Текст книги "Светлое будущее: вето на будущее (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Тик – и сиганул хищником к врагу…
Только и успел несчастный, бывший мой истязатель, сделать пару шагов в сторону – как тотчас поймал его уже деспот. Не церемонясь и не сдерживая себя ни в чем, заломил, скрутил ублюдка, на ходу, ловко заодно отобрав порцию для «Мистера».
– Радугу, Сука, еще одну хочешь?! Мистера?! Вот и жри, тварь убогая! – зарычал исступленно Мирашев, силой вталкивая ему в рот «чупу». Еще пару ударов для усвоения эффекта – и отступил, выпустил гада из своей хватки, пнув, отшвырнув от себя на землю – пошел едва не кубарем тот идиот.
Выровнялся Мира во весь рост. Бесцельный взор около, утопая в мыслях, в наслаждении. Облизался в шальном, самодовольном оскале, отчего я невольно поежилась, будто кто морозной плетью страха и неприемлемости меня стеганул. Мгновение – и наконец-то схлестнулись наши взгляды. Больная ухмылка Мирона… странным эхом разразилась, отозвалась во мне: безумное, жуткое чувство – волной захлестывая, заставляя задрожать от непривычной, шизофренической услады одновременно с отрицанием… И вновь поежилась я, не зная, как правильно на все это реагировать.
Когда Рогожин за меня вступался – было бесспорно приятно, гордость и радость одолевали… Но не так. Не то. Не знаю… А это – это нечто иное. Его, Миры безумие… оно развратно, пошло, порочно… заразительно. И вместе с его наслаждением, упованием превосходством, вседозволенностью и… жестокостью – странные ощущения (защищенности, беспечности) луной раздаются и во мне. Впервые… и только рядом с этим демоном – не надо пытаться… быть на порядок, на голову выше… чтоб хоть как-то сойти за ровню, дабы быть достойной… всего этого. Нет. Ничего. Априори – я уже всего этого достойна. И если что – то врага точно будет ждать… хоть в каком-то виде, но «смерть».
– Ты мне, Сука, зуб выбил! – обиженное, гневным рыком, где-то в темноте…
– Сча еще добавлю, урод ебачий! – тотчас обернулся к нему Мирашев и метнул иступленный взгляд.
Но движение «жертвы» – и где сидел… там и открыл очередной всплеск «фестиваля»…
– Фу, блядь, – гаркнул кто-то.
Поморщились и остальные.
– Свали отсюда! – бешеное чье-то, девичье.
Подчиняется.
Обернулся ко мне Мирон. Шаги ближе, поддаюсь на участие, на автомате встав, потянувшись в ответ благодарностью. Но миг – и позорно замираю – заметив между нами Федьку. Взор того то на товарищей, то на меня (видимо, наконец-то отыскав – а потому резво движение ко мне ближе, вплотную):
– А че у вас тут? Че не поделили? – кивнул в сторону «Мистера».
Стою, нервно, идиотически моргаю – и страшно даже признать всё то, что только разразилось вокруг, да и в этот миг внутри меня.
– Чупу, блядь, – гневное Миры, перебивая ход моих истеричных мыслей. Шумный вздох, скривился. Прощальный, расстроенный взор на меня – отвечаю тем же, обижено поджимая губы. Разворот – и пошагал прочь мой защитник, затесался в толпе. Упал за стол. Кивнул товарищу – живо организовались стопки, плеснули прозрачную.
– Ты как? Чет ты… не очень выглядишь, – заботливо прошептал мне Рожа. Обнял – поддаюсь, прижалась к брату.
– Да устала, – не вру. Носом уткнулась в шею, обняла в ответ.
– Че-то ты быстро, – неожиданно кто-то сзади. Обернулись – Валентин. Стукнул тот по плечу Федьку дружески, отчего мы оба даже невольно пошатнулись. Взор на наглеца – отвечает тем же: то на меня, то снова на Рогожина. Весело продолжил Мазуров: – Мы тебя до утра уже не ждали. Вон, – махнул рукой, – каких элитных тружениц тебе отфильтровали.
– Да ну их, – заржал смущенный Федор. – Хуже вашей «чупы» – думал сдохну.
Загоготал вокруг народ. Улыбнулась и я – но без особой радости, задора: в голове вовсе иные мысли. Украдкой взгляд на Мирашева – сидит опечаленный, грызет свой резиновый, местами подгорелый, шашлык и неохотно отвечает на какие-то вопросы собеседника…
Шумный вздох. Да уж… Федька. Вовремя ты. Не то слово… вовремя.
Глава 9. Мира
Приткнуться, опереться на балку-опору беседки… – и уставиться на Федьку, сидящего за столом, лишь иногда позволяя себе метнуть взгляд на его соседа (через одного)… который тоже, то и дело, не брезговал бегло жалить меня взором.
– Так че там… за тема, что, мол, на спор год не матерился? – послышался, различаю слова Рожи среди общего шума. Вперился тот на Мирашева, заливаясь смехом.
– О-о-о! Это да! – нагло вклинился Мазуров. – То еще было время! Как нас Мира изводил своими философско-этическими загибами!
– Так уж и изводил! – загоготал, давясь не то иронией, не то смущением Мирон. – Что уж там? Были молодыми – чудили, как могли…
– А то ты сейчас не чудишь, – заржал неожиданно Майоров (еще один друг-товарищ-брат Миры: Виктор, он же – Майор; плотно сбитый дядька: не человек – а целый шкаф; и, если верить внешности, то раза в два нас с Федькой по годам будет старше). Подошел ближе. Склонился над столом, схватил что-то с общей тарелки и принялся жевать.
– А ты че… как неприкаянный? – метнул на него удивленный взор Мирон. – Где бродил? Че-то давно тебя не видел. Думал, уже жена приехала – домой забрала.
– Ага, забрала… – коварно ухмыльнулся тот.
– И че тогда еще здесь? – едкое, подыгрывая.
– Да с бабой он был! – не выдержал кто-то и гаркнул, где-то сбоку.
– Цепкая попалась, – ядовито-озорная ухмылка Виктора. – Долго не отпускала.
– Водяра – зло, – гыгыкнул Мирашев.
– Да похуй на них! Ты лучше про спор расскажи! – нагло перебил их Рогожин, заливаясь хохотом.
– А, – ухмыльнулся Мирон. – Да… – Едва осознанно взгляд метнул на меня, а затем уставился на собеседника, Федьку. – Да ниче такого… особенного. Поспорили на здание. Один упрямый… «человечек» всё никак продавать мне его не хотел. Я уже и так к нему, и так. И бабла предлагал, раза в два выше реальной стоимости: похуй, сосите свой леденец на палочке и дальше. Ну, я и забил – другие дела есть. Да и варианты… – похуже, но не бедствуем… в этом плане. А через пару месяцев какие-то уроды сожгли эту его, усадьбу. Он ко мне – с ментами, с малявой: мотив, мол, возможности, отсутствие нормального алиби. Ну как… я-то, конечно, быстренько второе себе организовал – но не отвязались. В итоге, я сам потом этих упырей и нашел, привел – так и так: «Держи виноватых, только отъе*ись. Ментам не сдам, подтверждать не стану. Сам с ними – решай: че надумаешь, то и делай. Только с тебя теперь – руины твои погорелые, эдак подгоном в благодарность». Мне-то, на самом деле, этот дом и нахур не вср*лся – всё равно под снос планировал. Но этот идиот – не пробивной, опять рогом уперся: не отдам, орет… мол, че хочешь делай, а не отдам, блядь… «невеже» (до сих пор помню это его ебанутое слово). Ну да! Как же? Я же – дебил, отморозок, а тут же – мать ее, историческая ценность! Не оценю… всю красоту и важность по достоинству. пиздец, а я стою, смотрю: одни огарки торчат, а этот старик всё равно распинается, заливает мне про какую-то там значимость. В общем, доспорили до того – что заключили этот ебачий договор: я не матерюсь на людях год и не устраиваю попойки и драки – и тогда он безвозмездно мне всё дарит. А типок-то видный был – многих знал… да и с ним самим приходилось еще долго разные вещи тереть, в разных областях работать, сталкиваться. Так что, если буду оступаться – большая вероятность, что сам перед ним спалюсь, или свои-чужие сдадут. Ну, короче, че? Идет, говорю. Пи**ец! Помню… как меня ломало! Прям выворачивало наизнанку. Бесило всё до одури! Убить готов был всех. Особенно беда с лексиконом вышла. Я же тогда… мат-перемат, где надо и не надо (это сейчас – проще). А тогда – полный боекомплект: имелся и использовался по-стахановски. Пока телка мне одна не подсказала, филолог, мать ее, – рассмеялся вдруг, давясь неловкостью, явно перебирая какие-то свои тяжелые, тайные мысли, воспоминания, – замену им найти. Ну, я и повелся.
– Ага, – вмиг заржал кто-то из толпы. – Помню, как первый раз нам свой «пюпитр разобранный» выдал – мы думали, сдохнем от смеха.
Гыгыкнул Мирон, но не прокомментировал.
– Слушай, а че там у тебя еще было? Такие перлы выдавал…
– Гладь поигранная, – тотчас отозвался Мазур.
– Ага, – заржал неожиданно Рожа. – Помню, как-то при мне такое выпалил – я думал, ослышался.
– Да… – скривился Мирон. – За год то еще набежало. До сих пор иногда лезут дурные варианты.
– А че еще было? – ухмыльнулся Федька, раззадоренный весельем.
– Че?.. – задумчиво протянул. – Б*я… ну вы вспомнили! Это лет десять назад было! Не помню…
Задумался Валик, перебирая варианты в голове, показательно при этом щелкая пальцами:
– Этот… как его?.. Ну, скажи мне – и я тебе скажу! – кивнул на Майорова.
– А баб как он называл! – заржал Виктор.
– А! Матрешки, зайчонки… и еще как-то…
– Мензурки, – любезно подсказал уже и сам Мирашев.
– Ага, – загоготал Валентин, – точно! Мензурка потресканная и матрешка подзаборная, но они как слышали – сильно обижались, с тех пор, помню, пошли одни только зайчики.
– Зайчонки, – учтиво поправил кто-то из ребят.
– Ну, блядь, всё сдали! – гыгыкнул Мирон… взор около, а затем вдруг на меня. Подмигнул, огорошивая.
Вскинула я бровями и скривилась, жадно, отчаянно уже перебирая в голове воспоминания – как же меня-то он, гад редкостный, «величает»?!
– А, это! – враз вновь щелкнул пальцами Мазуров. – Маракуя ты моченая!
– Во-во! И «шагай по периметру отсюда быстро»… или «вали матрешек строгать».
– «Накую тебе ворота», «законтролить», «чешуя сомнительная»…
– «В пеший эротический поход»!
Заржал вдруг Мирон от такой словесной бойни.
Шумно вздохнув, хлопнул ладонями по коленям. Встал с места:
– Ладно вам, – скривился пристыженный. – Многое из того – честно сп***ено у других «философов». И вообще, что было, то было… Главное, что дачу мне ту отдали. Снес я всё к буям собачьим – и построил там комплекс… очуетительный. И, так и быть, уважил деда – сохранил старое название, и даже антураж. Лучше прежнего стало.
– Тогда, кстати, – состроив умный вид, отозвался вдруг Майоров, – к нему Мира и приклеилось.
– А разве не от имени… или от фамилии? – отваживаюсь подать голос я, отчего тотчас Мирашев вздрогнул. Обернулся, бросил затею куда-то свалить. Глаза в глаза со мной. Уставились на меня и остальные.
Рассмеялся вдруг кто-то:
– У него Мира – от войны.
Невольно поежилась я.
– Ни от первого и ни от второго, – внезапно ответил, невольно перебивая предыдущего оратора, Мазуров.
– Как так? – взор учтиво перевела, устремила на Валентина, ведь мой прежний вопрос явно пах риторикой.
Улыбнулся как-то странно, загадочно мой собеседник:
– Это от… причитаний одного чудилы.
«Мира мне, мира!» – чуть ли не хором крикнуло, проскандировало несколько человек, и тотчас заржали всей толпой.
Удивленная, перевела я ошарашенный взгляд на Мирашева.
– Да не слушай их, – ухмыльнулся тот, но как-то непонятно, сдержано. Махнул рукой. – От обоих. Ладно, я сс*ть. Скоро буду, – вежливо прокомментировал свои планы… наш «блюститель культуры».
Неспешно пройтись ближе к Федьке и присесть рядом на скамью.
– Че, устала стоять? – тихо кинул мне сквозь ухмылку брат. Попытка его разжевать кусок местами все же обгорелого мяса.
– Да так… А ты как с ними связался?
Пристыжено рассмеялся тотчас Рогожин:
– Лучше тебе не знать.
– Так, а че там за прикол, не знаешь? – сама же и перебиваю себя, его, явно палясь, что важнее, интереснее сейчас для меня.
Смущенно закусила губу. Спрятала взор от неловкости.
Но ответил:
– Да че?.. Скандал какой-то там жесткий был. Уникала одного щемил. Депутата. А того всё на странные речи тянуло. Такие финты выдавал – что аж уши вяли. А у Миры политика та еще: везде и со всеми воевать, пока всё под себя не подомнет. Но тут тяжко всё пошло – и решил на время уступить. А тот, Сука, сразу подсуетился… к другим кинулся за защитой. И началась такая возня – третья мировая. Ну, Мирашев со своими людьми и нагнул всех. Положили без разбору. Хотел ублюдок мира – вот и получил его… где-то, на какой-то стройке, в бетоне. И с тех пор… Мира даже на временные перемирия не соглашается. Чуть что – сразу гасить.
– Ага, – внезапно послышалось где-то за нашими спинами – и тотчас навалился кто-то нам на плечи. Буквально щека к щеке со мной. Еще и ворочается, обдает дыханием кожу: – Хочешь мира – готовься к войне, – продолжил. Узнаю голос своего Мирона. – И потом… минус на минус… дает плюс, так что… что еще можно хотеть от меня?
Учтиво дернула я плечом, прогоняя «липучку». Поддался, выровнялся во весь рост. Испуганный взор уставила на недовольного Рожу: скрепит зубами, но терпит. Вдруг взгляд из-подо лба метнул на меня – отвернулась в момент пристыжено.
Решаюсь сгладить, переиграть ситуацию. Ведусь на прежний разговор:
– А мир – это минус? – невольно беглый взор метнула на Мирашева (радуясь, что есть «легальный» повод очередной раз на него поглядеть): пошагал уже куда-то дальше, в темень. Разворачиваюсь целиком – дабы уловить его взглядом, убедиться, что слышал (и это спасибо, что вокруг уже более-менее тихо – разбрелись кто куда). Уселся на пенек у костра Мирон. Прикурил сигарету. Длинная затяжка, выдох. Руки невольно скрестил перед собой:
– Минус, – решает ответить. И опять затяжка… Выдох. Начал ковырять свои пальцы, сдирая кожу. Пристальный, задумчивый взгляд. Продолжил: – Для меня – минус, – откусил кусок непослушный и сплюнул на землю.
– А война – плюс? – не отступаю, цинично язвя, поражаясь логике.
Ухмыльнулся ядовито. Взор на меня. Глаза в глаза:
– Плюс. Она меня… – вдруг повел рукой около, – и всех здесь вас… кормит. Так что да – плюс.
– Война? – уточняю, излишне громко, искренне не веря своим ушам.
– Она родимая, она, – и снова вдох-выдох дымом. Пустил показательно, саркастически серое облако.
Отвернулась.
Вдруг шорох позади.
Но слишком странный, дабы угадать – предположить достоверно.
Оборачиваюсь – одна из «зайчонков» мигом прискакала к Мире и уселась ему на колени. Будто кто током меня шандарахнул – живо отвернулась я вновь. Беглый взор на Рожу – ответил тем же, а затем резво разворот – и взглянул на Мирона.
– О чем и речь, – вдруг тихо гаркнул Федька, но так, чтобы перекричать чужие разговоры, чтобы услышала его я.
Скривилась. Смолчала. Отвернулась полностью к столу. А в груди – так и запекла обида, в горле задрала горечь.
Черти что… бред какой-то…
Спешно ухватила кусок хлеба и принялась позорно жевать, давясь жгучими, жуткими чувствами.
Придурок.
Глава 10. Литофания[15]
Наевшись до отвала и напившись до дурмана в голове – почти все свалили из-за стола. Столпились у костра. Мангал пошел почивать, а вместо него – огромная резная, судя по местным легендам, ручной работы… чаша для костра. Побольше дров – и сесть неровным кругом… кто с кем скооперировавшись, обнявшись. Я – с Федькой (как в старые, добрые былые времена), Ритка – с Мазуром… Мирон же – поначалу бродил по закоулкам, доставая всех своей злостью, а как еще немного навернул горючего – то и недалекими шуточками. Вновь плюхнулся на пенек, и к нему… учтиво всё тот же «зайчонок» прискакал, уселся, да лапки свои, заботливо обвив вокруг шеи, взвесил. То и дело, овца пыталась убаюкать этого паршивца своим изнеженным блеянием, лаской, развратным елеем задурить, затуманить и без того… неясную, и не факт, что все же здоровую голову… не то хищника, не то уже жертвы.
Разговоры о всем – и ни о чем. Вместо гитары – магнитофон на всю катушку. Вместо столбового светила – свет от костра, а в «беседке» – свечи, керосиновая подвесная лампа и чей-то приемник-фонарь на аккумуляторе: бордовая бадейка приличного веса (у бати нашего тоже когда-то такая была).
– Че, Ник, спишь уже? – тихо прошептал мне на ухо Рожа, видя как глаза мои невольно слипаются, будто кто клея туда налил. Пристыжено заулыбалась: бросить всех – и свалить непонятно куда… одной, а главное – оторваться от своего горячо любимого Федьки – сродни прегрешению. Кошмару. Даже если… и не придется больше видеть омерзительной картины ласк Мирашева с беспардонной курицей.
– Не, всё нормально, – тихо смеюсь. – Некит всё выдержит.
– Да ладно! Некит? – вдруг раздался ядовитый смех где-то надо мной, отчего тотчас распахнула я широко веки, а от испуга… сон как рукой сняло. Мира.
– Ну, – рычу недовольно, ибо готова за спектакль «деда Мазая» – на этого гада кинуться и самолично удушить – хотя и глупые предъявы, знаю. Ничего не обещал, да и в пору бы его, вообще, ненавидеть. Но не могу: иной какой-то инстинкт, наверно, собственнический, сейчас вопил во мне, заливая сознание безрассудностью.
– Тот самый, что ли? – еще громче огорошил меня Мирон. – Рожа, че правда? Это и есть твой Некит? – кинул уже брату.
Обмерла я в непонимании. Застыла на миг.
А затем враз перевести, устремить полный изумления взор на Рогожина.
– Ну да, – ухмыльнулся тот.
Тотчас я расселась ровно, готовясь к чему-то… явно непростому. Нервическому.
– А че, че-то не так? – не выдерживаю. Грубо.
Яд вновь исказил беса тонкие уста:
– Так это ты… че ль, народ на районе строила? Завод грабонуть хотела? – загоготал в момент, гадина.
Обомлела я от удивления… от столь… «интимных» подробностей своего детства.
– Там всего-то кольца, куски мусора, взять пытались. И не строила – а в обиду себя и друзей своих не давала.
– Да ладно, – вдруг вклинился уже другой голос. Оборачиваюсь – Мазуров. Шаги ближе (не отстает от него и Ритка, семенит следом). – Не врете? – и тоже рассмеялся.
– Ну так, – вмиг всовывает свои пять копеек Рогожина Младшая. – Их даже некоторые двойняшками считали. С виду – тот еще пацан. Та оторва. И вообще, за «недоразвитость» ее не раз со школы хотели выгнать, вместе с этим, – кивнула на Федьку. – Те еще циркачи: если не побьют кого, то обязательно че-то сломают или спалят. Батя на лапу только и успевал давать, чтобы на них то заяву не катали, то так… до конца голову не отбили злые дяденьки.
– Зато ты… примером для подражания выросла, – гаркнула я злобно и отвернулась, дабы не заматериться в лицо.
– Ладно, понятно всё, – резво перебил нас Мира. – Теперь многое стало на свои места. Хотя… никогда не мог бы подумать, что все те рассказы про вас… с сеструхой, а не…
– Рожа, ты идешь спать? – рявкаю на Федьку, хотя зло… хочется выплеснуть явно в иное лицо. Резво встаю с колен брата.
– Ам… да, – замялся от удивления тот. Но миг – и подчиняется. Поравнялся рядом.
– Куда? – тотчас раздалось девичье пронзительной обидой, где-то в стороне, неподалеку от нас. – А мы?! – наигранно-соблазнительное.
Еще миг – и сами смело окружили, обступили Рогожина. Мотыльки слетелись на свет. Заржал, смущенный, Федька.
– Опа… как вас… опять много, – ухмыльнулся сам себе под нос и обнял двоих, невольно прикипев взором к парочке четвертого…
– Именно, – выпалила та самая обладательница вожделенного. – Просто так не отпустим!
Захихикали вместе с ней и прочие барышни.
Живо обхватили моего Федьку за шею и потащили к себе в толпу.
Заржал еще громче «Кавалер», краснея вовсю от неловкости. Заметал взволнованный взор то на меня, то на них, притормаживая, отчаянно сопротивляясь:
– Ник… я… – пытается обернуться, взглянуть на меня нормально, узреть целиком.
– Да вали уже! – рассмеялась я и махнула в его сторону рукой. – Герой-любовник.
Скрылись, утащили его куда-то на сеновал хохотуньи.
Тихо улыбнулась я сама себе под нос. Уставила глаза вслед сбежавшим уже в сени Ритке с Валиком, повести взглядом задумчиво около – на рассредоточенную толпу… иных гостей сего «торжества», в поисках чего-то такого, али кого-то такого… но зачем – и самой не понятно. Он же – урод, придурок, неадекват, грубиян и бабник. Ненавидеть. НЕНАВИДЕТЬ я его должна!
Но не получается…
Идиотка.
…нет его, где-то делся. Будто ветер – вечно где-то шатается неприкаянный.
Чудило какой-то… То обнимал… словно родную, заботу, нежность проявлял, такой спектакль мой… выдержал, а теперь… и ненужная вовсе. Али… какой-то настойчивый «зайчонок»… всё же уволок его: куда более смелый, сговорчивый, нежели я – дура фригидная, у которой полная голова тараканов, страхов и фырканий.
Черти что…
Ну и пошел ты! Казанова хренов.
Шаги поспешно в дом.
Только куда свою тушу приткнуть-то на ночь?
В голове дурман… (хотя, вроде еще могу трезво, временами, мыслить), но готова уже прямо здесь, на пороге, упасть и дрыхнуть.
Пройтись через мелкие смежные, с закоулками, комнаты – и выйти в общую залу. Диваны, кровати… на полу уже раскинулось пару мужчин на матрасах. Некоторые – даже и не одни… утопая в бесстыдно-откровенных лобзаниях.
Приглушенный свет, легкий переполох – но в основном уже многие определили: кто, где и с кем…
Диван у окна – еще свободен. У изголовья – кровать, но та уж совсем заныканая за грубой. Ночью если кто пристанет – точно не увидят и не спасут, если тот залепит рот или еще чего, накачает чем.
Диван – так диван.
Взять с кровати плед, одну из подушек – и умоститься более-менее ближе ко входу, на виду. Но вторая-то половина моего ложа свободна – лишь бы никто лишний не приклеился. Усердно состроить вид, что сплю…
И пока я тонула в странных, сумасбродных, пьяных мыслях-переживаниях, вариациях грозного будущего, как вмиг прогнулся рядом со мной диван, и в подтверждение ощущений – характерный скрип пружин. Резво обернулась.
Какой-то малознакомый… имя его даже не удосужилась запомнить.
– Че надо? – рявкнула машинально.
… началось.
– Свободно? – соблазнительно-загадочно; томный, прищуренный взгляд.
Но только яд скопился на кончике моего языка, дабы сплюнуть в нахала, как тотчас громом. Гневное. Борзо:
– СВАЛИЛ! – узнаю голос, от радости сердце сильнее сжалось.
Рожа.
– Ты че? С сеструхой, что ли? – опешил «кавалер».
– НА хуЙ! – тираном. – Че не понятно?! – бешеным ревом, яростно выпучив глаза.
Скривился еще больше от удивления «товарищ-кобель». Поморщился.
– Бывает… – растеряно.
Подчинился, сполз с дивана. Выровнялся. Шаги куда-то в полумрак.
– В смысле? А че ты здесь? – удивляюсь уже и я.
– Подушкой делись, – грозный вид, но миг – и вдруг заулыбался.
– Чет ты быстро… Или не понравилось? – поддаюсь, ложу на средину общий трофей. Ржу ехидно.
Забрался под покрывало:
– Почему же?.. Просто хорошо знают свое дело. А долго рассусоливать – нет сил. Не сегодня.
Живо забросил на меня руку, обняв; нос уткнул в подушку; закрыл глаза – и принялся нагло сопеть – дрыхнуть.
– А че ко мне-то? По утру бы продолжение… не? Или они там только разовые? Сразу рвутся-лопаются? – захихикала ехидно.
– Спи, философ, – гаркнул злобно, даже не отрываясь от прежнего занятия. – Че-то ты… слишком умная стала… да на такие темы. Не доверяю я… этим, что тут… Вон, уже одного недо-хищника прогнал: не хочу, чтоб пока я там тех, эти тебя – тут. Хватит с Рогожиных и одной шлюхи.
Окаменела я от заявленного.
Молчит, сопит. Искусно строит вид спящего.
Нервически сглотнула слюну.
Еще миг – и решаюсь. Поддаюсь. Легла рядом, провернулась. К нему спиной – как обычно, как раньше – отчего тот сильнее меня обнял, прижал к себе, зарывшись носом в волосы.
Тягучие, жуткие минуты сомнений, страха… волнения – и отваживаюсь на жуткое. Шепотом, дабы остальные не слышали:
– И давно знаешь?
– Про что? – не сразу… спустя долгие мгновения, но поддается на мое незримое давление, выжидание – напряжение.
– Про Ритку…
И снова жуткая, жгучая тишина – страшно было… осознавать, что столь болезненная тема всё же… была донесена до него. И не мной. Без подготовки… и, наверняка, в самых ярких красках.
– Давно, – выстрелом. – Несколько лет уже. Еще как только у нас там стала… отжигать, – и снова палящая пауза. – Но че я мог поделать? ЧЕ? Своим сказал – стороной стали обходить, не вестись… на «щедрые предложения». А дальше? Я ж не царь, и не Бог. Это бате надо предъяву давать, а не мне. Это он все время за нее заступался… не давал ей мозги вправлять. Всё на мне ремнем железную дорогу рисовал, а ее – только по головке гладил. Вот и получите, распишитесь. Хотя… – вдруг заржал, – всё равно она – хорошая, а я – урод. И видеть меня в своем доме не хочет. Ну и пожалуйста… Не больно-то и хотелось.
– Ну, не то что бы… – несмело, пристыжено.
– Вот не надо! – резво отдернул, гаркнул грубо – излишне громко, но тотчас осекся. Проворачиваюсь в его хватке. Лицом к лицу – немного отстраняюсь на расстояние фокуса (едва с подушки уже не падая). Продолжил: – Ты хоть… по ушам не езди. Всё я уже понял. Два раза повторять не надо. В отличие от тебя, Ритка никогда не брезговала правду мне в лицо плевать.
– Гадкую правду, – обижено надула я губы, пытаясь себя оправдать, ведь тоже ложь не приемлю, особенно относительно Федьки.
– Гадкую, – повторил и вдруг заулыбался. – На другую она ж не способна. Как там Мира любитель выразиться, а иначе – моветон для нее будет.
– Не комильфо, – тихо рассмеялась я.
– Да че с нее взять? – шумно вздохнул. – С детства как была тупой овцой, так и осталась – разве что всё только усугубилось. Баба – она и есть баба. Че от нее ожидать?
– А я – не баба? – захохотала возмущенная. Облокотилась, подперла голову рукой. Взор на брата.
Черт… словно и не было этих пяти лет. Не было ни размолвок, ни обид… ни ненависти.
Только что в лице изменился. А так – по-прежнему… мой любимый Федька, хоть и странные речи ведет.
Растянул уста в своей добродушной, широкой, смущенной улыбке:
– А ты – Некит. Был и будешь.
– Ты… каким-то женоненавистником прям стал, – задумчиво протянула я. Разлеглась вновь. Нос к носу. Бурим временами расфокусированным взглядом друг друга.
Улыбается загадочно, смущенно.
Но еще миг – и решается на то, что так долго… видимо, глодало его, но на что все никак не отваживался, на смелое, болезненное откровение:
– Че там Инка?.. Говорят, – палящая пауза… перед выстрелом в самого себя, – замуж вышла? Родила?
– Ох, Рожа… – горько вздохнула я. Зажмурилась, дабы не видеть его эти… полные разочарования и боли глаза. – Инка… – немного помолчала. – Забудь ты уже ее… Всё равно разные вы очень были. Да и не такая уж любовь… между вами была. Сам знаешь… и видишь. Главное, что… сразу правду, в лоб сказала: «Ждать не буду, и ты не жди». Не каждая так сможет… Тем более зная твой, временами, пылкий нрав.
Хмыкнул тихо. Вмиг распахнула веки я. Взор на брата: задумчивый, бесцельный взгляд метал тот около.
– Один ты… мой вечный ждун, – заржал неожиданно. Глаза в глаза со мной, осознанно.
Тотчас от стыда запылали мои щеки. Спрятала очи я.
– Который ни разу так и не написал… тебе, – рублю сама себе голову. А что? Некуда бежать. Всё равно… когда-то этот разговор… да состоится.
Смолчал.
Решаюсь продолжить – покаяться:
– Для меня… мне казалось, – невольно запнулась я, – лучше бы меня там закрыли. Не знаю… – замерла, подбирая слова. Вдох-выдох – и как на духу: – Сначала я тебя ненавидела. Винила во всем. Ни видеть, ни слышать не хотела – проще… перечеркнуть всё, чем… – малодушно застыла в жгучей паузе. – Не то, чтобы разбираться… копаться. Нет. Осознавать всё. Переживать всё. Боль принимать. Проще – засунуть всё… в дальний угол – и не думать. Жить… не зная. Хотя тоже… в итоге, так не смогла. Ты тогда написал – а я…. Я прочла, но порвала и выбросила. Вернее… Выбросила, потом откопала в мусоре – прочла. Ну и… В общем, а после – после… уже было поздно что-то… тебе писать. Менять. Не знаю. Я… стала себя ненавидеть. Почему-то мне стало казаться… что это – моя вина. Что я не углядела, не упросила… Не настояла. Что тогда… когда ты променял меня на всех этих…
– Никого я не менял, – резвое, грубое, перебивая.
Игнорирую (шумно сглотнув слюну):
– Променял, – глаза в глаза. – Я понимаю… вернее, догадываюсь о твоих доводах… Почему, но… Променял, Федь. Променял. Ту… нашу жизнь. Пусть и безбашенную, несерьезную… глупую, но променял… – колкая тишина. – Мы хотели повзрослеть, но каждый по-своему. И каждый не угадал…
– А ты-то че хоть? – удивленно.
Пристыжено опустила очи.
– Вроде… у тебя как раз таки получилось: вон… какой красавицей стала, проходу не дают; учеба, съемная хата.
– Только не надо… про «светлое будущее», – сама от себя не ожидала, как рявкнула. На глазах заблестели слезы. Взоры схлестнулись. Черт… и надо же что-то ответить. Но… – Федь… ты знаешь меня, как облупленную. Разве это я?
Скривился вдруг. Нежная добрая улыбка:
– Не знаю, но мне нравится, – внезапно потянулся ко мне рукой, ухватил прядь волос и перебрал, распушил, выпустил небрежно. – Ты была и всегда будешь моим Некитом, просто… немного женственным, – ухмыльнулся.
– Дурак, что ли. Причем тут это? Я в общем… Я не знаю, кто я. Чего хочу. Куда иду. Но всё это, что есть – не мое. Хоть и, вроде, приличное.
– Ну, а что еще надо? Как я? – скривился. – Думаешь, я там веселился? Столько времени вср*л. И всё только хуже стало. Если бы не пацаны – сейчас бы нищебродом где-то подался. Ни работы, ни дома. Ничего.
– У тебя есть я.
– Ага, – съязвил. Шумный вздох. Вдруг перевернулся на спину. Потер раздраженно лицо ладонями. – Ник. Не чуди, а. Наши дороги – разные, – и вдруг взор на меня. – Это я, идиот, сразу тебя в д*рьмо втащил. И до сих пор не отпускаю. Так что я… даже не обиделся. Всё понимаю. Не писала – и не писала. Двигалась дальше. А содержать. Ну, Ник. Ну… как я мог иначе? Закончил бы свой ПТУ – дальше куда? На завод? И то, если бы взяли.
– Ну, теперь уж точно не возьмут.
– Тем более… – перебил, – не надо было и сюда тебя брать. Не твое это. Пошла вперед – иди, не оборачивайся. Не пропаду. А смогу когда подсобить чем – всегда буду рад.
– А мне нельзя? Так теперь братья поступают? – поражаюсь его мышлению.
Враз облокотился, подпер голову рукой. Взор мне в очи:
– Ну, какой ты мне брат, Ник? Глянь какие сиськи выросли, – вмиг потянулся к пледу и попытался опустить его.
– Отвали, придурок! – заржала тотчас, рьяней прижимая к себе покрывало. Хоть и в толстовке – а все равно, идиот, засмущал.
Загоготал и тот в ответ – как раньше, когда меня пытался доставать моей «девчачестью», слабостью, разницей между нами, а я глупо, наивно, отчаянно доказывала обратное, отстаивала свое положение ровни.
Разлегся вновь на подушке:
– Ты – баба, и этим всем сказано. Должна думать о доме, о семье… а не… Мордобой и прочее – оставь нам, дуболомам и грубиянам.
Смеюсь.
– Ба… – удивленно, перевернулась я набок. – Чет совсем недавно ты иное пел.
– Когда? – искренне изумился. Глаза в глаза.
– Когда Ритку обсуждали.
– Не сравнивай. Это разные понятия. Ты – девушка, а она – шалава, шкура галимая, – рявкнул злобно, но тотчас сдержался. Отвернулся. Вновь разлегся на спине. Взгляд в потолок. Шумный вздох: – И не напоминай мне больше о ней. Ни видеть, ни слышать не хочу. Пусть вон… едет домой и там тусуется, позорит их, а не меня.
– О! – возмущенно. – Второго батю чую, – недовольно.
– Че? – резво метнул на меня взор.
