Текст книги "Боги войны в атаку не ходят"

Автор книги: Олег Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Два рассказа про Дурика

ПЕЧКА

– Печник сегодня придёт, – Людмила торопливо вошла в избу, достала из чёрной сумочки деньги. – Ему, – она звонко шлёпнула купюрами по столу.

– Какой ещё печник? – полусонным, недовольным голосом отозвался с кровати муж, Фёдор Першичкин.

Фёдор отнял голову от подушки, зажмурился одним глазом от полоски яркого утреннего света.

– Какой печи кладёт! – Людмила процокала обратно к двери, впечатывая каблуки в деревянный пол, ещё раз глянулась в зеркало.

– Прям сегодня припёрло? – Фёдор просыпался с трудом, мотая, будто бык от оводов, заросшей густыми волосами головой.

– Нет, давай зимы подождём! – всплеснула руками Людмила и разразилась справедливой тирадой. – Что ты за чурбак? Никто тебя в работу не впрягает! Сиди да смотри, как человек дело делает, может, по мелочи где пособишь. Ворчишь, хуже собаки контуженой!

Пристыдив мужа, Людмила хлопнула тяжёлой дверью. Першичкин с наслаждением потянулся, лёжа на спине, пристроил за голову крепкие руки, задумался. Пожалуй, с упрямством он сегодня переборщил – печь дело мужское, без вопросов. На Людмиле и так всё в доме держится – сама бегает, как заводная, и его трясёт. Он и рад помочь, да только порох в душе то ли отсырел, то ли весь вышел, ничего делать неохота, лежать бы день-деньской, в потолок смотреть. И ведь не старый, всего сорок семь, а как гири по рукам и ногам невидимые.

Фёдор вздохнул – пропади пропадом этот лихой кирпич, что обвалился с трубы в дымоход! Из-за него теперь сколько разбирать, заново класть, а никуда не денешься – гонит, лишенец, в задвижку весь дым! «Явится печник – будет видно!» – поддался Першичкин утренней неге и только возжелал повернуться на бок, как снова громыхнула дверь. «Опять забыла что-то», – подумал он про Людмилу.

На пороге, однако, толкался кум Никола – приземистый мужичонка с покатой загорелой лысиной и серыми, беспокойными – ни дать ни взять, воровскими, глазами.

– Вот кто тутась! – радостно потёр ладони нежданный гость и сразу учинил допрос. – Каво валяемся-то?

– Отгул у меня, – хмуро буркнул Фёдор.

Фёдор отчасти куму завидовал – старше на пять лет, а шебутной, словно первоклассник на перемене: так и скачет по селу, едва ли не коленцами, всякий миг затевает что-то, обычному разуму неподвластное, – и всё без устали, забот и последствий! Никто слыхом не слыхивал, чтобы тот когда-то недужил или о чём-то горевал. Эх, кумову бы кипучесть да на толковые цели!

Но с толковыми целями у Николы давно проблемы: куда ни сунется – везде приключение найдёт, что ни сотворит – всё шиворот-навыворот. Потому и звали его на деревне – Дуриком. Разменял Дурик уже полтинник, а сказать, что прожил жизнь мужичок, – язык ни у кого не повернётся. Жизнь – это когда в человеческой голове хоть одна дельная мысль прочно отложилась. А дельным Дурик редко когда голову забивал – мозги для дельного у него что решето для воды: привет – до свидания!

Жена Николы, едва поняла осечку, – подалась с вещами и «разбраченным» паспортом на выход, а на прощание выпалила в очи бестолковые: «Пяти жизней не хватит дуршлаг твой дурацкий законопатить!» А Дурику всё нипочём! Лишь бы по деревне бегать, народ глупостями будоражить.

Першичкин, досадуя, что Николу принесло некстати, потянулся за штанами – с таким гостем более не поспать.

– Чего зашёл, если дома не ожидал? – попытал он в свою очередь кума.

– Гляжу, Людка вышла, а замок, тю-тю, не навесила, – ловко подтанцовывая возле двери, объяснился Дурик. – Ну, мыслю себе, куманёк в хате. Так и…

Гость вдруг узрел на столе купюры, замер.

– Деньги-то на что? – в предвкушении поживы шмыгнул он носом.

– Печнику.

– Печь перекладывать?

– Дымоход чистить. Дымит, сволочуга!

– Дымоход?! Чистить?

– Ну, дымоход! Без ушей, что ли, сегодня?

– Я-то с ушами! И с руками! Это тебе бы: лежать на печи – гладить кирпичи! А деньгам правильную пользу задать твоя дурья башка не сообразила? – Дурик воспылал таким яростным негодованием, будто драгоценные бумажки Гознака приготовились на его глазах взять да и зашвырнуть в эту самую печь. – Небось, сами с усами?!

Фёдор сразу понял, куда сейчас завернёт разговор: польза у кума измерялась исключительно пол-литрами.

– Ну, знаешь, если… сапоги начнёт тачать пирожник…

– Так то пирожник! – шальной блеск серых, бегающих глаз Дурика свидетельствовал, что полезную заботу он себе отыскал. – А я – и печник, и плотник!

– И за воротник залить, – Фёдор звонко пощёлкал пальцем по кадыку, – большой охотник! – и совершенно серьёзно добавил: – Здесь тяга важна, чтобы потом – чик, и тянуло, как пропеллером.

– Заварганим пропеллером! – согласился Дурик. – Думаешь, я дымоходов не ковырял? Сто штук!

– Вот именно, ковырял! – отверг сомнительное предложение Першичкин. Дурик попробовал переломить кумовскую непреклонность и в агитационном запале проскакал по избе, как африканский пигмей на празднике плодородия.

– Ты что, кум? Думаешь, тебе в хату спец завалится – что только прямой кишкой ахнуть? – кричал он. – Хватил, фантазёр! Вот скажи, кто придёт?

– Не знаю! – огрызнулся Фёдор, размашисто плеская на лицо воду из рукомойника и вытираясь тонким белым полотенцем, – из Рябых Выселок вроде печник. Людка через двоюродную тётку нашла. К нему, по словам, аж очередь.

– Я так вот и предчувствовал! – с новой силой всполошился Дурик, косясь на желанные «сотки». – Тётки там всякие двоюродные, очередь, Рябые Выселки. Ты сам-то веришь?

Першичкин не удостоил кума ответом. Налил себе тёплого утреннего молока, взял горбушку подового хлеба, мёд и принялся неторопливо есть. Искричавшись и избегавшись, Дурик выскочил вон, крепко хватив дверью об косяк.

Счастье неугомонному Дурику подвернулось с другой стороны: пройдя до соседнего дома, он беспокойными очами обнаружил вдруг незнакомца – крепкого пожилого мужчину с густыми ржавыми усами. Незнакомец держал в руках плотницкий ящик и, степенно вышагивая, осматривал избы.

Сердце Дурика радостно ёкнуло.

– Из Рябых Выселок?

– Из Рябых.

– К Людмиле? Печник?

– Он самый, – подтвердил незнакомец.

– Э-э-э, мил человек! Ить опоздал ты, – Дурик изобразил искреннее сочувствие и даже хлопнул ладонями по бёдрам, будто собирался пройтись вприсядку.

– Как опоздал? – ахнул печник и от неожиданности чуть не выронил увесистую ношу.

– Сколько же людям ждать можно?! – на всю улицу деланно возмутился Дурик. – Цельну неделю Людка глаза свои больные высматривала, да и мы с кумом… того… без попить-поесть – всё по форточкам – где ж печник, всей округе известный? Ждём, ждём – ан, нет и нет! – актёрствовал Дурик и вдруг с потаённой ядовитостью присовокупил: – Вот, голубь сизый, сами и управились.

– Какую неделю?! – подошла очередь выселковскому печнику загнать на лоб удивлённые глаза. – Как позавчера сказали, так я и сразу…

– Ну, не ломать же работу взад, – глубокомысленно заключил Дурик и опять не удержался от усмешки: – Не климат, видать, выселковским на стороне деньгу собирать. Уж извиняй!

Печник крепко ругнулся, да собрался идти.

– И тяга есть? – прорвалась в нём надежда на промашку местных умельцев.

– И-и-и! – с детской радостью пропел Дурик, – метёт – только держись! Штаны в поддувало аж стягивает! Это с трезвого. А с пьяного всё подчистую!

Пышные усы печника разом поникли, плечи согнулись – мысль о том, что и тут мастера ладные объявились, расстроила его окончательно. Подхватив ящик – теперь явную обузу, мужчина поплёлся восвояси.

Дурик вихрем ворвался к Першичкину.

– Федька, сколько там денег на печника лежит?

– Триста.

– Ага, значит, вы рябого выселковца, к которому очередь аккурат до зимы, за три сотенных заполучить хотели?

– Я почём знаю! – без злобы огрызнулся Першичкин. – Жена его через тётку двоюродную заказывала.

– Попался мне ваш заказной, – зловеще прошипел неугомонный кум. – Ентот спец за триста на печку даже не глядит, хоть там бабу голую приладь!

– А сколько?

– Полтыщи рубликов не хочешь? – вскричал Дурик, накренив лысую голову до крайности вбок.

– Какие полтыщи! – Фёдор стукнул кулаком по столу. – Да за полтыщи!.. Да пошёл он… за полтыщи!

– Произвол неописуемый! – хозяйское возмущение пришлось Дурику по душе. – Я ему так и сказал, пошёл ты, милый друг-спец, куды подальше с такими запросами и не объявляйся более тут!

– Ну, дела, – Фёдор растерянно почесал голову. – С трубой-то что?

– Дела, – поддакнул кум и для приличия помолчал минутку. Потом затеребил Фёдора за руку и многозначительно кивнул на деньги: – У меня и кельма дома есть…

* * *

Дурик обернулся за водкой словно в сапогах-скороходах. Бряцнул в тёмном пакете двумя пол-литрами Пшеничной, выставил их на стол.

– Вот подружки-забирушки, – ласково приговаривал он, обсматривая прозрачные бутылки словно в первый раз. – Как заберут-заберут, так не отпустят. А нам другого и не надо. Верно?..

Когда Фёдор в третий раз отставил пустой стакан, то понял: работник из него вышел весь – и даже обратную дорогу забыл.

– Что теперь Людмила скажет? – пробормотал он сам себе и в справедливой задумчивости ухватил спутанные волосы мужицкой пятернёй.

– Что скажет? – крякнул бодро кум. – Обрадуется, что триста рублей сэкономили!

– Где это мы триста рублей сэкономили? – Фёдор словно очнулся от недоумения, ткнул вялой рукой в пустую бутылку.

– Вот это сэкономили?

– Ну да! – с умным видом просопел Дурик и захрустел горькой луковицей. – Не на печника же потратили! К тому и не нашенского. Форменный утёк капиталу в чуждые субъекты!

– Может, отток?

– Чего-чего? – переспросил Дурик.

– Отток капитала, – терпеливо пояснил Фёдор частую телевизионную фразу, хотя желание было одно – вмазать куму крепкую затрещину! Вот же ходячее искушение – как ни отбивайся, всё равно с пол-литрой достанет!

– Он самый, – согласился Дурик и постучал вилкой по стакану. – Выпьем, что это экономическое недоразумение не свершилось! Деревня наша честь соблюла! Обошлися сами, а деньги, как полагается, сберегли.

– Ты не загибай палку не в ту дырку! – тут уж Першичкин не сдержался, прикрикнул строго: – Мы их пропили!

– Пропили, – признался в содеянном кум. – И что? Хуже кому-то сделали? Покажи мне человека, кому от нашего ко-струтивного заседания поплошело!

– Да уж Людка от радости не запляшет!

– Бабы не в счёт! – категорически заявил Дурик и для убедительности высоко поднял обе руки, словно сдавался в плен.

– Бабе угодить – проще чёрта родить!

«А с тобой вот спорить – проще козлу копыта подстричь!» – с какой-то нерешительной злостью подумал Фёдор, вспоминая, как прошлым летом помогал мастрячить «педикюр» этому упрямому животному. Соседский козёл по кличке Кузен сопротивлялся до последнего – дёргал копытами в безудержных конвульсиях, яростно мотал рогатой головой, а когда оказался связанным по всем четырём конечностям, то всё равно не угомонился – тряс туловищем, зло сверкал бешеными глазищами и раскатисто блеял.

Фёдор осовело глядел на Дурика и вместо кума ему теперь виделся упрямый козёл Кузен.

– Ни денег, ни печки! – вырвалось у Першичкина горестное сожаление.

– Печки?! – и бровью не повёл Дурик. – Полчаса – печка будет. Слушай меня, Федя!..

Першичкин смутно помнил, как расковырял в месте задвижки дымоход, как выудил злосчастный кирпич, как, прочищая хайло, разогнал сажу по всей избе. Как взял корыто под раствор, как насыпал туда цемент и песок, налил воды. В сознании только сохранились проблески, что держал в руках лопату и шурудил ею туда-сюда.

Когда принялись заделывать дыру, в голове Першичкина чуть посвежело. Он вполне уверенно брал кирпич, кидал кельмой на него раствор и ладил к месту. Общее руководство держал на себе Дурик.

– Воды побольше на кирпич! Лей-лей! Та-ак! Растворчику! А теперича сю-юда ход закругляй! – протяжно, заплетающимся языком командовал он. – Вот-вот! Веди его, полезного, вверх на два тычка!

Фёдор послушно следовал советам кума, и чёрный мохнатый зев вскрытого дымохода потихоньку замещался корявой кладкой. Едва не забыли про задвижку – Першичкин сунул привычно кирпич, взялся обмазывать, да Дурик вдруг конфуз обнаружил, сыграл тревогу. Вставили и задвижку.

Через час бок дымохода красовался свежим пятном штукатурки.

– А ты говоришь – печки нет! Вот она – красавица! – гордо заявил Дурик и тут же озаботился о другом хозяйском добре. Пойдём-ка, пока раствор, венец трубы тебе обмажем. Чтоб ещё какой кирпишок внутря не запросился.

Влезли на крышу, пошатали кирпичи. Хорошего обнаружили мало: венец выгорел, окрошился. Пришлось повозиться и там. Когда вернулись в избу, Дурик хлопнул кума по плечу, вновь подзудил результатом.

– Красота!

– Давай хоть тягу проверим, – со смутным предчувствием неладов сказал Фёдор.

– Не вопрос, Федот-переворот! – ощерился Дурик и зашуршал стопкой жёлтых газет из кладовки.

Газеты сначала бодро охватывались пламенем, но едва их совали в печь, гасли. Дым никак не желал тянуться в новенький дымоход, словно там не было и маленькой щёлочки для тяги.

– Чёрт! – Першичкин, переполненный расстройством, выругался – дело принимало очень дрянной оборот.

– Жарко. Погоди, сейчас ветерок сквозанёт – потянет, – утешал кума Дурик, почёсывая худую грудь. – Куда дыму деться? Дыра-то есть, не заложили!

Дымоходная дыра деться никуда не могла – Фёдор готов был в этом побожиться, несмотря на выпитое. А что он набухал туда воды и сырость теперь держит тягу – ему в голову не приходило.

– Пробить её должно, – вдруг заявил Дурик, словно отгадал трудную головоломку и плотоядно потёр грязными пальцами губы. – Как бабу… в первый раз… только подсобить треба.

Сообразуясь с только ему известным способом пробивки,

Дурик подхватил со стола пустую бутылку и вышел во двор – к хозяйскому мотоциклу.

В избе, несмотря на распахнутые настежь дверь и окна, воняло гарью. Першичкин размеренно чиркал спичками, совал их в газеты и с надеждой взирал на дымовые выкрутасы. Тяги не было. Фёдор начал думать о том, что придёт Людмила, а её ждёт одно расстройство: денег нет, тяги нет, зато килограмма три сажи по избе и пьяный муж. Достанется ему от любимой жёнушки – и поделом!

Дурик на крыше плескал в трубу бензин, без умолку пытал кума о каких-то потёках. Фёдор его не слушал, негромко ворчал себе под нос – ругал собственную лень и покладистость. Нехорошо помянул и прилипчивость Дурика, из-за которой он сейчас пьян. А поскольку в пьяном теле – бес при деле, то и дело вышло препаршивое!

Подновлённая труба, несмотря на «колдовство» с двух сторон, дымить отказывалась. «Маловато для пробивки, – бормотал Дурик, осторожно спускаясь с крыши. – Усугубить дозу однозначно!»

– У-упрямая… сволочь… – пожаловался он Фёдору, сидевшему возле печи. – Ничего её не берёт! Плесну ещё.

Шаткой походкой Дурик направился к открытой настежь двери, как вдруг в сенцах развернулся и вновь ввалился в избу:

– Ох, ёлочки зелёные, густые! Узоры чудные, узоры расписные! Да мы ж не выпили за трубу-то!

Он схватил вторую, почти опорожнённую бутылку «Пшеничной» и, стуча горлышком о стаканы, вылил остатки.

– Вот дело-то и стоит! Святой закон, кум, на трезвой козе не объедешь! Смазка нужна!

Першичкин с покорной обречённостью протянул руку. Кумовья чокнулись, выпили.

– Теперь пойдёт! – Дурик подскочил на ноги, будто резиновый, зашатался от рывка. – Шурани, кум, огонька, как Наполеон… гад… в столице нашей родины! – он поймал равновесие и ткнул пальцем на печь.

Фёдор вновь чиркнул спичкой, запалил газету…

Задвижку из нового ложа вынесло одним махом – чугу-няка громко взвизгнула, припечаталась об пол. Кирпичи, облепленные сырым, несхватившимся раствором, тоже подались наружу, иные удержались, иные попадали. Потолок заволокло липкой чернотой.

Стараниями Дурика пары бензина проникли донизу так обильно, что рвануло и в дверцу – ошмётки газет и нагара вылетели оттуда, словно конфетти из громадной новогодней хлопушки. Измазанный копотью и сажей Першичкин оторопело барахтался на полу и никак не мог понять, отчего так громко ухнуло – да ещё с самым бесцеремонным ударом по лицу.

– Что там?! – наконец, спросил Фёдор, беспомощно лупая закопчёнными глазами и отплёвываясь от грязи. Дурик, не дожидаясь хозяйского просветления относительно причин шумного и курьёзного фейерверка, благоразумно попятился к двери:

– Ну… кум… того… у меня… дела… а у тебя… Людка… – хрипло кашлянул он и тенью выскользнул в сенцы.

КАК ДУРИК «ДНЕПР» ПРИОБРЕТАЛ

Этот оригинальный номер, на всю деревню прогремевший, Дурик выкинул накануне своих тридцати лет, когда бедовая слава о его ненормальности уже каждый деревенский уголок потревожила. Семейные узы у него к тому времени развязались окончательно, но попивал он, справедливо надо заметить, ещё умеренно, никак не бойчее других. И даже с жизненным предназначением пытался определиться: временами целился на какую-то заботу и резвым рысаком вокруг неё кружил.

И вот, в расцвете молодецких сил, втемяшился в голову Дурика мотоцикл. «Днепр». При коляске и задней скорости. Деревенские мужики со всех сторон эту скорость обсуждали: придумали, мол, в мотоцикле приблуду – верхом назад подавать! И не задаром советскому человеку развлечение – целых двести рублей за неё плати! Это ж кому слабо мотоцикл толкнуть?! За две сотняги-то?

В общем, разговоры разговорами, а Дурик собственное на сей счёт мнение выпестовал – в пользу «Днепра» – и принялся деньги втихомолку откладывать. И даже в районной заготконторе предусмотрительно насдавал чего-то, чтобы полные права на покупку заиметь.

Накопил, заимел, и что же, вот так просто отправился долгожданный «Днепр» покупать? Белым человеком – деньги в кассу, мотоцикл за железные «рога»? Ни в жизнь! Как тут без шику и цирку, когда по улице весна в полной красе, когда талый снег пьянящей сыростью дышит?! Разве устоит беспокойная душа фирменную прелюдию не закрутить?!

Закрутил Дурик: встал посреди деревни, аккурат у входа в универмаг, и давай школьную малышню к себе подманивать. Остановит пятиклашку-шестиклашку, вопросом потеребит – ну-ка, пионерия, докладывай, получил сегодня пятёрку? Пионерия, конечно, в курсе, что этого нестарого дядю почему-то Дуриком зовут, но особого остережения не проявляет – старших по возрасту уважать полагается. Стоят дети и, как есть, про оценки докладывают. От забавной просьбы «в магазине бумажонку вытащить» им не боязно, даже весело – что-то интересное дядя Дурик затеял!

А тот собрал пятерых отличников, хлопнул в ладоши, будто факир в преддверии фокуса, и говорит:

– Ну, передовики тетрадошных полей, ударим по азарту! С положенным вознаграждением!

Хоть и отличников он отсортировал, а те сразу и не поняли, где этот азарт и как по нему ударять. Разъяснил тогда Дурик доходчивей: «Про лотерею «Спринт» слышали? Вот, каждый по билетику из барабана вынет и дяде отдаст».

Подвёл он ватагу к разомлевшей от весеннего солнца продавщице, ткнул трёшкой в барабан:

– На все!

Обилетились прилежно пионеры, и Дурик руку запустил, да только свой билет в карман тут же упрятал. А школьников по-военному, в линейку выстроил и принялся экзаменовать. Развернул первую бумажку – «Без выигрыша». Вторую – опять пустышка. Скис Дурик.

– Э! – говорит оплошавшему помощнику, – по чём пятёрку-то словил?

– По физкультуре.

– Эх-ма, по физкультуре! – крякнул в расстройстве Дурик, – вот тебе на! Ни литр, ни полтора!

Двинулся дальше – у третьего всё та же физкультура и ноль прибытку.

На следующем билете Дурик замер, изогнул левую бровь, будто вместо надписи живого таракана в бумажке увидал. Ребятишки аж дыхание затаили – неужели свезло?! И даже продавщица притихла, хотя в лотерейном счастье давно разуверенная была, потому как выигрышей больше червонца отродясь не наблюдала.

– Ха, малышня! – воскликнул Дурик, обращая глаза на шеренгу. – Рупь! По мороженке вам! – протянул он продавщице билет, с важностью потряс. – Обернуть в монетку-то!

Продавщица чуть не плюнула ему на вызревающую лысину – ишь, из-за рубля, гад, закатил глаза под лоб!

Дурик совершенно невозмутимо подошёл к замыкающему – мальчонке двенадцати лет – курносому, почти налысо обритому, с мизерным чубчиком.

– Вся надёжа на тебя, стриженый… по чём пятёрка? По труду, небось?

– По математике, – признался стриженый мальчик.

– Ближе к верному делу! Ближе!

Когда Дурик развернул билет, то стоять столбом, как при рубле, не стал, охнул сам себе под нос «ох-хо-хо!», два раза весьма странно прокрутился, будто за своей спиной что-то высмотреть хотел. Ребятишки неладное без слов почуяли, выставились на дядю во все глаза, навроде как спросить – удалась, дядя Дурик, наша помощь?

А тот помощников вовсе не замечает, подкошенными ногами притоптывает – вот-вот или упадёт или билет из ослабевших рук выронит.

– Что там? – не сдержалась уже продавщица. – Из-за десятки танец что ли?

– Мотоцикл… «Днепр»… – выдавил Дурик с болезненным покряхтыванием.

Потёр шею, как при удушье, – и прочь из магазина.

Стоит ли говорить, что через час лотерейный барабан был опустошён до дна, а к вечеру деревню трясло так, будто с каждого двора по новенькому мотоциклу угнали. Тому самому «Днепру», что имеет никому не нужную заднюю скорость. Говорили о вечной несправедливости, что лотереей этой треклятой лишь подтвердилась прописная истина – дуракам везёт. Нашлись те, кто поносили в хвост и в гриву такое мироустройство: мол, вкалываешь от зари до зари, вкалываешь, а дурак – раз! За пятьдесят копеек при мотоцикле! При задней скорости! «Как же дурак? – резонно перебивали другие, более внимательные, – отличник билет тянул! С пятёркой по математике!»

В доме самого отличника моральный климат рушился катастрофически! Не обижен у нас задним умом мужик, а женщина этим добром куда богаче! Мужик поймёт, что безнадежно сплоховал, да верный вариант себе впредь на заметку. С женщиной не так! Ей горбатого-виноватого-оплошавшего немедля исправлять надо! Любой ценой утерянный пятак в новенький рубль обернуть!

Родительнице стриженого мальчонки чужое лотерейное счастье представилось крайним недоразумением. Пять раз она переспрашивала сына, как тот умудрился озолотить поганого дурня, и в конце рассказа, где билет перекочёвывал в руки дяди, неизменно лишалась дара речи. Когда последний раз к хозяйке благополучно вернулась отсутствующая речь, всю её мощь она выплеснула на виновника случившегося, в которые, разумеется, определила собственного мужа.

Что тебе мешало – с получки с сыном в магазин?!

Впрочем, этот неожиданный и странный вопрос был озвучен ещё обычным голосом. Но не успел муж – сухощавый, немногословный зоотехник – промолвить и трёх слов в своё оправдание, как уже дальше, на высоких тонах, ему представили перечень правильных действий, свершения каковых он по своей тупости не произвёл.

– Не догадался сказать: пошли, мол, сына, по билетику вытянем?! Потратим рубчик, глядишь, счастье и подфартит! Куда там?! Дождались, пока отличника чужой дядя углядел! Нам, видишь ли, чужих запросто мотоциклами одаривать! – хозяйка хоть и планировала зарыдать по мотоциклу, как по покойнику, однако обида и огорчение лишь увлажнили ей глаза. Она потянулась за платочком, промокнула веки. – Сейчас бы стоял новенький «Днепр» во дворе!., а глядишь, и «Жигули»!

Воображаемые «Жигули» разбередили женскую душу основательно, и тут-то уж слёзы сорвались ручьём:

– Набралось вас – один дуболом, другой – рохля! Жизнь только мне поганить!

Как теперь дальше существовать при муже-дуболоме и наследнике-рохле, мучилась хозяюшка недолго, часа полтора. «Одна голова – хорошо, а две – лучше!» – гласит народная мудрость. А когда вторая голова регулярного помоществования, потому как соседская, да ещё с принадлежностью к прекрасному полу, то любая житейская заковырка обречена на счастливый исход!

Соседка посредством молниеносных деревенских слухов уже знала, какая беда сотворилась с лотереей, и даже через своё сноровистое воображение как наяву представила, что там взаправду произошло и кто в этой печали более всего виноват. По факту повального смятения местных умов она и с работы скоренько отпросилась – посочувствовать соседскому горю.

И только случилось эфирное взаимопроникновение двух взбудораженных мозгов, как и указание промеж них родилось чрезвычайно дельное: «Заслать муженька-дуболома прямиком к Дурику – встряхнуть хорошенько негодяя да разобраться, по какому-такому праву он детский труд эксплуатировал?!»

Слово «эксплуатировал» удручённого зоотехника воскресило едва ли не с того света. Прежде-то в бабьих обсуждениях конченая глупость торжествовала, а вот «эксплуатация» – это в точку! Логично, убедительно! Железно!

Накинул зоотехник прожженную в двух местах драповую кепку – и к счастливому обладателю билета – просвещать насчёт законов и совести. И там при полной официальности с места в карьер: что он отец того самого отличника, рукой которого Дурику перепало известное счастье, и что пожаловал он за торжеством справедливости.

Не дожидаясь встречных протестов, сделал гость упор на детские года угнетённого отрока и на отсутствие родительского разрешения пособлять всяким злачным игрищам. Упомянул и государственное отношение к эксплуататорству: у нас, мол, не проклятый загнивающий капитализм, а развитое гуманное общество! Чтобы издеваться над дитями задарма, без вознаграждения!

– Так я ж заплатил, за труд-то! – огорошил взведённого гостя Дурик. – Целый рупь на мороженки дал.

– Рупь?

– Ну да.

Атака на подлого эксплуататора захлебнулась. Оказывается, к дармовому труду дитя не понуждалось, а законность по всей форме была соблюдена. «Предметы весом более пяти килограмм не поднимались» – в голове зоотехника откуда-то проскочила гладкая, официальная фраза. «Наверняка из какой-нибудь толстой книги, где про закон», – подумал он, и тот свет надежды, что пригнал его сюда в боевом настроении, погас навсегда. «Не подкопаешься… что там лотерейка? Кусочек бумаги! С бумаги грыжа не выскочит».

Понурость – от макушки до копчика – в один миг одолела ходока, загорбатила к земле. А Дурик вдруг сам предложил односельчанину извести создавшееся недоразумение как класс.

– Взаимный зачёт эксплуатации сойдёт?

– Как это? – раскрыл рот зоотехник.

– Ну, я тебе билет вытяну. Или два.

Ходока, которого снарядили – ни больше ни меньше – за «законной половиной», столь «дешёвая» мировая огорошила. Но сказать об этом прямо он побоялся.

– Так… закончились билеты… размели после тебя, как… беляши в голодный год, – выдавил он, переминаясь и заикаясь.

Эх, супруги рядышком нет, а то бы подсказала, как ловчее прижимать эксплуататора!

– Билет-то найдём! – ободрил Дурик очень простодушно.

– Глядишь, тоже с сюрпризом.

И это тёплое ободрение подействовало на зоотехника магически.

– Хорошо бы… мотоцикл… или машину… «Жигули»!

Великая сила – надежда! Тем более, восставшая из заколоченного гроба. Предок математического гения даже зарделся лицом от своих аппетитных слов.

– Билет, брат, не проблема! – Дурик порылся в кармане, выудил нетронутый шестой билет. – Держи! Может, и машина!

Зоотехник осторожно взял бумажечку, сглотнул в напряжении слюну.

– Хорошо… бы… «Волгу»!

– Угу, – поддакнул Дурик. – Токмо тово, никаких потом эксплуатаций!

– Ладно-ладно! – не думая, согласился предъявитель претензий. Какие тут эксплуатации, когда в голове несметные материальные блага?! От одного воображения руки ходуном ходят.

Зоотехник, наконец, надорвал плотный кончик билета, сунулся изучать таинственное нутро. Короткая убийственная фраза «Без выигрыша» как-то не хотела читаться. Прыгала в глазах и своим пошлым смыслом перечёркивала все розовые планы. Что там планы – всю жизнь!

– Тут… чего? – протянул он жалкую, дрожащую от обиды руку. – Ведь договорились! Моцик… или «Жигули»…

– Мил-браток, как же в одной коробке два моцика будут? Да ещё «Жигули» сверху – медком! Это ж государству разоренье – понимать надо! Ты у сына поспрошай, сколь этого «Спринта» на какой-нибудь велосипед надо. Он у тебя пятёрочник… по математике…

Когда дурак вдруг обнаруживает ум, да ещё сверх отведённого ему молвой предела, это как ушат ледяной воды. Ходок за вознаграждением и сам, без помощи сына, представил, сколько полтинниковых билетов надо, чтобы несчастный велик окупить, да ещё прибыток в казну заработать! А взять мотоцикл?! От такого нехитрого открытия руки гостя сами собой выронили на пол никчёмный билет и принялись яростно наминать горелую кепку, как передовая доярка мнёт вымя коровы-рекордсменки.

– Что нам… с детской эксплуатацией?..

Дурик подвёл односельчанина к двери, указал на порог:

– Целый рупь я им отдал! Свидетелей – полмагазина!

«Предметы весом более пяти килограмм не поднимались»

– в голове у зоотехника почему-то опять проскочила округ лая идиотская фраза… Хозяин любезно взгромоздил на озабоченную голову ходока кепку, и ноги того шагнули вперёд. Впрочем, шагнули не бодро, а вяло, сконфуженно. «Или я дурак, или он им прикидывается», – вопрос, который набросился терзать измученного бурными событиями зоотехника, так и остался без ответа…

…Не скоро угомонилась деревня от Дуриковой удачи. Перессорились промеж собой жители, искричались в догадках – кто же тянул билет: сам Дурик или отличник; был ли он вообще – этот выигрышный билет, потому как кто-то видел Дурика с большим кошельком в райпотребсоюзе и тот отсчитывал там крупную наличность. Вот такое странное сотворилось дело: хочешь – верь, хочешь – не верь, хочешь – кричи, хочешь – молчи, а у Дурика во дворе новенький «Днепр»! Чёрный, как аспид! С задней скоростью!

Дурику – мотоцикл! Сельчанам – великое потрясение! Лo-терее – польза, поскольку три спешно привезённых в деревню коробки разлетелись, словно воробьи от артиллерийского залпа. И всё бы хорошо, да только желанное приобретение обернулось вскорости Дурику серьёзным несчастьем.

Случилось это через год, следующей весной, в пору схождения снега. Нёсся спешно Дурик на своём железном коне и аккурат за околицей увидал посреди дороги белую горку в гнилой соломенной трухе. И подумалось ему, что это не иначе как кучка рыхлого снега, и решил он эту кучку под люлькой пропустить… «Шваркнуть в брызги!»

Шваркнул… об глыбу прочного льда… Когда очнулся – мотоцикл колёсами вверх, люлька на нём. И как будто не люлька, а стотонная махина: телом пошевелиться – ни-ни! Корчился Дурик всеми членами, какими мог, пробовал ужом из злосчастного капкана выползти – никак не способен организм с напастью совладать! Голова при деле, соображает, а всего остального будто и в помине нет. Что там рукой или ногой шевельнуть – крика о помощи не выдавить! Собственному языку не хозяин!

Уж стемнело, холод насел, такое окоченение тело охватило, что через час-другой смерть пришла бы наведать! Хорошо, конюх на своём Гнедке по дороге проезжал – углядел в сумерках несчастного. Поднять мотоцикл дедуля не смог, но бездвижного Дурика кое-как выволок. Смекнул конюх, что раненого на лошадь не посадить, что врача к месту надо, нацелился скакать в больницу. А чтобы не замёрз покалеченный Дурик, от недалёкого стожка соломы притащил, запалил. Запалил да поскакал. Кто б знал, что с перевёрнутого бака к пылающей соломе струйка бензина потекла…