Текст книги "Не время для одиночек (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

– Вот и ешь… Знаешь, – Колька, уже жуя, хмыкнул: – А знаешь, я ночью лежал, пока засыпал, и всё думал: а как же ты готовишь? Жалел, что так и не попробовал.

– Ну и как? – Элли словно бы смутилась. Колька улыбнулся и показал вилку вверх из кулака:

– Не зря жалел. Честно!..

…Сейчас он нравился Элли ещё больше – безо всякой загадочности, весёлый, босиком, в яркой красной майке… Зачем он постоянно носит наглухо застёгнутую куртку? Может, для него это и правда своего рода панцирь, доспех, защита от мира, который был, похоже, к нему не слишком-то ласков, сколько бы он не строил из себя насмешливого независимого одиночку? А так – обычный мальчишка, встретишь на улице – не оглянёшься… "И всё-таки окликнула ты именно его, – сказала себе Элли и так же мысленно фыркнула: – Да там же просто не было никого больше, на улице-то! Хотя… глаза у него и правда необычные…"

Колька увлечённо лопал, подогнув под себя ногу и нет-нет, да и поглядывая на Элли. "Интересно, – подумала девушка, – он танцевать умеет?" Эта мысль и занимала её до конца завтрака, когда Колька, поднявшись, слегка поклонился и поблагодарил серьёзно:

– Всё было очень вкусно. Я даже не знаю, как благодарить…

– Придёшь вечером на обед – и поблагодаришь, – напомнила она, вставая. – А сейчас мне пора. Извини…

– Уже? – вырвалось у Кольки огорчённое, но он тут же исправился: – Да, конечно. У меня тоже дела.

* * *

Ни Антон, ни Васька уже не спали. Они сидели на разворошённой колькиной постели и тихо разговаривали. Когда Колька вошёл – Васька хотел, разулыбавшись, вскочить, но Колька, присев рядом, положил руку ему на спину:

– Сиди… – и мальчишка приткнулся к нему сбоку, словно котёнок. Антон ошалело-благодарно покрутил головой:

– Ну, я… я… Ветерок… я тебе – что хочешь… Ты… – и он махнул рукой, явно не находя больше слов.

– Да хватит, – поморщился Колька, доставая паспорт и свидетельство о рождении. – Вот, смотрите. Старые – можете забыть. Эти документы – настоящие. На самом деле настоящие. Вот тут – двадцать миллионов наших. Держи, – Антон, расширив глаза, принял деньги в некотором обалдении. – И вот, – в руку старшего парня оказались втиснуты, как в приёмное устройство, четыре имперских десятирублёвых купюры, небольших и блёклых в сравнении с яркими большими листами местных банкнот. – Оставаться в Верном вам не надо. Не сидеть же у меня всю жизнь? Так что поезжайте отсюда – куда подальше, грубо говоря. Лучше всего – за Балхаш.

– Ну… ну… – твердил Антон, то считая деньги, то листая документы. Лицо его сияло и в то же время было откровенно обалделым. – Ветерок… это… ну… спасибо! Такое спасибо! Как же мы тебе, а?..

– Не связывайся больше с такими, как Степан, – резковато ответил Колька. – Ваську пожалей, баран! Ведь нужды-то нет больше – с такими хороводиться…

Антон закивал, а Васька откликнулся:

– А я теперь Валька! – он заглядывал в своё свидетельство и возмутился до глубины души. – Ну ничего себе, вы чего девчачье имя выбрали?!

– Дубина, – хмыкнул Колька. – Это чтобы тебе было легче привыкать. Созвучное твоему настоящему. А то окликнут тебя… ну… "Серафим!" – а ты ушами хлопаешь. Понял?

– По-о-онял… – протянул мальчишка и покосился на свидетельство уже с уважением. – А ты… ты к нам приедешь? Ну, когда мы устроимся?

– Может, и занесёт, – улыбнулся Колька. И добавил ласково: – Эх ты, Васька-Валька…

* * *

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ОЛЕГ МЕДВЕДЕВ.

БЛЮЗ.

 
   Пока кровь твою не выпили сны,
   Проснись, будь с ними в состоянии войны.
   Своих чертей не корми,
   Воюя с призраками,
   Целься в лучших, прочие не страшны.
 
 
   Те, с изнанки зеркала, две строки
   Забудь, выжги, от себя отсеки!
   Газ в пол, и вверх из низин! —
   Там, в горах, дешёвый бензин,
   Там звезды, скалы и родники.
 
 
   Жаль, что ястреб, верная твоя птица,
   Выручить не сможет на этот раз.
   Светлой птичьей крови не помириться
   С чёрной кровью блюза заморских трасс.
 
 
   Раз так, лучшего себе не желай,
   Газ в пол – птицу не удержит state-line.
   И сам ты птичьих кровей,
   Пока под тобою хайвэй,
   Вот так все просто, никаких тебе тайн.
 
 
   Да и, если не заметил ещё,
   Стикс высох, он больше никуда не течёт.
   Переезжай без препон,
   За рекой дешёвый бурбон,
   И целься в лучших, остальные не в счёт.
 
 
   Так рысачь чужих побережий между,
   Пей бурбон, тоску колесом дави,
   И ещё учись-ка жить без надежды,
   Если не научился жить без любви.
 

РАССКАЗ ВТОРОЙ
ВОЙНА ОДИНОЧКИ

 
   Скверно… Но я-то не сгину,
   Волчьей присяге сияющей не изменю ни за что,
   Верный волчьему гимну —
   Под полной луною, надетой на тонкий зелёный флагшток…
 

Ольга Ступина. Волки.

1.

Около десяти часов Колька вошёл в здание 4-й школы – в левое крыло, где располагались станции и клубы. В тихий, широкий коридор доносились звуки из-за дверей, за которыми шла, судя по всему, бурная жизнь. Что, впрочем, было не удивительно в любое время года и даже в любое время суток. Колька это хорошо знал.

Ему позвонил Муромцев и настоятельно попросил приехать – "ты знаешь, куда". Колька знал – в своё время, когда эта школа была ещё первой и единственной в Семиречье (за исключением, конечно, школы сеттельмента), начавшей работать по имперским программам, а он ещё учился в интернате… да и потом, то отъезда… он был завсегдатаем в самых разных местах здесь, пожиная немалые лавры. Вот и сейчас, шагая по коридору, он улыбался, вспоминая свои посещения этого места, узнавая – и не узнавая – плакаты, стенды, фотографии на стенах… Колька даже забыл, что где-то здесь его ждут.

Не удержавшись, он по-тихому открыл одну из дверей и заглянул внутрь. Там, похоже, репетировали что-то уже к Празднику воинов (1.) – лежали декорации, изображавшие какое-то разрушенный город, на стульях и столе сидели человек десять ребят и девчонок, одетых кто во что – но явно в костюмы из "военного реквизита", а на втором столе стоял, широко расставив ноги, кто-то из ребят в старой военной форме, с романтично перевязанной головой и пел под гитару:

1. День общей славы русского оружия – 20 июля. К этому дню приурочены выпуски в военных учебных заведениях и Большой Парад. В Семиречье официальным праздником не являлся, но отмечался широко ещё даже до прихода к власти правительства Бахурева.

 
   – Пробил наш час!
   Слышите? Вот!
   Стонет земля,
   Пламя в небе ревёт!
   Это не я,
   Это не вас —
   Это Россия всех нас зовёт!
 

Колька тихо прикрыл дверь и пошёл дальше по коридору. Через две двери, в которой он заглянул тоже, третья была приоткрыта, из неё гремела музыка, мелькали цветные огни. Музыку Колька узнал – играла школьная группа. Остановившись, он заглянул и сюда – точно. Группа располагалась на эстрадном возвышении, плечо в плечо – два гитариста, над ними на чём-то невидимом высился солист, державший микрофон, как гранату без чеки, обеими руками перед лицом. Перед эстрадой слаженно работала группа спортбалета в мокрых от пота трико – четверо мальчишек, четверо девчонок… Песня была знакомой – он просто не мог вспомнить, где слышал её…

 
   – …с гулким громом о наши плечи
   Бьётся земная ось!
   Бьётся
   земная ось!
   Только наш позвоночник крепче —
   Не согнёмся – авось!
   Не согнёмся —
   авось!
 
 
   В море соли и так до чёрта —
   Морю не надо слёз!
   Морю —
   не надо слёз!
   Наша вера верней расчёта —
   Нас вывозит «авось»!
   Нас вывозит
   «авось»! (1.)
 

1. Отрывки из либретто рок-оперы «„Юнона“ и „Авось“».

Песня «заводила», да и ребята – и музыканты, и танцоры – работали с полной отдачей, словно не репетировали, а уже выступали перед зрителями. Колька с удовольствием послушал бы дальше, но вспомнил про Славку и заспешил…

…Муромцев оказался на крытом теннисном корте – стучал сам с собой о стенку, но, увидев вошедшего Кольку, молча кивнул на стойку с ракетками. Не заставив себя долго ждать, Колька разулся, снял куртку и, подхватив ракетку, занял место у сетки:

– Подавай!

Уже через минуту, впрочем, ракетку пришлось опустить. Муромцев был, как всегда, стремителен и даже безжалостен – он никогда ни с кем ни во что не играл "в поддавки". Поправляя мокрые от пота волосы, Колька сказал, шагая на место:

– Да… мне с тобой не тягаться. Класс не тот. И играешь ты лучше даже, чем раньше.

Они прошли в угол зала и сели на лёгкие складные стулья. Стулья были новые, раньше не было, да и корт – победней выглядел. Славка стянул майку и повязал её вокруг лба. Колька высвободил подол своей и помахал им, нагоняя воздух к телу. Вытянул ноги:

– Зачем звали, товарищ вожатый?

– Хочу выяснить… – Славка помедлил, потом повернулся, и Колька увидел удивлённо, какие у него злые глаза. Он только один раз в жизни видел у "Славяна" такие глаза – в тот вечер, когда их начали гонять по загородному шоссе двое мотоциклистов на ревущих "харлеях". – Хочу выяснить, кто же ты всё-таки – кретин или законченный эгоист?

– М? – лениво удивился Колька.

– Что ты ночью делал в "Радуге"? Когда ко мне приходил? – быстро спросил Славка.

– Уже знаешь? – Колька на него покосился.

– Странный вопрос. Так что?

– То, до чего у вас руки не доходят. Наказал мерзавцев и помог людям, – Колька сказал это тоже зло и резко. Он знал, что и глаза у него сейчас такие же злые, как у Муромцева… и что тот глаз не отведёт.

– А ты дура-а-ак… – как-то потерянно сказал наконец Славка. – Тебе же Райко ещё на дороге правильно сказал: сейчас тут всё не так, как год назад. Ты куда полез? Знаешь пословицу: "Не зная броду – не суйся в воду!"?

– Слышал, – кивнул Колька.

– Но не слушал, – припечатал Славка. – Как всегда. Ты никогда не слушаешь. Так возьми-послушай хоть сейчас!

– Ну попробую, – согласился Колька и предложил: – Давай.

– Бери… Ты не один такой радетель. Ты знаешь, кто такой этот Толька, которого ты приласкал в баре? Не знаешь? Ну так вот – он у "Детей Урагана" лидер. А кто такой Степан – знаешь? Не знаешь тоже? А должен, ты же рядом с его баром с десяти лет вился… Ну так он финансист этой компании, снабжает их деньгами и едой. И полиция их собиралась брать. Понимаешь – брать собиралась, мы полгода следили за баром! Полгода вокруг на пузе ползали! А потом ещё две недели ждали, пока они в одном месте соберутся! А через них полиция вышла бы на остатки «конструктивной оппозиции» – ты знаешь, что тут было недавно?! А ты всех – всех! – спугнул. Бар закрыт, никто ничего не знает.

– Интересное кино, – Колька встал и оперся ладонями на спинку стула. – А про Антона с Васькой вы как – подумали? Что с ними будет?

– Да обо всём все подумали, – Славка тоже встал, и теперь они стояли друг против друга в каком-то полуметре. – Риск есть риск. А они по своей глупости влипли в дерьмо.

– Да не по своей, – Колька покачал головой. – Это я их подставил. Я, понимаешь? Из-за моих вопросов они влетели – я их вытаскивать и отправился. И вытащил. Вытащил, пока вы слежку вели. И не говори мне сейчас, не говори, что это было неправильно! Потому что… потому что есть такая штука, как люди, – Славка смотрел внимательно и сейчас – безразлично, отчего Кольку разбирала злость. – А вам на них плевать. Они для вас материал. Расходный материал для строительства. Надо – защищаем, надо – в кучу собираем, надо – бросаем, да?!

И Колька замолчал – сказать ему было больше нечего. Славка молча снял майку с головы, накинул на плечи, как короткий белый плащ. Заговорил спокойно:

– Гладко у тебя получается. Как в тех книжках, которые тебе не нравятся, – (да что они, сговорились, книжками меня попрекать, подумал Колька зло) – Клад нашли. На всех поделили. Да ещё и государству досталось на ближайший детский дом. Тебе ведь не нравятся такие книжки? – Колька молчал, но молчание было ясней любых слов. – Ты на кладбище заглядывал? В наш уголок?

– Нет, – отрезал Колька. Славка поразился – по-настоящему, не совладал с собой:

– Даже к… Ларисе?!

– Даже, – спокойно подтвердил Колька. Ему очень хотелось – вот сейчас самому! – отвести глаза, но он заставил себя этого не делать.

– Загляни. Там за этот год – восемь могил наших ребят. Из нашего отряда. А изо всех семи – сорок одна. Год такой был. Весёлый год. Пальба, беготня и драки – отсюда и до самого Балхаша. Зато могил с номером и надписью "без-ный мальч." или "без-ная дев." на порядок меньше, чем в обычные годы. Ты же помнишь, сколько их бывало. Помнишь ведь? Помнишь, чего молчишь? – голос Славка стал каким-то… таким, что не ответить было просто нельзя.

– Помню, – коротко ответил Колька. Он в самом деле хорошо это помнил.

– Ну вот… Но ты прав, Ветерок. Прав, во всём прав, наверное… кроме одного, – Славка покачал головой и отшагнул, снова садясь на скамейку. – Нельзя воевать одному. Одному можно лишь сохранить себя – не трогая никого, ни за кого не вступаясь, идя по жизни в одиночестве. Но в одиночку нельзя защитить других. Даже если тебе везёт и вдруг начинает казаться, что это получится. Ты это скоро поймёшь. Поймёшь. Ты в наши дела врубился, как колун в бревно. А в бревне – разные всякие сучки и вдобавок – железный штырь, Ветерок. Так-то.

2.

Кладбище, о котором говорил Муромцев, располагалось на южном берегу Кукушкиной Заводи, и первые могилы тут появились ещё когда русские отряды выбивали отсюда людоедствующие орды уйгуров. Сначала, конечно, оно было безалаберным, началось с большого кургана – его называли Огненный, и сейчас на нём росли венцом дубки – под которым лежал пепел бойцов, павших при штурме города. Но потом его стали планировать – уже по-настоящему и, несмотря на то, что со стороны кладбище казалось заросшим и запущенным, на самом деле тут легко можно было найти по тропинкам и секторам всё, что нужно.

Колька неспешно шёл по выложенной зеленоватыми плитками диабаза тропинке через имперский сектор. Гранёные столбики с урнами, увенчанные гербами Империи, поблёскивали табличками с фотографиями и короткими данными. Во многих местах лежали цветы и разные мелкие подношения – это было в обычае. Потом пошло кладбище для местных – более разнообразное, если так можно сказать, многие могилы скрывали в себе старомодные гробы с трупами, а не урны с прахом сожжённых. Кольке, по правде сказать, этот старый обычай казался отвратительным.

Где-то тут были могилы и его родителей. Колька сто лет не был возле них. И сейчас не собирался туда.

На кладбищах всегда пусто. Даже если много людей – всё равно пусто. А сейчас тут никого не было на самом деле. И стояла тишина, только какая-то птица однообразно свистела в ветвях деревьев, да поцокивали по тропинке подкованные сапоги Кольки.

Мысли о смерти, приходившие в голову юноше, не пугали его – страх смерти вообще не занимал много места в жизни и его самого, и все окружающих вообще. Они навевали холодную грусть, похожую на осенний пейзаж. Колька несколько раз рисовал это кладбище – и внезапно ему захотелось нарисовать и себя, идущего по тропинке.

Навстречу прошли мальчик и девочка – лет по тринадцать. Она – в пионерской форме, он – в серо-золотой форме кадета, только без шлема, с двумя сумками на обеих плечах. Шли, держась за руки, такие счастливые, что даже кладбище вроде как повеселело. И уж конечно, не думали, что когда-нибудь и они будут так лежать… впрочем – это будет лишь спустя вечность.

Колька свернул в последний сектор. И почти сразу натолкнулся взглядом на чёрную глыбку гранита с врезанными золотыми буквами:

Лариса Анатольевна Демченко

17. IV.10–12.VI.24 г.г. Реконкисты

И ниже —

Если уходит – не окликай.

Если окликнешь – она обернётся.

Кто обернётся – уже не вернётся.

Счастья и добрых путей пожелай,

Только пожалуйста – не окликай…

Он узнал стихи ван дер Воорта. Он сам читал их Лариске. Как они оказались на камне?!

– Как они оказались тут? – спросил он вслух.

– Это я попросил, чтобы их сюда поместили, – услышал он голос и обернулся. Это был Муромцев. Он стоял совсем близко, держа в руке снятый берет – в пионерской форме.

– Ты? – удивился Колька, но довольно тускло. – Откуда ты узнал?

– Это нетрудно было. Я разбирал её бумаги. А там был блокнот – с твоим почерком. Это ведь ты на дни рожденья дарил ей стихи?

– А… да, – Колька улыбнулся. – Было такое. Да. Было.

– Послушай. Почему ты уехал тогда? – Славка подошёл ближе, аккуратно, привычно заправляя берет под погон.

– Я её не любил, – сказал Колька. – Честное слово. Она мне нравилась, и всё. Её любил Райко.

– Да, Колька… тёзка твой… – Славка посмотрел на камень. – Но ей-то всегда… она всегда тебя любила. Сколько я вас помню.

– Помнишь, как он выложил перед её окнами фольгой: "С добрым утром, Лариска!"? – Колька повернулся, стараясь не встретиться взглядом с фотографией на памятнике, пошёл по аллее. Славка шагал рядом. – Встало солнце – и сияние на всю улицу… А мои стихи… Я думал – уеду и всему конец. А вышло вот как. Конец – но только ей.

– Где ты был этот год? – спросил Славка.

– А… – Колька медленно пожал плечами и вдруг понял, что ему… хочется поговорить. Это было странное чувство, болезненное и вместе с тем – приятное, потому что Колька знал самым необычным образом – Муромцев поймёт. – Ездил туда-сюда. На пограничье… даже дальше. Немножко… короче, немножко воевал. Пришлось. Так. По мелочи, правда… Работал – помогал лес валить, сплавлял… дома строил… Пел. Охотился – и для удовольствия, и для еды, и с артелью на заказ. Делал наброски… а однажды неделю платил в сельской гостинице тем, что писал портреты желающим. Потом один парень, Свет… ну, Светозар Улёмин, познакомил меня с другим парнем – из Зуйкова, Олегом Азиным. Ты, может, даже знаешь его, Азина, в смысле… – Славка кивнул подтверждающе. – И с одним стариком, англосаксом… Би. Прозвище у него было такое. Мы четыре месяца путешествовали – сначала втроём недолго, потом я уже вдвоём с Би…

– Родион Петрович жалел, что ты уехал.

– А, да… он же хотел мою выставку устроить. Я и не думал про это. А он сам где сейчас?

– На юг уехал в апреле… вызвали по делам, только к сентябрю вернётся, – и Славка неожиданно спросил: – Ты сейчас куда?

– Не знаю, домой, наверное… – нехотя ответил Колька. И снова повёл плечами – но на этот раз не медленно и неохотно, а нервно дёрнул ими.

– Хочешь, поедем ко мне? – предложил Славка. – Мы недавно, когда я только приехал, в поход сходили, материалы пока все у меня лежат. Разберём вместе, они интересные, есть, что посмотреть…

– Что? – Колька искренне удивился. – Ты серьёзно, что ли?

– Вполне, – кивнул Муромцев.

– А… Райко? – осторожно спросил Колька.

– Райко мне не брат, не опекун и даже не начальник, – улыбнулся дворянин. – Скорей наоборот…

– Ну… – Колька помедлил. Ему вдруг стало дико, до пятен в глазах, страшно возвращаться в свой пустой дом. – Едем. А с чего ты вдруг?..

Славка помедлил. Надел берет – не глядя, аккуратно, точно, безупречно.

– А знаешь, Ветерок, я всегда хотел с тобой дружить. Не просто приятельствовать, этого у нас хватало… а по-настоящему дружить. Вот ведь… – он потёр висок, – детский разговор выходит, право слово… но я теперь уже взрослый, и могу себе позволить вести детские разговоры. Это правда. Ты мне нравишься, Стрелков, – признался он. – Я из-за этого даже жалею, что скоро уезжаю. Наверное, очень надолго. Оказывается, я люблю Верный и вообще все эти места, хоть они и жутко бестолковые пока по сравнению с Империей…

– У меня никогда не было друзей, – Колька сунул руки в карманы. – Может быть, да, некоторые считали, что я – их друг. Но у меня друзей никогда не было. Я знаю, это для тебя дико звучит, но это правда.

– Ты отказываешься… не хочешь? – в голосе Славки прозвучало удивление, даже обида. И Колька вдруг испугался – второй раз и ещё более сильно испугался за какую-то минуту, испугался, что Муромцев сейчас уйдёт. Скажет: "Ну ладно," – и уйдёт. Колька заторопился:

– Нет, я не то… Просто я же говорю что – у меня нет друзей. Я не знаю, что такое дружить. Я могу сделать что-нибудь не так… ляпнуть что-то не то… И потом, я ведь не в ваших делах… я сам по себе…

Славка негромко рассмеялся. Мотнул головой:

– Поехали?

– А поехали лучше ко мне? – вдруг предложил Колька. – Я рисунки хочу разобрать. Посмотришь…

– Давай к тебе, – сразу согласился Муромцев.

* * *

Колька сам не ожидал, что набросков окажется столько.

Нет, ему самому не надоедало рассматривать свои рисунки, но он очень опасался почему-то, что Славке это наскучит.

Однако, Муромцев с искренним интересом, почти с азартом, перебирал листы, раскладывал их, куда говорил Колька, то и дело задавал вопросы о том, что было изображено на набросках и нет-нет – да и поглядывал на него с уважительной завистью, которую, кажется, и не думал скрывать. Наконец – не выдержал, сказал грустно:

– А я ни рисовать, ни петь не умею…

– Все дворяне умеют, – возразил Колька. Славка вздохнул и развёл руками (они сидели на полу, Колька – привалившись спиной к кровати, Славка – просто к стене…):

– Так это же не то совсем. Этому почти любого можно научить, если него не две левые руки и он не немой… А у тебя – Дар…

Он так и сказал – с отчётливой большой буквы – и Колька смутился. Славка между тем потянулся – разбирать рисунки оказалось занятием довольно утомительным, просто на удивление – и поднял голову:

– А гитара-то у тебя цела, я гляжу… Ты разве её с собой не возил?

– Нет, – Колька тоже бросил туда взгляд. – Просто гитару – подыграть – везде можно найти… а такую можно только потерять. Найти – вряд ли…

– Можно взять? – Славка встал.

– Конечно, – кивнул Колька.

Славка осторожно достал чехол, из него – гитару… присел на край стола. Позвякал струнами, потом взглянул на выжидательно молчащего Кольку…

 
   – Надежда, надежда, тебя мы не знали —
   И знать уже не хотим!
   Мы наизусть вызубрили сказанья,
   Мы знаем, что не победим!
   Не бойся, не бойся – разгоним-ка скуку
   И кровь Йормундганда прольём,
   Когда Хеймдалль протрубит в свою дудку…
  …Мы все без сомненья умрём… (1.)
 

1. Стихи В.Иванцова.

Он не стал петь дальше, усмехнулся и подмигнул. Колька спросил:

– Что так грустно?

– Такова теория северного мужества, – ответил Славка, пощипывая струны. – Знаешь такую?

– Конечно… Но с чего вдруг?

– Да так, – Славка снова щипнул струну. – Просто подумалось, когда смотрел на те твои рисунки, где этот старый англичанин… Ты знаешь, как его зовут на самом деле? – Колька пожал плечами. – Если бы это не было такой нелепостью – я бы сказал, что это Альберт Франц. Граф Камбрии (1.). Только сильно постаревший.

1. Графство Камбрия – государственное образование, существовавшее на территории Британских Островов до 5 г. Серых Войн. Влилось в состав воссозданной Британской Империи.

– Да ерунда, он же без вести пропал, – недоверчиво ответил Колька. – Когда рассорился с их первым императором…

Славка кивнул:

– Ну да, в общем-то… В том-то и дело, что пропал… Но да, ты, конечно, прав, скорей всего. Помнишь, мы бегали на этот фильм? (1.)

1. Имеется в виду фильм производства Англо-Саксонской Империи «Теория северного мужества» (18 г. Реконкисты). Очень тяжёлая, несмотря на светлый конец, лента, повествующая о том, как небольшая группа людей старается сохранить остатки цивилизации в условиях ядерной войны, глобального катаклизма и связанных с этим массовых эпидемий, голода и одичания, ежесекундно балансируя на грани исчезновения или такого же одичания. Граф Камбрии Альберт Франц является центральным действующим лицом фильма.

– Конечно, – вздохнул Колька. А Славка протянул ему гитару и попросил тихо:

– Спой что-нибудь ты, а?

Колька молча взял инструмент. Устроился удобней, посмотрел на оставшиеся недоразобранными два десятка набросков, лежавших на столе. Славка молча ждал, опершись локтем о колено и устроив подбородок на кулаке.

 
   – Свята земля, не свята – иль в пиру, иль в бою…
   На ней не найти ни Эдема – ни даже Сезама…
   Но Маленький Принц покидает планетку свою,
   Как, будь он большим, покидал бы свой каменный замок…
   Он держит в руках окончанья священных границ,
   Стоит, каменея в потоках стремительной жижи,
   И небо над ним опускается ниже и ниже,
   И чёрные тени ложатся у впалых глазниц…
 

– Колька отчётливо набрал воздуха в грудь, и, ритмично покачивая головой, помогая себе короткими резкими аккордами, продолжал:

 
   – В слепой крови, прокушена губа.
   Ему б давно сказать – мол «не играю!»,
   Но… солнышко не светит самураю
   За гранью полосатого столба.
   Обрывками приставшая к спине,
   Душа его по краешку прошита
   Нервущимися нитями бушидо —
   И этого достаточно. Вполне…
   В ночи Гиперборея не видна…
   Стрихнином растворяется в стакане
   Печаль твоя, последний могиканин…
   Так вырви же решётку из окна!
   Из сердца заколдованных трясин,
   Где мутная вода под подбородок,
   Летучий dream болотного народа
   К подножию рассвета донеси!
   А в час, когда полночная звезда
   Взойдёт на полог млечного алькова —
   Налей себе чего-нибудь такого,
   Чтоб не остановиться никогда…
   – А потом ты уснёшь – и, быть может, увидишь ещё,
 

– неожиданно поддержал Славка, выпрямившись – Колька поощрительно кивнул ему, и они пели дальше вместе:

 
   – Как медленно солнце встаёт, разгибая колени,
   И Маленький Принц покидает свои укрепленья,
   Горячим стволом согревая сырое плечо.
 
 
   Взойдёт над миром полная Луна —
   Прекрасна, но – увы! – непостоянна…
   Забудьте обещанья, донна Анна.
   Не стойте у открытого окна. (1.)
 

1. Стихи Олега Медведева.

– Хорошо, – сказал Славка, замолчав. – Я её помню… Ты её пел на своём выпускном, а по радио из вашего интерната транслировали… – Колька кивнул с улыбкой. – Ну что, доразберём рисунки?

Колька бросил взгляд на часы и мысленно обругал себя.

– Я… мне… я сегодня вечером приглашён в один дом, – уклончиво сказал он. Подумал, что Славка может решить, что он, Колька, просто хочет избавиться от надоевшего гостя… вдобавок – услышал, насколько это не похоже на него самого, такие слова – и поправился: – Меня пригласили к Харзиным. На ужин. Мне хотелось бы посмотреть, всё ли у меня… в общем – готов ли я.

Славка не выразил никакого неудовольствия или хотя бы удивления. Только сожалеюще посмотрел на рисунки на столе и попросил Кольку – он бережно убирал гитару на место:

– Ты без меня не разбирай, ладно? Я хочу их до конца посмотреть.

– Обещаю, – ответил Колька.

У него было хорошо на душе.

3.

Выяснилась страшная вещь. Как обычно это бывает со страшными вещами – выяснилась она в последний момент.

Выяснилось, что костюм беспощадно мал.

То есть, не просто – мал, а совершенно. Последний раз Колька надевал его год назад, незадолго перед отъездом. И сам удивился тому, что так вырос и раздался в плечах. В сердцах он уже собирался вообще плюнуть на всё, но подумал об Элли… и подсел к телефону – выяснять, какой костюм и где можно найти.

Занятие оказалось неожиданно времяпожирающим. Но в результате за два часа до визита Колька оказался обладателем синей двубортной пары, сшитой в Минске из тонкой шерсти. Костюм стоил дорого, и он неожиданно понял, что всю последнюю неделю активно тратит деньги – а они из ниоткуда не появляются и надо пойти в банк и снять накопившуюся за год пенсию за отца и мать… а неизвестно, действительна ли ещё доверенность сестры. Впрочем – потом, это всё потом, а пока… Примерив костюм, он остался доволен, аккуратно повесил его на дверцу шкафа и прилёг читать книжку из серии "Солнечное Человечество" – о меркурианском Плоскогорье Огненных Змей, где вёл разведку один из немногих кумиров юноши – англосакс Дэвид Нортон. Для лучшего усвоения материала он пошарил в радиэфире и удачно нашёл одну из записей Линдерса (1.) – музыка этого композитора отлично ложилась на тему книги.

1. Джеффри Даган Линдерс (13 г. Серых Войн – 4. Г. Экспансии) – англосаксонский композитор, офицер космофлота, исследователь лун Сатурна и Юпитера.

Однако, сосредоточиться против обыкновения не получалось никак. Он думал то об Элли, то о Славке и отвлёкся от этих мыслей, лишь когда понял, что слабо понимает, что читает, а по радио вместо музыки сообщают об аварии на энергостанции недалеко от Медео.

Колька выругался. В аварию он не верил, какая там авария – на станции недавней постройки? Знаем мы эти аварии… Выключив радио, он прошёлся по комнате из угла в угол – и начал одеваться. В конце концов, это не его дело. Толпа народу при должностях есть, не хватало ещё ему нервы себе трепать из-за того, в чём он ну никак и ничем не может помочь!

Вскоре, даже насвистывая, он вышел на улицу и почти побежал к остановке трамвая – не на мотоцикле же ехать, в самом деле?

* * *

Ему открыла сама Элли. И почему-то, фыркнув, спрятала лицо в ладонях.

– Что такое? – удивился Колька. Удивился и смутился необычно для себя. Он и так был напряжён до предела (идти в дом, где ты, не будучи даже просто знаком ни с кем толком, всех поднял ночью!), а уж такая реакция навела его на мысль, что Элли пошутила. Кстати, она сама была одета в широкие шорты-юбку, всё ту же майку и сандалии – и у Кольки появилось уже совершенно определённое подозрение…

– Кто там? Этот мальчик? – послышался из глубин дома женский голос – очень приятный, кстати. Полковника Харзина Кольке случалось видеть, его жену – нет, ни разу… но голос и правда производил хорошее впечатление… Элли втащила Кольку внутрь и, крикнув:

– Да, мам, это он! – снова подавилась смехом…

Всё ещё не вполне понимая, что к чему, Колька наклонил голову, здороваясь с появившимся под руку с женой полковником – женщина оказалась очень похожа на свою дочь, но просто-таки величественна, иного слова не подберёшь. Колька не удивился бы, окажись перед ним рука, протянутая для поцелуя. Но Харзина, мягко улыбнувшись, сказала лишь:

– Проходите, добро пожаловать, молодой человек. Стол уже накрыт.

– Ма-ла-дой-чи-ла-вех… – шепнула Элли, уносясь в столовую следом за матерью; обернувшись в дверях, она присела и, потупив глазки, приподняла одну штанину шортов, как подол бального платья. Колька смутился окончательно – и только теперь обратил внимание, что полковник – в домашнем халате. В его серых глазах подрагивали смешинки.

– Сочувствую, – сказал он наконец, протягивая руку. – Моя дочь сказала тебе, что на обед нужно явиться в костюме?

– Д-да, – кивнул Колька, пожимая машинально крепкую сухую ладонь. И почувствовал, что холодеет. – Вы хотите сказать, что…

– …она вся в свою мать. Когда мы познакомились двадцать лет назад в Африке, – ладонь Харзина легла на плечо юноши, – она дала мне адрес. Это оказался адрес полевой псарни. Я был несколько удивлён.

– Терпеть не могу костюмов, – признался Колька. – Потратил кучу времени на примерку…

– Терпеть не можешь? – полковник критически окинул его взглядом. – Очень может быть. Но я видел массу людей из окружения Императора, на которых заказные костюмы сидели куда хуже. Ну, пойдём, пойдём, я, если честно, голоден…