Текст книги "Боги войны в атаку не ходят"
Автор книги: Олег Тарасов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Григорьев возил пассажиров по закреплённому маршруту: от железнодорожного вокзала в самом центре Читы до ТЭЦ, что вознеслась на отшибе глухого, окраинного района города. Он мотал длинные, часовые круги туда и обратно, а Фалолеев не шёл у него из головы. Предчувствие беды, которая будет иметь отношение и к нему, усилилось после упоминания Фалолеевым Риты. «Что ему от неё надо, да ещё через столько лет?» – вопрос неизменно рождал тревогу, и совсем не смутную, а осязаемую, колкую.
На конечной остановке, неподалёку от проходной громадной электростанции, днём и ночью пыхающей сизым угольным дымом, стояло три маршрутки. Григорьев пристроился в очередь и распахнул дверь, чтобы пройтись, размять спину, обмолвиться парой словечек с такими же, как он, водителями. Внезапно рядом, на переднее сиденье, без спроса сел человек. Григорьев хотел было возмутиться вольностью постороннего, как вдруг узнал Фалолеева. И хотя новый облик давнего товарища уже не нёс в себе тайны, удивление от возникшего невесть откуда худого лысого субъекта у Григорьева было такое, как если бы к нему подсел сам Фантомас.
Фалолеев насладился лёгким испугом Григорьева.
– А ты располнел, и голова как колено, – несколько язвительно подметил он, протягивая руку. – Я прошлый раз не спросил, как семья, Надюша?
– Хорошо всё, – коротким ответом Григорьев поспешил отгородиться от деталей, как вдруг понял, что его смутное, тошнотворное предчувствие беды вьётся вокруг слова «семья». Ему тотчас захотелось расстаться с Фалолеевым, чтобы вместе с бывшим товарищем канули куда подальше все мерзкие предчувствия и вся неловкость общения. Давя в себе желание решительно сказать: «Прощай, Гена!», Григорьев взамен произнёс едва не похвалу:
– Конспиратор! Ловко меня вычислил!
– Жизнь научила, – преднамеренно изображая в тоне зловещее равнодушие, отозвался Фалолеев. – Много чего добрые учителя в башку вколотили.
– Ты мстить приехал? – вырвалось у Григорьева в ответ на «добрых учителей».
И следом сразу осознал – такие вопросы не задают. Вернее, задать вопрос можно, только кому попало на них не отвечают. Кому попало… А если новоявленный «граф Монте-Кристо» попросит его помочь, всё-таки у него машина, микроавтобус, и он вжившийся в читинскую среду элемент, всё знающий, примелькавшийся. Кто ещё может стать здесь Фалолееву опорой?
«Нет! Нет!» – Григорьев спешно запрограммировал себя на отказ по части тёмных дел. Но Фалолеев сегодня смотрелся куда веселее и никаких намерений графа Монте-Кристо не выказывал. Впрочем, Григорьева он вновь поразил очень основательно.
– Михалыч, вот извини, никогда бы не подумал, что главный конспиратор и мастер лапшу вешать – это ты! – единственный живой глаз Фалолеева излучал бесовскую радость, непонятный задор.
– Ты о чём? – пересохшим горлом спросил Григорьев.
– Олег Михайлович Григорьев, оказывается, семьянин-стахановец! – вот она, прежняя сочная ирония Фалолеева, которой даже новый голос не повредил.
Только в этой иронии прёт нескрываемая зависть, прёт из свистящего горла, из единственного живого глаза. Григорьев сразу всё понял: хоть и с хромой ногой принесло в Читу мценского артиллериста, но видно, много куда он успел сунуться. Что ж, из раскрытой тайны вывод Фалолееву один – раньше надо было глаза разувать! Много лет назад!
– Я тебе лично что-то должен? – отставной майор посмотрел так сурово, как в своё время не смотрел даже на провинившегося лейтенанта Фалолеева.
– Мне ничего, верно, – откинулся тот на спинку сиденья.
– Я бы с Пашей Грачёвым поговорил… или с Ельциным. Попросил бы разъяснить, как победитель математических олимпиад, подающий надежды юноша, идёт в защитники Родины, планирует себе человеческую жизнь, карьеру, а ему, не спрашивая, ломают всё и вся?! Потом в этой стране беспредела ему ломают ноги, челюсть, выбивают глаз! А? Потом от нервного потрясения у него иссыхает тело, вылезают волосы! – Фалолеев задышал часто, с хрипом, как астматик. – Перед тобой калека, Олег Михайлович, если ты сам не видишь! И этому калеке, – у него влажным блеском охватило даже вставной глаз, – всего тридцать четыре года! Тридцать четыре!..
Оба молчали… Фалолеев неловко потянулся за платком, промокнул слёзы, мелкими рывками вытряс из пачки сигарету, закурил. Григорьев, покусывая пухлые губы, уставился в форточку, на высокую станционную трубу.
Сигарета Фалолеева растаяла за четыре глубокие затяжки, и окурок, подкрученный резким нервным щелчком, отлетел далеко от «Рафика».
– Скажешь, не надо было увольняться, воровать? – Фалолеев взялся угадать возможные к себе претензии. – Ты думаешь, я забыл тот кайф – в три месяца одна зарплата? Стемнеет – в форме не покажись: от вселенской любви к военному человеку наворочают по голове, как по мячу! Думаешь, не знал, что такое жить на полудохлую пайковую рыбу?
– Не один ты такой был, всех в дерьмо окунули.
– Всех окунули, и все прожевали это дерьмо! Ещё поблагодарили!.. Ладно… былые дела, – Фалолеев махнул рукой, потянулся ближе к Григорьеву. – Ты мне как другу обрисуй, что у тебя с Ритой'?
Опять эти бесовские зрачки – настоящий, природный и… потусторонний! Стеклянный протез словно передавал эстафету дьявольской пустоты – пойди найди и в оке человеческом живую искру! Григорьев не выдержал пристального их обзора, потянул из пачки Фалолеева сигарету, стал беспокойно крутить её пальцами.
– Ребёнок у нас с Ритой. Сын.
– У вас или у неё?
– У нас.
– Не безотцовщина, значит?
– Нет. Меня папой зовёт. Любит.
– Ай да специалист по семейному уюту! – Фалолеев, словно ему две минуты назад не душило обидой горло, в нездоровом раже застучал ладонью по панели: ошибся он с предположением, зря подумал, что ребёнок там Григорьеву лишь обуза.
– Что вышло, то вышло. Главное, Рита счастлива, – Григорьев не стал скрывать недовольство натиском собеседника.
– Это ты сам придумал, про её счастье? Она ведь меня любила!
Сигарета в руке Григорьева лопнула, он швырнул её прочь.
– Может, и любила, – не глядя на Фалолеева, Григорьев зачем-то полез в барсетку, вынул водительское удостоверение, паспорт на машину, повертел, будто перед ним стоял автоинспектор, вложил обратно. – Сейчас что об этом? Наше счастье не ворованное.
– Сейчас самое время об этом! Я ведь из-за Риты приехал, хочу с ней жить… и ты… ты мне не помеха! – последние слова Фалолеев выкрикнул весьма воинственно.
– Моя очередь, – Григорьев кивнул на освободившуюся от маршруток площадку.
– Учти, я предупредил! – Фалолеев неловко согнулся, покидая тесное место, захлопнул снаружи дверь. Григорьев молча вцепился в рычаг скоростей.
– Домой-то заглянуть можно, если что? – уже через форточку полюбопытствовал Фалолеев, и в ожидании ответа его изувеченный рот замер приоткрытым.
Слишком явно витала беда вокруг несбывшегося офицера, несбывшегося бизнесмена, слишком явно она сопутствовала и неисправимому авантюристу. Сделать для неё из своей квартиры пристанище Григорьев не хотел и спасение от такого гостя, что напугает своим жутким обликом кого хочешь, видел в одном – лечь на пороге хоть трупом.
– Сын… приболел… после дня рождения, – всё же выдавил он что повесомее, полагая, что Фалолеев сообразит понять это как отказ.
Глава 19С конечного круга Григорьев газанул чуть не до палёной резины. Единственные пассажиры – молодая парочка, что пристроилась на заднем диванчике в обнимку, посмотрели на водителя удивлённо. Это было только начало его нездорового возбуждения. На следующей остановке он даже не притормозил, будто не видел ни самой остановки, ни людей там стоящих.
Руль у Григорьева вертелся, словно на «автопилоте», ноги по педалям стучали тоже без особого вмешательства головы, потому как мысли его целиком и полностью лихорадочно блуждали в прошлом. Рита, Рита, Маргарита! Он прекрасно помнил день, когда увидел её первый раз…
Девяносто третий год выдался для Григорьева тяжёлым – он перебивался в хиреющем полку с хлеба на воду, тогда как соседская «винно-водочная» ватага беззаботно отрывалась в гулянках. На День независимости кому-то из девушек там очень захотелось на природу, и Андрей с Фалолеевым по-соседски ввалились к Олегу Михайловичу с просьбой свозить их компанию на озеро Арахлей. Ничего, что туда сотня с лишним километров, ему оплатят бензин, и он на правах своего человека присоединится к отдыху. Питьё, хавчик и девочки обеспечены.
Развлечение на природе подвернулось Григорьеву очень кстати. Надюша укатила с детьми к тёще, а у него от перемен, безденежья и слухов о расформировании полка на душе просто собственные поминки. Даже хуже: покойнику уж ни о чём более забот нет, а ему, как себя ни хорони, надо подниматься да что-то делать!
К озеру ехали с ветерком, на двух машинах: его старая рыжая «шестёрка» и «Волга»-такси. С таксистом за особый тариф договорились отвезти компашку, а завтра после обеда забрать. На берегу высмотрели местечко, где глушь и безлюдье, где сосны поближе к воде, и принялись располагаться. Костром и двумя палатками больше всех занимался Григорьев, и занимался с удовольствием, радуясь, что давнее любимое занятие разгружает его от чёрных мыслей.
Остальная же толпа, за время двухчасового пути протрезвевшая и посвежевшая, кинулась с новой силой веселиться: «мальчики-девочки», как называл всех Андрей, с энтузиазмом пили и ели, шумно купались, мокрые, озябшие грелись у костра. От спиртного вновь впали в приятную беззаботность, бойко, с обоюдным наслаждением флиртовали, удалялись парочками подальше в лес…
Фалолеев открыто гульбанил с высокой рыжей девицей в бирюзовом купальнике. Хороша была чертовка – стройна, гладкокожа, ходила по песку лениво, во все стороны вращая крепкими молодыми ягодицами, вино тянула как насосом, а не пьянела. Кудрявые ярко-рыжие волосы на фоне леса и воды мелькали вторым солнцем, не замечать которое было невозможно, – и она этим наслаждалась явно.
Фалолеев прижимался к рыжей нежно, играл в любовь с первого взгляда, в некое помешательство от встречи со столь редкой, обворожительной нимфой. Ему отвечали таким же отрепетированным лицедейством, и всё вместе это создавало приятную для них условность. С женской стороны высокую ликвидность товара олицетворял якобы дорогой ценник (на котором, впрочем, Фалолеев сразу же мысленно, с потаённой иронией написал «изрядно б/у»), с мужской стороны – звонкой монетой, которой якобы сполна заплатят по счёту, предполагалось изобилие жестов «любви до гроба».
На фоне развязного Андрея, порывавшегося прилюдно и самым пошлым манером проверить у рыжей девицы богом данный цвет волос, Фалолеев смотрелся истинным джентльменом. И естественно, имел успех. Вообще, отшлифованное им до безупречности предложение поиграть в любовь, что на каждой вечеринке адресовалось особам «намба уан», рождало неплохой спрос. На трюк красивого и умного Фалолеева попалась не единственная Рита, однако она была из тех немногих, для кого скорая интимная капитуляция связывалась с по-человечески радужными надеждами.
Сейчас, глядя на златовласую конкурентку, внешние достоинства которой сияли во всём великолепии, Рита расплачивалась за прошлое безрассудство молчаливой ревностью и уединением на берегу огромного озера. Уединение она выбрала сама: к ней приставали, тянули и к стакану, и в воду, и в лес. Пьяных мужских объятий она сторонилась где решительно, где через тихую просьбу оставить в покое. Впрочем, всегдашний расчёт Андрея с «запаской» сработал, женщин хватало, и он даже кивал Григорьеву – налетай на излишки!
Девушку, чья печать отстранения читалась очень просто, Григорьев выделил сразу. Не особо ввязываясь в чужие проблемы, он довольно быстро приметил в компании весь расклад и кроме того углядел особенный Ритин взор на Фалолеева: страдальческий и ревнивый. А тот, не стесняясь пьяного угара, без оглядки отдавал себя рыжей, не обращая на Риту ни малейшего внимания.
«Картина не нова, – подумалось тогда Григорьеву, – мы выбираем, нас выбирают. Не совпало, он красивый парень, она так себе». Позже он узнал, убедился, что единственным мотивом присутствия здесь Риты был Фалолеев: девушка влюбилась в него с первого взгляда, первой той ночи, очень ждала продолжения и в надежде взаимности увязалась в компанию.
Пока народ насыщался водкой и развратом, депрессивный Григорьев, ещё в юроде наметивший упиться вдрызг, от изобилия спиртного вдруг отстранился. Сначала он, как единственно трезвый и разумный мужчина, занимался костром и палатками, потом, заметив Ритино отшельничество, решил составить ей компанию.
Знакомство состоялось без всяких натяжек – мягкость, внимательность и предупредительность Григорьева оказались для девичьей души самым подходящим бальзамом. К тому же офицер, в отличие от прочих здесь субъектов мужского пола, не клокотал безудержными телесными позывами.
Сначала они мило разговаривали ни о чём, и через полчаса Рита вдруг поймала себя на мысли, что пьяный гам за их спиной, так жутко раздирающий нервы, куда-то пропал, растворился. А Григорьев, очень мягко и непринуждённо улыбаясь, будто волшебник, вручил ей стаканчик красного сладкого вина. Тост за знакомство вышел очень кстати, ещё больше потеплело в теле и на сердце.
Едва потянуло вечерней прохладой, Григорьев высмотрел неподалёку полянку, запалил там второй костёр, подстелил на землю ветки. «У них своя свадьба будет, у нас – своя!» – пошутил он известной киношной фразой, как ему думалось, очень уместной, и осёкся – слово «свадьба» применительно к их обособлению и надвигающейся ночи наверняка обретало фривольный смысл.
Впрочем, о фривольности, тем более физической близости, Григорьев не думал вообще, как не думала об этом Рита. Её вниманием нет-нет да и овладевали мысли о Фалолееве. Тот резвился всего лишь в двух десятках метров, откуда по-прежнему доносились пьяный смех и выкрики. Три-четыре раза, когда в темноте неподалёку раздавался шорох, Рита вздрагивала, но не потому, что пугалась неизвестности, нет, ей хотелось верить, что это Геночка, наконец-то освободившийся от чар рыжей бестии, взялся её искать. Сейчас он возникнет из темноты – красивый, с виноватой улыбкой, – горячо обнимет её за плечи, и скажет: «Вот ты где, родная!»
Ближе к полуночи первая «свадьба» – пьяная и шумная, – всё же угомонилась. Григорьев и Рита у костра сидели долго. Оба трезвые, с самого начала отстранённые от пошлого разгульного веселья, они невольно поддались странному душевному взаимопроникновению – быстрому и, что удивительно, слаженному. Обоим стало казаться, что они давно знают друг друга, что вот такие посиделки уже бывали в их жизни много раз, что лицо собеседника, выхваченное пламенем костра, почему-то очень близкое, если не сказать родное…
Григорьев страшно боялся, что виновница этого внезапного сближения ночь – известная мастерица надевать романтические очки. Укладываясь спать тут же, на ветки (Риту он отправил в машину), он почти не сомневался, что завтра, едва поднимется солнце, он предстанет перед Ритой во всей «красе» – обычный, лысоватый мужик, к тому же старше её на двенадцать лет. Засыпая, он очень хотел, чтобы чудо этой ночи никуда не исчезло…
Когда вернулись в город, Андрей, с мутными, остекленевшими от пьянки глазами, ухватил Риту из машины – возжелал немедленно увлечь её к себе домой, на кровать. Девушке противно было прикосновение Андрея, она заупиралась всеми силами, ожидая от кого-нибудь защиты. Фалолеев невозмутимо вертелся с рыжей, не желая видеть что-либо вокруг, а остальным гулякам и вовсе не было дела до бунта недотроги, тем более уже «прописанной» в их вертепе.
Григорьев выскочил из-за руля и силой разжал напористому бизнесмену объятия. Не желая конфликта, он отвлёк пьяное внимание Андрея тем, что подсунул ему под руку жеманную, умеренно упитанную дамочку лет тридцати пяти, которая по причине подержанности благие виды на мужчин могла теперь иметь только в расчёте на употребление ими водки. К всеобщему счастью, взгляд Андрея скользнул не на лицо, а на упругие бёдра этой дамочки, и через секунду он уже держал добычу, как краб.
Григорьев отвёз Риту к дому, где она, не выдержав унижения и безответности чувств, горько расплакалась. Ухватив руками голову, поджав плечи, Рита рыдала без жалоб и пояснения причин, но Григорьеву было понятно – Гена мелькнул кометой в недосягаемых небесах.
Олег Михайлович в растерянности сжимал Рите тёплую пухленькую руку, просил не плакать, говорил, что всё будет хорошо. Чувствовал он себя в роли утешителя крайне глупо – беззащитность девушки, что ему совсем не ровесница и в дочки пока не годится, перед ним была открыта впервые…
На следующий же день он позвонил Рите узнать про самочувствие: разговор сложился доверительный, он расхрабрился и предложил встречу. Она согласилась, и это у них потихоньку затянулось на целый год. Что двигало Григорьевым вначале, он боялся честно признаться даже перед самим собой. Это был один из тех безрассудных поступков, безрассудность которых сразу же, ещё до свершения, признаёт сердце, но разум для их воплощения отыщет самые изворотливые пути. Вначале он ссылался на участие и утешение, потом на привязанность, потом на любовь…
Рита же с ним как будто лечилась от Фалолеева…
За их интимную близость, что наступила не скоро, но всё же наступила, совесть Григорьева чиста: он никогда не довлел над желаниями девушки и малой толикой силы, напористым убеждением, не нажимал на жалость, не придумывал несчастных о себе историй и тайны из своего семейного положения не делал.
Потом у Риты объявился реальный претендент на руку и сердце. Она сказала Григорьеву об этом без утайки, добавив, что между ними всё кончено, что для неё главное – честно смотреть в глаза любимому. Он пожелал Рите счастья и два года пробовал забыть, умом оправдывая её стремление к желанному счастью, сердцем же страдая неутешно… Однажды, среди затухающего чувства прорвался какой-то тихий зов, мысль, что у Риты с тем кандидатом всё закончилось, и он нашёл в блокноте шифрованный номер (записанный задом наперёд), позвонил… их отношения вспыхнули, как вспыхивает костёр, хвативший свежего ветра и сухих дров…
Известие о беременности Риты его ошеломило. Они никогда не думали о таком последствии не потому, что вели себя как неведающие дети, наоборот: беременность для Риты была невозможна! Так заключили врачи, это подтверждала жизнь… И вдруг!
О беременности она призналась ему со странною опаской. Ещё бы! Шанс стать матерью выпал как самый дорогой приз в лотерее. Это был один из нередких странных трюков, что судьба с удовольствием подсовывает людям: с тем реальным кандидатом на руку и сердце у Риты не сложилось из-за нулевых видов на ребёнка; здесь с ребёнком появился долгожданный просвет, но отец… он в другой семье отец. Когда любовница становится матерью, новые обстоятельства весьма и весьма щепетильны…
В итоге две женщины, к которым Григорьев был неравнодушен, преподнесли ему две семьи, такие непохожие, разнокалиберные, что какая из них полноценнее, он и сам бросил выяснять. С Наденькой законность, домашний уют, привычка… С Ритой глубокое чувство, ощущение молодости… Детей он любил одинаково, а с младшим Егорушкой (от Риты) редкость встреч выливалась в более нежное отношение.
Две женщины, две семьи были счастьем его и одновременно бедой – любви, внимания хватало, зато и страх разоблачения довлел весьма тяжко. Тайная жизнь его не могла избежать набора силы, она становилась не придумкой или забавой, а бурно обрастала событиями, проявление безответственности к которым он уже считал крайне подлым. Иногда Григорьев с ужасом представлял себе, какой серьёзный, ощутимый пласт личного бытия он скрывает от своей законной жены, единственной, как он когда-то предполагал, любимой Наденьки… В отношениях со второй женщиной, сейчас более любимой, тоже таилась своя роковая подводная каменюка – его часто преследовал немой вопрос Риты: «Когда ты предпочтёшь нас законно?» Было ли это его фантазией, или он так тонко читал скрытое, невысказанное желание?..
Как ни велика была угроза вскрытия всей правды, «левым» отцом он вышел замечательным: насколько позволяли обстоятельства, поддерживал Риту, приезжал к ним, общался, развлекал. И род деятельности после армии избрал такой специально, чтобы иметь на карман никому не известный доход, зависящий только от него. Есть нужда в деньгах у Надюши – крутись, Олег Михайлович, по маршруту, как цепной пёс! Напряжёнка у Риты – не вылазь из-за баранки, товарищ Григорьев! Умри, но лишний рубль заработай!
Так и вертелся он между двух огней, был доволен и ощущал невероятную полноту бытия. Вот только с подрастанием Егорушки до дрожи, до панического страха стал бояться новой ситуации: часто виделось ему, что идёт он с законным сыном Димушкой по парку отдыха, как вдруг бежит к нему Егорушка и кричит радостно: «Папа, папа, как хорошо что мы тебя встретили!» И тянет большеглазый, курчавенький карапуз Егорчик к нему ручки.
И тут-то холод едва ли не натуральным льдом охватывал несчастную хребтину его. Всё вынести можно, с шести утра до двенадцати ночи ради детей шоферить, скандалы с ненаглядными женщинами своими пережить, упрёки их перетерпеть, перемолчать, но столкнуть детишек нос к носу, окунуть их чистое и наивное сознание в дилемму, чей он папа?! Упаси, Боже!..
Боялся Григорьев детского парка, как страшного наваждения, любые предлоги мамкам сочинял, лишь бы нос там не показывать. И всё равно – казалось ему порой, что Надюша видит насквозь верную причину его отговорок, ибо смотрит точно так же, как смотрит Рита, для которой в его осторожности нет тайны за семью печатями…
