Текст книги "Личное оружие (сборник)"

Автор книги: Олег Губанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Нет, недоволен сегодня собой Николай Орешин. Очень недоволен. И тут его осенило начать новую жизнь. А чего ждать? Еще раньше надо было! Решено: отныне он станет продумывать каждый свой шаг, взвешивать каждое слово, что нравится – перенимать, что противно – отвергать решительно и бесповоротно. Словом – впереди новая жизнь!

IV

Суббота. Танцевальная площадка городского парка так переполнена, что кажется, вот-вот где-нибудь лопнет ее высокая реечная ограда. Еще танцплощадка кажется гигантской грудной клеткой, где дыхание сперло от неубывающей летней духоты, от неумолчного людского гомона, от жаркого блеска труб духового оркестра.

Лишь один человек подчеркнуто не подчинялся сейчас ни всеобщему оживлению, ни музыке, ни челночным пригласительным течениям молодежи перед каждым новым танцем – это был Николай Орешин. Он неторопливо и по возможности размеренно шагал по периметру танцевальной площадки, и взгляд его был то прям и радушен, то строг и озабочен, как у хозяина веселья, музыки и лета. И люди расступались перед молодым младшим лейтенантам, парни торопливо гасили папироски или прятали их за спину, разгоняя дым перед собой, девушки на мгновение умолкали, провожали долгими взглядами и вдруг взрывались смехом или таинственно шептались.

На Николае Орешине видавшая виды хлопчатая темно-синяя гимнастерка под новой портупеей, начищенные до глянца хромовые сапоги «гармошкой», серебряные погоны. Форменную фуражку он пес в руке, утирая со лба обильный пот скомканным носовым платочком.

Жарко. И еще тесноваты сапоги. Он их выменял у старшего лейтенанта Еськина на свои грубоватые яловые. Гимнастерку и шаровары тот отдал за ненадобностью. Иначе долго бы пришлось Орешину ходить по принятому от Еськина участку в штатской одежде и вместе со служебным удостоверением, отпечатанным пока на обыкновенном листке бумаги, предъявлять и паспорт недоверчивым гражданам (на его временном удостоверении нет фотографии).

Полученные отрезы на пошив форменной одежды он сдал в ателье, но там много заказов, потому что в милиции сейчас вводится новая форма: темно-синий костюм «под галстук» вместо глухого кителя, черная шинель вместо синей, с красной окантовкой бортов, лацканов, клапанов карманов и хлястиков.

Выйдя с танцплощадки, Николай Орешин пошел в пикет, где у телефона он оставил дежурить бывшего бригадмильца, а теперь командира добровольной народной дружины соседнего с парком электроаппаратного завода. Это был кузнец Иван Осипович Потапкин – здоровяк-мужчина сорока пяти лет, с косматыми рыжими бровями, с крупной, совершенно лысой головой. Потапкин и всю войну прошел кузнецом в рембате артиллерийского полка, ни разу не был ранен, а вот в мирное время, в схватках с преступниками – дважды. Этот человек так проникся участием в борьбе за правопорядок, что нередко сам приходил в отдел милиции выпрашивать задания, а по вечерам увязывался за Еськиным и его стажером Орешиным патрулировать на участке, в воскресные дни – в гор-парке. По месту жительства Потапкина избрали председателем уличного комитета.

Николай Орешин знал, что в горотделе считают Потапкина законченным чудаком, непроходимым законником, везде и всюду замечающим «непорядок», вечно кого-то подозревающим. И хоть подозрения бывшего бригадмильца частенько подтверждались, снисходительное отношение к этому человеку не исчезло, ведь трудней всего бывает понять профессионалу широкое бескорыстие и неугомонность дилетанта.

В пикете кроме Потапкина Орешин застал еще четверых мужчин, повязывающих друг другу на руки полоски красного сатина.

– Товарищ младший лейтенант, а я все же дозвонился до автобазы – прислали вот людей на дежурство! – весело сообщил Потапкин, кивнув на невеселых парней и одного седого мужчину, одетых явно не по-выходному, в чистую, но простенькую одежду.

– Только из рейса вернулись, а нас диспетчер сюда завернул – пожалуйста! – сказал один из молодых шоферов.

– Раз так, то какая же вам сейчас служба? – пожал плечами Николай Орешин. – Идите по домам, отдыхайте. Добровольная дружина – силком да приказом нельзя!

Шофера переглянулись, но пожилой решительно сказал:

– Нет, мы подежурим, раз пришли. Добровольство добровольством, но дело это и общественное, я так понимаю! Нравится не нравится, а надо – и весь сказ!

– Что ж, запишите тогда всех в журнал, Иван Осипович, проинструктируйте, – сказал Потапкину Николай и услышал потом, что фамилия пожилого шофера Колесов, а все молодые товарищи зовут его просто Касьянычем. Понравился он Орешину прямотой и ясностью рассуждений – такой человек, наверное, в любом положении свое место сразу определит.

С дружинниками Николай прошелся по самым отдаленным аллеям парка – кого мимоходом приструнили, двум подвыпившим мужчинам посоветовали направиться домой. На одной из лавочек в затемненном месте дружинникам показались подозрительными три паренька. У всех троих в карманах оказалось необычное оружие – велосипедные цепи с бечевками для надевания, на запястье! Николай Орешин непроизвольно даже плечами передернул, вспомнив, как однажды его огрели такой цепью (не дал закурить!), когда он возвращался в училище, проводив после танцев Галю Остапенко.

– На кого приготовили? – спросил он мальчишек.

– Да так… мы просто…

Самый высокий из юнцов, похоже, собирается дать стрекача – вон как зыркает по сторонам из-под кепочки! Его-то Орешин и наметил для «поучительного» удара, подошел ближе, поигрывая цепью в руке.

– А если человека ударить, больно ему будет?

– Не зна!..

– Испробуй! – Орешин вполсилы быстро опоясал парнишку пониже спины. Получилось, видать, больно: тот ойкнул, ухватился руками за больное место. Два его приятеля тут же, как по команде, сиганули в кустарник – только их и видели! За них Николай хотел еще раз ударить оставшегося, но руку перехватил Касьяныч.

– Довольно, лейтенант, стыдись! А ты виляй отсюда, паренек, да не носи впредь всякую дребедень по карманам.

Отбежав на почтительное расстояние, подросток остановился и зло крикнул:

– Ну, мильтон, попадешься – не обрадуешься!

– Беги, беги, герой! – усмехнулся Николай. – Беги, а то вот добавлю! – потряс он цепью и сделал вид, что собирается догнать. Потом обратился к дружинникам: – Видите? Черта с два он послушает ваши резоны, Касьяныч!

– Ну и это негоже – бить, – возразил шофер. – Привели бы в пикет, узнали фамилию, где живет, учится…

– Ничего, так даже наглядней! Меня тоже раз было ужгли такой штуковиной, так почище скипидару! За пять минут прибежал к своему училищу, когда обычно и за полчаса не добирался.

– И все равно неправильно! – не сдавался Колесов. – Это самосуд. Откуда мы знаем, может, это совсем и неплохие хлопчики, с первого раза бы все поняли? А тут попали под вашу горячую руку – нехорошо!

«Вот дает старина – на обе лопатки меня припечатал!» – нервически как-то хохотнул про себя Николай Орешин, никак не сообразив еще, признать ли свою промашку тут же перед дружинниками или… Он оглянулся на отставших чуть сзади молодых шоферов, оживленно беседующих о чем-то своем, – похоже, они и думать давно забыли о происшедшем.

– Может, вы и правы, товарищ Колесов, но если каждый милиционер вместо решительных личных действий начнет размышлять и обращаться за поддержкой, то мало чего мы добьемся.

– А кто говорит?! На то и власть, чтоб ею пользоваться. Нарушил – оштрафуй, преступил – задержи, отдай под суд. Но коли есть возможность не рубить сплеча, так и не руби, будь великодушным и мудрым от власти своей справедливой!

– Конечно, конечно… – смутился совсем Николай, в душе почти восхищаясь Колесовым: «Шпарит как по-писаному, на все у него ответ готов! Адвокат, а не шофер».

Однако, несмотря на согласие с крепко сколоченными доводами Касьяныча, продолжать патрулирование с дружинниками Орешину не захотелось, и он скоро отделился от них под благовидным предлогом. Вернулся к танцплощадке, поговорил с контролерами, прошел за ограду. Оркестр как раз заиграл вальс. И тут же к Николаю подлетела красивая, раскрасневшаяся, видно, от танцев девушка, задорно выпалила:

– А я вас приглашаю на дамский вальс, товарищ милиционер!

– Да я же на службе! – вскинул глаза Орешин и тут только узнал в девушке Галю Остапенко.

– Даме отказывать – невежливо! – улыбнулась она, краснея еще больше. И он принял ее руки к танцу. Скоро, однако, почувствовал, что опять допустил промашку: на танцплощадке среди танцующих возникло к ним двоим какое-то ложно-любезное внимание, организовался специально свободный кружок, и всюду он замечал улыбочки, перешептывания, смешки…

– Галя, пойдем лучше отсюда, поговорим как следует? – шепнул он, и скоро они были на аллее.

– А я смотрю и глазам своим не верю: ты или не ты? Вообще-то мне Соня говорила… Мы с ней мастерами на лесозаводе. Так как же ты поменял форму?

– Обыкновенно. Вызвали в горком комсомола, направили на три года.

– Женился?

– А разве Соня тебе не говорила?!

– Да ты что о самом деле?!

– Нет, нет, ведь я знал, что ты бы это не одобрила – вон как сразу в лице переменилась, а?

– Ну тебя, скажешь тоже!.. А я здесь недалеко квартиру снимаю. Хозяйка уехала к родне, так позволяю себе иногда на танцы выбраться… А ты ездил домой, виделся со своей Зоей Борисовой?

– И дома не был и не виделся. Я же и отпуск весь, потратил на медицинскую комиссию, на стажировку… Теперь уж когда новый заработаю.

– Счастливая эта Зоя – знать не знает, что ее столько лет преданно любят! Черствая, наверное, раз не чувствует.

– Галя, не будь злюкой, ты же ее не знаешь!

– Да уж, съездить бы посмотреть!

– Ну вот, будем теперь на ходу колкости друг другу говорить?

– Вообще, действительно… Давай сядем на скамейку, а то мне все кажется, что встреча наша короткая, надо успеть многое сказать, а слова подворачиваются не те.

– Галя, но я ведь на работе! Скоро закрытие парка, нужно проводить людей, обойти все тут… Вон и дружинники мои никак меня разыскивают. Давай договоримся о встрече в другое время.

– А сегодня ты меня не проводишь? Я бы подождала…

– Но это хорошо, если к полночи освобожусь, и то, если ничего не случится!

– Я подожду.

Они договорились встретиться на выходе из парка, и Николай поспешил навстречу дружинникам.

– Товарищ младший лейтенант, а мы опять того хлопца задержали, которого вы цепью! В пикете он. Касьяныч послал за вами, говорит, что подозрительно: возле киоска с дружками ошивался.

«Ну вот, еще один бдительный в пару Потапкину отыскался – Колесов!» – весело подумал Орешин.

Касьяныч встретил его возле пикета, торопливо, заговорщицким голосам рассказал:

– Возле тира киосочек – мороженое, конфеты, шампанское… Идем мы, значит, а киоскерша как раз закрывать стала свою лавочку: деревянный щит на окошко поставила, с замками колдует. Вижу: ваш крестник напротив на лавочке сидит и глаз от продавщицы не отрывает! Подозрение на меня нашло, тем более, дружки тоже поодаль крутятся. Задержали его одного, потому как другие опять в бега ударились. Мои ребята хотели Догнать, да зачем – лови атамана, мол, и все откроется. Иван Осипович, который за старшего у вас в пикете, знает хлопчика, на одной улице с ним живет.

– Хорошо, большое спасибо вам, сейчас разберемся…

Что-то строго выговаривая, Потапкин прохаживался взад-вперед перед долговязым подростком, понуро сидящим на стуле. Одет он был в простенький хлопчатобумажный костюм, на ногах синие кеды, какая-то жиганская кепочка на голове, состоящая вся из клинышков, сшитых в острые уголки, – на велосипедную звездочку очень похожа.

– Вот познакомьтесь, младший лейтенант, – Ленька Дятел! – веселым голосом сообщил Потапкин, указав на задержанного. – А по-граждански, на миру, значит, зовется он Леонидом Андреевичем Дятловым. С нашей Кузнечной улицы! Ученик восьмого класса, хоть ему, огольцу, давно минуло полных осьмнадцать годков! – Любил Иван Осипович использовать в разговоре простецкое словечко.

– Ну а тех двоих бегунов как звать? – опросил Дятлова Николай и посоветовал. – А ты поднялся бы на ноги, Леонид, – отсидишь ненароком, и так, видать, к бегу-то резвости у тебя маловато, не то что у приятелей. И скинь свою кепулю.

«Кепуля» Николаю явно подвернулась как бы в тон Потапкину.

Дятлов поднялся со стула, скомкал в руках свою шевиотовую кепочку, но глаз от земли так и не поднял. Вопроса о приятелях он будто и вообще не слышал. Орешин повторил.

– Не зна!.. Так… В парке увиделись.

– Ясно. Предать боишься? Понимаю: тут же все твои враги! Дружинники – враги, сосед Иван Осипович, я – твой участковый…

– Ну да, а то я своего участкового не знаю! – Во взгляде Дятлова мелькнуло насмешливое недоверие. – У нас старший лейтенант дядя Ваяя Еськин!

– Не раз, видать, попадало от него – вот и запомнил! – засмеялся Потапкин.

– Мне не попадало, но я старшего лейтенанта тоже хорошо запомнил – обстоятельный человек! – отозвался тут же шофер Колесов. – Так где ж он теперь?

– На пенсию вышел, – ответил Николай и, повернувшись опять к Дятлову, укоризненно сказал: – Вот так знакомство у нас с тобой получается – грозишься, а?!

– Вы первые начали – нечего было драться!

– За это извини, не стерпел, понимаешь, ведь мне самому однажды пришлось на себе испытать это оружие – больно тоже было, уж поверь.

– Это не оружие – нет такой статьи!

– Ого, мы и законы знаем! Ну что ж, полезно будет пообщаться… – Про себя Николай уже решил, что с Ленькой Дятловым ему лучше всего разговаривать наедине – дружинников он тут же отправил наблюдать за порядком на выходе из парка. Потапкина, поблагодарив за службу, отпустил домой. Последнее было самым трудным: такая ясная досада появилась на лице Ивана Осиповича, такая неподдельная обида, что неловко было на него смотреть. У двери он помедлил, еще раз с надеждой предложил свою помощь:

– Разрешите, я во дворе погожу, пока побеседуете, а там доставлю Леонида прямо к его дому? Чтоб он больше нигде…

– Ничего, ничего, Иван Осипович, сам дотопает, без провожатых. Вас ведь тоже дома ждут дочери, внучата – отдыхайте, большое спасибо. Не в последний раз поработали сегодня, правда?..

Честно говоря, если б Николай сегодня не обещал проводить Галю Остапенко, то на уходе Потапкина он бы так не настаивал – и любом случае устеречь спокойствие ночного города вдвоем с надежным помощником легче. Да еще если с охотой на добрые дела, без спешки. Ведь как и Потапкин не опешит в свое, как он называет, бабье царство, так и Николай Орешин не торопится в комнатенку с видом на собачьи вольеры во дворе горотдела милиции, где ему валяться в одиночестве без сна на кровати, комкать, душить подушку в ожидании забвения от грустных думок. Наверное, и давний бригадмилец, не старый еще человек, полный сил и здоровой энергии, не может в немудреном быту смирить себя и целиком растратить. Жену Потапкин похоронил давно. Две дочери родили двух внучек. А зятья… Одного, пьяницу и дебошира, он сам помог выставить за порог. Второго склонил явиться в милицию с повинной в растрате, когда тот испугался и готов был удариться, в бега. Николай помнит разговор Потапкина о его дочерях с бывшим участковым Иваном Михайловичем Еськиным.

«Главное – для их счастья я ноль без палочки! – жаловался он. – Старшая получит из тюрьмы письмо от мужа – песни орет на весь дом! А то обе ни с того ни с сего заревут белугами. Смотришь на дурех и куда пропасть – не знаешь. А утешитель из меня и вовсе никакой!..»

После ухода Потапкина Николай немного помолчал, подыскивая слова к началу разговора с Дятловым, разглядывал его в упор. Ленька чувствовал на себе взгляд, непроизвольно хмурился, переминался то одной, то другой ногой в кедах приглаживая песок на полу пикета. Здесь когда-то был павильон, где торговали пивом и напитками, – пластиковые стены прямо на земле, брезентовый тент.

– Ну так что, Леонид, ты у киоска забыл? Зачем вообще в парке?

– Так…

– Ты не такай давай. Или вообще разговаривать со мной не хочешь?

– Почему? Хочу…

– Хочешь? Интересно! Ну говори, а я поддержу разговор.

– О чем?

– Да-а! Сказка про белого бычка у нас с тобой получается… Тогда расскажи хоть, кто у тебя отец, мать, где работают?

– Отца нет, погиб еще в войну под бомбежкой на паровозе – машинистом был. Мама работает обмотчицей на электроаппаратном заводе.

– Там, где и Потапкин работает?

– Он кузнец, а мама катушки какие-то наматывает тонким проводом…

– Братья-сестры есть?

– Один я.

– Тебе семнадцать лет? Почему только в восьмом классе?

– Шестнадцать. Год пропустил, мама болела. Моя мама очень сильно болела! – как-то даже воскликнул Ленька, и голос его вдруг сломался, задрожал, а глаза заблестели. – Отпустите меня, дяденька!

– Ну-у, такой!.. – Орешин хотел сказать «такой здоровый, а по мамочке рыдаешь!», но вдруг у самого что-то в душе отозвалось, дрогнуло, грустно заныло от дважды произнесенного Ленькой слова «мама». И как произнесенного! Нежно, с тревогой и болью.

– Ладно, Леня, ты иди, я тебя отпускаю, только ребят своих мне назови. Я запишу всех себе для знакомства, и дело с концом. Договорились?

– И ничего не договорились! Сказал: ничего не знаю! Чего пытаете?! Не буду больше говорить, хоть убейте! Не знаю никого! Не видел!!

Орешин с растерянностью смотрел на вызверившегося парня и боялся, чтоб с ним тут же истерики не было – явился он весь, задрожал, побелел, кулаки сжаты!.. Просто невозможно было узнать прежнего мальчишку, тихо рассказывающего о себе, волнующегося при одном воспоминании о своей матери.

– Ну как хочешь, дело твое! – быстро выпалил огорошенный Николай знакомую тираду своего уехавшего на Ангару товарища, Игоря Клёмина, почти со злостью в себе отмечая, что так и не начал еще новой жизни, продолжая обидные промахи, пользуясь чужими словами… – Иди, иди уж, герой! Раскричался – пытают его тут, понимаешь! Хочешь знать, так я и без твоей помощи всех скоро узнаю – плохо думаешь о милиции.

– Ну и узнавайте!

Ленька Дятлов то ли вздохнул, то ли передернулся, нахлобучил кепку на самые глаза и, еле выдавив из себя «до свидания», пошел к двери, оставляя на песке пикета четкие, елочкой следы кедов.

«Вот псих попался! – вздохнул Николай и тут же вспомнил об ожидающей его Гале Остапенко. – Теперь эта будет нервы трепать, обиженную из себя строить… Новая жизнь со старыми дырками!»

Галя ожидала в условленном месте. Жила она, оказалось, всего в трех кварталах от парка, недалеко от железнодорожного переезда, где недавно он затеял эту несчастную стрельбу… Слышала ли она?

– Глухой райончик. Как тут у вас, тихо? – спросил он.

– Да ничего будто… Побаиваюсь, правда, когда в ночную смену или со второй поздно возвращаюсь. Темно!

– И ведь не заставишь никак людей вывесить лампочки над номерными знаками домов – есть же постановление!

– А у нас горит лампочка – видишь, какие мы с хозяйкой дисциплинированные?!

Домик с призывно освещенным номером «13» стоял в глубине усадьбы за садом. Сад начинался прямо от калитки по обе стороны дощатого тротуарчика. При каждом шаге о колени терлись крупные головки ромашек, еще какие-то цветы, пахнувшие густо, сложно, напоминая вольное солнечное луговое лето, особенно милое в наступающей осени и посреди обтоптанной и закрытой асфальтом городской земли.

– Значит, и ты тоже на моем участке живешь? Если б и сегодня не встретились, я все равно бы узнал, когда пришел бы с проверкой паспортного режима.

– Тоже? А кто еще, если не секрет?

– Степан Орлов с Соней, еще кое-кто тебе незнакомый, как, например, бывший здешний участковый, бывший бригадмилец…

«Степан – бывший друг, – так еще уточнил он про себя. – А Галя, кем ее считать теперь?»

Конечно, она ему нравилась, не без волнующих чувств он целовал ее тогда, напрочь забывая о существовании на земле Зои Борисовой. Мысли возвращались к ней после, наедине, будто в туманности открывалась опять главная яркая звездочка, мучила его раскаянием, тоской и надеждой.

Дом охранял большущий пес Тарзан. Он даже голоса не подал, подбежав к Гале лишь у крыльца, а она вполне с серьезным видом тут же «представила» ему Николая:

– Вот, Тарзанушка, – это наш новый участковый, представитель власти, так что ты запомни наперед и не проштрафься!

Пес подошел к Орешину, внимательно «попробовал» воздух и не спеша отошел в тень за веранду, погромыхивая цепью.

– Вот телок-то! – невольно воскликнул Николай, вздохнув свободней после ухода собаки. – Зарегистрированный?

– Конечно! – засмеялась Галя. – А ты прямо нигде не забываешь про свои служебные дела! Зарегистрированный, зарегистрированный. Зайдешь в дом? Посмотришь, какая у меня везде чистота, порядок, а хочешь, я угощу тебя собственным печеньем – я умею стряпать вкусные вещи, ты еще не знаешь! Это у Орловых нас на квартире трое было – к печи ходу не давали…

– Спасибо за предложенное угощенье, но мне совсем не хочется есть, ты извини, Галя. Давай лучше на крыльце тут посидим, ночь вон уже и кончается…

– Да… Зря мы долго по улицам бродили – лучше б сразу сюда пришли. Мы с Соней иногда и чаевничали прямо на крыльце! Может, принести чего-нибудь?

– Да не беспокойся, я действительно сыт. Расскажи лучше, как там Соня поживает?

– А что Соня? Не будут они со Степаном жить – он вообще-то был хамом, хамом и останется! Ты еще не знаешь, наверное, но когда мы у него жили, так он умудрялся нам всем троим головы морочить. И так это у него ловко сходило! Когда других нет – он к одной с ласковыми словечками, потом к другой! Хоть и противно, а терпишь, бывало, ведь хозяйский сынок. Все стараешься в шуточки обратить, – ведь куда пойдешь квартиру искать в разгар учебы? А Софья, дурочка, попалась… Пьет он, бегает на танцы – я его и в парке видела… Представляешь, опять в гости напрашивается! «Иди ты подальше от меня», – сразу отрезала. Прохвост, каких поискать! Ну его!.. Ты-то хоть вспоминал про меня? Быстро мы как-то потерялись… Может, зря я тебе сегодня показалась?

– Ну! Фантазерка ты, и больше ничего! Я ж говорил, что и сам бы все равно когда-нибудь узнал, где ты живешь.

– Это случайно. А сам ведь не искал…

– Но мы же встретились так или иначе, и я рад, что как прежде сидим и говорим вот!

– Не как прежде, не как прежде! – возразила девушка уже со слезами в голосе, и у него, как недавно при неожиданных слезах Леньки Дятлова, в душе что-то жалостливо дрогнуло. Он легонько встряхнул Галю за плечи:

– Только не плачь, прошу тебя!.

Она вдруг прильнула к его груди и затихла, будто выслушивала его растерянное сердце – он даже дыхание придержал…