Текст книги "Боги войны в атаку не ходят"

Автор книги: Олег Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 13

Гостеприимный круговорот, что завертелся волей и деньгами Андрея, втягивал в свою ненасытную воронку всё новых и новых участниц развратного «кордебалета». Появление свежих персон женского пола, когда одна «оприходованная» гостья через неделю приведёт двух подружек, а те в свою очередь притащат гулять ещё по парочке, Фалолеев ассоциировал с цепной ядерной реакцией.

Нескончаемая вереница легкодоступных партнёрш придавала его жизни большое и чрезвычайно приятное разнообразие, но то, что однажды здесь появится девушка, которая круто изменит его жизнь, он никогда и не предполагал…

Когда Лина, влекомая той самой отлаженной «цепной реакцией» (о чём она, может, и не подозревала), прошла с порога в коридор, мужская половина, выскочившая оглядеть новенький «заход» и, кстати, себя показать, остолбенела. Что коротющая джинсовая юбочка, конечно же, первым делом привлечёт к себе внимание – вопросов не было, но, Боже, какие ножки предшествовали этой юбочке, какие восхитительные бёдра-идеальной формы, загорелые, словно налитые свежесобранным гречишным мёдом! Безупречные ноги в самом лакомом месте исчезали под узенькой полоской джинсы, и одним из довольно скромных желаний, рождавшихся сейчас в мужских головах, было желание стать ветром-разбойником: чтобы без спроса ворваться в запретное пространство и вдоволь поозоровать там.

Несмотря на то, что в коридоре толкалось ещё четыре гостьи, взоры взведённых ожиданием самцов исследовали исключительно высокую прекрасную незнакомку, исследовали жадно, ненасытно, ошеломлённо. Сгорбленная мышка, её приведшая, понимала, что будет с парнями от такого подарка (доставкой роскошной дивы она устроила очередной взаимозачёт своего серого пребывания), и теперь за немой сценой наблюдала с некоторым удовлетворением и в то же время с тайной ревностью.

Восторженно-растерянный поед глазами чересчур затянулся, и это, похоже, не было виновнице в диковинку, поскольку она с кротостью пережидала немую паузу. В самом деле, разве ж способен человек единым махом, вмиг насладиться драгоценным музейным экспонатом или картиной выдающегося художника? Что такое минута, пять, десять или даже час, когда перед тобой ошеломляющее проявление божественной красоты? Успеет ли столь быстро запечатлеть его контуры и образ сознание человеческое, успеет ли столь быстро пропитаться трепетным неземным эфиром созерцающая душа?.. Нет, даже чрезвычайно вместительная душа никак не сможет за раз впустить необъятный трепетный эфир, ибо божественная красота ищет для вмещения те самые бездонные закрома, что способны наполняться, наполняться, да никак не наполниться…

Итак, на Лину смотрели во все глаза. После стройных длинных ног мужские взгляды переметнулись на изящную талию; на грудь, спрятанную под белую оборчатую блузку (не мещанских лекал), но никак не скрывающую, что и эта женская прелесть в самой сочной поре и самых аппетитных размеров; на безупречное в своей красоте гладкое, с ровной и лёгкой смуглостью лицо, пышно обрамлённое чёрными волнистыми волосами.

Человеку свойственно вокруг себя много чего не замечать: по недогляду, природной лености глаз или по привычке быть погружённым внутрь себя, и потому оставаться безучастным ко многим проявлениям мира. Однако кое-кому из другой, зоркой породы безучастность свойственна вовсе но особой причине: эмоции от увиденного преднамеренно, должным образом скрываются, потому как показное равнодушие «видавшего виды человека» в большой цене, особенно средь молодых, незрелых натур.

С Линой игра в «близорукость и невозмутимость» не прошла: обитателям злачной квартиры будто показали редкий золотой самородок, о баснословной стоимости и неописуемых достоинствах которого они многократно слышали; самородок, столь восхитительно сияющий заманчивым блеском, столь неотразимо чарующий дьявольским притяжением, что даже слепой своими незрячими очами узрел бы такое дивное сокровище и с жадностью бы потянул к нему руки.

В прекрасном лице гостьи, удивительно стройной фигуре, в лучистой коже, в холёных упругих пальчиках сияла и резвилась не столько молодость, что в положенный срок одаривает привлекательностью любое растущее создание, сколько редкая, исключительная телесная порода.

Губы Лины каждой частичкой своей являли образец редчайшей нежности, какой не похвастается даже молодой бутон розы, окроплённый звенящей утренней росой. А неповторимый пастельный оттенок цвета их и вовсе трудно описать, потому как природа на этот цвет более никуда не расщедрилась: это не красный, взрывной багрянец налитой соком клубники, не мягкий розовый цвет флокса и уж тем более не шоколадная тусклость кофе или какао. Нигде в мире нет больше предмета, чтобы указать – вот он, тот самый цвет прелестных девичьих губ! Разве что подобным редким мягким цветом на секунду мелькнёт восходящее солнце, и то – далеко не каждый день и не само по себе, а лишь через игру лёгких белоснежных облаков…

В своих притязаниях на гостью «намба уан», достойной высокого титула не только среди девушек этой вечеринки, но и безоговорочно среди всех особ, имевших случай отметиться в весёлом, развратном вертепе, Фалолеев никак не мог быть одиноким. Привлекать внимание экстра-экземпляра бросились все: Андрей, вдруг сделавшийся разборчивым и утончённо-галантным (чего Фалолеев от него не ожидал); очередной школьный друг хозяина квартиры, запорхнувший на разгульный огонёк.

Своим видом (щетинистое круглое лицо, затасканный пегий свитер, грязные ногти) и манерами свежий гость напоминал умственно отсталого тракториста, не имеющего надежд переквалифицироваться даже в обычного водителя грузовика. Подогретый двумя стаканами водки «тракторист» противно щерил мелкозубый рот и мучился в попытках преподнести главной красавице мудрёный комплимент. Фалолеева так и подмывало крикнуть через весь стол: «Ты-то, чухонь задрипанная, куда?!», а ещё лучше ударом кулака выбить мелкие, прокуренные зубы гнусного, неликвидного ухажёра.

Но страшнее всего было увивание вокруг Лины Кента, этого чёрта в наколках. Ненавистного Фалолееву соседского кореша принесло очень некстати, к тому же наглый уркаган чувствовал, что его покушения на приму наносят ощутимый урон интеллигентному неприятелю, и откровенно куражился с приставаниями, напористым, агрессивным взглядом отшивая артиллериста от лакомого куска.

Другая девушка на месте Лины наверняка бы оказалась не рада прилипчивому мужскому вниманию, тем более что половина кавалеров не блистала и чуточкой джентльменского лоска, но в том-то и заключалось дело, что редким, потрясающе красивым обличьем Лины природа в щедрости своей не ограничилась: изысканная породистая наружность девушки подкреплялась удивительным внутренним даром – тёмно-зелёные глаза красавицы имели редкую способность фонтанировать настроение, энергию любого качества и любой силы.

В довершение к своему блистательному образу игру с женским чарующим магнетизмом Лина вела естественно, тонко и невероятно привлекательно. Словно опытный иллюзионист обнаруживает в своих ладонях то букет цветов, то живого голубя, то чьи-нибудь зрительские часы или банальный стакан с водой, так и Лина преподносила самою себя всё в новых и новых качествах – поступала так, будто отлично знала, что в данный момент вызовет наивысший восторг аудитории.

В ясности ли, в скромном ли смущении её тёмно-зелёных кошачьих глаз, в каждом взмахе длинных накрашенных ресниц – неторопливом, томном, в каждом движении руки – плавном, грациозном, в каждой фразе – подбадривающей или осаживающей, робкой или напористой, даже в каждом шевелении прекрасных губ – для слов ли, или для невинного обнажения краешка сияющих верхних зубов, чувствовалась осознанное управление собой, управление собеседником и тайное, спрятанное за ширму скромности упоение безграничной властью красоты.

Собственное «Я» преподносилось ею с филигранной дозировкой – девушка не навязывала свою персону как без меры «сладкую» и очень разумно, до аппетитной кондиции «посыпала» себя жгучими пряностями, не возносила свою фигуру на заоблачный, недостижимый пьедестал и тем более не рядилась в монашку. Она была эфирной, нереальной, и в то же время самой настоящей, живой; она производила изумительное, необъяснимое впечатление, словно изысканное блюдо, нашпигованное невесть какими ингредиентами, прекрасного, восхитительного вкуса, от которого человек запросто проглотит язык. И проглотить-то он проглотит, а спроси его: «Что внутри, как?» – в ответ одно: неописуемо!

Фалолеев тоже смотрел на Лину во все глаза и никак не мог отделаться от ощущения, что присутствует на представлении «Мисс иллюзион». Самые различные маски, сотворённые артистическим талантом взявшейся с небес королевы, тонкое, умелое жонглирование ими, держали его в небывалом напряжении: то ему казалось, что он читает её игру – очевидно лукавую, притворную, то вдруг ловил себя на мысли, что Лина прямо перед всеми открылась до щемящей беззащитности, полного душевного обнажения!

Сердце молодого парня колотилось, как на длинном, изнурительном марш-броске, и он боялся, что его гулкий грохот будет услышан посторонними, пребывал в опасении, что его жгучий интерес, блеск глаз, учащённое дыхание, тревожная краснота щёк не останутся тайной. «Вот она – настоящая женщина!» – словно током пронзал его каждый её жест, каждая её метаморфоза, и Фалолеев понимал: малейший взмах длинных подкрученных ресниц Лины – и он готов на что угодно.

Гулянка шла вроде бы как полагается: тосты, веселье, музыка и танцы, обычно предваряющие сортировку пар, но только чуткий завсегдатай мог заключить, что сегодня она сбилась с привычного русла. Мужчин будто подменили: все суетились вокруг главной гостьи, и даже выпитая водка не заворачивала «прицел» ухажёров на мишени попроще.

«Козлы! – бесился в кипящих думах Фалолеев. – К такой девушке – со своей неотёсанной грубостью, плоскими мозгами! Вам обезьян в зоопарке кормить, а не касаться царственных ручек!» Его чуть не бросало в дрожь от мысли, что кто-то из них подхватит сказочную красавицу и поведёт в маленькую комнатку, за белую застеклённую дверь… И все будут смотреть на туманное рифлёное стекло, очевидно и наглядно понимать творимую сцену и… истекать завистливыми соплями.

Или её могут затянуть в ванную, вроде бы шутливо, между делом, а там как следует прижать к стене и прямо спросить, готова ли она приземлиться в кровать. О! Все приёмы и методы исполнения мужских желаний в этой квартирке обкатаны по сотням вариантов, но конец их один – раздеть и подмять под себя.

Но с Линой – нет, только не это! Она – его законная добыча! Только так! И ничего странного в этой законности нет: самый достойный выбирает самую достойную!

Кто может сравниться с ним в красоте, уме, росте и приличном воспитании? И если выйдет по-другому, его сердце просто не выдержит удара!

Присутствие Кента, увы, перечёркивало все цивилизованные достоинства Фалолеева. С таким конкурентом торжествовало исключительное право тупой безрассудной силы! Выйти с конченым уркой на площадку разбираться, значит остаться там лежать: исколотые руки Кенга – сухие, жилистые, с отметинами битв, – спокойно припечатают Фалолееву в скулу, ввалят в поддых… А затем Кент распахнёт настежь дверь и громко позовет всех поглядеть «на рихтованного Фаллоса».

«Зачем мне это?!» – спрашивал себя Фалолеев, вброшенный красотой Лины в вихрь смятенных мыслей, и знаки внимания, полагающиеся этой прекрасной девушке от самого достойного кавалера – бывшего артиллериста, так и оставались невоплощёнными. Его, отжатого далеко в сторону, мрачного и задумчивого, будоражило теперь совсем не то, с кем ему проводить ночь. Это не вопрос. Оставшиеся без мужского внимания товарки просто завизжали бы от восторга, прояви он к ним свой интерес, но он размышлял о своём, и кто бы знал, какой крепкой «гороховой» кашей были забиты в этот момент его несчастные мозги!

К Фалолееву опять привязалось сравнение творящейся здесь половой чехарды с цепной реакцией, и теперь он развивал идею дальше, глубже. А выходило то, что цепная реакция – это не один лишь прирост количества, слева или справа, сверху или снизу: ведь при критической массе настоящего ядерного вещества такая реакция неминуемо влечёт ядерный взрыв – мощный, уничтожающий, испепеляющий!

В чём же должна проявиться огромная сила развратной необузданности? Может, в том, что разухабистая постельная жизнь, о масштабе которой он три года назад и подумать не мог, вот такая – похотливая, безоглядная, животная, – стала обыденной потребностью? В том, что люди дошли до состояния менять интимных партнёров чаще и проще, чем перчатки? Да куда там перчатки – носки!

Пусть он, Фалолеев, до немалой степени брезглив и в выборе избирателен, хотя избирательность его, конечно же, покоится на внешних впечатлениях, но ведь мир полон людей, в этом плане совершенно беспринципных! Он свидетель, каким затасканным, неприглядным экземплярам тут раздвигали ноги! Взять исколотого синюшными слабохудожественными этюдами Кента: обезьяну на колени посади, он и с ней провернёт похотливое дело.

А Андрей? Парень симпатичный, мозгами и удачей не обделён, но навернёт двести грамм водки, и в голове его словно поднимается шлагбаум – на свободу руководящего дурачка выпустить. Одна-единственная мысль у этого дурачка – к женскому организму немедля пристроиться! Носится он на бешеной скорости, куролесит и хозяином своим как хочет, так и рулит! Хватает тот первую попавшуюся тёлку да на кровать – отрабатывай, дорогая, застолье!

«Иллюстрацией взрывной ядерной реакции, – осенило вдруг Фалолеева открытие, – может быть картина всех многочисленных и беспорядочных случек… а для живости, реальности её представления следует мужчин и женщин, хоть однажды имевших внебрачный половой контакт, связать зримой, натуральной нитью…»

И потянутся эти ниточки туда-сюда, туда-сюда… потянутся тысячами… потянутся миллионами… не одна Чита обнажит свои порочные плотские обычаи! Тут, у Андрея, привечали посланниц «любви» из Улан-Удэ, Краснокаменска, Чернышевска, Карымской… Чёрт возьми, связались ниточки и с Москвой – значит, заодно пошла вышивать развратом и столица! А если всё зацепить, связать – выйдет чудовищная дьявольская паутина. И в ней – бескрайней, тугой, липкой, непроглядной – погряз и он!

Боже праведный! И это при том, что заповедано человеку

– не прелюбодействуй! Неужели там, на небесах, не знают о слабости рода человеческого? А если знают, будет ли протолкнуться грешным людям в аду после поголовного беззакония? Ведь сонма чертей не хватит воздать должное любителям сладострастных телесных утех…

Серая мохнатая паутина, сотворённая воображением Фалолеева, прибавила ему унылости, а уж когда он посмотрел на радостное лицо Лины и представил, что такая красота тоже может смешаться с вселенской порочной грязью, ему стало не по себе. Андрей и Кент, торопившиеся ради своего наслаждения подтолкнуть гостью к роковому шагу, как назло, позабыли свои привычки довольствоваться абы чем: липли к Лине, как голодные шмели к единственному в долине сочному цветку.

«Глаза, что ли, впервые разули?» – от ревности и злобы у Фалолеева кипела кровь, но он сидел за столом без движения, с ленивой размеренностью тыкая вилкой в оливье. Вариант связываться с Кентом или Андреем, даже из-за Лины, он окончательно отбросил: один – урка, другой – работодатель. А встать им обоим поперёк – ему хуже будет однозначно. Они два крепких кореша, переплетённые друг с другом, Бог знает, с каких времён, и никакая «новейшая история» с его участием тут не прокатит.

На счастье Фалолеева, Лина оказалась крепким орешком: все намёки, нашёптывания, наседания с обеих сторон не достигли и малой цели. Желанное всеми мужчинами тело пребывало в недосягаемости – по излишне нагло подкрадывающейся руке Лина хлопала ладошкой серьёзно и демонстративно, чтобы у мужского пола в переборе желаний не было сомнений.

От сладкого и крепкого орешка всё же не отступали – такова несокрушимая притягательность женской красоты, замышляли поближе к ночи накачать волнующую гостью как следует водкой и оседлать пьяную. Но у разгорячённых мечтателей всё пошло прахом: в половине двенадцатого Лина вызвала такси и, очень решительно отбиваясь от уговоров, сорвала шумные проводы.

Словно не веря в её настоящее желание уехать, мужчины гоношистым протрезвелым хором сулили райское блаженство, перегораживали дверь, проникновенно, с неумелым подражанием аристократам целовали нежные девичьи ручки.

«Муж, что ли, строгий? Урезоним!» – театрально надрывался синий Кент (который даже не представлял, какой разительный контраст он создавал своим приближением к прекрасной молодой особе!), стараясь показать, что преград в этой жизни для «правильных» людей не существует. Конечно, провожатым больше всего хотелось услышать: «Нету меня никакого мужа!», чтобы навалиться держать с новыми силами, но прекрасная гостья о наличии супруга загадочно умолчала.

Фалолеев радовался, что Лина покидает эту скотскую компанию, радовался, тайком созерцая расстройство на лицах настойчивых конкурентов. «Облом! Облом, гады!» – облегчалась его душа от гнёта ревности, и даже цена этого спокойствия – прощание с обворожительной девушкой – его устраивала.

Андрей как можно небрежнее вопрошал Лину про телефончик, сбегал в комнату за ручкой, оторвал у большого календаря пол-листа и, как губернский писарь, ждущий повеления от губернатора, изготовился запечатлеть бесценный номер. Но обворожительная прима и тут лишь улыбнулась, кивнув на серую мышку, – «она всё знает». У Лины попытались вырвать обещание на следующую пятницу или субботу, и вновь ответом была загадочная молчаливая улыбка. Таксист у подъезда, потерявший терпение, длинно просигналил. Кент засуетился «воткнуть охреневшему быку рога в землю», но Андрей от глупого порыва друга удержал.

– Карета подана… – возвышаясь над шумной толпой, громко, выразительно произнёс Фалолеев, – не то Золушке придётся увидеть тыкву и мышей.

Лина услыхала слова видного, красивого парня и фразу оценила. Это было видно по внезапному, оживлённому блеску тёмно-зелёных глаз, по тому, что последнего её взгляда, и взгляда непростого, загадочного, удостоился именно он.

Вечеринка без чудесной примы сразу потускнела, и Фалолеев, выбрав первый подходящий момент, по-английски удалился.

Глава 14

Прошло несколько месяцев…

Очень долгий, нервный звонок в дверь вынул Григорьева из уютного кресла. Он пришёл со службы усталый, раздражённый и взялся было за Лескова разрядиться, успокоиться, но, без интереса осилив пару страниц из «Однодума», понял, что прежнего наслаждения, а тем более желанной разгрузки чтение не принесло. Слишком большими проблемами забита голова: безденежье, сокращение, пустые магазины, дикие угорелые цены – и Лесков тут не спасительная таблетка.

Всё же думать о заботах, которые ещё пять лез назад и в страшном сне не приснились бы, не хотелось абсолютно, проще бы сейчас голову отрубить вместе с мрачными мыслями. Григорьев отложил томик Лескова и в надежде на более лёгкое развлечение включил телевизор. На одном из каналов подвернулась «Кавказская пленница», и Олег Михайлович сам не заметил, как, погрузившись в любимый с детства фильм, стал успокаиваться. И вот дурацкий непрерывный звонок!

Как есть – в белой майке, в разношенном линялом трико

– Григорьев оторвался от телевизора. «Пожар что ли?!» – пробурчал он, открывая дверь.

Сосед Андрей, что поднял внезапную тревогу, вид имел для себя крайне нехарактерный: остекленевшие глаза его прыгали из стороны в сторону дикими, нервными скачками, бледные губы подёргивались, словно хотели разразиться страшным ругательством, а колкий ёжик волос, казалось, ощетинился стальными иголками.

Не здороваясь, владелец винно-водочного магазина попёр прямо в квартиру. «Где эта сука?!» – он вопрошал и взмахивал руками, будто желая схватить Григорьева за грудки. Столь взбешённым Олег Михайлович соседа сроду не видал и не на шутку испугался – уж не поехала ли у коммерсанта от бесконечных гулянок крыша?

– Кто? – переспросил Григорьев в большой озабоченности, не зная, что делать – разговаривать по-человечески или решительно обороняться?

Фалолеев! – едва не кричал криком Андрей. – Этот сучий Фаллос!

– Здрасте-пожалуйста! – Григорьев растерянно почесал открытую крепкую шею. – Ты в своём уме? Кто с ним в деле?

– В деле! А он исчез, курва! С моими деньгами! Пятьдесят тонн зелёных! – звериные глаза Андрея метались, и никакая человеческая осмысленность не могла найти в них сейчас отражение.

– Пятьдесят тысяч долларов! – ахнул и Григорьев, но лицо его тут же посуровело. – Подожди! Ты что человека клянёшь? А не дай Бог, с такими деньгами… убили?

– Какой убили?! Кинул! Как подзаборного лоха! Как дешёвку! Как последнего кретина!

– Откуда ты знаешь? – Григорьев нарочито взялся говорить медленно, чтобы хоть как-то остепенить соседа.

– Откуда? – вновь в ярости брызнул тот слюной и раскрыл рот выложить доказательства. Доказательств, видно, было много, но на язык они все рванулись без очереди. – Звонил мне! Где, чего купил! Докладывал! Что отправил!

– Всё правильно, закалка у парня военная. А что за паника?

– Товара нет! Звонков больше нет! Самого Фалолеева нет! Зато сейчас в его квартиру какие-то черти вселяются! Мы, говорят, купили квартиру! Вместе с мебелью! Каково? А?!

– Дела-а, – протянул Григорьев, состраивая домиком выцветшие брови, и кивком головы пригласил беснующегося Андрея на кухню. Тот прошёл, но крайнее возбуждение не давало ему стоять спокойно и секунды.

Григорьев по-хозяйски сел на старый табурет, замолчал, не зная, что сказать: новость необычная и впрямь очень серьёзная, даже страшная. Если Генка квартирку толкнул, значит, действительно всё продумал, подготовил и планомерно дал дёру… С бешеной суммой сорвался! Вот так партнёр!

– Откуда родом этот сучонок, откуда? – затеребил Григорьева коммерсант.

– Из Мценска, что под Орлом! Слыхал – леди Макбет Мценского уезда?

– Леди, леди! Какая, к херам, леди, какой уезд?! Город, что ли, Мценск? Небольшой? – Андрей спрашивал так напористо, будто полагал сейчас же хлопнуть дверью и сорваться на поиски.

– Небольшой, только он не дурак гам оседать. Вычислить – раз-два!

– А учился где?

– В Коломне училище заканчивал. Под Москвой.

– Вот вам и офицер… су-учий потрох! – на этом выкрике огонь возбуждения, клокочущий в Андрее, наконец-то, миновал фазу крайнего неистовства. Дальше пошло просто отчаяние, удивление. – Я, дурак, радовался – помощника себе нашёл: честного! Расторопного! Скажи, сосед, как так можно?!

Григорьев только пожал плечами: выходит, за большие деньги можно.

* * *

Через четыре дня Андрей вновь звонил в квартиру Григорьева. На этот раз он был гораздо сдержаннее и в руках держал бутылку дорогой водки.

– Извини, сосед, поговорить требуется!

Сидели на кухне, оба сумрачные. В другое время Григорьев, может, и порадовался бы такой изобретательной экспроприации – беда ли, что спекулянт пострадал? Торгаш той самой водкой, которой родные ему вояки перестроечное горе заливают.

Но Андрея, человека лично знакомого, неплохого соседа, было от души жаль. Чтобы тот кому пакость сотворил – Григорьев такого не видал. А что водкой торгует, так молодец, правильно понял новую тему и в нужный процесс включился. Это он носит майорскую звезду и ждёт какого-то сладкого рая от Паши Грачёва. А что ждать? Хвостище по деньгам – полгода! Паёк тухлыми лежалыми запасами! И при этом служи!

Проявляй преданность новой России!

– Ещё доказательства всплыли! – хлопнул ладонью по столу Андрей. – Сбежал, сучонок! Сбежал!

От упоминания Фалолеева собранность и спокойствие, с которыми он появился, улетучились. Прошедшие перед этим дни не избавили Андрея от надежды полностью, она теплилась, давала о себе знать, и лишь сегодня он поставил окончательную точку – его обманули, обокрали.

Григорьев смотрел на негодующего соседа и понимал того очень хорошо: громадную сумму запросто из сердца не выкинешь, к тому же деньги, нажитые бизнесом, не ворованные.

– Мою «четвёрку» вчера бандюки перехватили, – начал выкладывать Андрей последнее доказательство. – Даже Кенту не успел позвонить, выволокли на разговор под мост, чуть не убили. Этот Фаллос не меня одного кинул: человек в городе есть, тоже на водке сидит, так он к и нему в доверие втёрся! И там, сучонок, аванса набрал – и тоже конский прибор с горчицей!

Григорьев не знал, что и говорить, не лез он в эти коммерческие дела Фалолеева. Андрей вдруг, не мигая, пристально посмотрел Григорьеву в глаза, словно желая ворваться ему в самые мозги, туда, где не может человек укрыть правду.

– Честно скажи – с тобой не сговаривался? Может, чего просил сделать? Намекал?

– Да нет же! Говорю – нет! – Григорьев даже поднялся для убедительности с потёртого табурета, развёл в стороны руки.

– Ни сном ни духом!

– Ладно, проехали! – как в забытьи махнул Андрей, потянулся свинчивать на принесённой бутылке пробку. И вновь подстёгиваемый осознанием беды, забыл об этом намерении, остановился, с надрывом выкрикнул: – Но ведь ловкач, ничего не скажешь!

– Что сказать – соображал ка в норме! Олимпиады по математике выигрывал!

– Я этого олимпиадника из-под земли выволоку! Мценск, Коломну, Орёл перетрясу! На колючей проволоке вздёрну!..

Фалолеев так и не объявился…