Текст книги "Не время для одиночек (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

– Так вот если вы хотите, чтобы заботы и дальше были, а не кончились раз и навсегда, – Колька улыбнулся, – то я подам вам идейку. Узнайте, кто наклал вам на порог и из-за кого вас полиция… тягает, гм. В благодарность лично мне. И живите потом спокойно, даже можем о сотрудничестве поговорить… по ряду пунктов.

– Ага, – согласился кто-то, – а они подпалят. За ними не заржавеет. Такие же цветочки, как и ваш брат…

– О, – Колька поднял палец. – Точно. А теперь слушайте и думайте. Мне можете не возражать, не соглашаться, не отвечать вообще ничего. Просто делайте выводы для себя. Никто из вас не верит, что вернётся прежняя жизнь, в которой вы были королями… или шестёрками королей. Все вы понимаете, что Империя – даже не Империя, идеи Империи! – не остановится и никто её не одолеет. Вы лишены даже утешительной возможности жадных ничтожеств прошлого – предать Родину, перебежать на сторону врага, потому что у Империи нет на самом деле сильного врага, а её соперник – англосаксы – мало чем от неё отличаются. То есть, вас ждёт гибель, – Колька помолчал сам, вслушиваясь во внимательное молчание вокруг. – Но я хочу предложить вам шанс. Это даже не ваша помощь в поимке "Детей Урагана", нет. Вам себя не переделать… хотя я не знаю, я никогда не был таким, как вы. Но у вас есть дети. Есть деньги. Есть предприятия, торговля, "дела", как вы любите выражаться. И у вас есть на самом деле шанс – последний, может быть. Постарайтесь хотя бы внешне выглядеть людьми. И дайте возможность вашим детям стать людьми. Помогайте нам. Именно нам. Пионерской организации Семиречья.

– С каких пор ты себя с ними в один ряд ставишь? – быстро спросил Абакумов. Колька растерянно моргнул, потом улыбнулся:

– Да. Подловили. Но в таком случае – я и есть пример того, что может поумнеть даже дурак. Я вас знаю. Ни на ком из вас нет ничего такого, что было бы на самом деле непрощаемым. А за помощь нашей организации вам может легче проститься то, что на вас висит. Вы спокойно доживёте свой век и оставите своих детей в мире, где им не нужны будут ваши крысиные храбрость, чутьё и планы на будущее. Своих детей, повторяю. Я знаю вас. Вы отвратительны. Но человеческое в вас есть. Я – сын Семиречья и я помню все последние десять с лишним лет. Помню, как очевидец и как участник. Вы делали и хорошие вещи. Зачастую словно бы стыдясь сами себя, но – делали. Так воспользуйтесь, чёрт вас возьми, возможностью делать их открыто и гордиться этим! – Колька перевёл дыхание. Вокруг по-прежнему было тихо. С него не сводили глаз. – И, возвращаясь к теме… особенно буду я благодарен за бывшего владельца бара «Радуга» Степана Прокудина и одного из «Детей Урагана» по имени Анатолий. Толик, – Колька ещё раз обвёл всех взглядом и улыбнулся очаровательной широкой улыбкой, которая на самом деле способна была нагнать жуть. – Это всё, о чём я хотел вас просить.

– Интересное у тебя представление о просьбах, – беззлобно сказал Сахно. – Но знаешь, ты прав. Мы поможем…

…Уже седлая мотоцикл, Колька достал радиотелефон.

– Алё… Да, я… Послушайте, пожалуйста, кто и зачем сейчас будет звонить с дачи Сахно… Да, я уже еду. Пока.

10.

В полутора километрах от дачи Колька остановил свой эскорт. Было прохладно, дул неприятный сырой ветерок. Упершись сапогом в асфальт, он несколько секунд вслушивался в ночную тишь, потом негромко сказал:

– Съедем-ка на обочину.

Пионеры повиновались молча – скатили своих "орлят" за кусты. Колька, утвердив "харлей" в стоячем положении, спросил:

– Что там у вас?

Мальчишки поняли вопрос сразу. Они все были старшего возраста и теперь молча и быстро продемонстрировали старые, но надёжные "наганы", которые официально выдавали юнармейцам в Семиречье с недавних пор.

– Перекиньте трос через дорогу, – так же ничего не объясняя, скомандовал Колька – это была именно команда. Двое перебежали через дорогу, через десяток секунд вернулись.

– За дуб закрепили, – сообщил белобрысый паренёк, подбежав и отсалютовав Кольке.

– Высоко? – осведомился тот. Белобрысый чиркнул себя по поясу. – Отлично. Подождём. По моей команде быстро натягивайте и крепите трос вторым концом… ну, хоть сюда, – он ткнул пальцем в развилку ясеня. – И ещё один подальше положите. На всякий случай… ты и ты.

Какое-то время было тихо. По дороге с гулом пронёсся автопоезд, снова стало тихо… но уже совсем ненадолго. Новый гул – слитный гул мотоциклов – услышали все сразу.

– Пять штук, идут без огней, – сказал один из мальчишек, а белобрысый спросил, крутя в пальцах гибкую дубинку:

– Они?

– Угм, – хмыкнул Колька.

Все четверо мальчишек надели шлемы, опустили забрала. Колька напряжённо вслушивался в нарастающий звук – певучий и мощный гром пяти сильных моторов. Наконец в какой-то сотне метров через лунный свет перекошенными тенями мелькнули пять чёрных силуэтов.

– Давай, – сказал Колька. Без напряжения, без команды на этот раз – просто сказал.

Трос отделился от земли и замер тугой струной неподвижно буквально в метре от колеса первого мотоцикла. Страшный тугой удар, похожий на взрыв гранаты, на долю секунды опередил взлёт – похоже, стокилограммовой машине с двумя седоками захотелось полетать на самом деле. Она сделала два оборота в воздухе – отдельно от своих беспорядочно кувыркающихся седоков – прежде чем грохнуться на асфальт.

Двое, ехавших следом, круто отвернули влево-вправо, укладывая свои машины на бок, не удержались, сами покатились по дороге отдельно от мотоциклов. Лишь двое последних успели остановиться нормально.

– Ловушка! – прокричал кто-то. Мотоциклы взревели, разворачиваясь на задних колёсах, но перед ними возник, словно по волшебству, ещё один трос.

Через секунду на дороге дрались одиннадцать человек. Схватка окончилась очень быстро, впрочем – на стороне засады было полное преимущество и во внезапности, и в решительности действий. Ни одного выстрела не прозвучало.

– Все целы? – деловито осведомился Колька, рассматривая уже хорошо знакомую алую "униформу" преследователей – это были "Дети Урагана". Ответ оказался разноречивым, но положительным.

– Что с этими делать будем? – спросил кто-то из пионеров, кивая на разбросанные по дороге тела и мотоциклы. Три или четыре человека слабо возились.

– Оставим тут, пусть их переедут к чёртовой матери, – посоветовал ещё кто-то. все нервно засмеялись.

– Мотоциклы на обочину и поджечь, – скомандовал Колька. – Этих… связать и свалить где-нибудь в кустах подальше от огня.

– Может, поближе к огню?

– Точно, такая куча жареной свинины…

– Ха. Ха. Ха, – раздельно сказал Колька. – Займитесь делом.

– Прихватим парочку с собой и поговорим, – предложил белобрысый.

Идея была заманчивой. Колька покусал губу, кивнул:

– Хорошо. Берите двоих, в хозяйстве пригодятся, – он снова достал радиотелефон. – Да, я… Кому?.. А, конечно… А кто?.. Кто?.. Интересно… Да, спасибо, до встречи… Ребята, – окликнул он свой эскорт, "кантовавший" "Детей Урагана", – я тут проедусь кое-куда.

– С тобой поехать? – спросил белобрысый, и Колька наконец вспомнил, как его зовут: Митька Шеин.

– Нет, Мить, не надо, – он с улыбкой покачал головой и уселся в седло. – Я сам. Это недолго, недалеко и безопасно.

С этими словами Колька нахлобучил шлем – и "харлей" рывком взлетел на откос дороги.

* * *

По телефону Кольке назвали фамилию Вольского – человека, который занимался торговлей стройматериалами. Сейчас, проносясь по шоссе, Колька вспоминал всё, что ему о Вольском было известно. Во время беседы тот выглядел совершено спокойно, ничем среди остальных не выделялся. Даже благожелательное у него было лицо…

Колька ощутил злую тоску. Ведь он им всем предоставлял шанс. На самом деле шанс. Кем же нужно быть, чтобы…

Нет, пожалуй, нужно торопиться и не дать ему заложить всех участников встречи. Иначе она становится бесполезной. Если он уже не сделал этого… нет, вряд ли. Вряд ли. Слишком быстро обернулись "Дети Урагана", с Вольским ещё явно не встречались, а по телефону такие беседы не ведут…

Колька прибавил газу, плавно доведя скорость почти до двухсот километров в час. Камешек навстречу, пригорок под колесом… и всё. И не во время такой ли гонки погибла Лариска? Сейчас вылетит навстречу тяжеловоз… интересно, она что-нибудь успела почувствовать?

Но он был слишком увлечён даже не целью, к которой мчался – просто скоростью, просто равной дрожью лошадиных сил, загнанных под ним и в его руках в сталь, хром и кожу. Все эти силы были послушны ему и только ему – и он продолжал выжимать из "харлея" всё, на что тот был способен…

…Вольский проснулся от того, что девчонка, приведённая с улицы, трясла его за плечо:

– Проснись, проснись… я боюсь, тут кто-то есть…

– Заткнись, – Вольский отпихнул её, желая одного – уснуть снова. – Никого тут нигде нет. Спи.

Никого и не могло быть. По двору и саду бегали два здоровенных пса. Трое охранников – дежурят внизу, в зале.

И всё-таки в следующий миг Вольский заставил себя проснуться. Потому что…

…чёрт возьми, потом что в спальне и правда кто-то был! Вольский поспешно зажёг свет у кровати и мельком остро пожалел, что так и не приобрёл привычки держать пистолет под подушкой.

Около открытого настежь окна стоял Колька мать его Ветерок. Стоял, скрестив руки на груди. И изучал постель и лежащих в ней. Девчонка, заскулив, сползла под одеяло.

– Привет, – вкрадчиво сказал Колька, отталкиваясь задом от подоконника, где остался след его сапога. – Дождь пошёл… А ты чего в спальне-то запираешься? Видишь, в окно лезть пришлось…

– Я тебя в гости не звал, – напружиненно ответил Вольский, соображая, можно ли незаметно дотянуться до кнопки вызова охраны. "Откуда он знает, что дверь заперта?! – мелькнула мысль. – Неужели… Не может быть!!!"

– Так меня и не зовут, я сам прихожу, – Колька подошёл совсем близко, от него пахло тугой кожей куртки и маслом. – Что, решил на ходу спрыгнуть?

– А если и так? – сипло спросил Вольский, следя за пустыми руками Кольки. – Живи и радуйся, мальчик.

– А не боишься? – дружелюбно спросил Колька. В его голосе был интерес.

– А чего мне бояться? – Вольский перевёл дух. – Отобьюсь, если что.

– Ну смотри, – Колька пожал плечами. – Тебе жить. Да и умирать тебе.

Девушка, выглядывавшая из-под одеяла, ничего не успела понять – просто Вольский рухнул рядом, и белую подушку тут же залило мгновенно почерневшим алым. Ещё одна струя плеснула на золотистые обои, Вольский забился, комкая одеяло и выталкивая ртом кровавые пузыри. Он что-то силился сказать, но только громко булькал – и затих, хотя кровь ещё текла.

– Замолчи, – сказал Колька визжащей девушке и вытер нож краем одеяла. Она тут же умолкла. – И не бойся. Я не убиваю женщин. Но сейчас оденься и убирайся как можно быстрей и дальше. И потеряй память, хорошо?

Убрав нож, он вышел. Девушка тут же выскользнула из-под одеяла и заметалась по комнате, собирая в охапку одежду, движимая только одним желанием – как можно скорей убраться из этого места…

…Пройдя через зал, Колька мельком посмотрел на троих охранников и ухмыльнулся. Тупая пьянь. Охранник не имеет права быть тупым. А эти – были. Он убил всех троих тем же ножом раньше, чем хоть один успел встать из-за стола – так и лежали они рядом с опрокинутыми стульями, в лужах стынущей крови, разлитых по паркету. В распахнутое окно дул ветерок. Ветерок в окно… каламбур, надо же. Стихи попробовать сочинять, что ли?

Собаки – большущие сторожевые – лежали мёртвые на тропинке посреди парка. Это были единственные живые существа, убитые сегодня, которых Колька жалел. Люди очень боятся собак, не задумываясь, что человек – даже с голыми руками – сильней почти любого пса. Человека с пулемётом боятся меньше, чем человека с ножом. Человека с ножом – меньше, чем собаки. Абсурд, Смешно. А вина собак в том, что люди – их боги. Боги не могут быть неправы… верность богам не ставится под сомнение…

Он поморщился, бросил ещё один взгляд на заколотых псов. Нет. Их было очень жалко.

11.

Окна в зале светились. На подъездной дороже стояли несколько мотоциклов. Слышно было, как кто-то играет на гитаре.

– Привыкай, – сказал сам себе Колька, ставя мотоцикл в общий ряд. – Ты сам этого хотел.

Сняв шлем и бросив в него краги, Колька вошёл в коридор. Тут отирались человек восемь, причём из них – несколько младших пионеров. Им тут было совершенно нечего делать в такой час… Около лестницы кто-то дрыхнул на спальном мешке, на кухне неразборчиво бубнили два голоса. Но основное внимание было сконцентрировано на Мелехове – непонятно что тут делающий казачонок сидел на ступеньках и, подыгрывая себе на гитаре, напевал:

 
   – Ой зима, казаченьки,
   На землю полегла,
   Белым-белым саваном
   Мир наш прибрала,
   Ой да быть, казаченьки,
   Той зиме пять лет.
   Пять лет поисполнились —
   Снег сойдёт, аль нет?
   Всё сидим, гадаем,
   Консерву доедаем,
   А как дожуём —
   Так гулять пойдём.
   Ой гульнём, казаченьки,
   Куда глянет глаз,
   Белым-белым…
 

– Я, между прочим, это место под студию отдал, а не под пионерскую ночлежку имени Вселенского Хаоса, – вклинился Колька. Гришка опустил гитару, вздохнул укоризненно:

– Такую песню поломал, ирод…

– А моя бабушка тоже казачка, – сообщил один из младших, с обожанием глядевший на Гришку. – Из Зареченской.

Мелехов с холодным прищуром посмотрел на него и, запустив большие пальцы за пояс, сообщил:

– Зареченцы нам – кровники.

– А… – мальчишка сглотнул, моргнул и улыбнулся: – Какие зареченцы? Ой, я ошибся, она из Дальнереченской!

Губы Мелехова зловеще скривились:

– Это ещё хуже.

Мальчишка с испугом повертел головой, но Гришка захохотал, растрепал ему волосы и снова взял гитару наперевес…

…Колька тихо вошёл в преобразившийся зал. Тут работали – двое или трое сидели за пультами, Славка просто стоял у косяка с чашкой чая и вскинул ладонь к губам, когда вошёл Колька – потому что Элли как раз заговорила в микрофон, искоса поглядывая на хронометр:

– Ну что же – это снова мы, радиостанция "Наш дом" – ваш новый друг, спутник и помощник в любых делах и начинаниях! Это мы – а вы оставайтесь с нами ближайшие полчаса или хотя бы пять минут, чтобы послушать одну старую песню – песню для тех, кто ещё не встретил своё счастье или потерял его, но не потерял надежду обрести вновь…

Она кивнула и повернулась к Муромцеву – но увидела Кольку и счастливо улыбнулась, а из контрольного динамика послышался голос женщины, певшей – негромко и печально…

 
   – Опустела без тебя Земля…
   Как мне несколько часов прожить?
   Так же падает листва в садах
   И куда-то всё спешат такси…
 

Стены словно бы исчезли. Отложив шлем, Колька пересёк комнату и с поклоном подал руку Элли.

 
   – Я приглашаю вас…
   – Так же пусто было на Земле
   И когда летал Экзюпери,
   И придумать не могла Земля,
   Как ей несколько часов прожить…
 

Они кружились в вальсе, и Славка у косяка смотрел на них с улыбкой, обняв чашку ладонями, пока кто-то не сказал:

– Элли, пять секунд! – и она отшагнула от Кольки, резко остановилась… но ещё какую-то секунду он держал её пальцы в своих ладонях.

– С вами снова мы, радиостанция "Наш дом"…

Славка показал в сторону кухни. Колька покрутил головой и, потянувшись, ткнул наверх. Славка кивнул и, вопросительно подняв брови, ткнул себя в грудь. Колька махнул рукой – и они пошли к лестнице.

Но Колька всё-таки оглянулся ещё раз.

* * *

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ОЛЕГ МЕДВЕДЕВ.

ПЕСНЯ КНЯЗЯ.

 
   Был бы я князь-как князь, если бы был богат,
   Стал бы богатым, если бы был умён…
   Только – «увы и ах» – вновь предо мной лежат
   Скудные земли гордых и злых племён.
 
 
   Снова в календаре месяцы отмечать,
   Снова считать патроны и сухари…
   Снова терять в пути княжескую печать,
   Браунинг и ключи от твоей двери.
 
 
   Бродит во тьме тоска, словно полночный тать,
   Воет пурга, приборы сошли с ума…
   Сяду-ка я к столу, стану тебе писать
   Письма из тундры, долгие, как зима.
 
 
   Грузит почтовый письма в мешки, лента течёт, тает сургуч,
   Метит почтамт черным клеймом марки далёких стран…
   Я, засыпая, вижу тебя, войско в строю и лучик из туч,
   И в этом луче – наш княжеский флаг, синий, как океан…
 
 
   Мой одинокий горн всё не поёт зари,
   Сутками к ряду, немощен и устал,
   Он вспоминает марш —
   Тот, что живёт внутри
   Раковин белых с берега рыжих скал
 
 
   Парусник на волне,
   Пьяный распев бродяг,
   Медное соло: «Каждый живой – на ют!»
   Быть бы средь них и мне,
   Мне бы услышать, как
   Раковины затейливые поют…
 
 
   Скромный почтовый мул письма издалека
   Тащит по небу, в блистерах рассвело…
   Выше восточных гор в розовых облаках
   Вязнет его перкалевое крыло…
 
 
   В зыбком свечении фонарей
   В зябкую предрассветную тишь,
   Где у дороги старая ель и мшистые валуны
   Что-то заметишь ты – и скорей
   Предугадаешь, чем разглядишь
   Мой рыжий берет, мой мятый мундир,
   Цвета морской волны…
 

РАССКАЗ ЧЕТВЁРТЫЙ
ТЕ, КТО СО МНОЙ

 
Что ожидает их в пути,
В лесу под ясным летним небом?
Быть может – сказка впереди,
Быть может – сказка впереди,
А может – чай с горячим хлебом?
 

Сергей Петров. «Королевская почта».

1.

– И всё-таки я боюсь провокаций, – упрямо сказал Колька, застёгивая куртку.

– Да брось ты! – его тёзка был неожиданно весел и оживлён. – Они сейчас забились в самые глубокие норы, сидят и нос боятся наружу высунуть!

Вообще в душе Колька был склонен с Райко согласиться. День Жатвы был праздником весьма значимым. В Семиречье официально его всё ещё не отмечали, но это "неотмечание" уже давно мало кого касалось. Вечные слова про силу золотых колосьев и веру в животворящую Мать-Землю Колька знал наизусть, и всё равно – они каждый раз его волновали. И он видел, что и всех вокруг они волнуют, даже тех, кто прожил на свете уже много десятилетий и видел не один День. Да и как не волноваться – если именно День Жатвы приобрёл почти религиозный (насколько это было применимо к землянам) оттенок – после Безвременья с его, казалось, навечно умершей природой – некогда такой прекрасной? Её возрождение для землян было практически мистическим… Поэтому нерешительность Бахурева – почему сразу не объявил этот день праздником, как в Империи?! – в этом вопросе его лично раздражала. Но что в такой день нужно быть очень смелым – или очень глупым! – чтобы испортить людям праздник – это однозначно…

– Коль! – из студии высунулась Элли и бешено замахала рукой. У неё шла последняя предпраздничная передача, из-за которой Колька шёл на праздник один – встретиться предполагалось потом. – Коль, сюда скорей!

Колька подбежал, встревоженный. Элли втащила его внутрь за руку, свирепо прошипела – глаза у неё горели почти фанатично:

– Нужны три минуты музыки. У нас тут наперекосяк кое-что… спой под гитару!

– Что?! – обалдело спросил Колька. Элли то ли не так поняла вопрос, то ли сделала вид, что не поняла – ответила:

– Да что хочешь! Быстрей, я объявляю! – и метнулась к микрофонам.

– Ст… да что ж… – Колька растерянно оглянулся, собираясь сбежать, не говоря худого слова, но кто-то ему уже сунул в руки гитару – не его, другую – и подтолкнул на площадку у подвесного микрофона, а Элли уже тарабанила оживлённо:

– И – в честь праздника! – Николай Стрелков исполнит сейчас песню… слушайте нас, это Николай Стрелков, многим из вас известный, как Ветерок! – она бешено посмотрела на Кольку, шагнувшего на площадку.

Он совершенно не знал, что петь. Абсолютно. И, честно признаться, закрыл, даже зажмурил, глаза, беря гитару поудобней… а потом – услышал сам себя, свой голос, поющий всплывшие в памяти строки одной из песен той странной пластинки-самопала, с которой, фактически, началось их настоящее знакомство с Элли:

 
   – Тем, кто ввысь подняться не спешит,
   Не понять мятущиеся души:
   Слишком долго мы живём в тиши,
   Слишком страх силён ту тишь нарушить…
   Пусть итогом полусонных лет
   Станет изречение такое:
   "Кто сказал – на свете счастья нет?
   Счастье – делать то, в чём нет покоя!"
 

Элли глядела изумлённо, как и оба её помощника – изумлённо и недоверчиво. Колька понял это, как только, сделав над собой усилие, открыл глаза. И продолжал петь – ощущая отчётливо, что делает нечто, очень нужное:

 
   – Нас хоть не корми насущным хлебом —
   Только дай себя же превзойти…
   Потому что небо – это небо,
   Значит, есть ещё, куда расти…
   Потому что небо – это небо,
   Значит, есть ещё, куда расти!
 
 
   Те, кому не лезет в горло стих,
   Проворчат: «И посмелей видали!»
   Только вряд ли мы услышим их —
   Мы уже ушли в другие дали.
   Вот растает в небе дымный след —
   И ищи-свищи, как ветра в поле…
   Кто сказал – на свете счастья нет?
   Счастье – делать то, что скажет воля!
 

– Элли показала два больших пальца и бешено махала руками вверх-вниз. Колька кивнул ей и улыбнулся, снова повторяя припев:

 
   – Пусть дрожмя дрожит холодный воздух —
   Не страшны преграды на пути…
   Потому что звёзды – это звёзды,
   Значит, есть ещё, куда расти…
   Потому что звёзды – это звёзды,
   Значит, есть ещё, куда расти! (1.)
 

1. Стихи Бориса Лаврова, посвящённые книгам Олега Верещагина. В 1 г. Экспансии, когда Человечество наконец пробилось в Дальний Космос, эта песня стала гимном имперской пионерии и остаётся им до сих пор.

* * *

…Оркестры на улицах играли пока что в основном маршевые песни, чаще всего слышалось:

 
   – Благодарю за щедрость лето,
   Зерно к зерну – и каравай…
   Вот снова август на рассвете
   Ведёт пшеницы караван… (1.)
 

1. Стихи В.Фирсова.

Всё вокруг украшала тяжеловесная, торжественная символика плодородного года, на очень многих людях, попадавшихся навстречу, была обрядовая одежда, хотя имперцев среди них, конечно, нашлось бы не много; на военных и полицейских – парадная форма. По широкому бульвару, обсаженному деревьями, люди стекались к приземистому, похожему на старинный форт, зданию, над которым развевался большой государственный флаг: голубой с золотыми солнцем, лопатой и плугом, к президентскому дворцу. Даже каменные виселицы возле него были сейчас убраны витыми хлебными снопами и увенчаны солярными знаками, и это не казалось странным или неправильным. В правом углу придворцовой площади, рядом с неправдоподобно чётким квадратом дежурного эскадрона Чёрных Гусар, строились расчёты пионерских отрядов.

– С нами всё-таки пойдёшь, может? – спросил Райко, рассматривал знамённую группу "Охотников" и расчехлённое знамя.

– Ну уж нет, – махнул рукой Колька. – На концерте встретимся, бывай!

– Ветерок ты и есть… Ветерок, – вздохнул Райко ему вслед. И поспешил к знамённой группе.

* * *

Центр площади был пуст, хотя по её периметру люди стояли плечом к плечу, а бульвар был запружен настоящим человеческим морем. В небе несколько аэростатов поддерживали полотнища лозунгов и медленно плыл имперский дирижабль… нет, не имперский! Колька, устроившийся (нашлось место) почти у самых дворцовых ступеней, еле удержался от того, чтобы не приоткрыть рот удивлённо: дирижабль был украшен флагом Семиречья и надписью по борту —

ГОРДЫЙ

Это был первый дирижабль Республики Семиречье, построенный совсем недавно по имперским чертежам. Колька про него читал…

С деревьев бульвара, которые, оказывается, оседлали целые кучи мальчишек, послышались приветственные вопли, подхваченные и остальными людьми. Кое-как отведя взгляд от воздушного гиганта, Колька стал осматриваться – но оглядеться толком так и не успел. Неожиданно мощный, почти страшный рёв сирен понёсся над людьми, и над зданием дворца заклубилась буро-серая туча. Колька ощутил, как у него по всему телу дыбом встают мельчайшие волоски. Он сам не видел Безвременья, но образ страшного живого-и мёртвого неба, наверное, уже вошёл в плоть и кровь каждого из землян, потому что люди вокруг начали пригибаться, отчётливо и ощутимо, по толпе прошли волны, и даже пионерские расчёты шевельнулись – лишь Чёрные Гусары остались каменно-неколебимы, но их было слишком мало, и становилось ужасающе ясно, что сейчас эта тьма поползёт и дальше, и захлестнёт, и сомнёт, и…

 
   – да не лихо не доля ни нет и ни да
   не межой да не полем ходила беда
   и не знать и не видеть не слышать не сметь
   да родила земля не золу и не смерть…
 

– вдруг зазвучал над площадью, наверное, над всем городом, мужской хор. Он без музыки, ровно и сильно даже не пел, а – выговаривал слова заклятья…

 
   – да набила земля да пустую мошну
   что возьму – то посею, посею – пожну
   семя доброе здесь не взойдёт лебедой
   семя злое растёт в борозде да не в той
   да не в поле беда не во ржи лебеда
   не пройти да не выйти отсюда туда
   и не знать не смотреть ни назад ни вперёд…
   – что возьму – то посею, посею – взойдёт,
 

– к хору присоединялись всё новые и новые мужские голоса, говорили уже почти все мужчины вокруг (и Колька выдыхал слова урожайного заклятья), а женщины, стоявшие рядом, прятали лица или в ладонях, или на плечах своих спутников…

 
   чтобы колос живой не сгорел не измок
   так отныне слова мои – ключ да замок
   так отныне слова мои – пепел да свет
   да не доля не лихо ни да и ни нет (1.)
 

1. Стихи Дмитрия «Фангорна»

Над серым шевелящимся полем, которое остановилось, не дотянувшись до людей, с грохотом взламывая его и озаряя всё вокруг искристым сиянием, встали рассыпающие искры золотые колосья – как плотный и несокрушимый строй копейных воинов. И колышущаяся пакость стала расползаться и таять… А потом – потом Колька увидел, что толпа на бульваре раздаётся в стороны – сама собой. Через неё шёл Бахурев. Президент шагал медленно, неся в руках большой хлебный сноп, скреплённый мужским поясом и стальным серпом. Базурев сейчас был не в привычной всем казачьей форме, а просто в казачьем костюме.

Президент шёл в тишине, потому что на самом деле установилась тишина. Хотелось сказать – нарушаемая только звуками природы, которой не было дела до людей… но нет. Тишина была именно полной.

Бахурев прошёл совсем рядом с Колькой. Чудовищно широкоплечий, кривоногий, грудь бочкой, с длиннющими узловатыми руками и широченными ладонями, в которых он бережно нёс тяжёлое хлебное золото… Через всё лицо президента, каменно-напряжённое в неподвижности, шёл старый шрам – чудом уцелевший глаз уехал выше другого, синего и сосредоточенного, надо лбом огромное красное пятно обозначало место, где снесло скальп, часть подбородка была стёсана… Президент выглядел почти монстром. Но Колька сейчас смотрел на него другими глазами. Это был не просто человек, не просто казачий офицер, вознесённый волей уставшего от злости и бессмысленности народа на самый верх власти. Это на самом деле был Отец. Отец всех, кто собрался на площади, отец, собравший первое зерно нового урожая – подтверждение того, что мир живёт.

Бахурев поднялся на верхнюю ступень. Повернулся к людям. И молча вскинул над головой в руках золотой сноп.

– А-а-ах-х!!! – ахнула площадь в каком-то истовом потрясении, и крик покатился дальше по бульвару и окрестностям, не утихая, а словно бы даже усиливаясь.

Колька не сразу понял, что кричит тоже – кричит вместе со всеми, и по щекам у него катятся слёзы.

– Я верю в силу золотых колосьев… – мощно и ровно зазвучал над площадью голос Бахурева.

2.

Сельский торг раскинулся на Бурундайке, на площади два на три с половиной километра. Эта традиция была новой, всего третий раз проводилось такое мероприятие. Ярмарки были и раньше, конечно, и много где – но почти везде либо неорганизованные, либо находившиеся под жёстким контролем местных чиновников и "деловых людей". Получалась дикая ситуация – за исключением земель казачьих станиц и агрокомпаний, использовавших на своих плантациях фактически рабский труд, в не очень-то населённой и богатой плодородными почвами республике сельским хозяйством практически никто не занимался, десятки и даже сотни тысяч людей были выдавлены в города, где пополняли ряды полунищих и нищих настоящих – а агрохолдинги беззастенчиво задирали цены, при этом поставляя на рынок далеко не самые качественные продукты и одновременно хищнически вырабатывая земли.

С приходом к власти Бахурева всё поменялось. Множество желающих "жить своими руками" получили в аренду земли национализированных холдингов или просто пустовавшие. Несмотря на мрачные прогнозы, которые делались нередко и вроде бы вполне обоснованно, количество сельхозпродуктов в республике не упало, а вот цена на них – упала вместе с поднявшимся качеством, что сразу отодвинуло проблему недоедания; а ведь до Бахурева до 27 % жителей страны недоедали, 12 % – голодали. Правда, для этого пришлось вводить планирование госзакупок. Но результаты были буквально великолепны.

Большинство хозяев объединялись в кооперативы – так было легче и спокойней. Но многие – особенно те, кто любил экспериментировать или занимался чем-то экзотическим – хозяйствовали в одиночку. И тут, на торгу, были представлены практически все и практически всё. На "представительство" не скупились, зная, что так или иначе удастся сбыть всё привезённое, почти все торговавшие старались привлечь внимание покупателей, кто чем мог – от дармового угощения и практически смешных цен на мелкий опт до самодеятельных театриков-зазывал и серьёзных семинаров по обмену опытом "для начинающих". Если же учесть, что тут же сразу несколько десятков разных коллективов уже начали праздновать вторую – весёлую – часть Дня Жатвы, то можно себе было представить, какой стоял шум.

Но это был радостный шум, и Колька не спешил покидать торг, хотя на стадионе скоро должен был начаться концерт и там его ждала Элли. В прошлом году он на торгу, естественно, не был, в позапрошлом – тоже не получилось прийти. Ему хотелось купить и то, и сё, и он постоянно себя одёргивал, напоминая, что не стоит занимать руки. Однако, не смог пройти мимо небольшой палатки с вывеской —

ХУТОР «ДРУЖБА»

ХОЗЯЙСТВО ГУЛЯЕВЫХ

(опытная сельхозплощадка пионерского отряда им. Радия Погодина)

Рослый, коротко стриженый парень с галстуком под широко распахнутым воротником рабочей рубашки что-то объяснял нескольким покупателям, то и дело указывая на ряды жестяных и стеклянных банок с яркими наклейками, опоясанными тем же названием, что и на вывеске. Это были консервы, причём достаточно разнообразные и, как понял Колька, предназначенные для формирования сухих пайков на все случаи жизни.

Тут же в палатке хозяйничали весёлая женщина и похожая на неё девчонка помладше Кольки. Они ловко набивали тестяные кулёчки смесью из грибов, овощей, рубленого мяса – и обжаривали их в кипящем на открытом огне масле, где эти кулёчки подпрыгивали, толкались, крутились и кувыркались, на глазах становясь золотистыми. Колька не смог удержаться, купил один и сам не заметил, как съел, обжигаясь и громко втягивая воздух ртом – настолько был вкусным пирожок. Пока ел – вспомнилось, откуда ему знакомо название отряда и, воспользовавшись тем, что парень перестал говорить с покупателями, а новые ещё не подошли, спросил его: