Текст книги "Не время для одиночек (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

– А кто твой отец? – заинтересованно спросил Колька.

– Полковник Харзин, – гордо сказала девушка. – Я – Элли Харзина.

Колька мысленно присвистнул. Полковник Харзин уже несколько лет возглавлял военную миссию Империи в Семиречье. Но о том, что у него есть дочь, как-то слышать не доводилось…

– А ты тут недавно, да? – уточнил Колька.

– Сегодня приехала из Минска, – пожала та плечами. – Папа в штабе… и вот… – она вздохнула снова. – В первый же день. И ведь новый совсем!

– В штабе? – насторожился Колька. – И ты что… ты хочешь ехать к нему на трамвае? Это если только 66-й, тебя просто изобьют и изнасилуют по дороге. Лучше уж подождать отца тут где-нибудь. Вы же живёте за оврагом, недалеко от церкви? На окраине сеттельмента?

– Да он же вернётся только вечером! – возмутилась Элли. Колька ощутил в ней то, что ощущалось практически во всех знакомых ему имперцах любого возраста – полное неверие, что кто-то сможет сделать им плохо и полная уверенность в своих силах. Но она была девчонка, откуда бы ни происходила родом, а девчонки часто думают не головой, а… а кто его знает, чем они думают, думают ли вообще и как живут в таком случае…

– Ну позвони ему… хотя о чём я, это нельзя… – Колька задумался, похлопывая по тумбе крагой. – Я бы тебя довёз, – он кивнул на "харлей", но меня там тоже хорошо знают, и один я туда не сунусь. Говорят, правда, что за последний год многое изменилось, но лучше не проверять… или, по крайней мере, проверять не тебе.

– А что ты так болеешь за меня? – улыбнулась девушка. Колька посмотрел на неё слегка недоумённо и чуточку менторски сказал:

– Тут не так много на самом деле хороших людей, – Элли недоверчиво склонила голову к плечу. – А люди из Империи – хорошие люди. Посему я по мере сил стараюсь им помогать… если это не требует от меня излишних и несвоевременных трат энергии, – он чуть поклонился и отрекомендовался: – Николай Стрелков по прозвищу Ветерок. Очень приятно.

– Ветерок? – рассмеялась Элли. – Интересное прозвище. И знаешь, тебе идёт. Вот прямо с первого взгляда почему-то… А тебе самому оно нравится? – в её голос прозвучало искреннее любопытство. Колька задумался, потом ответил честно:

– Скажем так: я ничего не имею против. Хотя многие произносят это прозвище так, словно с размаху дают мне пощёчину… – он поднял палец. – Знаешь, а я придумал! Поедем ко мне! Это совсем недалеко. Подождёшь возвращения отца, и я тебя довезу до вашего дома.

Местная девчонка насторожилась бы от такого предложения. Даже самая лучшая. Но Элли снова огляделась и кивнула, снимая с багажника шлем:

– Ага. Только я голодная, учти.

– У меня на мотоцикле пакет с рыбой и картошкой, ещё горячее всё, – Колька сделал щедрый жест. – Будешь?

– Да я сейчас что угодно съем, – призналась девчонка. Колька улыбнулся:

– Тогда позвольте вас пригласить за стол…

…Они устроились на мотоцикле, прихватывая рыбу и картошку пальцами прямо из пакета, который Колька аккуратно развернул на коленях. Между делом он не без удовольствия обстоятельно поучал новенькую:

– Ты меня особо не слушай, потому что я, как уже было сказано, индивидуалист. Ты пионерка, конечно?

– Ну да. Старшая даже. А ты разве не пионер? – удивилась Элли, даже перестав есть на секунду. Колька покачал головой. Удивление девчонки выросло: – У вас же тут уже много пионерских отрядов. Ой, да! Ты Дениса Третьякова случайно не знаешь?! Вот бы познакомиться!

– Нет, не знаю… – и Колька пояснил: – Я вообще только вчера вернулся, год тут не был… И я же тебе говорю – я вообще ин-ди-ви-ду-а-лист… Если ты тут живёшь, значит, наверное, будешь в пионерском отряде сеттельмента, их там два… точней, было два, сейчас не знаю… А ты чем занималась, ну, я имею в виду, по пионерской части?

– Лингвистика, славянские языки… – Элли подумала и добавила: – Медик немного. Ну и по мелочи разное.

– А, ну, тут тебе и с лингвистикой и с медициной раздолье без проблем, – обнадёжил Колька. – Только с разъездами и хождениями будь осторожней, чтобы не попасть в нехорошие места.

– А как я узнаю, где эти нехорошие места? – уточнила Элли, и Колька подумал, что, судя по её тону, она хочет это узнать затем, чтобы немедленно туда отправиться и навести там справедливый порядок. Он вздохнул:

– Объяснят… Ты серьёзно будь осторожней. Мерзавцев тут хватает…

– Но ты-то, как я поняла, тут и ездишь и ходишь везде… почти? – лукаво спросила девчонка и облизала аккуратно (и даже изящно-красиво) два пальца, кончиками которых брала еду. Колька хмыкнул не без тщеславия:

– Так они меня боятся. Но есть места, куда даже я не сунусь. На том же 66-м я, к примеру, не поехал бы ни за какие деньги… Но зато я все окрестности… да нет, всю страну, если по правде, уже объездил. Вот на этом самом звере, – и он хлопнул по красной коже сиденья.

– Отличный транспорт, – похвалила Элли и осторожно, уважительно провела по хромированному рулю чистой рукой. – Неужели родители подарили?!

– У меня никого нет, – спокойно ответил юноша. – "Харлей" я выиграл на спор.

Колька не хотел больше распространяться на эту тему. В том споре они со Славкой Муромцевым выиграли свои "харлеи". А хозяева мотоциклов проиграли двенадцатилетним мальчишкам, с которыми решили поиграть на загородном шоссе – свои жизни, и обстоятельства спора были Кольке неприятны во всех отношениях. К счастью, вопрос спора тут же перестал интересовать девушку:

– Совсем никого нет?! – и тут же осеклась виновато: – Ой, извини… тебе, может…

– Ерунда. Никого, – отрывисто пресёк извинения Колька. – Я не помню ни отца, ни матери. Отец был инженер, мать – врач. Они были местные, не имперцы… но помешанные на своей работе. Я рос в интернате при министерстве, даже когда они ещё были живы, а потом их убили где-то за Балхашем. Мне тогда было всего восемь.

– Ужасно, – искренне сказала девчонка. Колька пожал плечами:

– Да что там… много таких. И потом, я же говорю – я их даже не видел почти. Не знаю даже, был ли я им нужен, по-моему, они меня сделали случайно. То есть, прости…

Кажется, такое равнодушие покоробило девчонку. Она сменила тему разговора:

– А ты учишься?

– Я экстерном школу закончил, мне ещё только двенадцать было. А год назад вообще сбежал отсюда подальше, говорю же – вот, вчера вернулся.

– А что дальше делать будешь? – кажется, Колька в глазах девчонки становился всё более интересной личностью.

– А я и не знаю пока, – спокойно признался юноша.

– Погоди… постой… – девчонка, кажется, была растеряна и сбита с толку. – Но тебе же нравится что-то делать?!

– Как тебе сказать… – Колька посмотрел на небо. – Я многое умею делать хорошо, правда. Вожу вот этого парня, – он щёлкнул по бензобаку. – Стреляю. Дерусь. Могу работать в артели рыбаков, охотников, даже лесорубов. Почти как взрослый, без скидок… Хорошо рисую. Смогу одним топором поставить за две недели добротный дом. Есть у меня права пилота легкомоторной авиации, хотя летал я очень мало. Но я пока не решил, чем хочу заниматься всю жизнь.

Элли изучающе смотрела на сидящего рядом парня. Если бы это было в Империи, она бы уже рассмеялась и сказала: "Да врёшь ты!" – и спокойно ждала бы реакции, мальчишка наверняка стал бы доказывать в возмущении, что это всё правда. Но этот не станет ничего доказывать, и она видела, что он не станет, даже если она в лицо ему скажет – из чистой вредности – что он врёт. Он говорил правду, и более того – Элли чувствовала это – ему было всё равно, поверят ему, или нет, потому что он говорил то, что говорил, совершенно спокойно, сцепив на колене узкие сильные ладони с длинными пальцами.

– Ой, мы, кажется, всё съели! – спохватилась она почти с облегчением. – Извини… ты же на себя одного покупал…

– Да пустяки, – Колька скомкал промасленную бумагу и точным неуловимым движением отправил её в урну неподалёку. – Дома у меня кое-какие продукты есть, вчера ночью купил. Только готовлю я не очень, вот этого в числе моих талантов нет… так… набил холодильник, даже не глядя.

– Я приготовлю, – быстро сказала Элли и смутилась, потому что Колька рассмеялся. – Ты чего?

– Да так… Это будет просто первый раз, когда девушка в моём доме будет для меня что-то готовить.

– А разве… ну, у тебя нет… нет девушки?

– Нет, – Колька перестал улыбаться. – Ну, одевай шлем, поехали!..

…Держась за бока этого странного парня и ощущая, какие у него мощные мышцы, Элли не переставала недоумённо размышлять о том, что здешние девчонки, похоже, слепые дуры?! Если бы эти фиалковые глаза появились на улице, где стояла её школа для девочек – выстроился бы почётный караул…

Как и большинство имперских девушек её возраста, Элли ни с кем ни разу ещё не была в постели. Парень её – он остался в Минске – собственно, был нужен ей, чтобы держать на расстоянии других поклонников, иначе они надоедали бы толпой. Элли едва ли понимала в своём типичном девичьем бессердечии, как мучается бедняга, самоотверженно и безответно влюблённый в неё и забыла, едва вошла в вагон поезда дальнего следования. Но этот Колька совсем не такой. Элли вдруг почти с испугом поняла, что над ним нельзя будет посмеяться, нельзя будет назначить ему свидание, не прийти, а назавтра с равнодушным изящным зевочком сказать: "Знаешь, я забыла…" – и быть уверенной, что он всё равно никуда не денется.

Спина Кольки шевельнулась:

– Приехали, – коротко сказал он, тормозя ловко выкинутой вперёд-в сторону правой ногой.

4.

Дом Кольки был самым обычным, только, что странно – двухэтажным. Точней – полутора, над первым этажом был ещё мезонин. Но сад вокруг оказался предельно запущен, и между шестигранными гранитными плитками, которыми в незапамятные времена была вымощена дорожка, густо пробилась трава. За сплётшимися ветками кустов и деревьями дом был почти не виден. Он стоял в одичавшем саду, словно заколдованный домик из сказки. Большинство окон были наглухо закрыты ставнями. Гараж за домом, похоже, не открывался уже и вовсе сто лет.

– Там отцовский ведеход, но я туда года четыре вообще не заходил, – пояснил Колька, ставя мотоцикл у крыльца и доставая из кармана ключ. Стоя на нижней ступеньке, Элли с неожиданной робостью осматривалась. Ей было не по себе, когда она представляла, что этот парень живёт тут один… со скольких лет? Бррррр…

– Ты что, совсем один тут живёшь? – не выдержала она наконец.

– Тут – да… да где ж он… – Колька явно искал ключ. – Вообще-то у меня есть старшая сестра, но она на двенадцать лет старше, замуж выскочила и уехала, ещё когда родители были живы. Хорошо ещё, потом опекунство оформила, руки мне развязала… а. Вот.

Щёлкнув замком, Колька ногой открыл дверь и рывком вкатил "харлей" внутрь.

– Заходи…

…Внутри был полумрак. Элли различила под потолком пустой патрон лампочки.

– Проходи наверх, – кивнул Колька, чем-то шурша и звякая, – там дверь сразу в мою комнату. Почти все остальные заперты. Давай. А я сейчас.

На неудобной и непривычной, как в старинном замке, лестнице было посветлей. В стенной нише под утопленной вглубь длинной лампой дневного света белела розетка – в неё ничего не было включено. А дверь в саму комнату оказалась приоткрыта…

…Первое, что бросилось в глаза Элли – относительный порядок. У неё были двое братьев, и она имела представление о том, как живут мальчишки – никакая лицейская дисциплина не могла, похоже, заставить мальчишек отучиться пихать мокрые после купания плавки в кеды и вешать носки на торчащий в мишени нож.

Мишень тут тоже была. И нож в ней, кстати, торчал – настоящий финский илве-пуукко. С наборной из берёзовых плашек рукоятью. Но на нём ничего не висело.

У окна стоял большой рабочий стол – с телефоном, электронной пишущей машинкой и даже телетайпом (правда, не верилось, что он подключен – наверное, остался после погибших родителей) Два шкафа – вделаны в стену; в углу, под лампой с зелёным абажуром, стояло глубокое мягкое кресло.

В ногах узкой кровати устроилась тумбочка. Над кроватью висели скрещенные охотничьи ружья: изящная одностволка (12-го калибра, определила Элли, но марку не угадала) и полуавтомат-"сайга" 20-го, такими часто вооружались юнармейцы. Над ними – очень дорогой, отделанный сандалом и серебром, крупнокалиберный штуцер, а ниже – длинный пистолет с прицелом.

Но самым интересным были, наверное, стены комнаты. На них не было того, что обычно украшает стены в комнатах мальчишек – коллекций, вещей, определяющих интересы обитателя, охотничьих трофеев, портретов военных, учёных и путешественников, снимков космических кораблей, разных плакатов, грамот за отличия в разных делах, патриотических панно и лозунгов. В нишах шкафов стояли кассетный магнитофон, стереопроигрыватель и самодельная лазерная установка – но даже это могло показаться вполне обычным…

Слева у окна, над столом, висела моноплоскостная чёрно-белая фотография с изображением нескольких человек, мужчин и женщин, играющих на гитарах на какой-то сцене. Рядом – четыре очень хороших репродукции Лисичкина (1.), все эти картины Элли видела. Они были подписаны в правом нижнем углу странным вензелем алого цвета – что-то вроде вихря-юлы, и она догадалась, что Колька так подписывает свои картины, он же Ветерок… Между стволов ружей был приклеен липкой лентой карандашный рисунок – худое, полное юмора лицо пожилого мужчины в шапке из хвостов каких-то животных. Наверху рисунок пересекала чёткая, ровная надпись на английском —

Raising an axe, boy, look – whether somebody is not necessary behind.

Old "B" – in your fourteenth birthday. (2.)

1. Лисичкин Виталий Владимирович (1990 г. от Р.Х. – 26 г. Серых Войн). Художник-реалист времён Безвременья и начала Серых Войн, фактически человек, воссоздавший школу реализма в живописи в Империи. Создатель знаменитой Владивостокской Галереи (2 г. Безвременья). С 8 г. С.В. – дворянин Империи. Пропал без вести во время экспедиции на п-ов Индостан. 2.Замахиваясь топором, мальчик, посмотри – не стоит ли кто-нибудь сзади. Старый «Би» – в день твоего четырнадцатилетия. (англ.)

Кроме этого, в углу, где стояло кресло, висели шесть портретов. Четверых Элли знала по урокам в школе.

Угрюмый мужчина с копной густых волос и прямым носом. Композитор Бах. Иоганн Себастьян Бах.

Военный в парадной форме гвардии – Виктор Сажин, бард и воин времён Безвременья.

Ещё один военный – бурский поэт Дирк ван дер Воорт, герой Орании (1.).

1. Орания (Ранд Ораньестаад) – бурское образование, возникшее на основе нескольких посёлков во 2 г. Безвременья. С 1 г. Серых Войн – официально созданное государство-конфедеративная республика. В 17 г. Реконкисты вошла в состав Англо-Саксонской Империи на правах автономии.

.

И третий – тоже поэт и тоже военный, ещё в совсем старой русской форме, Николай Гумилёв.

Ещё двоих – скуластого весёлого парня в расстёгнутой ковбойке и одетого в камуфляж уже немолодого седоватого мужчину с полными сдержанного юмора прищуренными карими глазами – Элли не знала. Но все портреты были помечены тем же вензелем-вихрем, что и репродукции.

– Рассматриваешь мою компанию? – Колька, войдя, указал рукой в кресло, сам присел к столу.

– Красиво портреты нарисованы, – оценила девушка. – И репродукции хорошие… Чьи это? Тоже твои?

– Мои, – спокойно пожал плечами парень. Элли внимательно посмотрела на него и качнула головой:

– Здорово… Только я вот этих двоих не знаю, – она указала подбородком на портреты. – Это кто?

– Это бард из США… из ХХ века – Дин Рид, – Колька указал на парня в ковбойке, словно и правда представлял своего живого друга, – и писатель Олег Верещагин, наш, русский, он перед самой Третьей Мировой писал.

– Не слышала… А этот Дин Рид красивый.

– Хм? – Колька посмотрел на портрет. – Не знаю, тут не мне судить.

Поднявшись с кресла, Элли прошлась по комнате, внимательно рассматривая вещи. Колька, обняв вскинутое колено и откинувшись назад, следил за ней, не мигая. Девушка взяла лежавшую на столе книгу, прочла слегка удивлённо:

– "Разрушение семьи и морали в США в начале XXI в. от Р.Х."… Ты это читаешь?

– Интересно, – пожал плечами юноша. Элли не нашлась, что ответить и из чистого любопытства спросила:

– А Хромова читал?

– Несколько книг, пока не навязло в зубах, – немного раздражённо ответил Колька. Элли моргнула изумлённо: слышать такое о писателе, книгами которого зачитывалось уже второе поколение умевшей читать по-русски молодёжи, было несколько непривычно. А Колька продолжал: – Популяризатор армейских лозунгов и прогрессистских идей, которые, надо думать, берёт из технических журналов среднего уровня. Скучно.

– Вот как? – девушка присела на край стола. – Но разве это не нужно?

– Художественная литература, которая "нужна" – это вообще не литература, а заказ, – отрезал Колька.

– Ты что, сторонник чистого искусства? – с интересом спросила Элли. Он засмеялся:

– Нет, что ты! Я просто не терплю, когда мне подсовывают готовые блюда. Я не люблю готовить еду, но готовые взгляды на жизнь… тут я предпочитаю действовать сам!

– Опыт прошлого избавляет нас от ошибок, – напомнила Элли. Она не дразнила Кольку, она на самом деле считала эти слова правильными.

– Угу, – кивнул юноша, – или превращает их в хронические. Каждое поколение должно само искать для себя пути, а не копировать авторитеты.

– Но ты-то копируешь? – не без ехидства заметила Элли. Колька понял намёк, окинул взглядом стены:

– Я копирую то, что проверено времени, Элли. На самом деле проверено временем.

– Ты странный, – тихо сказала девушка. – Мне кажется, что… – она замялась.

– Что мне одиноко? – Колька поднялся и повёл плечами. – Не спеши делать выводы. Если я тебе скажу, что вовсе не ощущаю одиночества? Вот люди, – он обвёл стены рукой, – которые составляют мне компанию, я уже говорил об этом.

– А концерты, сборы? Вообще какие-то дела? – допытывалась девчонка.

– Я бываю везде, где мне хочется побывать, хоть меня и не зовут никуда, – Колька коротко хохотнул. – А ты… ты любишь стихи?

– Да, очень…

– А вот такие ты слышала?

Он открыл шкаф. Там стояли очень ровные ряды книг, кассет и пластинок. Отдельно – много старых лазерных дисков. А на верхней полке лежала чернолаковая гитара-семиструнка. Колька, сняв оттуда инструмент, быстро и умело настроил гитару – и запел сильным, но негромким голосом, тихо аккомпанируя себе – очень умело, надо сказать:

 
   – Слышал я вздохи ветра
   У стен, увитых плющом.
   Всё звал он во тьме кого-то
   Над листвой за окном,
   А то замолкал нежданно…
   И в чутком моём полусне
   Понять, о чём говорил он,
   Хотелось зачем-то мне.
 
 
   Какой ты, ветер? Не знаю!
   Невидимый, ты с небес,
   Где между звёзд обитаешь,
   Волною упал на лес,
   Листву посрывал с деревьев,
   Швырнул её в море своё
   И, над крышами пенясь,
   Обнял моё жильё…
 
 
   Живём мы на дне океана —
   Животные, звери, птицы,
   И наши тела под землёю,
   Откуда не возвратиться.
   Но сбросив свои оболочки,
   Плывём мы с ветром туда,
   Где день загорается снова,
   Как ночью в небе звезда.
 

– Это Уолтер де ла Мер, – пояснил он, проведя рукой по замолчавшему инструменту, – английский поэт… Ну как?

– Красивые стихи. И поёшь ты очень хорошо, – ответила Элли, но Колька усмехнулся, и она быстро поинтересовалась: – Ты веришь в душу?

– А ты – нет? – вопросом ответил юноша. – Я не о той душе, о которой говорили священники. Я о другом. О том, что нас делает людьми…

Элли промолчала растерянно. Она никогда не думала об этом. Может быть, этот парень – асатру? Но он совсем не походил на асатру – они были среди её знакомых… Так ничего и не решив, она поступила чисто по-девичьи – снова непринуждённо сменила тему.

– А чей это портрет – с подписью?

– Это? – Колька, кажется, был доволен тем, что разговор поменял направление. – Одного человека… нет, Человека. Который и меня старался сделать Человеком.

– У него это получилось? – серьёзно спросила Элли.

– Не мне судить… В каждом из нас сидит скот, Элли, – голос Кольки был не менее серьёзным. – И если его не давить – он возьмёт над тобой верх. А давить его нужно умело и всю жизнь. Тем более – когда обстановка располагает… к озверению.

– А что за пластинка у тебя там? – после нового короткого молчания поинтересовалась Элли, кивая на проигрыватель.

– А… это ещё одна старая песенка, – улыбнулся Колька.

– Поставь, если можно, – попросила Элли, и Колька чуть нахмурился:

– Ты серьёзно хочешь?

Элли неожиданно обратила внимание, что он не успел – или не захотел? – переодеться. Даже куртку не расстегнул. ("Как воин, который без брони чувствует себя неуютно," – вдруг подумала она.) А странные глаза смотрели с вопросом – и портреты со стен спрашивали: "Ты хочешь?" – словно речь шла даже не о песне, а о чём-то очень и очень важном. И, отвечая именно этому – важному – Элли и сказала:

– Да, серьёзно.

– Хорошо, – почти торжественно кивнул Колька и, подойдя к проигрывателю, опустил на чёрный, вроде бы гибкий, диск иглу…

…Запись оказалась моно, хоть и на стерео – и – хрип, шумы, писк… Но голос оказался неожиданно чётким. Пел мужчина – под сплошной бешеный рокочущий гитарный аккорд:

 
   – Опять будильника звон, тебе опять по делам,
   И вновь пейзаж за окном – такой же мусор и хлам,
   И ты мечтаешь о том, чтоб он расползся по швам,
   Ведь этот мир тебе тесен!
   Ты тщетно ищешь свой дом, в котором не был рождён,
   Который знает о том, что ты проснувшийся сон,
   Его взыскуешь со всём, от криптограмм и письмён —
   До поговорок и песен.
 
 
   Ведь ты не тот и не там, кем ты должен быть,
   Но скорбеть о судьбе всё же не спеши;
   Постарайся одно всё же не забыть —
   Ты лишь тело своей души.
 

К мужскому голосу присоединился девичий – злой и напряжённый, как ещё одна струна гитары:

 
   – Тебе не спится в ночи под грузом прожитых лет,
   А твой будильник молчит, поскольку тьма на Земле,
   И неприятно горчит в зубах завязший куплет
   Какой-то песенной дряни…
   В окно влетает во мгле какой-то гнилостный чад,
   И вот уже много лет одни лишь стрелки стучат…
   Но, эту ночь одолев, вдруг петухи закричат
   О том, что утро настанет.
 
 
   А ты не тот и не там, кем ты должен быть,
   В безнадёжных попытках себя ушить;
   Попытайся одно всё же не забыть —
   Ты лишь тело своей души.
 
 
   Но вот замрёт циферблат, и твоё время пробьёт,
   И мир, что ложью богат, что только фальшью живёт,
   Вдруг замерцает, как клад, и заискрится, как лёд,
   И станет вмиг незнакомым…
   И полетит звездолёт до незнакомых планет,
   И звон мечей перебьёт звон ненасытных монет,
   И от небесных высот прольётся солнечный свет
   Дорогой к старому дому.
 
 
   Но ты не тот и не там, кем ты должен быть,
   И опять на работу к восьми спешишь,
   Обещая одно всё же не забыть —
   Ты лишь тело своей души… (1.)
 

1. Стихи Бориса «Сказочника» Лаврова.

Мужчина перестал петь и обозначал мелодию лишь гитарой. А девушка вдруг стала гневно и рублено выкрикивать фразы на немецком:

– Niemand wird bei uns die Hoffnung darauf abnehmen, dass der Tag treten wird zu wehen! Auch dann tЖten, wer Эber die HumanitДt und die NДchstenliebe schwatzt, aber unsere Freunde, erkennen die Kraft neuen Deutschlands! Dann werden sie um die Gnade flehen! Zu sehr spat! Neues Deutschland fordert die SЭhne! (1.)

1. Никто не отнимет у нас надежду на то, что наступит день мести! И тогда те, кто болтает о гуманности и любви к ближнему, но убивают наших друзей, узнают силу новой Германии! Тогда они будут молить о пощаде! Слишком поздно! Новая Германия требует искупления!(слова Геббельса, сказанные им на похоронах 15-летнего гитлерюнге Герберта Норкуса, убитого «спартаковцами»)

Потом – снова первый куплет, но пели его оба. А потом – остался шум и свист плохой записи.

– Ты часто её слушаешь? – тихо спросила Элли, сцепив руки под подбородком и глядя в стену расширенными глазами.

– Пока не уехал – слушал постоянно, – Колька опустил колпак проигрывателя. – Иногда мне кажется, что я её сам сочинил, про себя.

– А кто на самом деле? – тихо спросила Элли. – Ну… кто сочинил?

– Не знаю. Там нет наклейки, и вообще, по-моему, это любительский саморез какой-то, вроде бы даже времён Безвременья… Я её случайно нашёл… – юноша встряхнулся и улыбнулся неожиданно: – Ну, ты готовить-то не раздумала? А обещала…

– Ой, конечно! – Элли поднялась. – Только ты мне покажи, где ванная комната и кухня, а то я заблужусь… У тебя тут привидений нету?

– Откуда ты знаешь, что я не привидение? – вдруг серьёзно спросил Колька. – Пошли. Отобьёмся, если что!

Он провёл от горла вниз, расстёгивая "молнию" на куртке. В какую-то секунду Элли почти ожидала увидеть там пустоту.

Но там была красная майка.

* * *

Холодильник (старый, но вполне работоспособный, у массы людей и таких-то не было…) оказался забит продуктами, морозильная камера – тоже. Но видно было, что всё покупали на самом деле «без ума», просто чтобы наполнить полки едой. Кухня выглядела чистой, всё вроде бы было в порядке, но тут не готовили давно, очень давно. Элли даже не была уверена, что тут есть электричество – но оно, к счастью, оказалось.

Без куртки, с подсученными рукавами белой водолазки, она бросила в сковородку маргарин. Колька, как раз всунувшийся в кухню, остановился на пороге и прислушался.

– Пришёл кто-то… – его слова обрезал дренькающий дверной звонок. – Кто это? – спросил он у Элли – немного глупо, словно она и впрямь могла что-то знать об этом.

– Да ты открой и посмотри, – усмехнулась она, равномерно перегоняя по сковородке маргарин. – Что, к тебе никто не ходит?

– Да у меня телефон есть, вообще-то… работает… Сам я визитов ещё не делал, мне уже сделаны… кого там чёрт принёс? – открывать Кольке не хотелось, потому что… потому что не хотелось, чтобы в доме был ещё кто-то. Поэтому он просто спросил, подойдя к двери и повысив голос: – Кто?

– Стрелковы здесь живут? – послышался юношеский голос.

– Предположим… – проворчал Колька. Собственная фамилия, произнесённая во множественном числе вдруг его сильно разозлила… или это была не злость, а что-то иное?

– Рассыльный из Думы. Вам нужно декларацию заполнить.

– Тьфу! – почти по-настоящему сплюнул Колька, открывая дверь. – Давайте…

…Ошибка была фатальной. Из-за Элли, из-за того, что разговор с нею его расслабил, а это – нельзя. На крыльце стояли двое: мальчишка помладше Кольки и молодой мужик.

Оба улыбались. И оба держали на уровне животов обрезы охотничьих двустволок.

"12-й калибр, – подумал Колька. – Разорвёт надвое, если картечь. Нет, на куски. Четыре ствола. Так."

– Привет, Ветерок, – сказал мальчишка. Видный за калиткой кусочек улицы был пуст. Колька выругал себя за то, что ещё до отъезда так запустил сад. Нет, одного можно уложить. Но потом… даже если он достанет и второго и тот выпалит неприцельно… плохо всё. Плохо. Гм, раньше в этом квартале таких фокусов себе не позволяли. Обнаглели…

…или наоборот – напуганы до предела. Но ему-то от этого не легче.

– Привет, – сказал Колька безразлично.

– Домой позовёшь?

– Куда мне гости… с ружьями! – так же равнодушно, но громко произнёс Колька. "Лишь бы она сейчас не спросила какую-нибудь глупость вроде "кто там?" и не испугалась потом…"

– Придётся пригласить, – угрюмо сказал мужчина. – Шагай назад. Спиной. Не вздумай рыпаться, дверь всё равно пробьёт.

Колька сделал три неспешных, рассчитанных шага назад. Так, чтобы они вошли следом в коридор и оказались спинами к кухонной двери.

Мужчина ногой закрыл входную – не оборачиваясь и не качнув даже на сантиметр обрезом. Впрочем, и мальчишка тоже держал Кольку на прицеле.

– С чем пришли? Слушаю, – сухо спросил Колька.

Это была не приключенческая книжка, не художественный фильм… и ответом, наверное, был бы выстрел – молча, из четырёх стволов. Но тут беззвучно шагнувшая из-за двери Элли быстро и очень спокойно вылила кипящий маргарин за шиворот куртки мужчины.

Он даже не закричал – взвыл, роняя обрез. Отвратно запахло горелой кожей. Мальчишка отвёл глаза всего на миг, даже не на секунду – и Колька, левой ладонью отбив обрез вбок, нанёс правой прямой в переносицу. Это было всё – парень отлетел, ударился головой в стену и упал снопом. Элли ударила мужика сковородкой в лоб – не плашмя, ребром, правильно, но тот не упал, продолжая реветь, и Колька на развороте подкованным каблуком сапога ударил его в солнечное, классика СБС.

– Ты его убил, похоже, – сказала Элли. Она держалась совершено спокойно, глядя на лежащего на пороге кухни человека.

– Таких лучше убивать сразу, – спокойно сказал Колька. – Ну вот, извини. День испорчен… или удался, как посмотреть. Если тебе не трудно – позвони в полицию и Ник… Райко. Нет, сначала Райко, в полицию – потом… Телефоны там, на стене прямо, записаны, думаю, у него не поменялся, найди слово "Стоп", это он… его прозвище… А потом, если не трудно, поднимись ко мне и поставь погромче какую-нибудь музыку. И не спускайся пока, хорошо? А, и дверь там закрой.

Элли помедлила. Но потом кивнула.

* * *

– У него была девушка, – Колька Райко махнул рукой ребятам, чтобы не ждали, и странно-строго посмотрел на Элли. – Ларис… Лариса. Ларка Демченко. Как он из интерната сюда перебрался и стал сам жить – тогда и познакомились. Мы все трое познакомились, – с нажимом пояснил Райко. – Мы даже втроём дружили, хотя ссорились очень часто, даже дрались… Моё прозвище – «Стоп» – тоже он мне приклеил, так и пошло… да я, наверное, такой и есть. Да. Так вот. Год назад он уехал. Сбежал. До сих пор не пойму – почему, она его, дурака, любила к тому времени уже больше года, а не меня… На шоссе её сбил грузовик, когда она за ним гналась. Специально сбил. Отомстили за наши дела. За пионерские. Её родители потом уехали на юг, не смогли больше тут жить…

– Убили?! – гневно и потрясённо спросила Элли, уже не слушая ничего про родителей. Райко внимательно посмотрел в её ставшие злыми и прицельными глаза, кивнул:

– Ну да. Раньше такое часто бывало… да и сейчас – сама видишь. Понимала, наверное, куда ехала?

– Понимала, – спокойно уже ответила Элли. – И что с… с ним?

– Да ничего, – пожал плечами Стоп. – Где-то ездил, он и не знал, что Лариска погибла. А вот позавчера вернулся.

– Я хотела спросить… – Элли посмотрела на верхушки тисов, качавшихся на поднявшемся ветру. – Спросить, какой он. Но раз ты…

– Можешь не беспокоиться, – грустно усмехнулся Райко. – Мы с ним почти враги теперь… но чернить его – подло, я не стану этого делать. Он сильный, талантливый, честный и смелый. И он же – одиночка. Во всём. От привычек, до взглядов на мир. Позавчера, едва приехав, он залетел в бар, за которым мы… короче, не важно. Непростой бар. А зачем он туда залетел? Не спросишь… Я думаю, что на самом деле – на самом-то деле он ничего, никого и никогда в жизни не любил, – Райко помолчал и решительно добавил: – А главное – понимаешь… он до такой степени привык быть один, что теперь хочет один делать то, что в одиночку не сделать. Никак. Он хочет один воевать.