалидность и вскоре скончался. Поэт похоронен в поселке Голицыне Московской области.
[Закрыть]. О смерти его я узнала с большим опозданьем.
Творчеством его ведает Елена Александровна, и о сохранности можно не беспокоиться[256]256
Библиография Г. Н. Оболдуева включает в основном посмертные публикации отдельных стихотворений. В 1979 году в Мюнхене был издан сборник его стихов, написанных в 1923–1949 годах, «Устойчивое неравновесье».
Творческое наследие Г. Н. Оболдуева (стихотворения, поэмы, пьесы, либретто, переводы), а также материалы к его биографии, статьи и воспоминания о поэте Е. А. Благининой, Ю. К. Олеши, Л. И. Славина, Л. А. Озерова были переданы в РГАЛИ Е. А. Благининой в 1967 и 1989 годах.
У вдовы поэта есть цикл стихотворений, посвященных его памяти: Благинина Е. А. Стихи, которых нет (Памяти Г. Н. Оболдуева). – В кн.: Благинина Е. А. Окна в сад. М., 1966, с. 65–82.
[Закрыть]. Хорошо подобрал материал по его биографии Вал[ентин] Валентинович] Португалов и, вероятно, он увидит свет[257]257
Валентин Валентинович Португалов (1913—?) – поэт, переводчик.
Вероятно, О. А. Мочалова имела в виду статью В. В. Португалова «Егор Оболдуев». – В сб.: День поэзии. 1968. М., 1968, с. 18.
[Закрыть]. Дочь и внук, можно надеяться, сохранят память о бескорыстнейшем любителе поэзии, смело мыслящем, увлеченном и увлекавшемся, летучем голландце тогдашних литературных сборищ. Он завоевывал симпатии, хотя и писал, что живет:
«Понимая, что к чему,
И не нравясь никому».
Признавая друг друга, мы не любили друг друга. Я не удовлетворялась его жизнерадостностью, кот[орая] казалась мне щенячьей, и с удовольствием отмечала редкие строки, такие, как: «Мчусь на бешеной гиене». (О жизни.) Его выразительность была резко-правдива, но прозаична: «С головой голой, как сыр». В спорах об этом он называл меня «эстетич-кой». Увлекался хлесткостью, эпатированьем буржуа, но до того ли было в те трагичные годы? «Штукарь» называл его Юрий Верховский. «Устарелое футуристическое кривлянье», – говорила Фейга Коган[258]258
Фейга Израильевна Коган (1891–1974) – поэтесса, переводчица.
[Закрыть]. Много выигрывал Г. Н. остроумными словечками: «деньги-дребеденьги», «не личность, а неприличность», «не стихи, а сентиментальные шлёпы», «искомое насекомое».
Критиком он был решительным, бил с плеча, так как художеством не шутил. О ненависти к выспренней отвлеченности и разговаривать не приходилось. Его путь был – наблюденье подробностей.
«При сахарном песке в чашке чаю – пеночка».
«Шел с работы, остановился и долго смотрел, как у лошади от брызг дождя подрагивает живот».
В его поэтическое credo входила определяющая мысль: «Что здорово, то здорово». Трепак, озорничество, разделыванье «под орех» – вот его стилистический вкус.
Из отдельных высказываний вспоминаю:
«Роза – не более чем хорошенькое, но есть – прекрасное».
«Есенин – смесь балалайки с гитарой».
«Демьян Бедный роднится с дядей Михеем, рекламировавшим коньяк Шустова. Но в этом роде он – мастер».
«Как хорошо у Лермонтова»:
«Лучшие вещи Пушкина: „Граф Нулин“ и „Золотой петушок“»[260]260
Пушкин А. С. Граф Нулин (1825, опубл. в 1927).
Пушкин А. С. Сказка о золотом петушке (1834, опубл. в 1835).
[Закрыть].
В дальнейшем он любил Назыма Хикмета и Неруду.
Героями его литературных вечеров были Иван Аксёнов и Сергей Бобров. За ними он ходил по пятам.
Мне не нравилась его эротика. Находила хлестаковской сальностью такие изъяснения, как:
«Сокрытое в просторной блузе
Доступно, как младенцу мать,
Неоткровенностью иллюзий
Сама спешит пренебрегать».
Или в стихотворенье «Женщина»:
«Знали эту благодать
Каждые отец и мать».
«Цветные огонечки» (его выраженье), думается, большее, что он видел за явленьями жизни.
После войны, перенесенных тяжелейших испытаний, он пришел ко мне с разрушенным здоровьем, поврежденной рукой, неспособной к пианизму. Очень изменился, облысел, похож был на Андрея Белого. Рассказывал, что служил в противотанковом батальоне. Бойцы шли перед своими наступающими танками навстречу танкам противника, что и делало их абсолютно беззащитными и бессмысленно обреченными. В дальнейшем, погубив множество бойцов, ко-мандованье отменило противотанковые батальоны. Георгий Николаевич был засыпан землей, ослеп, оглох. «Но это, – говорил он, – все еще пустяки, а вот Ане, девушке, пошедшей героически на фронт, оторвало ноги, и она умерла, истекая кровью. Да и что за жизнь без ног?» Очень тяжело переживал Георгий Николаевич предательство, подлость, но распространяться об этом в своем творчестве не хотел[261]261
Пройдя войну, возвращаясь к жизни после ссылки, фронта, контузии, поэт обратился к творчеству, главной темой которого стала мысль о сохранении человеческого и гражданского достоинства.
[Закрыть].
Поэты высоко ценят его «Живописное обозренье»[262]262
Оболдуев Г. Н. Живописное обозрение. Стихотворение (1927). – В сб.: Оболдуев Г. Н. Устойчивое неравновесье. (Стихи 1923–1949). Мюнхен, 1979, с. 126–131.
[Закрыть], описанье цветов и плодов, «каталог очарований», по выражению Аксёнова, но я, к сожаленью, его не знаю.
Смелый и яркий переводчик[263]263
В последние годы жизни Г. Н. Оболдуев переводил стихи Г. Абашидзе, И. Гришашвили, А. Мицкевича, П. Неруды и др.
[Закрыть], Г. Н., получив подстрочник, умел переводить тут же на столе редактора. Получалось целостно и законченно.
Говорят, что в гробу он лежал с бакенбардами, похожий на Пушкина. Собралось много народа, но большей частью – увы! – как на проводы мужа Благининой.
Как-то давно был у меня разговор о Г. Н. с Надеждой Медведковой[264]264
Надежда Ниловна Медведкова – жена литератора К. Андреева, с которым Оболдуев находился в дружеских отношениях.
[Закрыть]. Она: «При всех его недостатках я его люблю». Я: «При всех его достоинствах я его не люблю».
Егор – так требовал он себя называть (совершенно неподходяще), остался ярким образом энтузиаста-художника, презирающего материальные блага. Ряд образов остался для меня подарком его поэзии. «Бриллиантовые застежки» – перебегающие лунные огоньки на снегу. Навсегда врезан в память его «Сонет».
«Эх, кабы Пресвятая Дева
Хоть бы отчасти помогла!
Но ни направо, ни налево
Тебе не отойти от хлева,
И нет значительней согрева.
Чем обжитой уют угла».
Как ярко и жарко вырвалось признанье:
«Я был царевной на Припяти,
На берегу скул любви монгольской».
Как хорош был его «Туркестан». Он потерял оба эти стихотворенья[265]265
Оболдуев Г. Н. Сонет. Стихотворение (1947). – В составе цикла «Жезл» включено автором в машинописный экземпляр с авторской правкой неопубликованного сборника Г. Н. Оболдуева «Устойчивое неравновесье» (Стихи 1927–1950). – (РГАЛИ, ф. 2525, оп. 1,ед. хр. 1,л. 136). По содержанию указанный сборник отличается от мюнхенского. (См.: ЛС, гл. 3, примеч. № 5)
Стихотворение Г. Н. Оболдуева «Туркестан», видимо, действительно утрачено. Его нет ни среди опубликованных стихов, ни в архиве поэта.
[Закрыть].
Думается, что его дар не нашел себе верной дороги.
Его последний сборник назывался «Лепетанье Леты»[266]266
Цикл стихотворений «Лепетанье Леты» (1938–1947) и одноименное стихотворение в его составе (1938) вошли в неопубликованный сборник Г. Н. Оболдуева «Устойчивое неравновесье» (Стихи 1927–1950). – См.: РГАЛИ, ф. 2525, on. 1, ед. хр. 1, л. 26–62.
Указанный цикл не является последним, известны и более поздние стихи Г. Н. Оболдуева.
[Закрыть]. Сколько прелести в этом наименованье.
Мне он говорил: «Настоящая поэзия – в плохих стихах»[267]267
В архивном фонде О. А. Мочаловой сохранилось короткое письмо Г. Н. Оболдуева, состоящее из двух фраз, последняя из которых процитирована. Эта записка с оценкой стихотворного сборника О. А. Мочаловой «Разлука» («Третья разлука») позволяет судить о том, каков был стиль Оболдуева-критика, о его «решительности»: «Скудные стихи, поэзия подвернутой мысли, хороши пропуски ассоциаций, мысль неметка, чутье верно, на редкость непевучи, язык среден и однообразен, попадается безвкусица, уродливость, болезненность, переходящая в „болезнь“ карельской березы, вдруг подзорная резкость, а то размазня иль тягомотина, вдруг чудо, а рядом безграмотность иль один ложный снобизм, прищемленная поэзия, не по существу, пренеприятная вдругорядь. В общем – настоящая поэзия в плохих стихах. 10.05.1949. Г. Оболдуев» (РГАЛИ, ф. 273, оп. 3, ед. хр. 41).
[Закрыть]. Впрочем, это не было заключительным мнением.
«Для жизни нужно живьё», – говорил Георгий Николаевич. Пускай же останется он живым среди живых.
4. Маргарита. Маргарита ТумповскаяМаргарита Марьяновна Тумповская. Это имя должно заинтересовать литературоведа, как имя одной из возлюбленных Гумилева, если уж не вникать в ее собственное поэтическое творчество, оставившее следы в печати. Упомяну [ее] прекрасную статью об Н. С. в «Аполлоне»[268]268
Тумповская М. М. «Колчан» Н. Гумилева. Статья. – Аполлон. 1917. № 6–7, с. 58–69.
[Закрыть]. В заключение своей заметки прилагаю единственное уцелевшее в моих окрестностях стихотворенье, напечатанное в альманахе «Дракон» (1921)[269]269
Тумповская М. М. Закат («Могучий хвост купая в бездне вод…»). – Дракон. Альманах стихов. Вып. 1. Пг., 1921.
[Закрыть].
Гумилев посвятил ей не одно стихотворенье, не помню всего, но назову «Сентиментальное путешествие»[270]270
Гумилев Н. С. Сентиментальное путешествие (1920). – Впервые опубл. сб.: Гумилев Н. С. Стихотворения. Посмертный сборник. Пг., 1922, 1923.
[Закрыть] (кажется, только в посмертном сборнике) и – главное, главное – одну из наиболее пленительных своих лирических жемчужин, кот[орое] привожу:
«За то, что я теперь спокойный,
И умерла моя свобода,
О самой светлой, самой стройной
Со мной беседует природа.
В дали, от зноя помертвелой,
Себе и солнцу буйно рада,
О самой стройной, о самой белой
Звенит немолчная цикада.
Увижу ль пены побережной
Серебряное колыханье, —
О самой белой, о самой нежной
Поет мое воспоминанье.
Вот ставит ночь свои ветрила
И тихо по небу струится, —
О самой нежной, о самой милой
Мне пестрокрылый сон приснится»[271]271
Гумилев Н. С. Юг. – Впервые опубл. в сб.: Гумилев Н. С. Костер. СПб., 1918.
[Закрыть].
Мы шли по Массандровской улице Ялты, когда он мне прочел эти строки, незабываемые никогда. В июле 1916 года.
Какой это был год? Наступила осенняя пора. Во Дворце искусств (Поварская, 52) Брюсов вел поэтический семинар. Набралось много буйной молодежи. Читали стихи, кто во что горазд. А горазды были больше всего на самонадеянные выкрики. Помню, об одном из прочитанных произведений Валерий Яковлевич сказал: «Здесь самое интересное выраженье у Вас – „море вздурило“». Я сидела в тесной толпе малознакомых авторов. Кое-кого я видела раньше. Один из поэтов попросил у меня тетрадочку стихов и вернул с единственным замечанием: «Смял не я».
Мне захотелось испробовать свой голос, как он прозвучит в разнузданном хору, и я прочла свой «Сеанс Джиоконды», одну из первых проб широких тем, но теперь отпавший для меня опыт, как искусственный. Валерий Яковлевич сказал: «Погодите, сейчас неподходящая обстановка, об этом надо поговорить особо».
По окончании семинара ко мне подошла незнакомка в темном платье с тонким и строгим лицом. Она сказала застенчиво: «Мне приходилось и раньше слышать Ваши стихи. И теперь мне понравился Ваш „Сеанс“. Давайте познакомимся». – «Как Ваше имя?» – «Маргарита Тумповская». – «Как хорошо, что мы встретились! Я так ценю Вас за статью о Гумилеве! Каждому поэту должно хотеть такого вдумчивого разбора!» Так началось наше знакомство, длившееся годы.
Мы виделись с большими перерывами, но много раз. Она сидела у меня в кресле на Ольховской, я бывала у нее в полуподвальной комнатке Пречистенского переулка. Как-то встретились в диетической столовой у Мясницких Ворот. Я обратила внимание на робко прижатые к груди руки и, не взглянув в лицо, прошла. Она меня окликнула (1929 год). Встречались в доме Чулковых. Последняя встреча произошла поздней осенью на даче на Лосиноостровской станции. Маргарита Марьяновна жила там с мужем, годовалой дочкой и старшей сестрой. Она ждала второго ребенка. Это были 30-е годы. Я читала там:
«В то грязнотаянье январское
Мир был унижен, хром и стар».
Когда мы встретились, М. М. была уже не очень молода, бедствовала, была не устроена, как все мы тогда, ходила в темном. Ее серые глаза, черные волосы, выразительные губы, весь облик был бы красив в более благоприятных условиях. Тихий голос, ленинградская воспитанность, неулыбчивая серьезность. Что делала она в те годы? Изучала английский. Помню ее с copy-book в руках идущей по улице. Задумывала с кем-то инсценировку для кинокартины. Почему-то ездила в Ташкент. Жила на даче у друзей в Петровском парке.
В Ташкенте сошлась с молодым человеком, значительно моложе себя. Получила от него дочь Марьянку. Имени мужа никак не вспомню. Он был поэтом, и знакомство началось с показа его стихов старшему товарищу по перу. Стихи его читали впоследствии и мы с Варей Мониной по просьбе Маргариты. Они были очень душевно располагающими, но неопределенны, с невыявленным художественным лицом. Автор говорил, что стихи ему снятся, и утром он записывает их целиком.
Молодой человек знал в совершенстве английский и служил переводчиком при каком-то англичанине-дипломате. Патрон спрашивал его: «Хорошо готовит Ваша жена?» Молодой человек отвечал: «Моя жена совсем не готовит». На Лосиноостровской единственным блюдом в семье была геркулесовая каша. Молодой муж держался бодро, казался волевым, преисполненным решимости бороться за свою семью. Он намеревался преподавать английский в колхозе и там прочно обосноваться. Жену он почитал, в маленькую дочку был влюблен. В колхозе он был арестован, сослан, семья, очевидно, погибла, и больше я о Маргарите Тумповской ни от кого никогда ни слова не слыхала.
В памяти осталась надпись на книге, подаренной супругом – «Любимой – осенью…»
Маргарита была очень мила и доверительна со мной. Она говорила, что с детства увлекалась магией, волшебством. Мысленно была прикована к Халдее. Придавала значенье талисманам. О Халдее был ряд стихов. Когда мы встретились, она была убежденной антропософ кой; ходила с книгами индусских мудрецов. Она с негодованьем говорила, как откровенно неуважительно Чулков отзывался об ее верованьях.
Маргарита казалась созданной для углубленных, созерцательных настроений и поисков, молитвенных жертвоприношений. Должно быть, ее ленинградская квартира, которую она ликвидировала в голодные годы, была полна книжными полками и шкафами.
Ее стихи? Она давала мне читать свой тогдашний рукописный сборник «Дикие травы». Они были культурными, хорошего тона, но не казались сильными. «Интеллигентные стихи». Но в наши последние встречи она читала «Сонеты о Гамлете», и мы находили их замечательными по творческому пониманию темы и художественной покорительности. Где теперь эти умные, яркие, мастерские сонеты?
Маргарита немало рассказывала мне о своем романе с Н. С. Привожу, что уцелело в памяти из ее сообщений.
«Маргарита, Маргарита – прекрасный амфибрахий…»
«Он полюбил меня, думая, что я полька, но, узнав, что я еврейка, не имел [ничего] против».
«На литературных] вечерах, где мы с Н. С. бывали вместе, он ухаживал одновременно и за Ларисой Рейснер[272]272
Лариса Михайловна Рейснер (1895–1926) – писательница; жена Ф. Ф. Раскольникова.
[Закрыть]. Уходил под руку то со мной, то с ней. Л. Р. была впоследствии из тех революционерок, которые и под гильотиной принимают позу».
«Я как-то сказала ему: „За мной стал сильно ухаживать возлюбленный подруги, кот[орый] давно был связан с ней трогательным романом. Вот поди верь вам, мужчинам!“ Он молчал и улыбался».
«Я никогда не могла называть его Колей. Так не шло ему, казалось именем дачного мужа. Называла – дорогой. А он удивлялся и считал себя Колей».
«Когда, наконец, добиваться уж больше было нечего, он облегченно вздохнул и сказал: „Надоело ухаживать“».
«Такой отвлеченный человек».
«Ведь его взгляды на женщину были очень банальны. Покорность, счастливый смех. Он действительно говорил, что быть поэтом женщине – нелепость».
«Был случай, когда я задумала с ним расстаться и написала прощальное письмо. Он находился тогда в госпитале. Несмотря на запрет врачей, приехал ко мне тотчас, больной, с воспалением легких. Не знаю, разошлись ли мы тогда или сошлись еще крепче».
«Анна Андреевна[273]273
А. А. Ахматова – первая жена Н. С. Гумилева.
[Закрыть] ворчала на него, когда находила, что он плохо выбрал свою даму. Но я не ворчу на него за выбор Вас».
«Аня Энгельгардт[274]274
Анна Николаевна Энгельгардт (в замуж. Гумилева; 1895–1942) – вторая жена Н. С. Гумилева.
[Закрыть] была дикая, застенчивая девушка, когда он ее встретил. Она не могла сопротивляться его напору».
Мне Маргарита говорила: «Стихийное движение и стихийная косность».
«Как сказать – Вам дано, но что сказать – еще нужно нажить».
В 1921 году летом, когда прошел слух об аресте Гумилева, Маргарита очень волновалась. Были предположенья, что он бежал из тюрьмы и находится на острове. В те месяцы в ее подвал приходил обаятельный артист Вахтангова[275]275
Евгений Багратионович Вахтангов (1883–1922) – режиссер, актер, педагог, основатель и руководитель театральной студии (с 1926 – Театр им. Вахтангова).
[Закрыть], и она не могла от него отказаться.
Помню еще: «Когда я узнала, что в июле 1921 года он приехал в Москву, я была у друзей на даче. Лежала на кушетке и повернулась на другой бок при этом сообщении».
Закат
Могучий хвост купая в бездне вод
И в небе разметав блистательную гриву,
Он умирал.
Над ним обширный свод,
Подобие палатки прихотливой,
Коврами пышными и пухом райских птиц
Был тщательно разубран.
Мы ж, во прахе
Простертые пред ним, лежали ниц,
И до тех пор в благоговейном страхе
Покоились, пока резец серпа
Не врезался в лазурь небесного герба.
М. Тумповская. 1921.
5. Навсегда. Николай ГумилёвДом у нас был свой и довольно большой, но места мне удобного для сосредоточенья не было. Спальня бессветная, зал – проходной, две маленькие комнатки старших сестер, остальное – тетушек. Другая часть – подсобные угодья, помещенья для прислуги. Дом планировался для старшего поколенья. Для Оленьки с мужем, для сестриц Лизаньки и Лидиньки. Мы – племянницы, сироты, оказались там по воле волн, когда остались только две тетушки.
В доме было много благостного. Комнатка – молельная, уединенная, с затемненным окном, выходившим на необитаемый дворик, уставленная иконами с пюпитрами для чтения священных книг. За передней-прихожей была прохладная буфетная, дальше – кладовая с сундуками. Замки открывались певучим ключом, на дне лежали очерствелые баранки – для счастья. Зал, он же столовая, оклеенный нестареющими белыми тиснеными обоями, был глубоким, смотрел в сад на липы и клумбы роз. В нем стоял концертный рояль «Bechstein». Играла музыкальная Аня, ученица сестры Брюсова, Калюжной[276]276
Евгения Яковлевна Брюсова (в замуж. Калюжная; 1883–1977) – преподаватель музыки, сестра В. Я. Брюсова.
[Закрыть]. Стеклянная дверь сбоку вела в зимний сад, мы уже не застали его.
Летом по вечерам тетушки пили на террасе кофе. Аннушка приносила самовар. Приходил разделять досуг фильский священник отец Александр Левицкий. Он был спокойный и добродушный. Мне некуда было деваться, я сидела на ступеньках террасы и читала. В тот час розового заката, благоухающего шиповника, мирной тишины у меня в руках оказалась книга стихов «Жемчуга»[277]277
Гумилев Н. С. Жемчуга. М., 1910.
[Закрыть] Гумилева. Имя тогда мне еще неизвестное. Столько наступательного порыва, дерзанья, такое красивое мужское начало, широкий манящий мир. Новый поэт вдруг позвал, потребовал, взбудоражил.
Я уже была студенткой-первокурсницей ВЖК. Хотелось путешествовать. Выпросила у тетушек поездку в Крым с двоюродными Варварой и Алексеем Мониными. Мы все трое были глупы, неопытны, со страхом спрашивали: «Сколько стоит?» Но доехали до Ялты благополучно.
Заняли номер на даче Лутковского на Большой Массандровской улице, [которая была] уже не улицей, а горной окрестностью. Дом стоял на высоком берегу, сад спускался к самому синему морю. Сад – ярко цветущий, с большими многолетними деревьями. Ровный пляж с пестрыми камешками.
Бойкая, смешливая номерная горничная Шура исполняла свои обязанности быстро, шутя. Химичка Ольга, милая 16-летняя Наташа с большой косой, супруги Ставенгагены, композитор Георгий Альбрехт с сестрой, пианист Вася Еленев, мистер Артур Берри, студент-политехник из Курска – те, кто помнятся из обитателей ялтинской дачи.
Мистеру Артуру был 21 год. Приятной наружности, несколько флегматичный. Мы дружили, он называл меня Шоня (Соня), за то, что любила долго спать. Он мне неопределенно нравился, весело было с ним поболтать, посмеяться. Мы встретились с ним еще в Москве снежной зимой того же года, но отношения не завязались: я не смогла пригласить мистера в наш дом, а он жил в общежитии.
Варвара и Алексей, как старшие над младшей, насмешничали надо мной. Алексей издевался и над тем, что я не умею бросать камешки в воду рикошетом, Варвара воровала дневник и вносила язвительные критические замечания. Она принципиально выворачивала наружу чужие тайны. Мне свойственно было говорить во сне. Но для них не раз я это делала нарочно. Бормотала по ночам: «О Боге, о Боге, о Боге». Утром они мне докладывали, что я бредила.
Помню ряд крымских эпизодов: компанией ездили на Ай-Петри смотреть восход солнца, посещали водопад Учансу, катались верхом.
Как-то я шла вдоль крутого обрыва, навстречу попался матрос. Он сказал: «Какая хорошенькая». В ужасе я прыгнула с горы, камни осыпались, и я скатилась вниз на бедре до самого берега. Дачные жители ахали, но рана быстро зажила. Морская вода целительна.
Я все бросалась в море, забывая снять наручные часики. Они не выходили из ремонта. Как первокурсница, я думала об экзаменах, привезла с собой лекции Кизеветтера [278]278
Александр Александрович Кизеветтер (1866–1933) – историк, общественный и политический деятель, преподаватель Московского университета, Народного университета им. А. Л. Шанявского, Высших женских курсов и других учебных заведений; читал общие и специальные курсы по истории России XVIII–XIX веков. В 1922 году был выслан из России в числе других ученых и общественных деятелей, жил в Праге.
[Закрыть], сидела на крутой ограде сада, болтала ногами и готовилась. Но неусердно.
Ходила с длинной косой, перевязанной красной лентой. Синяя юбка, белая блузка – туалетов не было, и о них не думалось. Ставенгагены считали меня глупой девчонкой, Варвару – более положительной.
Был эпизод взволновавший – Виктор Белавенец, внезапно забредший в наш сад. Не помню его обстоятельств. Мы шли в темноте, он взял мою руку, говорил о злодейском отце, о своем скитании. Он не был достаточно смел, а я была слишком дика, и мы больше не встретились. Но я его запомнила и писала плохие стихи о разлуке с бедным Тристаном. В дальнейшем я слышала, что он увез какую-то княжну, и мне это не было безразлично.
Вероятно, шел конец июня. Варвара явилась на дачу взволнованная: «Я гуляла по Нижней Массандре с книгой стихов Тэффи „Семь огней“. Присела на скамейку. Ко мне подошел санаторный отдыхающий в халате и спросил: „Юмористикой занимаетесь?“ – „Нет, это стихи“, – ответила я. – „А, „Семь огней““. Тэффи известна как юморист, и очень немногие знают ее единственную лирическую книгу. Поэтому я с ним заговорила. Это оказался Гумилев. Он предложил прийти к нему в палату. – „Разве у Вас там какая-ни-будь особенная архитектура? Уверена, что нет“, – ответила я. „Завтра мы встретимся у входа в парк. Ты иди со мной“».
Гумилев пришел к воротам Массандровского парка в офицерской форме, галифе. Характерна была его поступь – мерная, твердая – шаги командора. Казалось, ему чужда не только суетливость, поспешность, но и быстрые движенья. Он говорил, что ему приходилось драться в юности, но этого невозможно было себе представить.
В «Литературных встречах» я приводила ряд его высказываний, и нет надобности их повторять здесь.
Варвара в это лето написала целую тетрадь о нашем знакомстве с Николаем Степановичем. Записки ее, к моему удовольствию, не уцелели. Они отличались иронией, насмешечкой. Она не восприняла особенностей Гумилева, обаяния, ставшего для меня незабываемым. В ее истолковании получалось, что он ухаживал больше за ней, но она не пошла ему навстречу, как я, поэтому продолжались встречи со мной. Что ж, может быть. Но запомнил он меня, почему бы то ни было.
Сложилось у Варвары четверостишие, которым она гордилась:
«Ольга Мочалова
Роста немалого
В поэта чалого
Влюбилась, шалая».
Описывались все мои грехи, – как бросаюсь в море с часами, плаваю рядом с дельфинами, бормочу по ночам. Ну, словом – шалая. Тем более что еще «О, Тристан» и мистер Артур. А Гумилеву я, конечно, курортная девочка, между прочим.
Синело море, шумел прибой, ночи падали с неба сразу, непроглядным бархатом.
Он нес с собой атмосферу мужской требовательной властности, неожиданных суждений, нездешней странности. Я допускала в разговоре много ошибок, оплошностей. Неопытность, воспитанность на непритязательных фильских кавалерах, смущенье, – все заставляло меня быть сбивчивой. Нет, интересной для него собеседницей я не была. Стихи я читала ему ребячливые:
«Маркиз Фарандаль,
Принесите мне розу.
Вон ту, что белеет во мгле;
Поймайте вечернюю тонкую грезу,
Что вьется на Вашем челе».
Он смеялся: «Что же греза вьется, как комар?»
На одно стихотворенье он обратил внимание: «В твоем венце не камни ценные». Взял ситуацию плачущей девушки над гробом возлюбленного для концовки «Гондлы»[279]279
Гумилев Н. С. Гондла. Драматическая поэма в четырех действиях. – Впервые опубл.: Русская мысль. 1917. № 1, с. 67–97; первое отдельное издание – Берлин, 1923.
[Закрыть], которую писал в то лето.
Он читал мне стихи:
В санатории он написал и прочел мне свою лирическую жемчужину:
Тогда я подумала: «На что же я при таком очаровательном воспоминании „о самой стройной, самой белой, самой нежной, самой милой“»?
На закате, на краю дороги, ведущей в Ялту, были поцелуи. Требовательные, бурные. Я оставалась беспомощной и безответной. Мимо прошла наша компания, возвращаясь с прогулки, которую я на этот раз не разделила. Н. С. снял фуражку и вежливо поклонился.
Мы бродили во мраке южной ночи, насыщенной ароматами июльских цветений, под яркими, играющими лучами, звездами.
«Когда я люблю, глаза у меня становятся голубыми».
«Вы не знаете, как много может дать страстная близость».
«Когда я читаю Пушкина, горит только частица моего мозга, когда люблю – горю я весь».
«Вы сами не знаете, какое в Вас море огней».
«Я знаю: вы для меня певучая».
«Я прошу у Вас только одного разрешения. Я мог бы получить несравненно более полное удовлетворение, если бы этим вечером поехал в Ялту». – «Как это делается, – удивлялась я. – Кто эти дамы? Ну что ж, если Вам так нужно, поезжайте».
Мы сидели на камне, упавшем с обрыва на дорогу. «Если Вы согласны, положите руку на мою руку». Я не положила. «Если бы Вы положили руку на мою, я отказался бы от своего желания, но знал бы, что душа у Вас лебединая и орлиная». «Как хорошо. Но я не могла Вас обмануть. Мне так не нужно».
Был поцелуй на горе, заставивший меня затрепетать. Крепко, горячо, бескорыстно. «Вот так». «Если бы Вы согласились, я писал бы Вам письма. Вы получили бы много писем Гумилева».
А я думала: «Фили, старый дом, тетушки, нескладная шуба, рваные ботики, какие попало платья, неустроенность, заброшенность, неумелость. А он знаменитый, светский, избалованный поклоненьем, прекрасными женщинами. Что могу я для него значить? Нет, не справлюсь».
В разговоре среди другого я ему сказала: «Вот мы с Вами встречаемся, а Вы ни разу ничего не спросили обо мне, – кто я, где я, с кем и как живу?»
Он ответил: «В восемнадцать лет каждый делает из себя сказку».
На другой день он должен был уехать из Ялты. Утром горничная, веселая и возбужденная, ворвалась в наш номер: «Вам просили передать письмо». Он приходил перед отъездом и принес вложенную в конверт карточку. Надпись была:
«Ольге Алексеевне Мочаловой. Помните вечер 7-го июля. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся, когда и как – Бог весть, но верю, что лучше, чем в этот раз. Целую Вашу руку. Здесь я с Городецким [282]282
Сергеи Митрофанович Городецкий (1884–1967) – поэт, прозаик, переводчик, драматург.
[Закрыть]. Другой у меня не оказалось.
1916»[283]283
Фотография Н. С. Гумилева, подаренная О. А. Мочаловой в первый год их знакомства, сохранилась. Полный текст дарственной надписи без искажений на обороте фотографии таков:
«Ольге Алексеевне Мочаловой.
Помните вечер 7 июля 1916 г. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся. Когда и как, Бог весть, но наверное лучше, чем в этот раз. Если Вы вздумаете когда-нибудь написать мне, пишите:
Петроград, ред[акция] „Аполлон“, Разъезжая, 7.
Целую Вашу руку.
Здесь я с Городецким. Другой у меня не оказалось» (РГАЛИ, ф. 273, оп.1, ед. хр. 11, л. 1 об.).
[Закрыть].
А потом разразилась революция. Тетушки умерли одна за другой. Прах их был похоронен на Дорогомиловском кладбище, и после погребения ни одна душа не посетила два скромных холмика, сразу позабытых. Я до сих пор поминаю в молитве имена Ольги и Елизаветы и прошу прощенья за грубость и пренебреженье. Они, сидящие у окошка без дела, ничего не могли дать нам, племянницам, но были незлобивыми, чистосердечными обывательницами. За то и я несчастлива в племянниках.
В дом входили рабочие и описывали вещи. Все менялось, перемещалось, било, скользило, утрачивалось и нападало.
Я металась, сдавала экзамены, дважды уезжала и возвращалась в старый дом.
Какой-то зимой, лютой и снежной, я вышла из своей келейки и сказала сестрам: «Я люблю Гумилева». Аня и Катя испуганно переглянулись и ответили: «Только не сиди часами, запершись в своей комнате». – «А куда же мне деваться?»
Мы все трое были тогда без судьбы.
Лютой зимой 1919 года в Москву приехали Гумилев и Кузмин выступать с чтеньем стихов в Политехническом музее. Я пришла, конечно, на вечер. Аудитория не отапливалась, все сидели в шубах. Помню, на мне была тогда самодельная шапка из свернутого вокруг боа. Я сидела в партере рядом с пожилым гражданином. Он насмешливо бормотал, слушая Гумилева:
«Машенька, здесь ты жила и пела,
Меня, жениха, домой ждала.
Где же теперь твой голос и тело?»[284]284
Гумилев Н. С. Заблудившийся трамвай. Стихотворение из сборника Н. С. Гумилева «Огненный столп» (Пг., 1921). – Впервые опубл.: Дом искусств. 1921. № 1.
Вторая из цитируемых строк стихотворения такова:
Мне, жениху, ковер ткала.
[Закрыть]
Особого успеха ленинградские поэты не имели. Публика смешанная, неопределенная, скорее больше любопытничала, о чем говорят теперь известные имена. Я чувствовала, что Гумилев не хочет сдаваться времени, отстаивает свой мир, свои прежние темы. Он стоял перед аудиторией твердо и прямо, тоже в шубе с меховым верхом.
В антракте я подошла к нему и робко спросила: «Николай Степанович, помните ли Вы меня?» Он живо и обрадованно ответил: «Да, да, конечно, вспоминал, думал о Вас часами по вечерам».
Уговорились, что я буду ждать его при выходе из подъезда. Светила полная луна, трещал мороз. Он шел ночевать к Коганам, странноприимной чете, любившей не поэзию, а поэтов. Он уверенно вел меня за собой. Но я была в недоумении: «В каком же качестве я туда приду? Куда меня положат? Рядом с ним?» На одном из поворотов я резко остановилась и сказала, что иду ночевать к двоюродным сестрам. Он удивился, но не стал возражать. Условились, что я завтра приду в Брюсовский институт к 8 часам.
Двоюродные сестры жили в маленьком домике на Трубной площади рядом с рестораном «Эрмитаж», где дядя Жорж директорствовал. Нюша и Лиля знали, что порой я, опоздав на ночные поезда с литературных вечеров, стучала к ним в окно со двора с просьбой о ночлеге. Со смехом и шутками впускали они меня в дом и укладывали в уголок под теплое покрывало. В эту морозную ночь я испытала здесь сильнейшее из впечатлений от встречи с Н. С. В полусне, полуяви двигались горы, смещались небо и земля, ходили большие розы с темно-красными головами, как бурная вода, текла музыка, было неразличимо чувство не то провала, не то полета, бездны или выси. Я оказывалась в неведомых мирах, где все было не названо. Именно потому, что переживанья превышали меру сил, выводили из себя, я не успела в нужную минуту сказать нужное слово. На утро я уехала на Фили, распустила школьных ребят по случаю 25° мороза, попросила у Ани синюю шелковую блузку и отправилась в Москву во Дворец искусств. Я не опоздала к условленному часу. Но в дверях мне попался Михаил Кузмин, и на мой вопрос: «Где Н. С.?» – ответил, что Гумилев недавно ушел, и больше о нем ничего не известно. Я хотела смерти. Мы так и не встретились. Впоследствии он говорил, что ждал меня, мое отсутствие объяснил морозом и Филями и ушел.
Отчего так бьется сердце, так необходимо сегодня особенно тщательно приготовиться, одеться? Есть вышитое платье, соответствующая шапочка и матерчатые туфельки. Ведь все как обычно. Я живу на Знаменке в квартире Мониных. Моя комната проходная, Александр ходит сквозь нее и злится. Так обычно, что в жаркий июльский день 1921 года я иду в Союз поэтов – «Сопатку», по хульному прозвищу Боброва. Какие ни на есть, но Дешкин, Федоров, Ройзман, Мар, Вольпин, Адалис, Захаров-Мэнский, Кусиков, Шершеневич, Мариенгоф, Коган, Грузинов, Соколов [285]285
Георгий Федорович Дешкин (1891—?) – поэт, входил в литературную группу неоклассиков, состоял членом правления ВСП, ответственным секретарем группы «Литературный особняк», был одним из первых поэтов, пытавшихся писать на языке эсперанто.
Матвей Давидович Ройзман (1896–1973) – поэт, прозаик, переводчик; входил в группу имажинистов. Автор сценария кинофильма «Дело № 306».
Надежда Давыдовна Вольпин (1900–1998) – поэтесса, прозаик, пере-волчица, входила в литературные объединения: СОПО, имажинистов, «Литературный особняк», мать поэта А. С. Вольпина (Есенина).
Николай Николаевич Захаров-Мэнский (1895–1942) – поэт, журналист, член правления СОПО.
Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893–1942) – поэт, переводчик, литературный и театральный критик, один из теоретиков имажинизма, примыкал к группе эгофутуристов.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897–1962) – поэт, прозаик, драматург, мемуарист, один из теоретиков имажинизма.
Иван Васильевич Грузинов (1893–1942) – поэт, один из теоретиков имажинизма, состоял членом группы имажинистов с 1919 по 1924 год, вышел из нее одновременно с С. А. Есениным, член СОПО, был на фронте.
Евгений Григорьевич Соколов (псевд. Сокол; 1892–1939) – поэт, несколько его стихотворных сборников было издано в Орле: «Триолеты. Мадригалы» (1917); «Красные набаты» (1919); «Поэма о революции» (1919); «Русь» (1919).
[Закрыть] – были тогда тем обществом, сужденья которого играли роль. Варвара сидела у входа, она исполняла временно какие-то контрольные обязанности. Когда я вошла в кафе «Домино», она поспешила шепнуть: «Здесь Гумилев».
Опять я подошла к нему, с кем-то беседующему. Помню быстрое движенье, мгновенное узнанье. Мы вышли вместе на улицу.
«Вы более прекрасны, более волнующи, чем я думал. И так недоступны».
А Сергей Бобров ехидничал вслед: «Олега уже повели».
В этот вечер мы расстались на углу у Ленинской библиотеки. Он шел ночевать во Дворец искусств. При расставанье он быстро проговорил много бессвязных ласковых слов. На другой день, по условию, он зашел за мной на Знаменку, и мы вместе вышли. Долго ходили по улицам и вышли к запасным путям Ленинградского вокзала, где стоял его поезд, назначенный к отправке через два дня.
Н. С. ехал с юга домой; товарищ предложил ему поездку в Крым для устроенья литературных дел [286]286
Во время этой поездки в Севастополе Н. С. Гумилеву удалось издать сборник «Шатер».
[Закрыть].
Вагон был пуст, в купе мы остались вдвоем. Пили вино. «В юности я выходил на заре в сад и погружал лицо в ветки цветущих яблонь. То же я испытываю теперь, когда Вы в моих руках».
«Вы ничего не умеете».
«Жажда Вас не иссякает, каждая женщина должна этим гордиться».
