Текст книги "Личное оружие (сборник)"

Автор книги: Олег Губанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

XIII

Никаких речей мне не потребовалось: Люда сошла с поезда, поддерживаемая под руку Львом Сенокосовым. Он мне обрадовался, вручил свой огромный и тяжелый чемодан.

– Вот сейчас придем и обмоем мое возвращение – у меня есть кое-что вкусное и горькое, – доверительно сказал он, наклонившись ко мне, и я почувствовал крепкий запах спиртного.

– Не придумывай, Лев, ведь поздно уже, а утром на работу, – заметила Люда и с усмешкой прибавила: – Да и нельзя детей спаивать – это наказуемо!

– Работа не Алитет, в горы не уйдет, – засмеялся Сенокосов. – А этот ребенок, как ты называешь, совсем уже не боится мамы, я спрашивал. Верно, Мишаня? Ну, акклиматизировался тут, как тебе показалось? Все живы-здоровы?

– Нет не все! – резко ответил я и рассказал про злополучные приямки, про Кольку Кустова.

– Дуролом этот Гамов, – вздохнул Сенокосов, – не мог сам, что ли, замеры сделать, положился на сосунка?! Ладно, разберемся, а то он мне так всю бригаду разгонит, гад! Я, понимаешь, всюду людей ищу, с отпуском не считаюсь, а он на готовеньком не может как надо… Видишь, Люда, ни на кого нельзя положиться! Бараны, они и есть бараны.

Чемодан Сенокосова тяжел, неудобен, я все время отстаю от Люды, не могу сосредоточиться.

– Лев, ты, в чемодан булыжников, что ли, напихал? Все руки он мне оборвал уже! На, и сам пронеси немного…

– Слабак, так и скажи! Если мраморную статуэтку «Три грации» считаешь булыжником, то что ты смыслишь в красоте?! Жутко люблю красивые вещи, которые со смыслом! Вот купил одну настоящую грузинскую чеканку, а была бы возможность, я бы столько всего накупил!.. Эх, как будет у меня свой дом, Людочка, я обязательно отделю одну комнату и заставлю ее разными художествами, чтобы было где посидеть, полюбоваться, подумать. Позавидуешь людям с талантом, особенно, если у тебя самого в бригаде сорок кривых!

– А сам-то прямой, конечно? – буркнул я. Злость поднималась во мне на благодушного от самоуверенности Сенокосова, на его панибратское отношение к Люде, а кроме того, меня терзали вопросы: где и как они встретились, на чем уже сговорились?

– Обиделся за кривых? – уточнил с усмешкой Лев. – Успокойся, присутствующих здесь это не касается, хотя бы потому, что я пока хорошо вас не знаю. Но… очень уже интересуюсь! – многозначительно прибавил он, склонив голову к Люде, на что та удивленно хмыкнула и сказала будто разом за себя и за меня:

– Даже так? Очень тронуты, премного вам благодарны!

– Люда, ну а как там дома, Сережка здоров? – спросил вдруг я таким отчаянно-обыденным тоном, будто сто лет знаю ее дом, мать, сына. Очень уж мне хотелось отрезвить Сенокосова в его явных попытках подбить клин к девушке.

– Сережка? – переспросила она. – Он ничего, только скучает сильно, много капризничает – устает с ним мама!..

– Да-а… Вот видишь, все-таки придется тебе его сюда забрать, – поощренный ее поддержкой, осмелел я. – Можно снять квартиру хоть у того же Павлова, найти старушку…

– Не знаю, не знаю…

Сенокосов, кажется, что-то усек для себя – поскучнел он как-то, даже остановился закурить. Мы не стали задерживаться из-за него.

– Миша, откуда же ты узнал, что у меня есть Сережка? – опросила она меня все еще удивленно.

– Если честно, то угадал просто, но если угадал действительно, то потому, наверное, что много думал. Ты вот обо мне не думала, признайся? Где этого-то хахаля подцепила?

– Ну, знаешь! Ты становишься невыносимым. Я не обязана отчитываться перед тобой, понял?! И чего только ты возомнил-то себе, господи, горе мое?! Прекрати все это, не подталкивай меня на глупости. Слышишь? Или тебе охота, чтобы я вовсе отсюда уехала? В самую пору: душа-то все еще в Белогорске… Эх, сама я во всем виновата!

XIV

Подготовкой к бетонированию руководил уже сам Сенокосов, Гамов с его приездом на работе пока не появлялся.

– Пусть он наряды закрывает на зарплату, посмотрю, что вы тут наработали, – обронил как-то Лев. Но кое-кто уже видел Гамова с фингалами на физиономии, а кто-то знал будто бы доподлинно, что бригадир ему наподдавал, чтоб не обижал впредь Нину Петровну.

– Вот кто истинный покровитель женщин, не то что некоторые! – ехидно заметил я при Тимохе.

– Какой покровитель, кого покровитель? – презрительно скривился тот. – Покровитель этого жулика в юбке? Да просто Нинка в их шайке-лейке пока важней Гамова, за нее можно и дружку любезному по шее накостылять. Да он и не обидится даже, ведь сегодня бьются, а завтра миловаться будут – из одного кошелька достают на водку и на курорты. Посмотришь, скоро на юг потянется кто-то следующий – Рогов или эта вертихвостка…

– Ну, Тимофей, ты прямо!.. – опешил я от такой беспощадной единой характеристики людям, о каждом из которых у меня давно сложилось свое определенное и далеко не однозначное мнение, в истинности его мне просто невозможно было вот так просто засомневаться. Неужто я вовсе без глаз, глух к ложному, ничего не смыслю в людях?

– Говори, да не заговаривайся! – отмахнулся я от Тимохи Комарова после некоторого замешательства. – Тебя послушать, так нет на свете порядочных людей. Вот что конкретно ты имеешь против Нины Петровны, в чем она, по-твоему, это самое?..

– Сам ты это самое! Младенец очарованный! И отстань от меня, не знаю я никакой Нины Петровны, никого не знаю и знать не хочу! – заявил вдруг Комаров мне со злостью, сплюнул в сторону и пошел заводить свою электростанцию.

«Наверное, как-нибудь он проштрафился по пьянке перед табельщицей, и она, днем и ночью готовая ссудить деньгами любого нашего пьяницу (Игорь Шмелев наодалживался у ней рублей на шестьдесят – хватит ли зарплаты расплатиться, ведь пьет и прогуливает, хорек несчастный, пожелтел весь!), не заняла ему денег на опохмелку, вот и бесится трезвый, зло затаил», – подумал я о Тимофее Комарове.

Наш мотовоз, используя любое окно в графике железнодорожного движения, тягал нам лесоматериалы, щебень, цемент в мешках, арматуру, песок, бетономешалки, тачки, вибраторы. Нарасхват был Тимоха Комаров: с ним мы вязали арматуру, сколачивали опалубку, пробрасывали шланги от насоса к болотцу воды, выкачанной из наших же котлованов, – теперь она была нужна для замеса бетона…

Один раз я попал на погрузку песка на платформу в тупике станции. Бригадир «зафрахтовал» на день бортовой грузовик у лесозаготовителей, и с него мы лопатами перебрасывали песок на платформу. А брали песок на какой-то Песчанке у старого заброшенного кладбища. И правда, иногда попадались в песке полуистлевшие куски дерева, тряпок, а однажды кому-то на лопату из бурта вывалилась почти целиком желтоватая высохшая кисть несомненно человеческой руки! Мы тут и остолбенели… Подскочил Сенокосов – он как раз приехал поторопить нас с погрузкой платформы.

– Что там у вас? А, кости… Костей, что ли, не видели? Работайте, работайте! – С этими словами он взял и зашвырнул нашу жуткую находку подальше под откос, в измазученный снег, в чахлый кустарник. – Что они там на Песчанке офонарели, черт бы их побрал, – выругался он.

– Как хочешь, бригадир, – хмуро сказал шофер, – но я к своему начальству сейчас поеду и скажу, что такой песок возить отказываюсь!

– Да ты что, чудак человек? Мы же не первый мост построили на этом песке, и ничего такого не было, нам и разрешение поссовет давал! Поедем с тобой на место и разберемся, может…

Платформу мы в этот день все же догрузили, но потом прошел слух, что Сенокосова и Рогова участковый милиции привел в поселковый Совет. Там настрого запретили дальнейший забор песка и обязали срочно взять и перезахоронить в новых гробах открывшиеся при обвале останки. Семь человек добровольцев взял на это дело Сенокосов.

Не знаю, случайно или нет, но когда для бетонирования бригаду разбили на три смены, никто из тех семи могильщиков-добровольцев в мою смену не попал. И без Сенокосова мы работали – Комаров Тимофей управлял у нас всем: руководил укладкой арматуры и надстройкой опалубки. Всюду успевал, подбодрял, торопил, даже шутить, оказывается, он умел как Следует! И это была работа, за которой все на свете можно было забыть – лихорадочная, но слаженная, тяжелая, но веселая – настоящая! Даже отпетые лодыри все разом будто проснулись, встрепенулись, вскинулись успеть нечто важное для себя, главное, необходимое. Пока не было поездов, мы пробрасывали по железнодорожному полотну дощатые дорожки для тачек и бегом подвозили к урчащим бетономешалкам цемент, песок, щебень. Заслыша рожок опереди или сзади от какой-нибудь из выставленных сигнальщиц, скоренько разбирали тачечную дорогу, с нетерпением пережидали составы, мчались наперегонки к котловану кто с мешком цемента в охапке, кто с тачкой, а то и все вереницей – с арматурой, досками для опалубки или с бутом.

Перепачканные в цементе, бетоне, мокрые, уставшие за день так, что все трусилось внутри, мы с сожалением, однако, уступали свои места приехавшей смене, бухались на скамьи и прямо на пол в натопленном вагончике-калужанке, который возил теперь мотовоз, чтоб не морозить нас на открытой платформе, молча приходили в себя, подремывали. Но женщины наши, уставшие, конечно, больше всего, однако всегда тонко чувствовавшие общее благодатное настроение, вдруг тихонько заводили:

 
Пока я ходить умею,
Пока дышать я умею…
 

Теплая волна поднималась в груди от гордых и простых слов, которые, может, стыдно еще каждому бы сказать вслух, но пропеть со всеми радостно, потому что это право честно заработано сегодня сообща и в общем деле.

Без песни мы – просто работяги, волею разных судеб заброшенные в морозную глушь. С песней мы – бригада, люди общей дороги, одной цели сейчас, одной заботы.

Немного простуженно и оттого застенчиво поет Люда, сильным молодым голосом выручает ее Галка Кустова. Непривычно молчаливый теперь и заметно побледневший от больничного затворничества Колька лежит с закрытыми глазами на колене у жены, и она тихонечко перебирает пальцами его волосы. Я ему завидую сейчас: на год-полтора всего старше, а как бетон становится, твердеет у него характер.

Вот и Галка – тоже, оказывается, ему не так просто досталась: когда я был у него в больнице, Николай рассказывал, что родители обеих сторон восстали против их брака, тогда они тайком подали заявление в загс, сговорились уехать. Конечно, инициатива была больше его, она очень боялась своего отца, сильно тосковала по дому и от хандры той, наверное, стала своевольничать тут – вино пить, сквернословить. Теперь это быстро прошло, как и не было, потому что не от сердечного чувства пришло все, а скорей от смутного желания какого-нибудь бунта после долгой покорности. По себе знаю такие мгновения, когда заносит тебя как оглашенного, безбожно врешь кому-нибудь в глаза про себя, пыжишься и сам почти веришь, что именно тот ты, а не этот – маменькин сынок, школьный умник, книжный праведник. Откуда бы тебе и знать, что в жизни правду иначе никак не скажешь, если за нее тут же не постоишь, не потратишься. А коль нет к этому постоянной готовности – все, один конфуз получается, поза, притворство, никакими поздними словами не затулишь эту прореху…

Еще Николай в больнице был, когда Галка попросила меня помочь перенести его вещи из роговского дома в ту комнатушку по соседству с дежурным по станции Павловым.

Там все так и стояло: кровати со скатанными матрасами, стол, табуреты.

– Ну вот и все, – облегченно сказала Галка, поставив свой узел на стол. – Найду известки, побелю, вымою, на окна сошью занавески, купим со временем телик, самовар электрический —:будут к нам приходить те, кто действительно… Мишаня, я замечаю, что ты к Рожковой Люде не равнодушен, правда? – спросила вдруг она и, не дожидаясь моего ответа, вздохнула: – Зря… Она замуж хочет, чтобы надежно в жизни приткнуться наконец, успокоить мать, взять сына. На бригадира будто бы уже глаз положила…

Я это знал: они со Львом несколько раз ходили в леспромхозовский клуб, еще там куда-то – не следил. Со мной она стала обращаться как-то торопливо-снисходительно. Я иногда ловил на себе ее будто извиняющийся быстрый взгляд. По мне она была и так всегда хороша, статна, красива, но по ряду почти неуловимых перемен во внешности ее, по этому затуманенному, мечтательному взгляду, обращенному внутрь себя, я угадывал теперь совсем особенный, прямо говоря, брачный магнетизм. Права Галка Кустова: не на тебя все это наводится, увы, сам-друг Мишаня Макаров!

– Плюнь, – посоветовал мне Тимоха Комаров. – Я же тебя предупреждал, помнишь? Не твоя это женщина, твоя так бы не поступила.

Тимофея в последнее время не узнать: затянулась его трезвость, хмурая рассудительность появилась вперемешку с дурашливой веселостью, он купил себе простенький костюм, рубашку, после работы теперь всегда растапливает печку в комнате, греет в ведре воду, тщательно моется по пояс, одевается в обновку, читает какие-то толстые строительные справочники, рассматривает архитектурные альбомы – в библиотеку при клубе записался, сам что-то черкает в тетрадках карандашом по линейке. Подойдешь к нему, он застенчиво прячет все. – В институт, что ли, дернуть на заочное? – обронил он мне как-то. – Я ведь, знаешь, мечтал когда-то проектировать красивые дворцы, фонтаны, города… Была мечта. Да почему, собственно, была? Вот захотелось же опять. Эх, и горазд же человек кресты ставить на том и на этом, на прошлое посмотришь – сплошное кладбище! И пока ты так сам себя хоронишь заживо, утаптываешь, другие беспардонные люди себе на удовольствие лепят какие-нибудь дома-пеналы, смело Дерутся даже за то, в чем смыслят не больше, чем баран в библии. Одно время к нам долго мастера не могли подобрать, – продолжал Тимофей. – Вот тогда наш Лева ко мне со всяким пустяком бежал: как наряд закрыть, чертеж прочесть, бетон нуждой марки сделать, в арматуре разобраться. Сам-то он, оказывается, заурядный плотник, скорей вовсе баклушечник, потому что работал больше на лесопилках, на лесоповале здесь был. Словом, у пьяного кулаки дерево рубят, а у трезвого и топор не берет! Что он быстро освоил, наперед всего, так это очки втирать, начальство дурачить и деньгу прикарманивать. Я тогда шибко злой на все был, мне наплевать было на его делишки, через вино с ним мы даже друзьями сделались – водой не разлить. А другие помалкивают, потому как люди сюда подбираются в основном поиздержавшиеся в жизни, с разворошенными принципами, утратившие надежду на работу как на судьбу-кормилицу, как на мир тот честной, где люди дружатся, строятся. И сам не лучше, но очень не люблю многих тут, бичей по натуре, потому и по пьянке тянет кулак приложить к их мордам. Лупцевал как-то твоего Шмелева. Что ж ты, говорю, так рано изоврался, дружбы не понимаешь, совести? Как с гуся вода! Все ж зря ты его не поберег – годки ж, один народ, как говорится. Вот Колька Кустов – этот другой, за себя постоит, и пусть не от какой-то там большой принципиальности он устроил подвох Гамову с мерной рейкой, пусть от упрямства, но и хорошее упрямство – уже достоинство. А били его, думаю, Гамов, Рогов и Бочонок. Больше некому. Бочонок в ту ночь заявился в дымину пьян. Не переводятся у Левы подручные, есть с кем жулить и страх нагонять, но погоди вот!..

XV

Подошло время зарплаты. Как и в день аванса нас привезли с работы пораньше. Опять с кассиром приехал тот же представитель администрации мостопоезда. Устроили собрание.

Представитель хвалил нас за скорое окончание бетонных работ и (я чуть не упал со скамейки!) за образцовую дисциплину труда! Больше того, после сказанного, он вручил Сенокосову переходящий вымпел и конверт с премией, и не только ему, но и всем его подручным – Рогову, Гамову и Нине Петровне. Правда, выдали премию и Виноградову – тут уж и я похлопал, не жалея ладошек. В торопливых ответных выступлениях Рогов и Сенокосов заверили, что и впредь…

Оказывается, у нас в бригаде за прошедший квартал и до сих пор не было ни одного прогула! Не знаю, как за весь квартал и как с прогулами у Виноградова, но гадом буду, если совру, что, например, Бочонок с Игорем Шмелевым за прошедший месяц нагуляли вдвоем не менее двадцати дней!

Дальше больше: Игорь получил зарплату одинаковую с моей, подозрительно равно и тоже немало получили и другие известные мне прогульщики-забулдыги, тогда как Бочонок ни шиша не получил, только в ведомости расписался. Правда, он и не унывал, тут же притиснулся к Люде Рожковой:

– Займи, любезная, полсотни на пропитание из тех деньжат, что тебе причислены за красивые глазки, ведь ты четыре дня не работала, а содержание осталось, верно?

Рогов услышал это и тут же ткнул Бочонка кулаком в бок.

– Что-то не в милостях наш Бочонок у правящей верхушки, – заметил мне Тимофей Комаров. – Вон и на выпивку даже не подкинули нынче! Странно… Выходит, что Кустова Кольку он не бил?

– Но ты что-нибудь понимаешь в этой бухгалтерии с зарплатой? Игорь получает…

Позднее мне Комаров объяснил:

– А нечего тут понимать. Нинка в табеле всем подряд восьмерки поставила, а потом привезенную кассиром ведомость переписала по-своему учету и по рекомендациям Рогова – Гамова – Сенокосова: этому дать, этому выделить, а этому – фигу! Разница, сам прикинь, пойдет в общий кошель.

– Но это же воровство!

– Конечно! Иди и заяви – может, их посадят…

– И ты все эти годы знал и молчал?! Ну, Тимофей, ну ты просто, я не знаю!..

– Замолкни, дитя! Во-первых, они не так уж давно этим промышлять стали, во-вторых, я узнал не сразу, а в-третьих, чтоб ты знал, за такие дела не вдруг придут и арестуют. Тут нужны доказательства, нужны свидетели. Есть у тебя свидетели? Бочонок расписался за полторы сотни, а ничего не получил, и что, думаешь, он станет свидетельствовать против Нинки? Дудки! Да он у нее сегодня же возьмет сколько надо. Да и вообще, те тоже покуражатся над ним да что-нибудь подбросят. Прикинь другое: ни Рогов, ни Гамов, ни сам Лев сейчас никому не выговаривают за пьянки и прогулы. Нинка в любой час готова каждому ханыге выдать любую сумму на пропой. Это же им выгодно: чем больше прогулов, тем больше денег у них осядет, чем больше человек пьет, тем равнодушней он ко всему. А работу мы тянем и меньшим числом, да и приписать в нарядах того-сего не составляет труда. Короче, куда следует сообщено все, да, видно, дело еще до нас не дошло…

– И все же мне кажется, что встать бы сегодня на собрании да сказать – это честнее! Они, понимаешь, тихонечко жулят, их за руку так же тихонечко возьмут… Не так бы!

– Глупо, глупей не придумаешь! Представитель в лучшем случае затормозил бы выдачу зарплаты и поехал в контору советоваться. А тем временем ни тебя здесь не нашли бы, может, ни Льва со товарищи. Намылились бы! Только ты их и видел. Если не убегут вообще, то поедут замять это дело, найдут пути – деньжата-то есть! Может, представителя… Плохо ты жулье знаешь, оно ни перед чем не остановится, оно знает, что закон неотвратим, но исполнение его не вдруг происходит. Всё они знают лучше нас с тобой.

На душе стало муторно от такого разговора с Тимофеем.

Кое-где от общежитий по гулкому морозному вечеру слышались уже неестественно оживленные голоса, песни, спор, кто-то рядился опять бежать в магазин «за пойлом»…

– Опять сегодня не уснешь! – вздохнул я.

– Уснем. Я их, алкашей, вон из комнаты вымету – пусть идут в одной компании хлебать! – заявил Комаров.

– А ведь мне срочно надо Сенокосова увидеть! – остановился я.

– Чего еще?

– Десятку у него в Белогорске брал, надо вернуть.

– Так завтра и отдашь! Сегодня вечер вообще керосином пахнет, не стоит тебе лишний раз шарахаться, ведь только за Людку из простого угодничества тебе могут сопатку начистить.

– Ну, знаешь! Не напугал.

– Может случиться так, что испугаться не успеешь, действительно…

– А мне надо отдать ему долг теперь же! Хочу навсегда выяснить с ним все отношения: это вот вам за добро, а это…

– Хочешь все по полочкам разложить, честным быть до мелочи, но с кем, ты, прикинь-ка?!

– С кем? А с собой! Чего это я буду подлаживаться под чью-то ложь? Не-ет, извините, сами путайтесь как хотите, а у меня должно быть все на учете!

– Пацан ты и есть пацан! – отмахнулся Тимофей. – Городишь какую-то чушь. Теория это все. А в жизни ходьба – это ряд падений вперед, предупреждаемых вовремя поставленной опорой ноги!

– Это я и сам знаю, у меня даже записано!

– Да? Ну топай тогда, топай! Ему добра желаешь…

Короче, вернулся я в тот дом, где жила табельщица с Гамовым, Сенокосов, где в красном уголке сегодня было собрание и после него выдавали зарплату или как там ее теперь называть.

Табельщица с Гамовым за одним столом оделяли деньгами последних трех работниц: она что-то им растолковывала, тыкала ручкой в ведомость, щелкала костяшками на счетах, а Гамов, слюнявя палец, отсчитывал деньги на три стопки.

Не было, видно, Сенокосова и дома – я долго стучал в дверь, пока не догадался выйти на улицу и убедиться, что нет света в его окне.

«Ладно, утром отдам», – решил я, двинувшись к своему дому, но тут же чуть не сбил – с ног спешащего навстречу Бочонка. В обеих руках его что-то солидно звякнуло, тренькнуло от нашего столкновения.

– Кого тут черт!!. – отпрянул он и поднял в руках на свет от окошек две авоськи, набитые бутылками с пивом, водкой и вином, – Ничего будто не разбилось… – успокоенно сказал он и тут разглядел меня. – А, это ты, Макарка? Людку поди ищешь? Тю-тю твоя красавица! Утрись теперь. Была ваша, стала наша! Скажи спасибо, если на свадьбу позовет. Свидетелем! Ха-ха-ха!..

«Уже на свадьбу сговорились?!» – екнуло у меня сердце. Стало тоскливо, пусто, скрип снега под ногами звучал в самой выстуженной душе. Навернулись невольные безудержные слезы…