Текст книги "Боги войны в атаку не ходят"

Автор книги: Олег Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

Уже через две недели свистоплясок образ жизни соседа Фалолеев представлял себе как ясный день. До развязного женского общества Андрей был охоч не только мечтами, душой и телом, но оказался и недюжинным практиком в древнем мужском развлечении. Каждую пятницу, вечером, он устраивал в своей квартире сбор слабого пола (в расчёте гулять до субботы, а то и до воскресенья), для чего ещё в четверг или даже среду обзванивал кого только мог. «Пока не разобрали! – пояснял он нехитрую стратегию сборов и выразительно шоркал друг об дружку указательные пальцы. – Созвониться, перетереть, застолбить!» В приглашениях коммерсант строго держался правила – женщин должно быть больше мужчин. «Выбор у мужиков, здоровая конкуренция у баб», – втолковывал он профанам собственный незыблемый канон межполовых отношений.

На фоне Андрея все полковые ходоки как-то помельчали в глазах Фалолеева, предстали второгодниками начальных классов школы Дон Жуана. Нет, если позабавиться лишний раз на готовеньком – охотников не продохнуть! А чтобы штурмовать женские прелести беззаветно, без оглядки… в полку таких целеустремлённых не водилось.

Те, кто хоть и норовили залезть под новую юбку, всё же взвешивали (кто ввиду скупости, кто по отсутствию финансов) плюсы и минусы будущих вечеринок, прикидывали траты, перебирали кандидаток. Нюансов хватало, и денежный расход всегда лежал на мужчинах, поскольку по неписаной традиции мужская забота– стол, женский долг – кровать. А с долгом очень часто выходил обман: накрытый стол, без которого «брачный» танец вокруг самки просто невозможен, вовсе не гарантировал положенных щедрот от слабой половины человечества.

На гульбу Андрей тратил деньги с такой же энергичностью, с какой их добывал. Впрочем, финансы, что уходили на прекрасный пол со всем полагающимся антуражем: такси, шампанским, приличным столом, смотрелись как вклад в самый настоящий товар. В приглашённой женской публике недотроги ликвидировались как класс. Красоту прекрасного пола Андрей понимал и ценил, но утончённых изысков в постельных кастингах не держался. Действовал, как равнодушный ко всему кладовщик, – открывал гостьям дверь, оглядывал и, словно помечая недрогнувшей рукой в ветхом замусоленном журнале: «Женщина – одна штука», приглашал входить. Самое главное и ценное для него в женщине заключалось в тех местах, что испокон веку были сокрыты одеждой. Всё! Более никаких для него заморочек!

В ретивых снабженцах ходовым «товаром» подвизалась одна старая знакомая Андрея – невзрачная, низенькая, с несколько горбатым профилем двадцатипятилетняя ткачиха с камвольно-суконного комбината. Разведённая, оставшаяся с маленьким сыном, серая сгорбившаяся мышка с удовольствием взгромождала дитятку на плечи своей мамы – совсем ещё не старой, но на вид изношенной, выжатой женщины – и с головой окуналась в атмосферу «андреевского» вертепа.

Сам Андрей «пользовал» мышку редко, без большого энтузиазма, но заглянуть на огонёк ей никогда не отказывал. И та ценила разгульное дармовое застолье, где средь шума и гама забывалась проклятая работа, нудная, нищенская жизнь, личная невостребованность: в благодарность серая мышь нет-нет да и подпихивала к злачному порогу, как бы невзначай, как бы для приятного перспективного знакомства, очередных кандидаток.

Фалолеев понял, каким пробивным, выгодным локомотивом пыхтит сосед, и очень скоро оказался завсегдатаем развратных сборищ. Он смелел от плотских побед, а в смене сексуальных партнёрш ему открылось неведомое прежде наслаждение, и как-то постепенно, незаметно, он оказался конкурентом даже главному организатору этих феерий – Андрею. Высокий, красивый артиллерист (иногда он для шика заглядывал в форме – произвести впечатление, потом уходил переодеваться) повадился «вылавливать», как он сам себе признавался, исключительно экземпляры «намба уан» – первых леди очередного гульбища: самых симпатичных и стройных.

Андрей, однако, ни капельки не страдал из-за уведённых красавиц: не вспыхивали разбирательства, не бросались злобные взгляды, не захлопывались перед носом Фалолеева двери. Коммерсант ухватывал товар попроще и с неизменным энтузиазмом исчезал в спальне.

Фалолеев очень радовался, что свободен от брачных уз, но об этом факте просил Андрея не распространяться. «Ещё какая-нибудь шмара женить захочет!» – опасался он женского коварства, а сильно любопытным особам на эту тему напускал тумана, дескать, сторож-то на самом деле есть, и ещё какой (!), но обстоятельства пока погудеть разрешают. Впрочем, откровенных свадебных прилипаний к красавцу-артиллеристу не просматривалось, и молодая развратная жизнь его бурлила через край.

На одну из гулянок Фалолеев вытянул и Григорьева – жена того уехала к матери в Благовещенск, внуком, внучкой порадовать. У шефа в ответ на приглашение тревожно заблестели глаза, видно, ожидание какой-то диковинки от похода в известную на весь дом разгульную квартирку нет-нет да и вынашивалось внутри Григорьева.

Он нервно прокашлялся и согласился составить Фалолееву компанию, но девушкам, пусть даже и подвыпившим, новый гость показался старым, а для интимного дела вовсе негодным. Дружным застольем все удовольствия Григорьева и исчерпались. Пары на его глазах отсортировались и без стеснения расползлись по квартире, а он, дважды отвергнутый молодыми особами, тихо исчез.

После полуночи Фалолеев постучался к Григорьеву и, увидев, что не закрыто, вошёл. Командир, прилично пьяный, окопался на кухне сычом – вертел в руке стаканчик, словно хотел в стеклянных гранях увидеть нечто облегчающее тоску, и с тихой мрачностью цедил: «Боги войны в атаку не ходят! Боги войны попивают винцо!»

Григорьев оглядел гостя печально-отрешённым взглядом, отставил стакан.

– Фиаско, Гена! – пьяная горечь его прорвалась в усмешке без удержу. – Половая атака не для меня!

– Михалыч, ты о чём страдаешь? – Фалолеев плюхнулся рядом на табуретку, приобнял. – Даже я на баб проще смотрю, а тебе сам Бог велел! Надюша у тебя есть? Есть! И держись за неё!.. Не дали – ну, не конец света же!

– Не конец, но… я-то губу на молоденькую штучку раскатал, дурак! Да если бы губу, а то… сам понимаешь, настроился… мужик же!

Фалолеев свободной рукой ухватил недопитую бутылку, приподнял, наморщил брови, как великий философ, и замер, собираясь с речью.

– Я их топчу из спортивного интереса – не более! А это не повод завидовать, Михалыч! Скажу больше: тебя какие-то шалавы кинули в зрелом возрасте, а меня… любимая в расцвете юности продала!.. Когда сердце было трепетно и ранимо!.. Ничего, пережил! – он опрокинул бутылку в стакан, и от резкого движения остатки водки чудом не хлестанули мимо. Ни Фалолеев, ни Григорьев даже не моргнули глазом, разговор выходил для них сейчас важнее водки.

– С тех пор никому ничего не должен… Нулевой баланс! – Фалолеев так же размашисто приземлил пустую поллитровку на пол, едва не обратив её в осколки. – Всем и заранее!

– Кто посмел тебя кинуть? – забывая о своей печали, сочувственно встрепенулся Григорьев. Впрочем, встрепенулись лишь усталые, осоловелые глаза, руки же вяло выписали какой-то замысловатый и неразгадываемый иероглиф. – Ты… молодой, красивый!.. Не дурак!

– Вот то-то, Михалыч! Молодой, красивый! Не дурак! А кинули, как вшивого кота – пинком под зад. Первое светлое чувство изгадили…

– Никогда… ты… про несчастную… любовь… не говорил, – Григорьев от перегруза спиртным выдавливал слова медленно, почти мямля, но соображать – ещё соображал. И даже потянулся тесно обнять своего подчинённого, пожалеть.

– Что говорить? Весело, что ли? Влюбился я на третьем курсе, в лаборанточку… Эльзу. Красавицу, стройняшку! Завивала она свои чёрные кудри до плеч мелко-мелко, будто кольчужку, шла по коридору, личико белое, талия… – Фалолеев выразительно обрисовал ладонями силуэт, – кудряшки прыг-скок, прыг-скок! Курсанты сознание от её вида теряли. Нимфа! Клинья подбивали в день по десять желающих, а у неё… ко мне интерес проклюнулся… – понимая, что он пускается в неприятное прошлое слишком глубоко, Фалолеев не торопясь опустошил стакан и жестом пожилого, степенного человека вытер рот. – Не верил сначала счастью своему, потом гляжу, всё взаимно. Полгода друг другом наслаждались, о свадьбе даже обмолвились… я родителям написал, фотку её выслал…

И вдруг раз – майорская жена моя Эльзочка! – с яростью Фалолеев стукнул кулаком в стену, потом резко осадил гнев и, поблёскивая наивными растерянными глазами, приложил отбитые костяшки к губам. – Когда спелись?.. Мне одной фразой от ворот поворот: «Прости, за заблуждение!» Заблуждение! У меня сердце взрывом в клочья, а у неё заблуждение! – Он откинул спину назад, уставил в никуда вялый бессмысленный взгляд. – Свадьбу они в училищном кафе играли. Я сам не свой был, лихорадило, как при смерти. Не помню, как уж вечером ноги к этому кафе принесли помимо воли, сами. Понимал, что только хуже будет, нет, не устоял, прибежал… разглядел сквозь стекло небесную нимфу свою… в платье белом, с кудряшками помрачительными… под «горько» херакнул кирпичом по громадному стеклу что есть мочи. Привет от Геночки Фалолеева… бывшего возлюбленного! Распишитесь в получении!.. Не знаю, что дальше бы вытворил, ребята с отделения под руки подхватили, в казарму уволокли, – Фалолеев рывком встал, с какой-то нечеловеческой силой стряхнул прошлое, даже усмехнулся и хлопнул Григорьева по плечу: – А ты за свою старость переживаешь! Да у тебя как у майора такие шансы! Какая-нибудь Эльзочка на крючок отловится, что все ахнут!

Григорьев осовело улыбнулся, выказывая улыбкой весь свой запас романтичности, разом посветлел лицом.

– Эльзочек… мне не нужно. У меня Надюша… любимая!

Глава 10

Рита была молода и сочна. Всего лишь. Красота – настоящая, с положенными элементами гармонии, выверенными изящными пропорциями, привлекательной тонкостью, – увы, не поселилась на её лице. Носик от папы-мамы вышел чересчур пышненький, приплюснутый, скулы широкие, тонкие брови разлетались на круглом лице крыльями и явно свидетельствовали о наличии восточных предков. Зато вся она – и лицом, и телом, и почти детскими наивными тёмно-голубыми глазами – излучала бурное, искреннее желание жить, любить и быть любимой.

Но главный козырь гостьи, на который клюнуло разудалое сборище, обитал совсем в других краях: грудь её – спелая, девичья, бархатная, приятно загорелая – из доступного обзору места выглядывала с манящей, соблазнительной очаровательностью. И синее приталенное платье с длинными прозрачными рукавами из газового шёлка демонстрацию главного козыря исполнило отлично: не пошлым чрезмерным декольте, а тем, что большую часть несомненных достоинств молодой, пышущей соком груди укрыло заманчивой тайной.

На вечеринке, оказавшейся по ряду обстоятельств жиденькой не только на предмет красавиц, но и вообще на женский пол, Фалолеев подметил Риту как единственно сносный экземплярчик. Оставшуюся парочку девиц – какую-то угловатую, прыщавую шмару в красной вязаной кофте и ещё дурнушку – толстую, с «короткоствольными ляжками», без всякого повода заливающуюся несдержанным идиотским смехом, – он забраковал категорически.

Общество, хоть и весёлое, но лишённое завлекательных женских персон, Фалолеева не будоражило. Он спокойно ужинал, и оттого, что ничего более-менее приятного его взору не подворачивалось, посматривал на Риту. И быстро сделал заключение, что две шмары оторви-да-брось этой Рите явно не подружки: симпатичность у человека симпатичностью и корявость корявостью, но воспитание и манеры берутся из совсем другого места.

С Ритой, которую он про себя почему-то назвал барышней, развязность и бесстыдство этих «двух оторванных тёлок» абсолютно не вязались. А увидев пару раз в глазах Риты растерянную наивность, он даже пожалел девушку. Что её сюда занесло?.. Судя по праздничному платью, попалась на агитацию серой мышки. Та мастерица расписывать женихов! Только ошибочка с приличным обществом вышла, если назвать без прикрас – в конкретную клоаку завлекли…

Фалолеева охватила душевная неловкость, что нарядное синее платье Риты, воздушные невесомые рукава цвета неба, золотистый люрекс в окантовке газовых манжет, похожих на распустившийся цветок, – всё это оказалось не к месту. Впрочем, если честно, то и невпопад наряженную барышню он прекрасно понял: за такими, как она, на каждом углу не охотятся, потому ей самой надо и развлечения искать, и женихов. Такова жизнь, как ни прискорбно…

Поскольку ломать копья было решительно не из-за кого, Фалолеев наметил через часок тихо удалиться. Тем более что сегодняшний мужской перевес оказался утяжелён крайне неприятной фигурой – среди дружков Андрея, коих тот имел манеру привечать более девушек и которые большей частью вызывали у утончённого артиллериста отвращение, появился новый мерзопакостный субъект.

Субъект этот – в татуировках, с приметным шрамом на щеке возле уха, двумя железными зубами в нижнем ряду – носил кличку Кент, был на три-четыре года постарше Андрея и безудержно агрессивен. Закадычный хозяйский кореш (как веско представился сам Кент) сразу вызвал у Фалолеева стойкую аллергию. Вообще, оттого, что в гостях у соседа нередко мелькали всякие типы, преимущественно грубого, неотёсанного склада, Фалолеев ощущал сильный дискомфорт. И как тесно ни узнавал он Андрея, всё равно не обнаруживал свойств, что так прочно привязывали того к смутному, нездоровому контингенту.

После трёх обычных тостов во славу женщин, которые в мужской компании Андрей откровенно называл «запустить паровозик с лапшой» и от которых «нам всё равно, а им приятно», достоинства Риты в глазах Фалолеева (конечно же, не из-за слов, а от спиртного) возросли со скоростью бамбуковых побегов. Кент, судя по всему, схожие виды на девушку заимел гораздо раньше и, едва захмелевший народ плотоядно возжелал танцев, он ухватил Риту без промедления.

Вступать в отборочную схватку с конченым уркой артиллерист не видел смысла и стал подумывать о добровольном отходе на «зимние квартиры». Но танец закончился, и Рита, спасаясь от ненормального ухажёра, вдруг села с ним рядом. Кент, не желая отдаляться от лакомой потенциальной добычи, небрежно плюхнулся к девушке с другой стороны, нагло потянул руку к её талии.

Фалолеев видел бесцеремонные поползновения Кента и в то же время чувствовал, что тесная дистанция с девушкой, которую та выбрала сама, заключает в себе немую просьбу о покровительстве. Пока он взвешивал, что выгоднее: затевать неминуемый конфликт с татуированным хозяйским корешем или без боя расстаться с реноме джентльмена, Рита сама остановила руку приставальщика и тихо, жалобно, вымолвила: «Не надо».

Кент, к её удивлению, не обиделся совсем, а молча встал и подался на кухню. Мотив его отступления, однако, заключался совсем не в желании исполнить Ритину просьбу, а в зудящей потребности «разговеться» порцией наркотика. Вырвавшийся на свободу организм с большой дозой, до которой были охочи глаза, не справился и в кайфовой круговерти Кент обмяк прямо на кухне – в пустом от мебели углу. «Ширанулся!» – коротко пояснил Андрей, глядя, как Кент блаженно закатил под лоб глаза, а Фалолеев от схода главного конкурента с дистанции взбодрился и решил от Риты не отступать.

Вновь пили и танцевали. Девушка в танец и в диалог с самым ладным парнем вечеринки втянулась с удовольствием, глядела ему в лицо открыто, с интересом. Она не покидала Фалолеева весь вечер, и страсть в нём разгоралась всё больше и больше. Очередная пассия потакала его натиску умно и очень тонко, неопределённо, отчего он так и не мог понять, что ждёт его в отношении самого главного. Что-то внутри подсказывало, что своего он добьётся, бастион будет сокрушён, и жажда скорого наслаждения разгоняла его пульс до бешеного ритма. В сладком возбуждении Фалолеев искромётно шутил, сыпал удачные комплименты, выделывался как мог, словами и прикосновениями прощупывая расположение к себе Риты.

Когда наметились уединения, он, против своих правил конспирации, тихо потянул её в свою квартиру.

Всё получилось как он хотел: без идиотской вычурности, жеманства; проверок на «преданность и послушность», которыми так охотно проверяют собаку, заставляя её двадцать раз приносить брошенную вдаль палку. Физиологией близости и всем тем, что он ценил в подобных «ночёвках», тем, что превыше всего манило в сдававшихся на его милость партнершах, он остался доволен.

Более того, овладевая этой девушкой в темноте лунной ночи, он впервые испытал странное чувство, даже желание – вот такие податливые, но каким-то непостижимым образом робкие, целомудренные интимные движения видеть у своей будущей жены. Такие же вот глаза – распахнутые, восторженно-доверчивые, что иногда попадали под свет полной луны, и ждущие не его тела и побыстрее «этого самого», а глядящие в глубь его самого, он желал бы видеть у своей будущей избранницы…

Пока длилась ночь, даже выпитое никак не мешало Фалолееву чувствовать необычность партнёрши. Но утром он очень просто освободил себя от этой ценности происшедшего приключения. Такое освобождение, впрочем, свойственно любому молодому человеку – самодостаточному, уверенному, что наступит завтра, которое обязательно будет лучше, чем сегодня! А уж в его положении кто бы сомневался? Жизнь только начинается!

Вот только в уже отоспавшейся, трезвой голове всплыл странный разговор с этой Ритой! Да! Был длинный разговор, конечно же, о её прошлом… он несколько устал по-мужски… потягивал шампанское прямо из бутылки и трепал языком, честно признаться, уже так, чтобы не заснуть самому и отогнать сон от предмета своего удовольствия, пока придут силы для новых объятий…

Но теперь обрывки её признаний отделились от того единственного желания собраться на ещё один прогон и оформились в чисто человеческие образы… вспомнилось, как она вдруг заявила – он у неё второй мужчина. Ха, ну конечно (!), песня-то заезженная: у любой женщины мужчин только двое – кто откупорил, тот первый (что первый, без «брызг шампанского» можно втереть только последнему идиоту), а тот, кто сейчас с ней, естественно, второй, будь он взаправду двадцать пятый!

И в довесок заезженное «откровенное» признание: первый – роковая ошибка или последняя сволочь, а ты у меня хоть и второй, зато по-настоящему любимый! Типа, мой небольшой, но верный опыт позволяет тебя заверить в этом окончательно! Стоп, стоп… она не говорила, что первый – ошибка… напротив – человек весьма интересный… достойный… старше на двенадцать лет! И он не хотел её трогать, близость была по её просьбе.

Да, интересненько! Но факт – всё это он слышал прошедшей ночью своими ушами! Обалдеть, товарищи артиллеристы, такого с ним ещё не было! И к тому, что он у неё второй, не было признания, что он – кандидат в любимые. Хотя всё в ней, кроме слов, кричало об его особенности! Языком тела и глаз!

Ну и что с этого крика? В жёны она ему не пойдёт, это точно! Лицо совсем не в его вкусе. Он сработал лишь на наживку «намба уан», сработал по пьяни, и не надо здесь себя обманывать! Вообще, если через три часа знакомства ему отдастся сама Афродита, такой «резвый» в плане целомудрия экземпляр шансов не должен иметь просто по определению! Он насмотрелся на шлюшек уже выше крыши, с такими потаскухами – под венец?!.. И вообще, квартира Андрея не то местечко, где ему сыщется жена!

* * *

Мутное прошлое Кента не являлось великой тайной: что этот шаромыжник к своим тридцати четырём годам основательно обжил места не столь отдалённые, без труда читалось по синим исколотым рукам, по развязным, наглым манерам. Глаза его, бесцветные, дикие, обильно сыпавшие презрением на все четыре стороны, серое, щетинистое лицо не могли приглянуться ни одному нормальному человеку, каковым считал себя и Фалолеев.

Стосковавшийся по заветной свободе Кенг частил к Андрею, отчего Фалолеев переполнялся крайним неудовольствием. Впрочем, Фалолеев пересилил бы себя и притерпелся бы к отвратному лицу соседского друга, имей тот сносное поведение. Что из раза в раз вызывало у офицера неприятный внутренний зуд, так это бесцеремонность и клоунское жеманство Кента – разговаривал бывший зек очень медленно, с неизменной вычурностью, шевеля при этом какими только можно мышцами лица, словно речь его рождал не язык, а залежалые складки впалых щёк, кирпичные потрескавшиеся губы, глаза, наполненные первобытным необузданным огнём, или, пуще того, длинные ломаные брови.

Их отношения не сложились с самой первой минуты и самым естественным образом: что может быть общего у грубого, неотёсанного, прокуренного дешёвым вонючим табаком уркагана и офицера – красавца, интеллигента, победителя математических олимпиад? Ничего! Это понимали они сами, это понимал и Андрей, и как хозяин положения оберегал столь противоположных гостей от физических стычек. Исключительно по причине уважения к Андрею Кент удерживал свой изрисованный синими перстнями кулак от встречи с картинным фалолеевским лицом.

Что касалось слов, эмоционального проявления недружественных чувств, то тут Кента ничто не останавливало – почитать какого-то холёного, заносчивого «сапога» (такого презрительного ярлыка удостаивались все офицеры – как класс) – извините, подвиньтесь! А узнав фамилию Фалолеева, Кент, совершенно не таясь, прозвал его Фаллосом, отчего у артиллериста в мечтах зачесались руки принести со службы «Калашникова» и как следует нашпиговать свинцом тупую башку этого дегенерата.

Но мечту и реальность разделяла громадная пропасть, и что до боли обидно, пропасть не физического свойства: автомат без особых проблем можно позаимствовать в части (дождаться наряда, когда сам хозяин всему оружию), а пропасть именно характерная, волевая – полное, ясное осознание, что этой, в обшем-то, не особо нужной местью он напрочь, бесповоротно загубит свою молодую жизнь!

Кем выходил Андрей для Кента и какое от Кента подспорье Андрею – угадать представлялось ему невозможным, сосед же на тему вчерашнего зека много не распространялся, упоминал лишь о совместных детских годах в районном центре Могоча. По наблюдениям Фалолеева, хотя друг детства и был в курсе большинства винно-водочных вопросов, напрямую в дела Андрея не лез.

Однажды Фалолеев зашёл к соседу, когда тот занимался своей магазинной бухгалтерией. Кент сидел в большом квадратном кресле, манерно курил, держа растопыренные пальцы, словно любующаяся ими ресторанная проститутка. Андрей, скрестив ноги по-турецки, расположился на диване и, напротив, пребывал в озабоченности, водил карандашом по толстой истёртой тетради, морщил лоб.

– Вот и угадай, сколько «Кремлёвской» закупать? – обратился Андрей к Кенту, почёсывая свой ёжик тупым кончиком карандаша. – Водка дорогая, много денег в ней держать не резон… зато наценка как наценка.

На вопрос, который больше представлял рассуждения вслух, нежели вопрос, Кент глубокомысленно закатил под лоб глаза. Как ни изогнулись волнами длинные брови, как ни скукожились небритые морщинистые щёки, было ясно – пояснить что-либо по существу он не в состоянии.

За ультрамариновой тетрадкой, где скрывалась вся подноготная товара, Фалолеев заставал Андрея не впервой и сразу, без особых пояснений, смекнул, о чём тот ведёт речь.

– Что гадать? – как можно небрежнее сказал артиллерист.

– Современный математический анализ позволяет смоделировать любой процесс.

Хозяин квартиры на полминуты умолк, растеряно играя карандашом.

– Ты сам хоть понял, что залудил? – рука Кента с коротким дымящимся окурком остановилась, как и бесцветные глаза, что не мигая вперились в чересчур умного советчика.

– Понял, – изображая спокойствие, Фалолеев глянул недругу в лицо. – Математика может всё – если коротко.

– Да дерьмо твоя математика! – Кент, самодовольно обрядившийся в одежды научного оппонента, с жадностью затянулся и постарался всем своим видом усугубить презрение к королеве наук и к самому Фалолееву.

– Ты знать не знаешь математику-то, – Фалолеев не удержался от дерзкого укола.

– А мне из математики две вещи знать полагается: как отнимать и как делить! – прохрипел Кент избитую бандитскую фразу.

– Это арифметика, к твоему сведению! – язвительно отчеканил Фалолеев, переполняясь внутри недовольством, – кто спрашивает эту тупую ничтожную личность о математике?

– Да по херу – арифметика, математика! – источая неуёмную злость, выругался Кент. Он поднялся из кресла выбросить в форточку окурок, надсадно просипел: – Академика, что ли, из себя корчишь?

Ситуация накалялась с каждым предложением, и накалялась по ненавистному Фалолееву сценарию: этого поганого Кента никто ни о чём не спрашивает, не просит, а он напролом лезет в чужой разговор! И поскольку аргумент даже самого светлого и всеми признанного разума Кент никогда бы не согласился поставить выше собственного аргумента силы, то Фалолеев с обидой на лице стал отступать к порогу – зачем втягивать себя в безнадёжный спор? Артиллерист почти взялся за дверь, как вмешался Андрей:

– Говоришь, любой процесс? – переспросил он.

– Конечно! Математика – это всё!

– И торговля в магазине?

– Посидеть, поработать – и магазин обсчитать не проблема.

– Ты посидеть тут больше не предлагай! – грубо бросил Кент, недовольный тем, что его вытеснили из разговора. – А то нормальные люди не поймут!

Стараясь не заводиться на выходки «нормального» человека, Фалолеев ухватил чистый листок, карандаш и, как бы пресекая дальнейшее вмешательство Кента, подсел вплотную к Андрею.

– Давай тебе прогноз продаж на следующий месяц выведу: по сортам водки, по количеству. Погрешность, конечно, будет, куда без этого, но база сработает…

– Вот так, из ничего – расчёт? – удивился Андрей.

– Почему из ничего? Изучу дела за последние три месяца…

– Слышь, изучатель, а не пошёл бы ты… – Кенту никак не сиделось в сторонке, тем более, когда тут всякие «сапоги» лезут из него ноль рисовать! Выразительным жестом, будто ни много ни мало – предупреждал об ограблении, он толкнул Андрея в плечо: – Просвистит Фаллос тебе всю прибыль! Это ж коммерческая тайна!

На откровенное натравливание Андрей не обратил внимания.

– Ну-ну! – ткнул он Фалолееву в листок. – Как это?

– Говорю же, собрать исходные данные…

– Какие исходные данные?! – зло цыкнул Кент. Равнодушие Андрея к его предупреждениям оскорбило зековскую душу. – Народ берёт пойло и пьёт! Всё!

– Может, помолчишь?! – Андрей оборвал неугомонного друга и повернулся к Фалолееву. – Что тебя интересует?

– Ну, много чего: цена, название, фасовка, этикетка. Есть такие тонкости, что, может, и ты внимания не обращаешь. Календарь, праздники, погода…

– Видал! Он уже круче тебя спец! – всё пытался разжечь пламя негодования Кент.

Фалолеев, стараясь не обращать внимания, продолжал:

– …период появления товара на рынке, всё, вплоть до крышки: закручивается или с ушком, – загибал он в азарте пальцы. – Чем больше в уравнении… – он хотел сказать «многочленов», но спохватился – Кент просто взбесится от тупого восторга, – …компонентов, тем точнее ответ.

Андрей смотрел на артиллериста с полной серьёзностью.

– Угадаешь – заместителем возьму! Хватит в этой робе народ смешить.

Фалолеев растерялся: никогда он и не думал, что его красивая военная форма, всегда тщательно отглаженная, в чьих-то глазах воспринимается посмешищем. Значит, и он сам – красивый, опрятный, статный… клоун, что ли?

– Годится условие? – спросил его сосед. – По рукам?

Артиллерист молчал, словно новыми, зрячими глазами оглядывая невесёлые полковые дела, – ведь видно, что они безудержно катятся под откос! Да разве только полковые? А округ? Вооружённые Силы?! У всех пункт назначения – тар-та-ра-ры! Прав сосед, как ни горько, а одним словом верную суть выразил: в посмешище военные превратились, да ещё в такое ничтожное посмешище, что им теперь в прилюдных местах за одни погоны морды чистят. С огромным наслаждением!

– Годится! – глухо отозвался он – без радости, без горечи.

– По рукам! – Андрей ухватил кисть Фалолеева в живой замок, потянул к Кенту. – Разбивай!

Его проверенный дружок, медленно и манерно кривя губы, презрительно отстранился.

– Пошли вы! Арифметики хреновы!