Текст книги "Не время для одиночек (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

В дверях стояла и улыбалась Элли.

7.

По ночам Колька плохо спал.

Вот уже четыре дня, как он пришёл в сознание, чувствовал он себя совершенно здоровым и мучился от безделья. Высыпался он днём, потому что ни читать, ни слушать радио, ни много общаться с посетителями Копцев ему не давал. Просить снотворное Колька не хотел – он и те лекарства, что ему давали, с удовольствием спускал бы в унитаз.

До выписки оставалось ещё два дня, и сейчас, лёжа на боку (это только сегодня разрешили – какое наслаждение), Колька размышлял. Мысли были разные. Приятные (об Элли, которая прибегала при первой возможности, про Славку – отличного парня…) и не очень (что делать дальше, как извиняться перед ребятами за… за всё…) Было стыдно – полковник Харзин говорил правду, как ни верти. Стыдно было и перед Райко – достаточно вспомнить тот разговор по телефону!..

Короче говоря, Колька находился в разброде чувств. Когда он всё-таки уснул – ему приснился Би. Старый охотник сидел на чёрном от времени пне, положив на колени свою неизменную винтовку с оптическим прицелом в кожаном чехле – и с усмешкой глядел на Кольку.

«Наворотил дел, герой? Так оно и бывает – хочешь, как лучше, а получается, как всегда.»

«Вы тоже хотите меня ругать? Что ж… я, наверное, заслужил…»

«Ох, заслужил…»

«Но почему?! Вы тоже одиночка, вы даже от англосаксонского Императора ушли, когда перестали с ним соглашаться, а вас никто в индивидуализме не обвиняет!»

«Не сравнивай, герой. Я старик и живу в лесах, где все мои ошибки могут повредить разве что медведям. Или кому там, зависит от того, какой это лес…»

«Я всё исправлю. Я клянусь. Ну вы-то мне верите?!»

Би улыбнулся и встал, ловко перекидывая за плечо винтовку. Он ничего не сказал, лишь кивнул – всё с той же улыбкой – и бесшумно пошёл в глубину кустов, за которыми лежала тень деревьев, стеной встававших вокруг…

…Колька проснулся от того, что скрипнула дверь. Из коридора упал рассеянный свет – дежурный ночной. Краем глаза он увидел длинную перекошенную тень, падающую на его кровать, слышал тихое, явно сдерживаемое дыхание… Вот чёрт… Страх колюче толкнулся в груди; не шевелясь, Колька отчаянно решал, что ему делать. Человек в дверях не двигался. Чёрт, чёрт, чёрт… Сейчас достанет пистолет – и в упор…

– Ко-оль… – осторожный девичий шёпот заткнул Кольке рот – он даже кашлянул, потому что собирался уже орать во весь голос. От облегчения – расслабился так, что покрылся потом, а сердце загрохотало не в лад, как расстроенный движок. – Коль, ты спишь?

– Элли, я чуть не кончился, – сказал Колька, поворачиваясь на спину. – Разве можно так? Я же больной, я умирающий, можно сказать…

– Я войду? – с этими словами девушка притворила за собой дверь и, подойдя, села на край кровати. – А ты чего не спишь?

– Разбудила, а теперь спрашивает… – проворчал Колька, рассматривая лицо девушки в свете из коридора. – Пощупай, как колотится!

Элли положила неожиданно прохладную ладонь на грудь Кольки… и от прикосновения этого его пронзило непередаваемо сладкое ощущение.

– Правда частит сильно… – тревожно определила Элли.

– Не убирай ладонь, – тихо попросил Колька, благословляя темноту. Так было легче говорить. – Мне так… хорошо.

Элли кивнула, чуть погладила Кольку по груди и оставила ладонь на ней.

– Знаешь… Когда ты приехал… – Элли покачала головой. – Ну, в эту деревню… Я не поверила. Это как в сказке было.

– Хороша сказка, – хмыкнул Колька. – В сказке я бы раскидал всех, подпалил их логово и улетел с тобой на ранце-вертолёте прямо из сердца катаклизма. А вместо этого мне переломали все кости – ну а те гады опять сбежали.

– И всё-таки ты спас меня, дуру. Ой, Коль, я правда так по-дурацки попалась… – начала она смущённо-возмущённо.

– Да ладно, – вздохнул Колька. – Не познакомься ты со мной – ничего бы вообще не было. и не пришлось бы тебе попадаться – ни по-дурацки, никак…

– Это было бы ужасно, – в голосе Элли не слышалось и тени юмора.

– Ты серьёзно? – спросил Колька. Девушка кивнула:

– Конечно. Если бы ничего не было из того, что было… у нас – это было бы на самом деле ужасно. Коль… когда я тебя увидела – там, возле закусочной Моргена – я подумала: "Вот это парень!" Я таких никогда не встречала. А потом… – она замялась. – Я знаю, ты бы любую так стал выручать, но всё-таки… это же всё-таки оказалась я. Хотя у тебя, наверное, были девушки и красивей меня.

Это прозвучало без малейшего кокетства. Поэтому Колька не стал шутить тоже:

– Никого у меня не было, – он положил свою ладонь поверх пальцев Элли, поглаживавших его грудь – кажется, девушка и сама этого не замечала. – Даже Лариска не была "моей девчонкой", если впрямую уж говорить.

– Ты, наверное, врёшь, – жалобно сказала Элли. – Но я тебе всё равно верю… потому что хочу верить.

– Элли, – одними губами произнёс Колька, вглядываясь в её глаза. – А поцелуй меня, а?..

8.

Из госпиталя Колька фактически сбежал. Он там всем до озверения надоел бесконечным нытьём по поводу того, что здоров и готов к чему угодно, только не к лежанию в постели и не к блужданию по госпитальным коридорам. Посему на его побег все закрыли глаза, тем более, что Копцев уже сутки как уехал в Империю.

О его выписке ещё никто не знал, и это было хорошо. До Кольки доходили слухи, что ему хотят устроить овацию или что-то вроде того, потому он и решил выбраться по-тихому.

После чего, уже около дверей дома, он понял, что потерял ключ.

– Тьфу, – он пнул дверь и слегка растерянно огляделся по сторонам. Спросил в пространство: – Мне что, в окно лезть?!

Это, кстати, было в любом случае очень и очень проблематично, потому что он сам перед отъездом аккуратно опустил внутри бронированные жалюзи. Пожалуй, дверь взломать было бы легче, чем их. Во всё возрастающей растерянности Колька ещё раз посмотрел во всех карманах – когда же он поднял голову, то увидел, что на тротуаре за калиткой стоит Райко.

Моросил дождик, и Райко был в кожаной куртке с поднятым воротником, руки в карманах, на волосах поблёскивали капли. Райко выглядел усталым и слишком взрослым от этой усталости, он даже сутулился. И смотрел на Кольку.

Смотреть друг на друга и молчать было глупо. Очевидно, Райко тоже это понимал, потому что шевельнул плечами и спросил:

– Ключ посеял?

– Угу, – кивнул Колька, поймав себя на странном ощущении – словно время разом отпрыгнуло на три года назад. Когда они ещё дружили втроём, когда… – Наверное, во время той драки. Вот ведь… а я хотел поесть и отдохнуть…

– Пошли ко мне, – мотнул головой Райко. – Тут недалеко.

Колька неожиданно фыркнул смешком:

– Думаешь, я не помню?

Райко секунду недоумевающе смотрел на Кольку, потом – улыбнулся:

– А, да… ёлки… Ну? Пойдём?

– Пошли, – кивнул Колька. – Нет, постой… А твои родители? Они дома? Я ж года два у тебя не был… как-то так сразу нагрянуть…

– Мать в командировке. А отец… – Райко словно бы встряхнулся, выпрямляясь. – Отец погиб семь месяцев назад.

– Дядя Саша?! – ошарашенно спросил Колька, спускаясь с крыльца и споткнувшись при этих словах.

– Да, – кивнул его тёзка. – Идём? – снова спросил он.

Выйдя на улицу, Колька аккуратно прикрыл за собой калитку. Райко уже шагал по улице, не дождавшись его, но неспешно – Колька догнал его в три широких шага.

– Как же так? – тихо спросил он, идя рядом.

– Как… – тот пнул камешек, проследил за ним – подскочив, камешек звонко цокнул о бордюр. – В перестрелке с бандой. Пулей в лоб… Ты не спрашивай больше, ага?

– Да, конечно, – виновато сказал Колька. – А сестра где?

– Клавка-то? – охотно откликнулся Райко. – В Империи на сельхозе практикуется. А Гошка так и служит на восточной…

– Ты, наверное, тоже будешь на сельхозе?

– Да, только у нас, я думаю… Да всё равно тут тоже будет Империя рано или поздно… Пришли, стой, куда ты?

* * *

Странно – почти ничего не изменилось с тех пор, когда Колька был тут последний раз. Верней – так ему показалось, что не изменилось, потому что он, честно говоря, помнил лишь самое общее расположение мебели, да огромный плакат с героями «Библиотеки приключений».

Но не было вот этой полки с учебниками – уже не для школы. Не было аккуратного оружейного шкафа. И не было фотографий над кроватью. Слева – дядя Саша, то есть, отец. А справа…

Справа – Лариска. Лариса Демченко. Колька застыл, натолкнувшись на взгляд её смеющихся глаз.

– Это я в тот день… – Райко сделал над собой отчётливое усилие. – В тот день снимал, утром. На Медео, ты помнишь…

– Помню, – кивнул Колька. Несколько секунд смотрел на снимок, потом отвернулся: – Слушай, накормишь? Я голодный. В госпитале режииииим, – он протянул это слово с таким отвращением, что тёзка его понимающе кивнул:

– Ага, пошли… Куртку вешай вот туда.

Они неспешно вышли в столовую, странно поглядывая друг на друга. Там Райко ткнул в сторону табуретов:

– Садись, – и открыл холодильник. – Бутерброды будешь?

– Давай, конечно, – кивнул Колька, по своей привычке вытягивая ноги. Вспомнил снимок в спальне, вспомнил улицу села – и вздрогнул, представив, что сейчас уже мог бы не быть. Всё осталось бы. А он – нет.

Райко межу тем бормотал:

– Есть паштет… ветчина есть… рыба. Яйца есть ещё. Есть…

– Слушай, – Колька поднялся, – а есть у тебя сырая говяжья вырезка, лук, соль и перец?

– Есть. А что?

– Давай сюда. И яйца давай. Ты сам есть хочешь?

– Угу, очень.

– Ну тогда держись, – усмехнулся Колька. Он быстро отрезал шесть кусков хлеба, на каждый отхватил тонкую пластинку мороженой сырой вырезки, нарезал колечками лук, ловко разбил на каждый бутерброд яйцо, круто посолил и поперчил. – Вот. Три мне, три тебе.

– А? – Райко неуверенно покосился на придвинутые ему бутерброды. Потом посмотрел на Кольку, который уже с явным удовольствием поедал один из своих. – Сырое же…

– А ветчина не сырая? – Колька активно жевал. – Ешь, не помрёшь.

Райко всё ещё неуверенно поднёс странноватый бутерброд ко рту и, покачав головой в сомнении, всё же откусил.

– Что, нравится? – не без ехидства спросил Колька. Райко, энергично жуя, закивал. – Ну вот то-то же.

– Слу-ушай! – Райко проглотил кусок. – А кто тебя научил это делать-то?!

– А, это там, – Колька махнул рукой, – за Балхашем… Попить налей чего-нибудь, а?

Хозяин дома, не переставая жевать, достал из холодильника и открыл бутылку тархуна. Разлил её в кружки, снова удивился:

– Вкусно. На самом деле вкусно…

– Вырезка покупная? – осведомился Колька.

– Ага…

– Давно на охоте не был?

– Да полгода уже. Не получалось никак.

Мальчишки были заядлыми охотниками, как и большинство их сверстников. Впервые и тот и другой побывали на настоящей охоте в неполных двенадцать лет, с Райко-старшим, тоже большим любителем охоты. Колька больше любил стрелять крупную дичь, а его тёзка предпочитал пернатую.

– Ну, ты возьмёшься? – спросил он, берясь за третий – последний – бутерброд. Колька не стал делать вид, будто не понимает, о чём идёт речь.

– Подчиняться никому не стану. Только отчитываться, – тут же поставил он условие. Словно не было последних десяти дней с того разговора, когда он вёл себя, как… впрочем, Райко – не лучше.

– И не надо подчиняться, – в голосе Райко прозвучало отчётливое облегчение. – Будешь работать по своему усмотрению для совета дружины. Вот, – жуя, он достал из кармана форменной рубашки тонкую пачку – это были аккредитивы на предъявителя, выданные Министерством Образования, судя по всему – на немалую сумму, – держи. Пользуйся, как и когда сочтёшь нужным – в интересах дела. У тебя документы-то в порядке?

– В полном… – Колька посчитал сумму – глаза его не обманули, и в самом деле много. Он посмотрел на Райко: – И что, отчёта не нужно?

– Не нужно, – подтвердил тот. – Дела нужны.

– Хорошо, – полностью решился наконец Колька. – Людей дашь?

– Дам. Из нашего отряда. Выбирай – Варяги, Бронзовки…

– Кто ими командует? – перебил Колька, отпив зеленоватый напиток. – Бронзовками?

– Гошка Климко.

– А… – Колька повёл щекой. – И всё?

– Городские Тени, – предложил Райко ещё одно звено. – С Живко Коробовым.

– Беру их, – кивнул Колька. – Живко я помню.

Райко вздохнул:

– Бери… Вы с ним два сапога пара… – и внезапно спросил с какой-то робостью: – Послушай, Коль… у тебя есть зарисовки Элли?

– Да, – ответил Колька коротко, вспомнив свои наброски. "Я напишу ту картину!" – подумал он и остро ощутил радость жизни. Чтобы не дать себе нелепо и стыдно расчувствоваться, спросил нарочито безразлично: – А что?

– Отдай мне какой-нибудь, – тихо попросил Райко.

– У тебя же фото есть, – удивился Колька.

– Фото… – Райко покачал головой. – Фото – это не то. Совсем не то, – грустно пояснил он. – Я знаю, что ты здорово рисуешь…

– Послушай, – Колька задумался, вертя кружку. – А хочешь, я с набросков нарисую тебе её портрет? Настоящий?

– Портрет?! Слушай, это было бы здорово! – оживился Райко. – Но тебе же, наверное, не очень охота? Если только для меня – то не надо…

– Мне всегда нравится рисовать, – искренне сказал Колька. – Я сделаю это. Портрет, в смысле.

Райко поднялся и отошёл к окну. Дождь разошёлся, по стеклу стекали струи, и за ними всё снаружи казалось смазанным, небрежно нарисованным акварелью. Колька так и подумал – про акварель. И снова вспомнил про картину, про недоразобранные наброски – захотелось даже зажмуриться от прихлынувшего снова ужаса: а если бы?!. Он даже не сразу услышал, что говорит Райко. А когда услышал – застыл за столом.

– Я её любил, – не поворачиваясь, сказал он, прислоняя к стеклу ладонь с растопыренными пальцами. – Честное слово, я её очень любил. И… люблю.

Колька не знал, что ответить. И не стал говорить ничего.

* * *

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ОЛЕГ МЕДВЕДЕВ.

ГЕРОЙ.

 
   Ну, вот ты и стал героем,
   ты весь – как сплошной прочерк,
   тебя позабыли всюду,
   а ежели где вспомнят – булавками колют фото.
   Но ты уже стал героем,
   тебе не страшна порча,
   тебя не берет вуду,
   твой след теряют собаки, когда узнают, кто ты.
 
 
   Полный привет уходящим в ночь, взмах полушалка,
   прошлая жизнь – расписной сундук с ветхим тряпьём…
   Как в поговорке – таскать невмочь, выбросить жалко…
   Ветки колышутся за окном, скоро подъем…
 
 
   Завтрак, зарядка, поёт труба в сумрачном гетто,
   чёток аллюр ворона коня по мостовой.
   Жизнь лишь вон до того столба – дальше легенда.
   Только легенда – да Млечный Путь над головой…
 
 
   Вокруг все твердят, как спелись,
   что, если ты стал героем,
   то должен быть строг и строен —
   на каждую лажу мира клинок вынимать из ножен.
   Но в этом-то вся и прелесть,
   что, если ты стал героем,
   (а ты уже стал героем) —
   то никому на свете ты ничего не должен…
 
 
   Ветер забрался во все углы, стёр отпечатки
   с ручек дверных и с чужих голов – кто ты теперь?
   Школьный задира, гроза урлы, рыцарь с Камчатки,
   Некто, смещающий ось Земли шагом за дверь…
 
 
   Счастья не будет, он чёрств и груб, хлеб инсургента —
   Воду-огонь миновав, шагнуть в сизую мглу…
   Жизнь лишь только до медных труб, дальше – легенда,
   луч на паркете, чужой портрет в красном углу…
 
 
   Ты весь – как сплошной прочерк,
   никем из живых не понят,
   ты вовсе исчезнешь вскоре.
   Включить дурака – не шутка, не каждый сумеет это…
   Так сделай лицо попроще,
   и люди тебе припомнят
   хождение за три моря,
   двенадцать прыжков за борт,
   семнадцать мгновений лета…
 

РАССКАЗ ТРЕТИЙ
ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

…Тяжёлые рукояти

Качаются у бедра…

…И ты никого не слушай —

Никто не собьёт нас с ног.

Бывает сильнее пушек

Характер —

стальной, как клинок.

Мы встанем упрямо и строго —

Все сразу – за одного.

Не трогай,

не трогай,

не трогай

Товарища моего.

В.П.Крапивин. Испанская песня.

1.

Первая половина августа в окрестностях Верного была, как и обычно, тёплой. Осень уже скоро, но природа этого словно бы и не замечает, и в листве деревьев лишь кое-где мелькают первые жёлтые листья. Впрочем, и осень будет долгой и тёплой – лишь в начале декабря наступит короткая, до конца февраля, но снежная и жестокая, зима. Говорят, раньше, до Безвременья, в этих местах была иная погода – лето жаркое и сухое, весна и осень короткие, а зима длинней, чем сейчас, но зато почти без снега… А за Хребтом Голодный – совсем рядом! – и сейчас другая погода: там и зима-то – сплошные дожди и почти так же тепло, как и летом.

Только-только рассвело, и на улице было совершенно пусто, лишь иногда цокали копыта конных казачьих патрулей. Элли Харзина проснулась, чтобы попить воды. С вечера её мучила обида на Кольку Стрелкова – обещал зайти и не зашёл, даже позвонить не удосужился. Обида была неожиданно глубокой, хотя Элли убеждала себя, что пара поцелуев в госпитальной палате и регулярные дружеские встречи ни к чему не обязывают. Ни его, ни её. А значит, и она тоже свободна, только… только вот ей не очень-то хотелось быть свободной от Кольки…

Вернувшись в постель, она улеглась поверх одеяла и, вздохнув, стала смотреть в окно, за которым, в сущности, начался новый день. Пятница…

А если с ним опять что-то случилось? Да нет, конечно, просто он наверняка заночевал у Славки или Стопа, а то и вообще в штабе отряда. Нет, в штабе – вряд ли. Может, он и изменился, но к пионерским реалиям относился по-прежнему с насмешливым пренебрежением. Отказался петь на концерте на Праздник воинов…

Элли усмехнулась в потолок. Отказался, и был в тот момент похож на принявшего боевую стойку боксёра, атакуемого со всех сторон, хотя никто на него особо и не наседал. А потом принёс Стопу картину, страшно смущаясь при этом. О небо, как этим мальчишками хочется, чтобы их считали железными, и как часто им не удаётся такими остаться…

Взгляд девушки – рассеянный, холодноватый – вперился в окно. И вдруг Элли вскочила с постели, протянув руку к столу, на котором лежал небольшой "байкал-441".

В окно стучалась человеческая рука.

– Элли, открой! – послышался знакомый голос, и Элли, оставив пистолет, распахнула створки. За ними – подбородком на уровне подоконника – маячило улыбающееся колькино лицо.

– Не ждала? – шёпотом просил он.

– Ой! – Элли оглянулась, словно сзади кто-то мог быть. – Четыре утра, ты почему не спишь?!

– У тебя сегодня срочные дела есть? – проигнорировал вопрос Колька.

– Нет, – пожала плечами девушка, становясь коленками на стул и заинтересованно нагибаясь вперёд.

– Никаких? – уточнил Колька.

– Никаких.

– Совсем никаких? – продолжал допытываться юноша, удобно устроившись за окном.

– Да нет же! – уже сердито сказала она.

– Фу! – картинно-облегчённо выдохнул юноша, опираясь сложенными руками на подоконник. – Собирайся, оставляй сообщение и поехали!

– Куда?! – ошарашенно спросила Элли.

– О. А разве я не сказал?! – поразился Колька. Элли испытала сильнейшее желание укокошить его на месте.

– Прекрати издеваться! – она стукнула парня кулаком по плечу.

– Ладно, ладно… – Колька скривился, потёр ушибленное место. – Дерётся ещё… Через полчаса отходит струнник, за час будем в порту Балхаша, а там два с половиной часа экранопланом – и мы на юго-западном побережье! А в воскресенье вечером или в понедельник утром вернёмся! Там сейчас здорово, и потом, – Колька прищурился не без ехидства, – это же уже Империя, на родине побываешь…

– Сейчас, – Элли соскочила в комнату. – Оденусь и деньги с документами возьму.

– Стой, дурочка, – Колька легко оседлал подоконник. – Насчёт денег. Деньги у меня есть свои. Ну, то есть… – он вдруг смутился. – Ну, на нас хватит. На всё.

– Из наших больше никто не едет? Отвернись, – приказала Элли.

– Человек двадцать собираются на трёхчасовой, на совете долго думали, кого коротким отдыхом-с премировать-с. В Империи. С. Да мы там раньше будем, не хочу со всеми толочься, – Колька говорил это, честно стоя спиной к окну. Элли между тем прыгала по комнате, влезая в белые шорты-юбку.

– Я сандалии надену?

– Лучше кеды. Вдруг по скалам полазать захочешь.

Элли засмеялась. Выдвинула из обувной полочки золотисто-алые кеды, весело сказала:

– А знаешь, ведь это первый раз, когда я соглашаюсь вот так куда-то ехать с парнем… ну, индивидуально. Не организованной группой.

Колька хмыкнул. Он считал имперские деньги, разложив их на подоконнике: четвертной, две десятки, пятёрка, шесть рублёвок, три рублёвых монеты, золотой червонец, кучка мелочи рублей на пятнадцать. Мысль о поездке с Элли стукнула ему в голову внезапно, и сейчас он весело думал, что после неё останется с почти пустыми карманами на полмесяца как минимум. Не брать же из "казённых сумм"… А, ерунда. Элли между тем затянула шнуровку и развила мысль о поездке:

– И от тебя зависит, насколько удачным будет этот мой первый опыт.

– Я постараюсь, – Колька сгрёб финансы и побарабанил ладонями по подоконнику. – Идёшь ты, или нет?!

– Вот, всё, – Элли магнитом прищёлкнула к спинке стула листок из блокнота с запиской, забросила на плечо сумку для теннисных ракеток, набитую разной мелочью. – Р-разойдись! – и она выпрыгнула в окно мимо отшатнувшегося Кольки. Он сразу же спрыгнул в сад следом за ней, захлопнув за собой окно. Спросил:

– Ничего не забыла? – он глянул на небо.

– Враньё, что девушки всегда и всё забывают, – Элли тоже посмотрела туда же. – Что, бомбёжка ожидается?

Колька опустил взгляд и оценивающе окинул им Элли. Медные волосы девчонки оттягивала за спину белая лента, там они рушились искристым водопадом до лопаток. Чёрная майка с алой надписью "ВРЕМЯ ЛЕТЕТЬ!" плотно облегала бюст и была подкатана под самую грудь, открывая плоский загорелый живот. Белые широкие шорты и лёгкие кеды дополняли весьма симпатичную картину, и Колька одобрительно кивнул. Элли погрозила ему пальцем:

– Ты на меня не смотри. Ты вези, куда обещал, и помни – я сейчас разъярённая девушка на выходных и мои ожидания обманывать опасно!

– Ну, побежали, – Колька подхватил с земли чёрную сумку с эмблемой дорожного корпуса Империи – чёрно-золотая кабина старинного грузовика "в лоб" с надписью золотом "ВСЕГДА В ПУТИ". Он сегодня тоже изменил своей обычной "коже", одевшись в жёлтую лёгкую рубашку навыпуск, бледно-голубые джинсовые шорты и белые кеды на босу ногу. Так он выглядел совсем мальчишкой, без "автоматной" угловатости, которую ему придавала кожаная "униформа". А то, что он улыбался – весело и немного смущённо – довершало это впечатление.

Они перескочили ограду, словно соревнуясь друг с другом – и также "соревновательно" побежали по улице плечо в плечо, перебрасываясь ничего не значащими короткими фразами. Солнце ещё только всходило, было прохладно. Очевидно, только что проехала "поливалка", асфальт зеркально поблёскивал и пахнул свежей водой и – немного – извёсткой.

– А почему ты решил пригласить именно меня?

– А у меня больше нет подружек. Ты ж знаешь, я одиночка.

– Я думала, я этим покончено. И вообще, хватит всё время это повторять. Забыть боишься?

– С одиночеством, если оно в крови, невозможно покончить.

– Великий философ Би?

– Я сам. Честно.

– И это единственная причина, по которой ты меня пригласил?

Колька удлинил шаг. Снова замедлил. Не оглядываясь на Элли, сказал:

– Не единственная. Мне с тобой хорошо. Спокойно… не знаю я, честное слово! Но когда я с тобой, у меня мысли только приятные… и солнце ярче светит…

Девушка фыркнула – громко, но, кажется, довольно. Ни она, ни Колька не сбились с дыхания, не отдувались, не покраснели – бежали, словно бегать для них было так же привычно, как ходить. Элли привыкла думать, что ребята из Империи сильней и выносливей тех, кто рождён и рос в других местах – но по Кольке этого было нельзя сказать. Кроме того, у неё на языке вертелся один вопрос – и она его, наконец, задала:

– Слушай, ты спортом занимаешься?

– Многим и понемногу, – ответил он.

– Лавров не пожинал, как я понимаю?

– Почему? – не обиделся Колька.

– Я не видела у тебя ни медалей, ни грамот, ни кубков…

– Если хочешь посмотреть – я тебе потом покажу. Достану, хоть обсмотрись.

Элли посмотрела поражённо и заинтригованно. Ну и парень! То, что его ровесники ставят на самое видное место и о чём постоянно говорят, он запрятал куда-то в шкафы… То ли это тоже такое своеобразное "напоказ", то ли он до такой степени лишён тщеславия, то ли ему конкретно это не интересно…

Город ещё спал и пока не ложился. Работали штабы, заводы, лаборатории, станции, учебные заведения. Взрослые, юноши, подростки, дети готовились к выходным. Кто-то проведёт их в загородном лагере. Кто-то отправится к морю, а кто-то – на сборы. Кто-то позволит себе ничегонеделанье, кого-то затянет шумный стадион… Кто-то отправится на охоту… В лабораториях, НИИ, колледжей и станций застыли, спорят, пишут, работают десятки увлечённых людей – они и не заметили, что ночь сменилась днём, у них свой ритм, они живут по принципу: "Очень интересно делать невозможное!" Штабные офицеры дневной смены бреются у зеркал, ночной – ещё работают на своих местах. За тем вон окном двое парнишек заканчивают расчёты по новому сварочному аппарату… За этим – молодой мужчина, оттянув затвор "калашникова", придирчиво смотрит в ствол… За тем – девушка, стоя перед мольбертом, опробует недавно смешанные краски… Проехал конный патруль, а над крышами домов к югу висел, чуть покачиваясь, раскрашенный в цвета имперского флага воздушный шар – в корзине движутся две фигурки…

Город жил. Для Кольки (несмотря на его индивидуализм) и Элли (несмотря на то, что формально она была гражданкой иного государства) им – Городом – было лишь это. А всё то мерзкое и грязное, что ещё таилось в трущобах и закоулках, ещё на что-то надеялось и строило свои поганые планы на «будущее» – было всего лишь грязью, которую надо убрать. И которая будет убрана.

Город делал. Делал Завтра.

Город защищал. Защищал Сегодня.

Вчера у этого Города было не очень светлым. И он – помнил. Помнил его.

А они – двое, бегущие по улице – были частью всего этого.

2.

В вагоне новенького струнника было полно народу. Привычный для Империи, в Семиречье этот вид транспорта считался ещё экзотикой, и многие ездили на нём "просто так".

Место нашлось. Колька и Элли устроились рядом со смешанной компанией – пионерами старшего возраста из отрядов имени Радия Погодина, имени Дениса Третьякова (1.), имени Андрея Колесникова (2.) и кадетами. Они ехали из столицы домой (пионеры) и в летние лагеря (кадеты) с какого-то важного спортивного матча и до сих пор продолжали выяснять отношения, но для девушки с парнем потеснились. Правда, особого внимания им никто не уделил.

1. О Денисе Третьякове можно прочесть в книгах Олега Верещагина «Горны империи» и «Песня Горна». 2.Андрей Колесников был одним из первых пионеров Алтая и своей деятельностью сильно задел интересы группы «сельхозпроизводителей», фактически державших в кулаке всю округу, где он проживал. В 15-м году Серых Войн 15-летний мальчик был похищен группой бандитов на окраине своего хутора и зверски замучен в лесу. Его гибель была одновременно концом и местной банды – её перебили стихийно поднявшиеся местные жители, возмущённые убийством. Надо сказать, в это время Алтай ещё не входил в состав Русской Империи.

Элли, привалившись к плечу Кольки, задремала. Он сам вполуха прислушивался к разговору ребят. С матча разговор этот наконец-то съехал на какие-то мелкие бытовые темы – об училищном казначее по имени Вовка и по прозвищу «Денехнет».

– Честно, не вру! Будят его ночью и спрашивают: "Вовчик, тебе чаю налить?" А он с закрытыми глазами, чётко так, решительно: "Денехнет"! – и опять дрыхнуть.

Хохот.

– А правду говорят, что он со своей девчонкой в закусочной пополам платит?

– Мамой клянусь, правда! Сам видел!

Хохот.

– А что, парни, сейчас приедем – и в бассейн…

– Ага, ага, тебе мало холодного душа от нас?

– А не спеши прыгать. Реванш через три недели.

– Ромкин, купи на вокзале что-нибудь спортивное. Ага?

– Мелочи нету.

– Дырка в кармане, что ли?.. Держи.

– Коль, – Элли проснулась так же быстро и неожиданно, как заснула, – попить нету?

– А вот, пей, – прежде, чем Колька успел отреагировать, мальчишка лет 12–13, в пионерской форме, сунул девушке только что открытую бутылочку ситро и широко улыбнулся.

– Спасибо, – поблагодарила его Элли. Попила и протянула бутылочку Кольке, но тот покачал головой, с улыбкой продолжая прислушиваться к разговору ребят.

– Вот ты о токсикоманах. Я не знаю, как и что, а у меня тётка – точно токсикоманка. Нажрётся аспирина и от радио не отходит, постановки слушает.

– Какая ж тут токсикомания? – невольно спросил Колька. Говоривший кадет ему пояснил:

– Не скажи. У неё ж радио-то нету!

Снова хохот.

– А заметили, мы спорить прекратили.

– А это потому, что дама тут.

– Ну как же, да, да, ведь всем известно – если двое мужчин дерутся, то даме достаточно бросить между ними гранату, чтобы всё прекратилось…

Хохот.

– Домой едете? – спросил парень-пионер примерно одних лет с Колькой и Элли. Ощущалось, что в компании он тут главный, хотя выглядел он вполне обычно… или нет. Это был имперец, Колька различал такие вещи отчётливо.

– На юго-западное побережье на выходные. Отдохнуть, – ответил Колька.

– Хорошая вещь, – пионер подмигнул. – Невесте понравится!

– (Я) (Она) не невеста!!! – голоса Кольки и Элли слились в единый испуганно-возмущённый вопль.

– О-о-о! – парень приосанился. – Для меня не всё потеряно, а?!

– Я Настьке-то всё расскажу, – ухмыльнулся сидевший рядом с ним рослый парень со светло-серыми глазами, смотревшими с узкого загорелого лицо из-под латунного цвета чёлки. – Она тебе устроит… вечер потерь.

– Заложишь?! – ужаснулся имперец, даже руку к сердцу приложил. – Ты ж мне почти как брат, Олег!

– Ради спокойствия в ваших рядах – заложу, – твёрдо и непреклонно отозвался Олег. Угощавший Элли ситро мальчишка воинственно придвинулся ближе к имперцу и заявил:

– Я за Дениса! Кто против нас?!

– Нет, тут я не потяну, – неожиданно серьёзно сказал Олег. А имперец – Денис – приобнял младшего мальчишку и потискал его плечо. Колька только теперь заметил две не совсем обычных вещи в облике этого Дениса. Во-первых – его кинжал. Не пионерский "соболь" или ещё какой-то нож, который "просто нож", а – именно наградной кинжал – ножны чёрного дерева со скрепами из серебра, серебряная цепочка подвеса… обоюдоострое лезвие, похожее на клюв дятла – длиной где-то в хорошую мужскую ладонь – переходило в мощное рикассо, на котором у небольшой овальной гарды виднелся знак-ведаман… простая стальная рукоять, превращавшаяся в тяжёлое навершие, пропущена через шероховатое даже на вид дерево, несокрушимый дуб, обработанный до глубокого красноватого мерцания… А во-вторых – на груди Дениса, полускрытая разноцветными аксельбантами, видна была неприметная орденская планка. И, если Колька правильно помнил, что к чему, это была Рука Помощи (1.)

1. Один из орденов Русской Империи. Им награждаются за действия, изменившие к лучшему судьбу народа или страны.