Текст книги "Не время для одиночек (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

… – Значит, явка обязательна в костюмах? – тихо спросил Колька, усаживаясь напротив Элли. Та тихонько засмеялась, потом посерьёзнела и сказала:

– Ты меня прости. Я ничего плохого…

– Ерунда, – откликнулся Колька. – Мой старый костюм мне всё равно мал, оказывается.

– Да ты не думай, тебе идёт, – заверила Элли.

– Твой отец считает так же, – невозмутимо заключил юноша…

…Обед был явно не парадным, когда на столе что-то стоит для приличия, а основное – деловое общение. Помимо английского ростбифа и непременного к нему картофельного пюре и лёгкого куриного бульона – на столе стояла огромная миска с дымящимися белыми тестяными комочками, от которых пахло мясом. Вокруг этой миски выстроились боевым квадратом тарелки с томатным соусом, майонезом, уксусом и горчицей.

– Этих слизняков пугаться не надо, – предупредила Элли, расстилая на коленях салфетку. – Это папин шедевр.

– Элли, – её мать легонько постучала по краю тарелки плоской стороной ножа. – Но вы и правда можете есть это совершенно без опаски, – обнадёжила она слегка улыбающегося Кольку. – Это в самом деле готовил мой муж. Это…

– Пельмени, – улыбнулся уже открыто Колька. – Извините. Я их много раз ел.

– Наконец-то соратник, – удовлетворённо заметил полковник, перегрузивший себе на тарелку кусок ростбифа в полкило, не меньше. – С чем предпочитаешь?

– С горчицей. Я за Балхашем, на правом берегу, их часто ел.

– О? Там, кажется, совсем ещё дикие края, – заметила жена полковника. А Харзин с интересом спросил:

– Ты был в правобережных лесах?

– Да, приходилось. Я, в сущности, не так давно вернулся, – Колька умел есть и говорить одновременно, не давясь, не чавкая и не роняя кусков.

– Ну и что ты можешь сказать об отношении тамошних людей к Империи? – интерес полковника был совершенно явственным и искренним. Колька тут же ответил:

– В прибрежных поселениях – отличное. Дальше в леса – нарастает недоверие к вам. Вплоть до фантастических рассказов-страшилок об имперцах, которые на самом деле мутанты, мечтающие до конца уничтожить всех людей.

– Дикость какая-то, – покачала головой женщина. Колька вежливо возразил:

– Нет, они вовсе не дикари в обычном понимании этого слова. Кроме того, я заметил, что неприязнь к Империи практически везде разжигают люди достаточно образованные, а невежество и прочее – лишь питательная среда для них. Невежественные люди и в самом деле выдумывают сказку об имперцах-вампирах, и не больше. Первое же близкое знакомство с имперцем убеждает их, что он не больше вампир, чем они сами. А вот когда им потихоньку кто-то начинает рассказывать, что "имперцы все леса сведут, понастроят заводов и комбинатов, опять вода и воздух будут отравленные, а у себя дома они в чистоте станут жить" – и потом появляются ваши люди и начинают, например, за здорово живёшь рубить просеку под струнник – эта выдумка намного опасней.

– Уверен? – быстро спросил полковник.

– Конечно, – твёрдо сказал Колька. – Их нельзя не замечать, оправдываясь тем, что «мы им потом всё объясним, а пока руки не доходят». Это не только оскорбительно для них, потому что они – не дикари из Африки или Южной Азии. Это ещё и неправильно, потому что даёт козыри в руки вашим врагам.

– Как ты относишься к идее присоединения Семиречья к Империи? – поинтересовался Харзин. Колька замялся и сказал честно:

– Я не знаю. Мне странно подумать, что, например, я – буду гражданином Империи, – Колька позволил себе усмехнуться. – Наверное, я тоже немного дикарь и привык смотреть на вас, как на полубогов. Может быть, стоит подождать, пока подрастёт хотя бы первое поколение, которое вас видит часто и везде. То есть, моё поколение. Потому что многие взрослые – те, кто как раз не против такого присоединения – хотят, чтобы тут была Империя, но чтобы ничего не менялось. Я… я плохо объяснил?

– Нет, я понял, – покачал головой полковник. – Это очень хорошее объяснение. "Чтобы была Империя, но чтобы ничего не менялось…" Да, именно так, верно, – он окинул Кольку откровенно уважительным взглядом.

– Есть и те, кто думает иначе, хуже: лучше наживаться на смутах, царствовать над помойкой, чем быть рядовым членом развитого общества, – добавил Колька.

– Рискну высказать убеждение, – медленно начал полковник, – что, если тебя не убьют в нашем весьма небезопасном мире – то ты очень быстро станешь незаурядным человеком.

– Пап, – вмешалась Элли, – Николаю мало интересна политика. Вот рисует он отлично, это да!

– Ну что ж, – пожал плечами Харзин, – многие из военных, учёных, правителей – тоже неплохо рисовали и рисуют.

– Но папа! – возмутилась Элли. – Коль… Николай рисует очень хорошо! А не неплохо!

– Может быть, я ошибаюсь – и тебя ждут лавры великого художника, – улыбнулся Харзин…

…Колька всё-таки не столько ел, сколько говорил – и ничего не имел против, если по правде. С оттенком лёгкого самодовольства он отметил, что нравится родителям Элли. Да и ему и они, и сам дом очень нравились – и отпустили его уже затемно. Полковник вышел с юношей на дорожку.

– Мы будем рады видеть тебя в любой момент – и это не вежливый оборот речи, – полковник улыбнулся. – В любой момент дня… и ночи. И Элли может с тобой встречаться, если у тебя получится выносить её долго. Кстати, Николай, я хочу тебя спросить… но ты можешь не отвечать. Зачем тебе понадобилась ночью моя дочь?

– Понимаете… – Колька помедлил. – Я помогал своим знакомым. И был нужен человек, разбирающийся в медицине. Но при этом он должен… чтобы он не задавал вопросов.

– Ты имеешь в виду местных? Ты помогал им?

– Я сам – местный, – суховато напомнил Колька. – И да, я помогал именно им. Вы, вероятно, не знаете, но моё прозвище – Ветерок. Я не пионер и никогда им не был… и не собираюсь им быть, что важней всего. И все мои поступки продиктованы лишь моими желаниями.

– Ты наговариваешь на себя, мальчик, чтобы немного побравировать, – чуть ли не равнодушно сказал полковник Харзин. – Это пройдёт – как молодость. Главное, чтобы с нею прошло только это.

И протянул Кольке руку.

4.

В семь утра – Колька уже встал – позвонил Райко. Он был спокоен и зол. Ночью на шоссе сожгли две закусочных, хозяева которых недавно взяли беспроцентные кредиты на развитие дела. Ни экс-владелец бара Степан Прокудин, ни юный атаман "Детей Урагана" по имени Анатолий – нигде не всплыли.

– Ну и зачем ты мне позвонил с этим делом? – без злости или даже раздражения спросил Колька. – Ещё раз пнуть меня под рёбра?

– Да надо оно мне… – Райко в трубке нервно сопел. – Слышал про станцию? – Колька угукнул. – Сашка Скориков там был. Заметку писал для нашей газеты.

– Из "Погонщиков тумана"? – спросил Колька. Ощутил, что Райко на том конце провода кивнул. – Что с ним?

– Лучёвка. Ворочал шторки голыми руками. Сейчас без сознания в военном госпитале президентской гвардии. Пока довезли – с рук кожа до плеч сошла, лохмотьями. И язвы…

– Стаська с ним? – Станислав был близнецом Александра.

– С ним, где же ещё… Говорят, всё-таки выживет он, Сашка-то… Коль, я тебя прошу. Я тебя очень прошу, – с такой силой убеждения, с таким нажимом сказал Райко, что Кольке даже не по себе стало, – не лезь в наши дела. Только напортишь. Ты не обижайся. Я тебя прошу. Не играй ты в героя!

– Мне повеситься? Постриг в монастыре принять? – вот тут прорвалась злость: Ветерок почувствовал, что покушаются на его свободу. – Или к вам записаться?

– Иди к нам, – неожиданно согласился Райко. Так неожиданно, что Колька не сразу нашёл, что ответить, даже рот приоткрыл. Потом спросил с весёлым удивлением:

– Как?! Это мне ты предлагаешь? Мне – ты?!

– Я – я бы тебе глоток воды на сковородке пожалел. За Лариску, – жёстко сказал Райко.

– Тебя не Славян надоумил? – подозрительно спросил Колька. И подумал, что, если это и правда Муромцев… то… то это – разочарование. Страшное разочарование. Такой заботы Колька не желал.

– Славка? При чём тут он… – голос Райко был искренним. – Пионером можешь не становиться, раз тебе это поперёк горла, да и поздновато тебе уже… Будешь по связям с общественностью при штабе дружины. Не отряда даже.

– Вот как? – Колька закусил губу. – Силёнок не хватает, понадобились связи меня, нехорошего и антиобщественного?

– Что? – голос Райко в трубке стал… нет, не злым. Каким-то жёстким, суровым. Колька понял каким-то шестым чувством, что сейчас его тёзка встал на ноги – до этого сидел, и сидел устало… – Не дождёшься, чтобы тебе кланялись. Я тебе дело предложил. Дело. Но теперь вижу, что ты… ты всё-таки дерьмо, Ветерок. Свою обиду на всех вымещаешь. Не на мне. На всех. На мне – я бы понял.

– Да нет у меня никакой обиды. Ни на тебя. Ни на вас. Ни на кого, – искренне ответил Колька. – Я живу, как мне охота. Хорошо. Понял, Стоп? А вы – думайте сами. Я вам не палочка-выручалочка и не спасательный круг. Чао, бамбино, сорри…

– Высоко себя ценишь, – только и сказал Райко. И бросил трубку.

Колька полежал на кровати, почитал. К девяти должна была прийти Элли – они вчера договорились. Поэтому не читалось абсолютно, и Колька взялся за картину по наброскам с "Би". Набросков было несколько, юноша решил свести их воедино с пейзажем озёрного берега.

Холсты – несколько – он загрунтовал собственноручно ещё в первый день, и сейчас они как раз "созрели". Колька любил работать красками неспешно, иногда по два-три дня прорабатывая одну деталь – это карандашами наброски он делал моментально. И сейчас он с удовольствием разложил всё, необходимое для работы, притянул магнитами к металлической планке наброски… Он уже до такой степени настроился на работу, что звонок в дверь воспринял, как личное оскорбление, хотя это наверняка была Элли.

Но на пороге стоял незнакомый парень.

– Николай? – деловито спросил он.

– Да, – Колька, упершись руками в косяки, изучал парня. – Что нужно?

– Это тебе нужно, – ответил тот. – Тебе твоя блядь нужна?

В следующую секунду он глухо охнул, ударившись затылком о косяк и чувствуя, что на плечи ему словно бы рухнули две рельсы. У длинноволосого ясноглазого мальчика с нежным лицом оказались стальные мышцы, а выражение потемневших глаз…

– Что ты сказал?! – процедил Колька, стискивая плечи пришельца так, что тот невольно начал корчиться. Но, собрав остатки мужества, он быстро сказал:

– Убьёшь – ну и что? Девчонка твоя – у Прокудина. В Сельцове. Он велел передать, чтобы ты приезжал за ней один. И никому. Иначе из неё кишки заживо вымотают. Я правду говорю!

– Я бы мог сломать тебе шею, – раздумчиво сказал Колька. – Сейчас. Здесь. Но ты дурак и животное. Посему…

Руки взлетели двумя секирами – и парень пронзительно закричал, падая на колени. Обе ключицы у него были сломаны – сломались, как сухие палочки. Колька толкнул его ногой в грудь и вошёл в дом.

Несколько секунд он стоял у лестницы. Не потому, что не знал, что делать. знал. Он просчитывал, как лучше это сделать.

У Харзиных никто не отвечал. Значит, дома её в самом деле нет. В школе не было тоже. И в отряде не было. Но как же её схватили? Где?! Неужели имела глупость на что-то поддаться?

Колька не задумывался над тем, что в такой ситуации, невзирая на все угрозы, любой мальчишка из Империи бросился бы в пионерский отряд, а потом – в полицию. Потому что он сам мог сделать только одно – поехать в Сельцово.

* * *

«Харлей» Колька оставил у въезда в деревню и дальше пошёл пешком. Когда-то, в начале Безвременья, тут был большой лагерь беженцев, потом пытались обосноваться какие-то сектанты, потом деревня запустела – и он даже удивился, увидев, что навстречу ему движутся по дороге, постепенно растягиваясь вширь, не меньше трёх десятков человек. Вся эта толпа посреди летнего дня казалась предельно чуждой и какой-то… нелепой. А впереди… Степана и того парня, Анатолия, Колька узнал сразу.

– Прие-е-еха-а-ал… – Степан растянул это слово на целое предложение. Глаза у него были недоверчивые и злобные – глаза крысы, оценивающей обстановку в подвале, где внезапно появился враг. – Неужели один?

– Один он, один, – сунулся кто-то из толпы. – Проверено, никого с ним нет!

– Один, – кивнул Колька. Он буквально ощущая спиной, что позади толпа уже сомкнулась, и ему стало тоскливо. "Убьют, что ли?" Верить не хотелось… – Если бы со мной кто был – то твои эти халупы уже горели бы с четырёх концов.

– Чего ж ты никого с собой не прихватил? – лицо Степана перекосила улыбка. – Не пошли? Не пошли-и, вижу! Они таких, как ты, не любят, а? Накласть им на тебя, Ветерок! Ветерок ты и есть Ветерок, сегодня тут, завтра там, а им до тебя и дела нет!

И он заржал, а остальные подхватили. Колька осмотрелся. Они не понимали его прозвища. Райко его совсем не потому дал ему, своему тёзке. Совсем не потому, почему думал Степан. Впрочем… это уже не важно, кажется.

– Я дал слово, что приеду один, – спокойно ответил он. – Где Элли?

– А если мы её… – и Степан сделал грязный жест. Колька нагло усмехнулся:

– Вы ж не идиоты. Если бы вы это сделали, то не сидели бы тут. А спасались от казаков и Чёрных Гусар. Ведь вы же… – он повысил голос, – …крысы!

Вокруг загудело, но Степан пресёк шум одним движением ладони:

– Верно, – кивнул он Кольке. – Не трогали мы её. Всё равно скоро им всем гроб сделают… Девку давайте!

Элли пулей вылетела из толпы и уцепилась за Кольку, как утопающий за спасательный круг. Судя по всему, ей в самом деле не причинили вреда. Но она была испугана и зла – зла на себя за этот испуг.

– Я приехал за тобой, – сухо сказал юноша, осторожно, но непреклонно отнимая руки девушки от себя. – Спокойно, Элли. Слушай меня. В конце этой улицы стоит мой "харлей". Сейчас ты к нему пойдёшь. Сядешь. Поедешь в город. Осторожней, он рвёт, как зверь… Если тебе не трудно – скажи там, что… – Колька потёр лоб и улыбнулся неожиданно тепло. – Нет. Просто объясни, где тебя держали. Это место называется Сельцово.

– А… ты? – Элли отстранилась от Кольки. – Ты что… остаёшься?!

– Да. У меня кро-охотный разговор с этими… существами.

– Я не поеду, – тихо и твёрдо сказала девушка. – Они тебя убьют. Я остаюсь.

– Тогда они убьют и тебя, и выходит, что я напрасно жёг бензин, смешно как-то выходит, – Колька усмехнулся. – Уезжай и поскорей. Я за их благородство не ручаюсь.

– Я не поеду!!! – замотала головой девушка. Колька вздохнул:

– Элли… – и вдруг рявкнул: – Уходи, дура! Пошла прочь, убирайся, я сказал! – и оттолкнул её от себя. Она неловко попятилась, замотала головой. Потом развернулась и побежала – перед нею молча расступились и снова сомкнулись.

Колька дождался низкого удаляющегося рёва "харлея", удивляясь, что на него всё ещё не набросились. Теперь её не догонят, даже если есть на чём и если захотят – за "Харлей" он готов был ручаться головой.

– Ну теперь поговорим, – почти спокойно сказал Степан, придвигаясь. А Колька даже не удивился, увидев рядом с ним возникшую словно из ниоткуда щербатую улыбку Фыри. "Жаль, не убил его тогда," – подумал Колька вяло. Драться не хотелось. Хотелось спать, как прошлой зимой, когда на реке он провалился в ледяную воду и, бессмысленно хватая руками шугу и обламывающиеся края полыньи, хотел не жить, а… спать. Тогда Би выволок его. Сейчас? Усилием воли Колька заставил себя собраться (держись, Ветерок!) и устало спросил:

– Что, Фыря? Опять с кастетом?

Улыбка стала ещё шире. В уголках глаз Фыри скопился гной. Он отвечал можно сказать ласково:

– Гы. Никак нет. Нынче без кастета мы, – он протянул руку за спину, и кто-то вложил ему в ладонь тесак для рубки мяса.

"Ах мать твою," – подумал Колька всё ещё беззлобно. И ударил. Вложив в удар всё своё нежелание драться – и всё умение вкупе с ненавистью к тем, кто заставляет его это делать.

Фыря не успел защититься – и не смог закричать. Правый кулак Кольки, врезавшись в горло бандита, в кадык, бросил его в толпу. Отбив плечом чью-то руку, Колька ударил ещё кого-то головой в подбородок, другого – ребром ладони по виску – и вырвался на дорогу. Позади ревели, выли и визжали, словно за ним гналась толпа чудищ из страшной легенды. Кто-то ударил Кольку палкой по ногам. Он упал, перевернулся, вскочил тем же движением, уже понимая, что – нет, не уйти. Эта дикая, тоскливая мысль заставила стиснуть зубы – иначе бы он закричал от душной тоски. Увернувшись от второго удара палкой, Колька очень удачно достал её обладателя подъёмом стопы в пах – и… перестал чувствовать спину и всё ниже. Земля ударила по лицу и ладоням.

– Пиздеееееец!!! – с омерзительной, торжествующей радостью заревел кто-то. – Убивай его! Я ему хребтину перехуярил!

Больно по-прежнему не было. И страшно не было. Он подумал о картине, которую так и не начал – и тут что-то упало на голову, всё сделалось сперва – алым, потом – чёрным, а потом – никаким.

5.

Мертвенно-бледное лицо Кольки испугало Райко. Что-то щёлкало в углу, что-то вздыхало, мигали лампочки и табло… В нос и угол рта Кольки уходили трубки, остальное тело было закрыто белой простынёй, но хорошо различалось, что кровать жёсткая, с регуляторами, креплениями и бандажем. Вокруг путались в жутковатом кажущемся хаосе провода и шланги.

Колька Райко видел мёртвых, умирающих, искалеченных и больных, видел кровь и страдания. Но меньше всего он мог представить себе Ветерка – Ветерка! – таким, каким он был сейчас.

Кто угодно – но не он. Не такой каменно-белый.

– Пора, парень, нельзя тебе тут больше, – мужская ладонь коснулась плеча юноши – легко, но властно. Райко обернулся зло. На него смотрело жутковатое лицо – украшенное, если так можно сказать, тремя шрамами, образовывавшими на лбу и скулах гротескную букву П. Копцев, вспомнил Райко фамилию имперского врача, который оказался в Верном проездом и взялся "посмотреть", как он выразился, Стрелкова. Огромный, более чем двухметровый, атлет, врач глядел с неожиданным пониманием, но и строго.

– Он не может… не может быть таким! – выговорил Райко с трудом, подчиняясь движениям ладони врача. – Да поймите же… не может… – он хотел оглянуться ещё раз, но врач вытеснил его в коридор окончательно…

…У Стрелкова были переломы позвоночника в крестцовом отделе и основания свода черепа. Всё тело – сплошная гематома. Рёбра переломаны, разрыв селезёнки, лопнуло левое лёгкое…

Нет, Райко уже знал, что Колька – не умрёт. И это было чудом, и это было правдой – ещё одной чудесной правдой, которую несли с собой имперцы и которая его, пионера со стажем, близко видевшего немало Людей Империи, временами всё равно робеть перед ними. Больше того – этот страхолюдный гигант сказал, что «парень скоро встанет», и Райко принял и это, как должное. Но неподвижность Кольки ужасала…

…Славка Муромцев и Женька Шухин, командир "Стальных волков", сидели внизу, в вестибюле, расстегнув куртки и положив шлемы на пол между ног. На звук шагов Райко они обернулись. Лицо Женьки пересекала длинная царапина, смешно смазанная бактерицидкой. У Славки угол нижней губы зажимала скобка.

– Догнали? – быстро спросил Райко, останавливаясь рядом. Славка усмехнулся здоровой стороной рта – именно к нему бросилась за помощью Элли, но и он опоздал. Вместе со "Стальными Волками" он явился в Стрельцово, когда оттуда уже вытягивался хвост банды. Началась драка, даже со стрельбой, подоспела полиция, но повязать удалось мало кого – основная часть в суматохе ушла.

– Ушли, – так и сказал Женька и пристукнул каблуком в пол – звонкий щелчок понёсся по залу, и Женька смутился и покраснел, как его галстук.

Из перевязочной вышел один из пионеров Шухина, и тот заторопился, отвезти его домой – у парня была разбита свинчаткой голова. Славка остался сидеть – и Райко подсел тоже.

– Почему она поехала к тебе? – хмуро спросил он.

– Колька – мой друг, – слегка косноязычно ответил Муромцев. Райко не сдержал удивления:

– А?!

– Да. Хочешь вынести это на обсуждение совета отряда? – Муромцев смотрел то ли неприязненно, то ли насмешливо, и Райко ответил искренне:

– Глупости. Знаешь, а он… он поступил, как настоящий…

– …идиот! – взорвался вдруг Славка и прижал к губам ладонь. Зашептал: – Он поступил, как идиот. Как Ветерок. Как последний… сссс… и мы в этом виноваты тоже.

На первый взгляд в словах Муромцева не было логики. Но Райко, помедлив, кивнул. Он на самом деле понял, что к чему – или, по крайней мере, был уверен, что понял. Он хотел это сказать, но дверь хлопнула – и под возмущённый окрик дежурной медсестры в вестибюль вбежала Элли. Огляделась невидяще – и бегом, да что там – почти что прыжками, ринулась к лестнице, ведущей в палаты.

* * *

Наркотическое забытьё, призванное охранить от боли, было ужасно. Колька всё понимал, всё осознавал, но не мог очнуться. Иногда из черноты вокруг с грохотом выезжал дорожный каток, и, медленно, неотвратимо вырастая, накатывался всей тяжестью на беспомощного юношу. Он, этот каток, проходил, оставляя боль в раздавленном, но почему-то ещё живом теле – и Колька в смертельной тоске силился закричать, но его не слушались ни тело, ни язык, ни глаза. Он думал, что это смерть, и смерть была ужасна именно своей бесконечностью и безнадёжностью. Навязчиво вспоминалось где-то читанное или слышанное —

 
   Клинком сошёлся свет
   На остром сколе льда…
   …на сотни тысяч лет —
   Тяжёлая вода…
 

Вечность спустя в этой ужасной тьме появился свет. Похожий на свет свечи… да нет, это и была свеча – её держала в руке девушка с неразличимым лицом, но фигурой, словно бы сотканной из белого сияния. Колька не мог разглядеть – кто это, во что она одета… Он просто знал, что, если сможет дойти до неё, до свечи в её руке – он будет спасён.

Он дотянулся. И открыл глаза…

…Над ним был белый потолок. Рядом, в кресле, сидел знакомый мальчишка – вроде бы Колька его помнил. Мальчишка опустил номер "Костра", который читал. Встретился взглядом с Колькой, глаза расширились, рот приоткрылся, мальчишка уронил журнал и крикнул в сторону второй кровати, на которой кто-то лежал:

– Он в себя пришёл!!!

Потом – нажал кнопку на пульте. Колька хотел подтвердить, что да, пришёл, всё в порядке… но ему внезапно стало очень-очень хорошо, потому что, уплывая обратно в сон – уже обычный сон – он увидел склонившуюся над ним девушку. И теперь он мог различить лицо, которого не видел там – лицо Элли.

– Ты… была… там… – одними губами произнёс он, стараясь удержаться в сознании для того, чтобы договорить, обязательно договорить! – Ты… там… была… ты спасла… меня… Я помню…

6.

Больше всего Колька удивился, когда узнал, что за те четыре дня, что он был без сознания, у его постели дежурили, сменяясь каждые четыре часа, ребята изо всех отрядов Верного. Ну, он бы понял ещё, если бы Славка. Ну, пусть ещё кто-то из его знакомых, которые, может быть, даже считали себя его товарищами. Но – двадцать четыре человека, из которых три четверти он только в лицо и знал, и то плохо!

– Элли, – по-тихому сообщил Славка, когда принёс фрукты, – тут сидела все четверо суток. Спала вон – на соседней кровати. Не отходила от тебя.

Колька была ещё очень слаб и почти неподвижен – и теперь почувствовал, что у него мокрые глаза. А Славка, как ни в чём не бывало, продолжал:

– Ребята хотят сместить Райко. Говорят, что всё это из-за него. Из-за вашей ссоры…

– Что? – сразу нахмурился Колька. – Вот уж чушь… Я сам виноват. Я теперь… теперь кое-что понимаю. А Колька тут совсем ни при чём. Так и скажи всем.

– А ты… – Славка не договорил, только ухмыльнулся весело. Колька поспешно, чтобы не впасть в нелепые нежности, спросил:

– А Элли сейчас где?

– Придёт скоро, – не проясняя ситуацию, сказал Муромцев. И почему-то заторопился. – Вот тут витамины, лопай и поправляйся, а я ещё зайду, поговорим…

Колька, проводив его взглядом, осторожно пошевелился, прислушиваясь к своим ощущениям. Кроме невероятной слабости – ничего неприятного вроде бы… колдовство какое-то. Он счастливо улыбнулся (нет никого, никто не увидит же) и понял вдруг, как страшно было бы умереть – умереть сейчас, когда так здорово обошлось с Эдди, когда появился друг…

– А вот возиться лишний раз пока не надо, – послышалось добродушное бурчание, и Колька ошалело и даже несколько испуганно вжался в подушку. В дверь палаты… вошёл? Нельзя было так сказать, это слово – слишком маленьким было для появившегося человека… В общем, в палате очутился огромного роста атлет, белый халат на которого, видимо, шили по спецзаказу. Лицо гиганта пересекал странный П-образный шрам. Не обращая внимания на изумление Кольки, вошедший проверил что-то на аппарате в углу и только после этого повернулся к юноше:

– Копцев, Ингвар Анатольевич. Обычно я детям представляюсь "дядя Ингвар", тут главное успеть раньше, чем они начнут орать от страха. Но ты ж уже не дитё?

– Вы мой лечащий врач? – осторожно осведомился Колька. Он не помнил в Верном такого врача, а главное – ощущалось, что тот – имперец.

– Да очень мне надо, – проворчал Копцев, садясь на стул (Колька подумал: развалится или нет?) рядом с постелью. – Я холодный теоретик-экспериментатор. Недавно приехал из Седьмого Горного посёлка, где экспериментировал на детях, а тут ты валяешься. Удачно.

– Но я уже не дитё, – напомнил Колька о его собственных словах. Копцев небрежно, как от мухи, отмахнулся:

– Это я пошутил грубо. По уму ты, судя по всему, дитё и есть…

– Вы знаете… – рассердился юноша, но тут же был заткнут – бесцеремонно и спокойно:

– Знаю, знаю. Помалкивай, а то пропишу тебе клизму с касторкой и пришлю с уткой самую молодую медсестру… Хотя нет, не помалкивай, а скажи-ка ты мне вот что…

Он задал Кольке несколько вроде бы не имеющих отношения к травмам вопросов, удовлетворённо кивая и даже что-то черкая в маленьком блокнотике, который выудил из кармана халата. Колька уже не сердился, его начало разбирать любопытство. Ответив на очередной вопрос, он улучил момент и спросил:

– Я был сильно… повреждён?

– Ты что, автомат – "повреждаться"? – хмыкнул Копцев, убирая блокнотик. – Ты, парень, был искалечен. Точней, ты был убит. Крестец перебит, основание свода черепа повреждено, сломаны семь рёбер, разорваны селезёнка и левое лёгкое. Тебя доставили уже двадцать минут как мёртвым.

Колька почувствовал, что бледнеет, кончики пальцев рук и ног противно онемели, а спина вспотела.

– И? – спросил он, ощутив сильнейший постыдный позыв помочиться и с трудом задавив его. Копцев понимающе проследил за движением ног юноши под одеялом и продолжал:

– И тут появляюсь я весь в белом и с волшебной палочкой. Слушай, ты прости мне эту манеру говорить. Просто я на самом деле доволен собой как экспериментатором. И ты можешь гордиться – ты первый на свете человек, который смог восстановиться благодаря неродственному волновому донорству. Не понимаешь? – Копцев явно прочёл это на лице Кольки и добавил: – Захочешь – найдёшь, почитаешь. А пока лучше тебе понимать только одно: ты жив и полностью здоров. Скоро будешь, точней.

– Спасибо, – тихо и с искренним потрясением сказал Колька. – Я…

– Оставь, – поморщился имперец и, вставая, хлопнул себя по лбу: – Кстати! К тебе тут ещё несколько посетителей. Хотел я всех разогнать, но что уж… Запускать?

– Запускайте, – с улыбкой согласился Колька. Копцев кивнул, вышел в коридор и там раздался его торжественный голос:

– Прошу проследовать в порядке живой очереди, они-с уже готовы к приёму!..

… – Ты как, Николай?

Юноша в удивлении широко раскрыл глаза. На пороге – в халате, наброшенном поверх формы – стоял полковник Харзин.

– Товарищ полковник… – Колька сделал движение – сесть, но Харзин пересёк палату и мягко, однако, решительно положил ладонь на грудь лежащего и чуть надавил:

– Лежи, лежи. И я присяду, – он опустился в кресло. Долго, внимательно смотрел в лицо Кольке. Потом кашлянул и сказал: – Мальчик мой… позволь мне тебя так называть… Мальчик мой, спасибо тебе.

– За что? – искренне удивился Колька. – Элли же по моей вине попала в такую историю. То есть, из-за меня. Это же меня хотели поймать. А вашу дочь просто так тронуть побоялись бы. Я скорей виноват, чем заслуживаю похвалы…

И осекся, увидев глаза полковника. Странные. Тёплые, добрые глаза. Как… как у отца. Колька вдруг вспомнил отцовские глаза. И быстро зажмурился, понимая, что сейчас уже не получится удержаться…

– Сынок, – ладонь полковника коснулась локтя Кольки, сжала его ободряющим движением, – я знаю одно. Знаю точно. Когда бандиты схватили мою дочь – ты её спас. Рискуя своей жизнью. Как мужчина и боец. Как человек Империи, как – человек.

– Все меня хвалят, – Колька открыл глаза, шмыгнул носом и улыбнулся. – Неудобно даже…

– Хвалят? – полковник сел удобней. – Ну а сейчас будут ругать. Николай, практически сразу по возвращении в родной город ты сорвал операцию полиции – расспросами в баре "Радуга", потом – налётом на этот бар. Ты был беспричинно груб сразу с несколькими людьми, пытавшимися тебе помочь. Наконец, ты был искалечен и чуть не погиб из-за собственной самоуверенной эксцентричности. Ты – самонадеянный сопляк – пустил прахом труд десятков серьёзных взрослых людей. А всё потому, что не привык слушать никого, кроме себя.

– Я… – выдохнул Колька.

– Молчите, Стрелков! – металлически произнёс полковник. – Мы живём в мире, который требует от общества единства всех, в нём живущих. Никому не запрещено быть оригинальным, и твоя игра в Ветерка ещё не столь давно был безобидной. Тем более, что ты – хороший парень. Честный, смелый, умный, независимый в делах и суждениях. Всё это – великолепно. Но на серьёзной войне играть в одиночку-мстителя – не получится. Это губительно. Это эгоизм – эгоизм, от которого страдают люди, – Харзин перевёл дух. – Положим, ты видишь, что люди что-то делают не так, что-то упускают из виду. Приди к ним. скажи. Посоветуй. Ведь это же не враги, это же твои ребята, ты с ними рос, ты с ними рядом учился и даже дружил. А ты не только не приходишь сам – ты отталкиваешь руку, которую тебе протягивают. И добро бы, если бы ты страдал от этого сам, один. Почему ты считаешь себя выше и лучше других?

– Товарищ полковник… – Колька тихо закипел. – Потому что у меня есть на это право. Потому что никто из них не может со мной сравниться во мног…

– И тем не менее – спасли от смерти тебя именно они. И друзьям твоим спастись помог Муромцев. И эти ребята дежурили около твоей постели. Потому что они – это одно. А ты – один. И они – сильней тебя, каким бы ловким, сильным и умным ты ни был. И вот поэтому ты – в проигрыше. И будешь в проигрыше, Николай. Будешь стоять в стороне и смотреть, как другие меняют жизнь. Вообще меняют жизнь те, о ком не слагают былин.

– А обо мне… слагают? – буркнул Колька, обмякнув. Харзин неожиданно улыбнулся:

– О тебе рассказывают легенды… Ты не думай, Коля, я понимаю, что ты очень ценишь свою свободу. Это прослеживается по всей твоей жизни. Даже то, что ты не уехал к сестре, а жил один и упрямо отстаивал это своё право – о многом говорит. Но свободу ценим мы все, поверь, и это не лозунг из книжки… Вот только ты неверно понимаешь свободу. Это не возможность делать всё, что хочешь и как хочешь. Умный человек сказал как-то: «Свобода есть осознанное подчинение благой цели,» – полковник встал, одёрнул халат, как мундир. – Ты подумай, Николай, о том, что я тебе сказал. Подумай. Но не сейчас… – он снова улыбнулся. – Не сейчас, потому что к тебе ещё один посетитель.