Текст книги "Завещание рыцаря"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 25.

Позже я понял, что Сергеич не собирался убивать Энтони. Вторым выстрелом он рассчитывал прострелить англичанину и правое плечо тоже, а там – взять живым, иначе он никогда не промахнулся бы с десятка метров по неподвижной мишени. Он попал, куда хотел… Но тогда мне было не до этого.

Я промыл рану Энтони, как смог – холодной водой из полузатянутого илом колодца, прикрутил полоской от подола камуфляжа к плечу два листа подорожника и забинтовал – тоже куском камуфляжа, распоротым рукавом. К тому времени, когда я это закончил, совсем стемнело, а гроза началась, когда мы подходили к лесу – прошли огородами.

Точнее, гроза как таковая прошла стороной – гром был еле слышен, да и молнии сверкали как-то несерьёзно. Просто вдруг налетел страшный порыв ветра – холодного, пригнувшего к земле деревья на опушке – а потом хлынул ливень. С неба упала стена воды – и мы вымокли насквозь раньше, чем пробежали последние пять метров до леса.

Ветер улёгся тут же, но дождь продолжал полосовать лес. Из-за туч не было видно луны, мы шли в кромешной темноте, пока Энтони не сказал:

– Погоди. Надо ждать утра, а то заблудимся.

Он был прав. Но легко сказать – "ждать утра"! После нескольких попыток развести костёр мы сели под деревом, прижавшись спинами друг к другу и попытались задремать. Весь этот чёртов день мы ничего не ели, нервы стояли на боевом взводе, и каждый шорох заставлял хвататься за оружие и подолгу вслушиваться и всматриваться в ночь, ровно шумевшую дождём – словно она решила облегчить нашим врагам скрытный подход к ночлегу. В довершение все-го на нас напали комары.

Судя по всему,они решили отыграться за все те дни, которые мы находились под защитой гвоздичного масла. Дождь этим тварям был нипочём – они налетали толпами, способными разорвать в клочья медведя и даже не кусались – грызли, прокусывая камуфляж.Через какое-то время я понял,что сейчас сойду с ума. Самым настоящим образом. Мне хотелось спать, я был мокрый и продолжал мокнуть, есть хотелось тоже – а вместо этого ели меня! Я не выдержал – начал тормошить Энтони, который отмахивался как-то вяло и говорить ему, что надо идти, иначе нам крышка. А он вдруг тихо сказал:

– Извини, Эндрю, но мне совсем плохо. Иди один.

Холодея, я пощупал его плечо. Моя повязка насквозь промокла от крови, рукав его камуфляжа – тоже. Энтони дрожал, лоб у него был горячий.

– Уходи, – отчётливо сказал он. Это было последнее разумное слово, которое я от него услышал – англичанин начал бредить.

Я сел на мокрую землю и уставился в темноту, чувствуя, что по щекам ползут слёзы. Не дождь – слёзы. Я не хотел плакать – они сами по себе выползали из-под век и мешались с дождевыми струйками с моих волос. Я вытирал их уцелевшим рукавом, отмахивался от комаров и совершенно не знал, что мне делать, как быть. Энтони тихо разговаривал с кем-то – не по-английски, по-французски, кажется. Неужели рана грязная?! И кровь течёт… И температура у него… Что делать, что делать?!

Кажется, я выкрикнул эти слова в темноту. И вдруг понял, что кричу напрасно. Никто не подсажет мне, что делать. Некому тут подсказывать… Мне захотелось вскочить – и бежать, сломя голову, бежать, куда глаза глядят… Ведь это не джунгли, не тайга! Большой лес, да, но в нём живут люди, и я к ним обязательно доберусь… а потом вернусь за Энтони. Вернусь, непременно вернусь, вот только сам выберусь, чтобы привести помощь, некому же больше её привести…

И тут я понял ещё одну вещь. Сейчас я вскочу и на самом деле побегу прочь. Потому что это – СТРАХ, страх мне диктует, самый подлый страх – за себя, когда перестаёшь думать о других…

О друзьях перестаёшь думать.

Странно. Но ведь я никогда и не думал об Энтони, как о друге…

Я встал.Подошёл к лежащему англичанину. И, пробормотав: "Поехали!" – начал взваливать его – невероятно тяжёлого! – на спину…

…Плохо помню, как волок Энтони. Комары в самом деле кусались на ходу маньше,но в непроглядной темноте я несколько раз падал, запинаясь о какие-то коряги, рассадил себе лоб и понял это только от того, что в рот начала литься кровь – стекала по переносице на губу. Энтони больно валился сверху, как мешок с мукой, придавливал так, что вышибало дух. А потом я начал падать просто так. Сперва удивлялся, с чего это шлёпаюсь на ровном месте, но потом дошло, что я просто смертельно устал. Меня подташнивало от напряжения, а ноги заплетались…

Не помню, сколько я так шёл. Темнотища стояла жуткая, я даже на часы не мог посмотреть – вернее, смотрел, но без толку, пока не вспомнил про коробку с "набором для выживания" во внутреннем кармане камуфляжа. Я позволил себе остановиться, уложил Энтони на траву и, сев рядышком, достал коробку. Снял полоску скотча, которой она была заклеена по крышке и извлёк свето-кристалл.

Было шесть минут четвёртого. Дождь не дождь, тучи не тучи, но скоро начнёт светать… Комары снова налетели, я потащился дальше, пытаясь вспомнить карту, но мысли путались. Наконец я свалился капитально, повозился и понял, что с Энтони встать не смогу. Тогда я выполз из-под него, вцепился в воротник камуфляжа и потащил волоком. Этот чёртов лес обязан был где-то кончаться. Обязан. Или я уже иду по кругу, как начинает ходить заблудившийся, потерявшие ориентировку человек? Но если остановиться надолго, комары замучают…

Рассвет застал меня на ногах. Медленный, неохотный, как бывает в дождливое утро – казалось, он вообще не собирается входить в лес. Но я уже видел деревья, видел Энтони, видел свои руки – правда, не чувствовал их, на голой коже тут и там сидели комары. Надо было выбираться на открытое место и посмотреть, куда идти. Энтони мне очень не нравился – он дышал со свистом, губы потемнели, глаза запали. Да что же с ним такое?! Кровь, похоже, всё-таки перестала идти, повязка присохла.

В спину подуло ветерком. Я оглянулся – и остановился, пытаясь понять, что передо мной. Почему-то я стал хуже видеть.

Дождь прекратился, на большой поляне было настоящее утро, и небо на востоке за деревьями – чистое-чистое, оно обещало вновь жаркий день после дождливой ночи. В июне солнце встаёт на северо-востоке, это я помнил точ-но… Но что дальше делать -я додумать не успел. Посреди поляны, метрах в двадцати от меня, начинался пологий склон высокого кургана, поросшего травой. На самой его вершине росла небольшая дубовая рощица.

Во всём это лесу на десятки километров был только один курган. Всю ночь я забирал к северу – и вышел к Горелой Могиле. Это получалось почти смешно, и я вдруг вспомнил карту. На юго-восток от кургана, километрах в десяти – деревушка Разгуляй. Солнце постепенно будет смещаться к востоку – если я пойду, всё время держась к нему лицом, то выйду к деревне. Часа через четыре. Если и промахнусь, то ненамного. От облегчения я ослабел и понял, что ни-куда не уйду в ближайший час. Мне просто необходимо было хотя бы просто посидеть и отдохнуть… но сначала взобраться на курган. Там ветерок и нет комаров…

Почти ползком я втащил Энтони наверх и какое-то время сидел рядом с ним, прислонившись спиной к дубу и тупо созерцая лесную опушку внизу, встающее солнце и речушку, текущую вдоль леса метрах в двухстах от подножья кургана. Потом в голове зашевелились кое-какие мысли, напрямую связанные с урчанием в животе. В наборе среди прочего имелись леска и крючки. Правда, там нет наживки, но можно попробовать на листик. Плохо только, что был дождь – после сильного дождя клёв так себе… а вдруг повезёт? Я достал коробочку и принялся сооружать импровизированную удочку.

ГЛАВА 26.

У меня страшно болели руки. Плечи ныли тупой болью, а запястья резало, словно ножами. Кроме того, почему-то не получалось достать ногами до земли. Запах дыма забивал ноздри, горло схватывало спазмами. Что со мной прои-зошло?

Помню, что со своей "удочкой" я спустился к речушке, прошёл метров сто по течению. В заливчике наклонился в воде посмотреться, понял, почему так плохо вижу – из тёмного зеркала на меня глянула опухшая, перемазанная кровью харя вурдалака. Глаза заплыли. Ндас, комары…

А вот потом? Что было потом? Наклонился. Посмотрелся. И?…

Я открыл глаза. И тут же захотел закрыть их снова, чтобы вернуться назад – в любой, самый жуткий момент нашего путешествия. Хоть обратно в ночной лес.Но закрывать глаза было уже бесполезно – насмешливый голос поинтересовался:

– Очнулись, молодой человек?

Дымом тянуло от костра – предосторожность от комаров, в огонь были умело положены сухие и сырые веточки вперемешку, костёр не потухал, но дымил здорово. Скрестив ноги,около него сидел и жрал правой рукой жареную рыбу Витёк. Левой он помочь себе не мог – запястье покрывал уже несвежий бинт. Бедный подонок вряд ли когда-нибудь ещё сможет пользоваться этой рукой в полную силу – мягкая пистолетная пуля наверняка порвала сухожилия и раздробила кость. Витёк и сейчас кривился – и явно не от косточек в рыбе. От запаха, пробившегося сквозь пелену дыма, у меня свело живот голодной судорогой.

Сергеич стоял около дерева, скрестив на груди руки и рассматривая меня с насмешливым интересом. Третьего их сообщника я не видел – наверное, охранял лагерь. Около большого вяза лежали рюкзаки.

А на втором дереве – кажется, тоже вязе – на толстом коротком сучке, висле я. Сучок проходил между скрученных в запястьях рук, от моих ног до травы под ними было полметра. Солнце припекало тихий лес, вокруг было зелено и красиво, а я висел в бандитском лагере совершенно голый и абсолютно беспомощный.

И от мысли о моей беспомощности мне сделалось страшно.

Попробуйте себе представить, что вы в руках человека, о котором совершенно точно знаете, что он бандит и убийца. Добавьте к этому свою полную невозможность сопротивляться. Приплюсуйте сюда мысль, что надеяться на помощь нельзя – никто о вас ничего не знает. И – для полноты картины! – ожидание и мысли о том, что с вами сделают. Ну как? От страха по всему телу у меня выступил липкий пот, и Сергеич это заметил:

– Да ты не бойся… Лучше "здравствуй", скажи, давно ведь не виделись, не разговаривали…

– Ну и слава богу… – выдавил я. – Я бы и дальше обошёлся…

– Да ты что, злишься? – почти искренне удивился Сергеич. – Это ты брось. Ты меня картечью чуть не ухлопал, я же не злюсь… Ну перехитрили мы вас. Ну догадались, что к кургану пойдёте, даже если тебе этого англичанина на себе нести придётся – вы же упорные ребята…

Несмотря на ужас ситуации мне стало смешно. И досадно одновременно. Если бы этот паразит знал, что мы сюда забрели случайно, а вовсе не от упорства – он бы вообще заплясал от радости!

– Нету здесь клада, – сказал я и не удержал стона – боль в руках росла.

– А где он? – вкрадчиво поинтересовался Сергеич.

– Вообще нету его! – зло (от боли) крикнул я. И непроизвольно добавил: – Да снимите же! Больно!

– Повиси пока, – улыбнулся Сергеич. А Витёк пробурчал, глядя на меня тупыми глазками:

– А ежли его нету, чего вы сюда припёрлись? Комаров кормить?! Говори, где второй щенок, морда эта иностранная!

Он сказал не "морда", нго ругательство я пропустил мимо ушей, потому что изумился до такой степени, что забыл про боль. Они не нашли Энтони?! Неужели были настолько тупы, что не поднялись на курган?!

– Нам только с ним поговорить надо, – снова начал Сергеич. – Ты скажи, где его оставил, когда рыбку ловить пошёл – и гуляй. Сразу отпустим. А если не скажешь. – он улыбнулся, – мы ведь тебя пытать будем. Больно и долго…

Казалось, собственные слова доставляют Сергеичу удовольствие. И я понял, что меня они не отпустят НИ В КАКОМ СЛУЧАЕ. Речь может идти лишь о двух разновидностях смерти – либо они меня замучают, либо быстренько пустят пулю в затылок.

– Я не знаю,где он, – мне не нужно было притворяться испуганным, – честное слово, не знаю… Я сначала его тащил, а потом бросил… очень тяжело было… я думал – найду людей и вернусь… – изо всех сил я пытался разыграть мальчишку, которому очень стыдно за свой страх и который пытается оправдаться.

– Ты нам мозги не крути, – Витёк отбросил обглоданный рыбий скелет. – Ты его к кургану на себе приволок – по следам видно! Или ты мешок картошки в лесу нашёл и тащил от жадности?!– он харкнул в костёр. – Где ты его спрятал?!

Значит, осмотрели поляну?! Я изумился ещё больше. Не нашли Энтони?! Но такого просто не может быть… Или они не поднимались на курган? Бред – кругом шарили, а туда не заглянули… Но где же он тогда?!

– Больно, снимите, – вместо ответа попросил я. Было на самом деле больно. Очень. Перед глазами плавали какие-то разноцветные медузы.

– Слушай, давай договоримся, – снова послышался голос Сергеича. – Ты поможешь нам найти англичанина. Это для него же лучше. Ты думаешь, я в него простую пулю влепил? Не-ет, это пулька отравленная. Он должен был почти сразу свалиться без сознания, да она не подействовала, как надо, навылет, наверное, прошла… Только это его всё равно не спасёт. Ещё полсуток – и загнётся он от заражения крови. А мы его можем спасти, у меня препарат есть… Ты поможешь его найти, он расскажет, где клад – и вы ОБА уходите отсюда. Пойдёт?

– Нет никакого клада, поймите же! – выкрикнул я. – Не-ту!

– Не может быть, чтобы не было, – возразил Сергеич. А я вдруг понял, что они оба слегка чокнулись. Клад стал для них чем-то совершенно определённым, реально существующим – даже захоти они этого, всё равно не смогли бы поверить, что нет его.

Потому что он ДОЛЖЕН БЫТЬ. А если я молчу – значит, не хочу говорить. И всё тут.

– Не хочет говорить, – сказал Сергеич с искренним огорчением. Витёк, вставая, подал голос:

– А мы счас под ним костерок разведём – он сразу захочет… Или ещё хорошо по руке правда узнавать… – он поднёс к моей ладони кулак, и из него выпрыгнул длинный язык пламени. – Говори правду!

Я заорал – от боли и – ещё больше! – от ужаса, пронзившего меня при мысли, что это только начало.Но пламя неожиданно отодвинулось от ладони, оставив после себя свою частичку – жгучую боль. Я дышал со всхлипами – и услышал голос Сергеича:

– А ты знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы костерок потушим и отойдём вон туда, за деревья. И ляжем отдохнуть – всю ночь наперерез вам шли, устали… А тебя оставим здесь. Мы же всё-таки не звери – мальчишку огнём пытать…

– Ты чё, Сергеич? – недовольно подал голос Витёк, но Сергеич оборвал его, заговорив громче:

– Мы костерок ХОРОШО потушим, чтобы дыма не осталось.Река тут близко, доплюнуть можно. Через полминутки тут будет половина окрестных комаров. И знаешь, что они с тобой сделают? Они тебы ВЫПЬЮТ. Понемногу, не сразу.Часов за шесть. Ну, уже часа через три ты начнёшь сознание терять, а через четыре тебя не то что мы – Склифосовского не реанимирует. Так что в пределах двух часов можешь нас будить визгом о том, что готов рассказать, где англичанин.

Витёк заржал,невероятно довольный изобретательностью шефа. А у меня от страха отнялся язык, я молча смотрел, как они гасят костёр, а потом бешено задёргался всем телом и заорал, в самом деле срываясь на визг:

– Я не знаю, где он! Правда – не знаю! Я его на кургане оставил! Да послушай-те же! Послушайте!

Сергеич, уходя, махнул рукой:

– Вспомнишь – ори.

Я и заорал – громко, без слов. Что вспоминать?! То, чего не знаю?! Мамочка, может, я сплю?! Я раньше читал книжки и всегда смеялся, когда героям приходила в критических ситуациях в голову эта дурацкая, как мне казалось, мысль. А теперь я их вполне понимал. В таком отчаяньи только и оставалось надеяться, что это сон… Только это не сон. Комарам сейчас не мешали ни камуфляж, ни даже трусы. И, продолжая орать и дёргаться, я с ужасом смотрел, как они подлетают один за другим и рассаживаются, где кому удобно. То, что я извивался, как червяк на крючке, их не колыхало – лишь бы не бил, а оста-льное ерунда…

Они садились на меня всё гуще и гуще, боль от укусов была непрерывной, но самое-то жуткое – не боль. Когда комар сосёт – это уже не больно. Неужели эти мошки могут меня убить?! Я заорал снова, закашлялся – нескольких комаров проглотил.

– Я не знаю ничего! Ну не знаю я, где он!!! – уже без какой-либо надежды крикнул я, дёрнул головой – комар укусил в угол глаза, перед лицом висела гудящая серая стена. – Помогите!

Ни звука в ответ…

Кажется, я потерял сознание – от страха…

…Я ещё несколько раз приходил в себя и терял сознание, но уже не кричал – сил не было. Страх тоже ушлё – мне очень хотелось спать, руки, скрученные над головой, продолжали болеть, но как-то отдельно от меня, а всё остальное вообще не чувствовалось.Глаз я не открывал – зачем, что я могу увидеть? Какое-то время жила страшная обида за то, что всё так кончается, потом на миг вспыхнула острая тоска по маме и боль за неё – вернётся она домой, а тут такое, она же с ума сойдёт…Но это были последние чувства, а дальше – толь-ко мягкая, бархатная, глухая чернота…

…Мне снился сон про войну. Я был ранен в ноги осколками мины, кто-то тащил меня через лес и шептал: "Тише, дружище, тише…" – иногда я начинал стонать от жгучей боли во всём теле или плакать от слабости. Он, конечно, был прав, американцы могли услышать нас, и я затихал, но потом начинал стонать снова – тихо, громче, громче… И в то же время я понимал – это сон и удивлялся лишь тому, что боль настоящая. А так это был сон – сон, потому что

где-то рядом играл магнитофон и я слышал:

– В осеннем парке

городском

Вальсирует

листва берёз,

А мы лежим

перед броском -

Нас листопад

почти занёс…

Я поворачивал голову, чтобы увидеть магнитофон на своём письменном столе – но щека касалась мёртвой, сухой травы. А песня продолжала звучать…

– Занёс скамейки и столы,

Занёс пруда бесшумный плёс,

Занёс

Холодные стволы

И брёвна

Пулемётных гнёзд.

А на затвор

Легла роса,

И грезится

Весёлый май.

И хочется

Закрыть глаза…

– Не закрывай глаза, дружище, потерпи, – тот же голос, и я снова проваливаюсь в сон, где летят по вечернему лесу трассера… нет, это светлячки… или комары, у них в лапках фонарики, чтобы найти меня…

– Они возвращаются с фонариками, – слышу я свой собственный голос. Меня перестают тащить, весь мир заслоняет лицо – откуда я его знаю? Мой ровесник, он умер где-то в лесах, потому что в него попала отравленная пуля, а я не дотащил его, потому что тоже умер – это всё ещё из одного сна, во сне мы видим мёртвых, как живых…

– Потерпи,потерпи, Эндрю, – голос мёртвого мальчишки… но я уже проваливаюсь, проваливаюсь, проваливаюсь, меня тошнит и кружится голова.

Темно…

ГЛАВА 27.

Тик. Так. Тик. Так.

Синие глаза кошачьих ходиков ровномерно скашивались вправо-влево. Тик. Так. Тик. Так.

Подброшенный страхом, я вскинулся, но голова мягко, сильно закружи-лась, слабость опрокинула меня в подушки. Мгновенно взмокший, с колотящимся от напряжения сердцем, я дико огляделся.

Светлая, аккуратная комнатка сельского домика – с вязаными половиками на полу, боком русской печки, бревенчатыми стенами, фотографиями на стене, в голубой общей рамочке. Стол, на нём – что-то, накрытое полотенцем. За окном – дождь, по жестяному карнизу лупят упругие струйки. Я сам лежал на большой кровати – такие, металлические, надёжные, с высокими спинками, украшенными шариками – раньше считались в деревнях признаком богатства. Перина вместо матраса – непривычно…

Справа от меня спал Энтони – носом к стене, виден только затылок с рыжиной.

Я закрыл глаза, пытаясь хотя бы чуть привести в порядок ту кашу, которая заменила мне мысли. Среди прочих была и дурацкая мысль, что всё вокруг – самый обычный рай, куда мы благополучно попали после всех наших приключений. Неверующий и англиканин – в одном раю… Это прикол.

– Интересно, стук дождя по карнизу похож на скворчание яичницы – или наоборот? – услышав голос Энтони, я открыл глаза и уставился на него, а он, закинув правую руку за голову, со вздохом добавил: – Как бы там ни было – есть всё равно хочется…

Я почувствовал, что сейчас постыднейшим образом зареву и деловито спросил:

– Мы где?

– Кто его знает, – беззаботно ответил Энтони, садясь в постели. – Одежды нет, – констатировал он, – и пистолет мой пропал… Я с полчаса назад в себя пришёл, гляжу – ты рядом… – он помедлил, отвернулся и продолжал, глядя в стену: – Ну, я снова уснул… А до этого…

…Энтони помнил, как мы шли в дождь по лесу.Следующее его воспоминание – он пришёл в себя на кургане, не чувствуя всей левой половины тела. Рана воспалилась, плечо вспухло, но Энтони было не до этого и не до того, как он попал на курган и куда делся я – в полусотне метров от него поднимались по склону Сергеич и Витёк с пистолетами наготове. Энтони собирался начать отстреливаться (и погибнуть, потому что оба бандита временами превращались в его глазах в какие-то зыбкие силуэты, а "вальтер" весил не меньше центнера), чуть отполз за кусты и… провалился в заросли ежевики, скрывшие собой дыру – примерно полметра на полметра, судя по всему, промытую водой. Короче, его не нашли. В дыре Энтони снова потерял сознание и пришёл в себя от моих криков – я звал на помощь. Как он смог выбраться и двигаться с температурой под сорок – Энтони не помнил. Не смог объяснить он и того, как переплыл речушку, подобрался к лагерю бандитов, незаметно снял меня с сучка и ухитрился куда-то тащить. Сколько тащил и куда – он просто не помнил… Потом – светящееся окно, из последних сил Энтони тянул меня к нему – ползком, волоча меня следом – а дополз или нет…

…– Судя по всему – дополз, – я ещё раз осмотрелся. Говорить о прошлом не хотелось совсем. Вспоминать его было страшно. Но одно НАДО было сказать…

– Тошк, – окликнул я его, – а я ведь тебя сдал. Я сказал, что оставил тебя на вершине кургана… когда мне про комаров объяснили.

– Ну сказал, – усехнулся Энтони. – И я бы сказал, если бы таким пригрозили.

– Понимаешь, – мучаясь от стыда, поспешно продолжил я, – если бы били… или ещё как-нибудь… я бы…

– Брось, – Энтони толкнул меня в плечо, – это всё ерунда. Я на этом кургане что – святым духом оказался?

– Не совсем… – вздохнул я, вспомнив лес и свой путь через него.

– Ну вот и брось, говорю… Лучше бы выяснить, где это мы всё-таки?

– Мы… – я осекся – в смежной комнате зашаркали шаги. – Вот сейчас и выясним.

…Почти пятьдесят лет Александра Ильинична проработала учителем в Разгуляйской основной общеобразовательной школе. "Очень подходящее название – Разгуляйская," – добавила она. Поэтому её трудно было чем-то удивить. Однако – и к ней не каждую ночь вваливались такие гости, как три дня назад. Старушка собиралась ложиться спать, когда в дверь поскреблись. Причём странно – внизу двери.Александра Ильинична даже испугалась, но дверь открыла.

НА крыльце лежал рослый мальчишка в окровавленной, драной пятнистой форме. От него буквально несло страшным жаром.Склонившуюся над ним Александру Ильиничну он не видел и, прошептав: «Хэлп… Эндрю нот филлинг вэлл… фор годнэсс сэйк…»²⁷ – окончательно потерял сознание.

Английского старушка не знала, так как в своё время учила немецкий, да и его хорошо знать в те времена в среде учеников считалось предательством Родины. Но догадалась осмотреться – и обнаружила второго мальчишку. Он лежал в трёх метрах от крыльца на самодельной волокуше – тоже без сознания, покрытый жуткими опухолями и мазками крови, вообще голый.

Звать на помощь было некого – врача или хоть медсестры в Разгуляе давно не было, народу тоже почти не осталось, но Александра Ильинична самоотверженно взялась за дело и справилась сама, хотя оба её ночных гостя фактически были при смерти. К счастью, в молодости она получила на военной кафедре ВУЗа образование военфельдшера и ещё в школе работала и за врача. Пулевые ранения ей тоже приходилось лечить…

…Мы прожили у этой гостеприимной и немного суетливой бабули ещё четыре дня – и за это время она нас расколола так, как не удавалось ещё никому за время путешествия. Да мы, собственно, и не таились – это было бы по меньшей мере неэтично и некрасиво в отношении человека, вытащившего нас с того света. Кроме того, оказалось, что разговоры вслух здорово помогают систематизировать узнанное.

Рассказали мы ВСЁ вечером четвёртого дня, потому что утром собирались уходить. Разгуляй вымирал, но, как ни странно, магазин в деревне был – его держал один предприимчивый уроженец деревни, давным-давно живший в Тамбове. Держал себе в убыток, из чистой ностальгии по родным местам, но нам от этого было только лучше. Деньги у Энтони уцелели, и мы смогли запастись продуктами и двумя школьными рюкзаками, а заодно и подходящей одеждой для меня. Просто нечестно было бы уйти от старушки, не заплатив ей хотя бы рассказом -любопытства открыто она не выказывала,но нужно было быть дураком, чтобы не понять её чувств…

Рассказывать взялся Энтони. Пожилые люди умеют и не стесняются сопереживать рассказу, но Александра Ильинична слушала, сидя неподвижно, подперев голову рукой, только в выцветших от старости глазах отражался огонёк керосиновой лампы…

…– В Белом вам повезло, внучки, – сказала она, когда Энтони замолчал. – Ох, повезло… Расселяли его аж в 78-м, так людей-то силой увозили, нехорошо получилось. С тех пор дурное то место, немало людей там пропало. А на ту стаю собачью облавы делали – убьют одного-двух, а стая уходит… Ну и нечисть, само собой, – как о чём-то обычном, сказала она. – В доме-то ведь два духа живут: домовой и кикимора…

– А она разве не в болоте? – осторожно осведомился я. Александра Ильинична покачала головой:

– Уж много раз слышу такое, а откуда взялось – не пойму. Кикимора – злой дух дома. Если люди из дома уходят, а домового с собой не берут – он умрёт скоро, не может без людей. А кикимора – ничего, живёт, только ещё злей становится… – бывшая учительница помолчала, а потом вдруг скзаала, словно решилась: – Может, и не надо вам рассказывать – опасное дело… А только и молчать – не по-людски, раз уж ты так к своему стремишься, и не ради денег… – она кивнула Энтони. – Люди о своём прошлом, о тех, кто жил до нас, помнить должны… Говорите, учитель татариновский с вами беседовал? Всё он правильно рассказал. И Татариново, и Погорелое – сёла молодые, нашествия монгольского не помнят, конечно. И курган тот, что в лесу – его Горелой Могилой по-тому называют, что там умерших от холеры сжигали. А вот одного он не знает. Может, и рассказывали ему, да забыл – а может, и не попалось никого, кто рассказать мог. Это немногие помнят – нам прадед рассказывал, он в параличе лежал три года, но ни память, ни речь не потерял, вот и говорил – много, словно торопился… Может, и не случайно вас к моему дому вывело… – она внимательно посмотрела на нас и, кивнув каким-то своим мыслям, заговорила снова: – Курган тот – древний. Горелой Могилой его стали называть после холеры, а до этого называли Княжьей Могилой…

У меня захватило дух. Неужели… вот оно?! Ради одного этого мгновения стоило пройти через всё,выпавшее нам…Честное слово – стоило! Энтони закусил губу и, не мигая, смотрел на Александру Ильиничну, лишь спросил отрывисто:

– Почему?

– Да потому, что и есть этот курган – княжья могила. Жил там князь с дружиной, стоял его городок – небольшая крепость, пограничная, как ты говорил – и погиб он там, когда монголы пришли, защищая рубежи Отечества… Так выходит, что курган – могила и для князя, и для дружины его. Прадед говорил, что враги князя убили – и неприбранным бросили, не по-христиански. Вот Пётр-ключарь – знаете, кто это? – и не пустил его в рай. Хотел, а не смог, потому что православному путь туда без погребения заказан. Но всё-таки князь за родную землю жизнь отдал, себя не пожалел – вот и сказано было ему именем Божьим, что быть ему и после смерти на рубежах родной земли, как и прежде, её защитником. С той поры уж какой век несёт он службу… Что в давние времена было – я не знаю, врать не буду. А вот не так чтобы давно были случаи. Раньше-то запрещали об этом говорить, да ещё если в школе, с детьми, работаешь… – она вздохнула: – Вы не думайте только, что бабка из ума выжила. Рассказам этим свидетели есть. Было это в 18-м году, как раз в самом начале гражданской войны… Собрались в наших краях челове двадцать офицеров, что после Первой Войны по домам вернулись с фронтов, да из плена германского. А с ними столько же примерно юнкеров, мальчишек вроде вашего, они сюда из Москвы ушли… Их всех как раз силой в Красную Армию забирать начали, вот и решили они тайком к генералу Маркову на Кубань уйти. Знаете такого?

Я кивнул:

– Он в Добровольческой Армии командовал, у белых, в самом начале войны. А потом погиб.

– Верно, – покивала тоже Александра Ильинична. – Ну вот… Народ бывалый, огни и воду прошли, оружие у них было, едой запаслись… Только нашёлся такой Иуда, рассказал комиссару продотряда, что недалеко отсюда, в Колобове, стоял. Однако, и добрый человек нашёлся – предупредил, чтоб уходили… Учили в школе, как в ту войну русский русского убивал, словно настоящего врага? И красные, и белые – все в крови были… – она вздохнула. – Поняли офицер и юнкера, что будет им смерть. Продотряд-то – как бы не триста человек, а их всего три десятка! Ночью и ушли – прямиком через цнинские болота. Комиссар и гнаться не стал – рукой махнул. Болота там гиблые… Мол, одна им могила будет, и с похоронами не возиться… А всё ж прошли они болота насквозь! – торжествующе объявила Александра Ильинична. – И КАК прошли, – она понизила голос. – Увязли они в топях, как муха в меду. Ни вперёд, ни назад! Куда ни сунься – везде топь страшная, окна бездонные, вода мёртвая. А тут ещё туман с болот встал – дурной туман, волю у людей отнимает, а все страхи в нём растут…

Я слушал, как заворожённый. Старушка рассказывала так, словно бы сама там была – и я почти видел страшную топь и кучку отчаявшихся, усталых людей в мокрых шинелях с погонами,с бесполезным оружием в руках – окружённых смертью со всех сторон…

…– Вдруг видят они – всадник едет по болоту. В тумане едет, как в море, только силуэт тёмный виднеется. Голову так опустил, задумался. А где едет – по самой трясине, через смерть страшную! Опешили они, офицеры-то. А всадник и махни им рукой, словно за собой зовёт. Верно говорят – кто тонет, за соломинку хватается. Пошли люди за ним.Идут – а под ногами гать затопленная! Долго шли, потом уж на твёрдое место выбрались, глядят – а благодарить-то и не кого. Ушёл туман, сухо под ногами – и одни они… Вот. И потом было, уже как фашист напал, в 41-м. До нас-то он не дошёл, не пустили его. Церквушка тогда была в Татариново. Батюшка наш ночь напролёт молился об одолении врага и победе нашим воинам. Слышит под утро – стучат в дверь. Да так, словно к себе домой, громко! Батюшка на крыльцо вышел – нету никого, пустая улица, а на ступеньках стоит деревянный сундучок, старый, чёрный… Открыл его батюшка – и обомлел. Доверху полон золотыми монетами сундучок оказал-ся – да не какими-нибудь, а самыми старинными, ещё от Святого Владимира Красно Солнышко, что Русь крестил… Предколхоза татариновский неверующий был – а босой в церковь прибежал, батюшку расцеловал на радостях. В газете писали,что на деньги те несколько танков построили. Думали, батюшка часть церковного богатства на это отдал, а он поклялся перед смертью в том, что не было в церкви такого… И последний случай недавно был – несколько лет назад. Бежали из колонии – тут, недалеко – четверо преступников. Двух часовых убили, автоматы у них забрали… Страху мы натерпелись тогда! Деревня-то пустая почти! Какая защита, от кого… Ловили их, конечно, но вы ж сами видели, какие леса тут… Неделю ловили. Нету их. И не выходят никуда, и не видели их нигде. Решили уж, что они лесами в соседнюю область подались. А потом нашли их – разом всех. Как раз тут – за Княжьей Могилой. Все четверо мёртвые лежали. Автоматы рядом, ни один патрон не трачен, ножики их самодельные – за голенищами. И крови – ни капельки, а только говорили, что лица у них были такие, словно увидали они страх – и кончились разом. А ведь отпетые были… Князь их погубил. Не любит он злодеев…