Текст книги "Охота на удачу"

Автор книги: Олег Кожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Ты видишь?! Видишь?! – требовательно тряся его за плечо, спрашивала Лиля.

– Вижу, – шептал Герка. Он не был уверен, услышит ли девушка. Вообще-то это мало волновало его. Ему просто хотелось, чтобы волшебное мгновение длилось вечно. Будто во сне, он подошел к краю моста и сел, бесстрашно свесив ноги вниз. Рядом неслышно опустилась Лиля. Герка, не глядя, нащупал ее ладонь и сжал своей, не в силах словами передать то всепоглощающее чувство благодарности, которое он сейчас испытывал к девушке, открывшей ему глаза. Монета давно спряталась в свободной руке, а Герка по-прежнему видел непередаваемое, величественное, волшебное. Две человеческих фигурки просидели на мосту вечность, может быть, даже несколько – две или четыре вечности. Им казалось, по крайней мере казалось Гере, что солнце проносится по небосводу, и спицы его огненной колесницы посылают в глаза юноше солнечных зайчиков. Понимая, что, когда чары рассеются, подобно порванной ветром туманной кисее, он не сможет найти слова, чтобы выразить, насколько странно и божественно было увиденное, Герка впитывал каждую секунду этого нового состояния. Стремился отпечатать его в памяти со всей возможной четкостью. Если бы подобное зрелище открылось вам, будьте уверены, у вас бы перехватило дыхание. Потому что прозрение случается только раз в жизни.

– Вот такой он, мой мир, – сережки в бровях Лили предательски звякнули, когда она попыталась украдкой вытереть глаза. – И если ты еще раз назовешь его дерьмом, то недосчитаешься передних зубов. Я уже говорила тебе, ты не ценишь подарки судьбы, Герка. Ты видишь только плохое, и в этом твоя беда. Конечно, плохое видеть проще, а иногда даже приятнее. Но ты ведь не такой, Герка! Тебе не нужно оправдывать свое паскудство тем, что все вокруг сделано из дерьма. Ты не сволочь, не пессимист. Тебе просто нужно привыкнуть к этому миру и научиться видеть его светлую сторону… понимаешь?

Он кивнул, не задумываясь. Он действительно все понял.

– Понимаю. Теперь понимаю. Судицы мне говорили, что, несмотря на все кривые дорожки, я все равно выеду на новенькое шоссе… И, кажется, я выехал. Я должен отдать монету тебе, Лиля.

Не видя, как побледнели щеки панкушки, Герка торжественно поднялся на ноги. Преодолевая слабое сопротивление Лили, потянул ее за плечи, заставив встать. Впервые с момента погружения в непрерывный кошмар – Герка чувствовал это всем сердцем – он совершал нечто правильное. Он менял мир.

– Гер, не надо, – прошептала Лиля. Ее губы еле шевелились, а сама девушка казалась слегка ошарашенной свалившимся на нее счастьем. – Он твой. Пожалуйста, не делай этого.

– Нет, теперь ты не понимаешь! – схватив ее безвольную руку, улыбнулся Герка. Улыбкой человека, ответившего на самый важный вопрос в своей жизни. – Ты – часть этого мира! Ты его соль, его кровь, его клеточка. Ты его гражданин, а не случайный турист из соседнего государства. И в то же время ты не такая, как все другие его обитатели, которых я видел. Добрая, смелая… честная…

– Герка, я прошу тебя…

– А для меня… – не слушая ее, Воронцов грустно усмехнулся, – …для меня это единственный шанс вернуться домой. В мой мир, где мне самое место. Я хочу отдать его тебе, потому что он тоже часть этого мира. Тебе он действительно принесет удачу. Раскрой ладонь!

Лиля отрицательно помотала головой, но пальцы, растопырив обломки черного маникюра, сами раскрылись навстречу падающему сокровищу. Ладонь ощутимо качнуло вниз, когда в нее, игриво сверкнув на солнце, упал заветный пятачок. Словно весила монета гораздо больше, чем на самом деле. Глядя в сторону титанов, вновь превратившихся в обычные тучи, Герка рассмеялся, открыто, искренне, по-настоящему весело.

– Добром отдаю! – громко сказал он, словно призывая исполинов в свидетели.

– …ом …аю! – подтвердило слабое эхо из-под моста. Оно попыталось освоить фразу целиком, тихонько повторяя ее раз за разом, но вскоре затихло, расстроенное. И тогда небеса взорвались громом.

Каждый отвечающий за одно из пяти Геркиных чувств орган отреагировал страннейшим образом. Перед глазами вспыхнула пара сверхновых, мгновенно выжегших сетчатку. В уши ворвался жуткий гул, идущий, казалось, прямо из черепа. Рот наполнился пересыпанным солью металлом, а ноздри рванул едкий запах долго простоявшего на солнце мусорного бачка. Онемевшая кожа не сразу почувствовала, как в нее впились кусочки поломанного асфальта, на который Геркино тело рухнуло, словно подстреленное. Чувство шестое, как обычно, предательски помалкивало. Только привычно поджались в предчувствии беды пальцы на ногах. А когда в очистившиеся от шума и звона уши ворвались возбужденные голоса, Герка понял – не зря.

– Добегался, сучонок!? Без пятака-то хреновый из тебя боец, верно? А тебе сразу говорили – отдай по-хорошему. Вот стоило артачиться, людей напрягать? Сама Лилька Ирландия на тебя почти полмесяца угрохала, баран ты упертый!

– Шеф, Лилю бы поощрить надо… Замолвишь Хозяину словечко, а?

– Папа, не надо… – беспомощный, какой-то потухший голос Лили. Единственный родной ориентир в этом опасном гомоне.

– Оба-на, дай я ему брюхо вскрою? Ну дай! Я за Ромку ему… на кишках на мосту подвешу суку!

Ждать, пока его подвесят на собственных внутренностях на ржавых перилах моста, Герка не собирался. Однако попытка отжаться, чтобы встать, успехом не увенчалась. В правый бок тут же воткнулся тупой ботинок, взорвавший ребра жгучей болью. От удара Герку перевернуло на спину, и в этом была хоть какая-то польза. Он наконец-то увидел своих мучителей – ту самую троицу из синего «ЗиЛа» с приметными номерами. Ближе всех стоял вокзальный плясун Оба-на. Он-то, похоже, и «вырубил» Герку сильным ударом, от которого перед глазами юноши все еще метались фиолетовые амебы. Рядом с ним, удерживаемый лишь авторитетом старшего сборщика, подпрыгивал от нетерпения рыжий карлик, воинственно размахивающий грязным разделочным ножом.

– Шеф, вы же обещали!

Лиля, вспомнил Герка. Почему она еще здесь? Что они с ней сделали? Сориентировавшись на голос, Герка отыскал девушку глазами. Она стояла рядом с одетым в латаную джинсу мужчиной, тем самым, что так ловко сбил Обраду какой-то детской считалочкой. Мужчина уверенно обнимал Лилю за плечи, и не заметить семейного сходства в близко расположенных лицах мог бы, разве что, слепой.

– Обещал-обещал, – проворчал Оба-на. – Так я его и не трогаю. Это все Семка, паскудник! Разве его удержишь?

В подтверждение своих слов бродяга сдвинулся в сторону, освобождая дорогу карлику. Тот хищно осклабился, перебросил нож из руки в руку, сплюнул, и медленно двинулся к пытающемуся подняться юноше. Беспомощно трепыхаясь на асфальте, наконец-то ощутив кожей каждый острый обломок, Герка чувствовал себя рыбой. Сходство усиливалось еще тем, что злобный карлик явно собирался его выпотрошить. И все же не ржавый тесак приковал к себе обреченный взгляд Герки, а Лиля, рванувшаяся ему на помощь и остановленная… отцом. «Джинсовый» без видимого труда удерживал панкушку, крепко обхватив руками за пояс. Извиваясь в железной хватке, Лиля что-то кричала, мотала головой, расшвыривая в стороны радугу разноцветных волос. С длинных ресниц срывались хрустальной чистоты слезинки, перелетающие заграждение моста, чтобы с неслышным плеском раствориться в замусоренных водах Смородиновки. Это было почти так же по-неземному красиво, как обнявшиеся титаны. И, что самое удивительное, Герка видел это без пятачка! Завороженный, он не слышал ничего – ни криков Лили, ни сопения подходящего все ближе карлика Семки, ни хруста асфальтной крошки под растоптанными армейскими ботинками. Сильные руки вздернули Воронцова в воздух, пытаясь поставить на ноги. Едва лишь юноша нащупал ногами опору, как Семка проворно полоснул его ножом по груди, кровоточащей полосой разделив тело на две неравные части.

Вместе с болью вернулась реальность и все оглушенные чувства. И все же Воронцов заработал еще два болезненных пореза, на плече и на щеке, прежде чем понял: для того чтобы сохранить жизнь, нужно хотя бы отступать. Ноги, впрочем, как и все тело, слушались плохо, норовя подвести в самый ответственный момент. Пару раз, споткнувшись, Герка едва сам не упал на лезвие, и лишь сноровка карлика вкупе с отменным владением ножом продлевали эту кровавую игру. Семка довольно смеялся каждый раз, когда Воронцов шипел или вскрикивал от боли. Вдогонку им летели полные ненависти крики Лили, вперемешку с удовлетворенным смехом Оба-на, находившего происходящее невероятно забавным. Сосредоточившись на том, чтобы не умереть, Герка едва ли их слышал. А когда, споткнувшись в очередной раз, он все же упал, пришло понимание, что распалившийся карлик хочет закончить эти односторонние салки. Это явно читалось в глазах рыжебородого Семки. Вот тогда-то и случилось нечто, чего не ожидал никто.

Не желая, чтобы оскаленная физиономия карлика стала последним, что он увидит в своей жизни, Герка отвел глаза. Точнее, перевел их на Лилю. Как раз в тот момент, когда девушка, вырвавшись из отцовских объятий, ногами вперед сиганула через перила моста вниз, навстречу неглубокой воде… и, как потом сообразил Герка, к широкой плотной тени опоры, колышущейся на ее рябой глади.

Ни Оба-на, стоящий спиной к беглянке, ни Семка, с нехорошей улыбкой склонившийся над упавшим юношей, ни сам Герка не успели ничего предпринять. «Джинсовый» дядька попытался криком привлечь внимание коллег, но безнадежно опоздал. Лиля появилась из тени, отбрасываемой карликом. Выскочила, как одна из тех дурацких пружинных игрушек, что засовывают в красивые маленькие коробочки, чтобы устроить друзьям веселый розыгрыш. Только вместо того, чтобы крикнуть «Бу!», панкушка воткнула в жилистую шею коротышки невесть откуда взявшийся выкидной нож. Пока последний из живых Близнецов стремительно становился мертвым, исторгая из пробитой артерии потоки крови, Лиля уже подскочила к Герке. Помогая встать, она одновременно умудрилась сунуть ему в руку нагретый кругляшок и шепнуть, обжигая ухо горячим дыханием:

– Беги! Добром отдаю, только беги!

Откуда только силы взялись? Герка побежал. Только спустя несколько минут, когда он уже потерялся среди холмов городской свалки, он понял, что Лиля не побежала следом. Лиля осталась.

Он бы вернулся за ней. Нет, правда, вернулся бы. Но грубая ладонь, соленая и пахнущая резиной, явившись ниоткуда, запечатала ему рот, утянув куда-то в недра груды искореженного металлолома. Ровно за секунду до того, как по этому месту пронесся рычащий от ярости Оба-на.

* * *

Открытка с пухлощеким медвежонком проскользнула в квартиру Воронцовых незамеченной. Возвращаясь с работы в шестом часу вечера, Воронцова-мама открыла почтовый ящик и, не глядя, вынула из него довольно объемистый сверток бесплатных газет, рекламных объявлений, листовок и прочего накопившегося за день спама. У Валентины Ивановны не было никакого желания, стоя в подъезде, выискивать в этой кипе счета или почтовые извещения, потому-то она, не глядя, сунула макулатуру в сумку, решив разобраться с ней позже. Открывая входную дверь, женщина повздыхала над недавно появившимся на ней граффити. Не то чтобы зеленый клевер с четырьмя лепестками сильно уродовал и без того изрисованный подъезд (во всяком случае, он был гораздо лучше надписи «ГРИНЯ – П…ДОР!», выцарапанной прямо в побелке над электрощитом), однако Валентина Ивановна не одобряла уличное искусство в принципе. От детей, которые не уважают общественную собственность, можно ждать чего угодно, считала она. Впрочем, рисунок занимал ее мысли лишь до тех пор, пока входная дверь не закрылась. Как только Валентина Ивановна оказалась дома, сумка тут же повисла на крючках в прихожей, а бумажный спам перекочевал на тумбочку. Запрятанная между буклетом о «горячих путевках» в Египет и брошюркой иеговистов открытка не обнаружилась до самого позднего вечера, когда, выскользнув… Впрочем, не будем забегать вперед.

К началу седьмого домой вернулся глава семьи, несущий под мышкой зареванную маленькую Наташку. Путь домой пролегал мимо ларька с различной мелочевкой, львиную долю которой составляли игрушки китайского производства – недостаточно качественные, чтобы украсить собой полки нормального детского магазина, но достаточно яркие, чтобы ни один ребенок младше шести лет не смог пройти мимо. Миновать эту цитадель соблазна без истерик со стороны младшего чада умела только мама. Папа же, как человек строгих моральных принципов, просто игнорировал весь шантажистский арсенал дочери, включая бесконечные слезы и топанье ногами. Вот и сейчас, по-быстрому сплавив ребенка под присмотр супруги, Владимир Михайлович поспешно ретировался в душ, смывать накопленную за день усталость. А заодно немного отдохнуть от ультразвука, исторгаемого Наташкиным горлом.

Успокоить крикунью удалось только подкупом. Несколько ложечек густого взбитого крема заставили девочку забыть о ларьке, доверху забитом Самыми Необходимыми Каждому Ребенку Вещами. Вообще-то крем предназначался для пропитки торта, коржи которого в настоящий момент доходили в духовке, однако Валентина Ивановна справедливо решила, что такая пигалица, как Наташка, вряд ли много наест даже черпаком, не то что чайной ложечкой. К пятому дню рождения дочери Воронцова-мама готовилась ответственно – как-никак, первый в жизни юбилей. По большому счету, конечно же, пол-юбилея, ведь придумавшие это слово римляне отмечали им исключительно даты с нолем на конце. Но, будучи русской женщиной, Валентина Ивановна плевать хотела на все эти римские заморочки и со свойственной своей нации широтой души наряду с десятками считала юбилейными датами также и пятерки.

Пока супруг, отфыркиваясь, плескался в ванной, Валентина Ивановна занималась тысячей дел разом, из которых выпечка торта для угощения Наташкиных гостей являлась далеко не самым сложным. Ведь, как известно, пока ребенок не начал ходить в школу, все его дни рождения – праздник скорее родительский. Да и после, еще несколько лет подряд, родители продолжают отмечать рождение своего чада с гораздо большим размахом, нежели оно само. На день рождения Наташки к чете Воронцовых обещались наведаться старые друзья с детьми. Вечером перед приходом гостей Валентина Ивановна превращалась в некое подобие индуистского четырехрукого божества, которое шинковало, разделывало, пассеровало, варило, смазывало, перемешивало, натирало, жарило и вообще свободно успевало проделывать великое множество иных кухонных дел. За годы готовки каждое движение стало выверенным и отточенным, как немецкие ножи, которые супруг подарил ей на позапрошлое Восьмое марта. Собственно, как любой мастер, на своем «втором рабочем месте» Валентина Ивановна могла ориентироваться даже с плотной повязкой на глазах. Она уже давным-давно забыла, когда в последний раз обжигалась или резалась по неосторожности. Однако оказалось достаточно маленького толчка, чтобы выбить ее из, казалось бы, глубокой, давно проторенной колеи ежедневной «кухонной повинности».

– Мам, а Гелка когда велнется? – старательно облизывая ложку, спросила перемазанная кремом Наташка.

Вроде бы короткий, невинный вопрос, а рука Валентины Ивановны дрогнула. Хваленая немецкая сталь перерубила длинный ноготь на указательном пальце и, едва не оттяпав следом первую фалангу, воткнулась в разделочную доску. Растекшийся из нарезанного помидора сок казался густым, тягучим, пронзительно ярким… как кровь. Совершенно некстати женщина поняла, что в кухне чудовищно душно. Что в мешанине ароматов и паров практически нет кислорода. Внезапно навалившееся бессилие не позволяло ей даже дойти до окна, чтобы открыть форточку. Открыть настежь, впустив в дом душный, но все же по-вечернему прохладный воздух. Выветрить из головы тревожные образы, от которых глаза наполнились слезами, а непослушные руки противно подрагивали. Сил хватало только на то, чтобы стоять, упершись ладонями в стол.

–  Как хорошо, что в плошке еще много крема, – отрешенно подумала Валентина Ивановна. – Только бы Наталка ничего не заметила…

Не видя себя, женщина все же прекрасно понимала, что ее бледный вид сейчас способен напугать даже взрослого, не то что ребенка. Она даже не поняла, откуда вдруг взялись сильные мужские руки, уверенно подхватившие ее под мышками. Просто позволила бессилию взять верх и рухнула в них, вымотанная немым сопротивлением. Сквозь набившуюся в уши вату она слышала, как муж, тщательно маскируя беспокойство, шутливо ворчит на сладкоежку Наташку, у которой теперь «точно животик заболит». Норовящие расползтись в разные стороны зрачки с трудом фокусировались на дочке, удивленно застывшей с ложкой во рту. «Это мой единственный ребенок!» – с уверенной настойчивостью метронома стучалась в голове мысль. Но, подобно профессиональному бэк-вокалу, выгодно оттеняющему солиста, ей вторило тихое: «Единственный ли? Точно единственный? Ты в этом уверена?»

– Уверена… – непослушными, точно сделанными из пластика губами прошептала Валентина Ивановна. Она врала самой себе. Никакой уверенности она не чувствовала.

– Хорошая моя, ты чего это? В чем уверена?

Владимир Михайлович осторожно усадил жену на табурет. Заглянул в глаза, приложился губами ко лбу, проверяя температуру. Безучастная, бормочущая что-то себе под нос супруга его пугала. Сохранять спокойствие отцу семейства стоило большого труда. Если бы не удивленная моська Наташки, балансирующая на самой грани плача, Владимир Михайлович, вероятней всего, вел бы себя сейчас совершенно иначе.

– Пап, а что с мамочкой?

Привстав на цыпочки, Воронцов-старший распахнул форточку. В дом тут же ворвались звуки вечернего города: далекий гул спешащих домой автомобилей, разбавленный еще более далеким собачьим лаем, визг старшеклассниц, с наступлением сумерек оккупировавших детскую площадку, вялое шуршание подвяленной беспощадным солнцем листвы.

– Все в порядке, просто у мамочки головушка закружилась. А ты давай-ка дуй к себе, а то сквозняком протянет!

– Таточка, слушайся папу, – свежий воздух немного прочистил голову, и Валентина Ивановна поспешила поддержать мужа. – Давай беги в комнату… мультики посмотри.

– Ула, мультики! – Со свойственной маленьким детям переменчивостью настроения Наташка спрыгнула со стула и умчалась в свою комнату. Слишком большую для одного ребенка. Уже через несколько минут, за просмотром похождений Дяди Федора, девочка начисто забыла о причинах своего беспокойства. А ее мама так и не смогла.

– Валя, что случилось? Ты меня до смерти напугала!

Избавившись от дочки, Воронцов присел перед супругой на корточки, взяв ее дрожащие руки в ладони.

– Все в порядке, просто голова закружилась… Володь, помешай лук, пожалуйста, а то сгорит.

Муж не тронулся с места, продолжая пытливо заглядывать ей в глаза, точно надеясь разглядеть какую-нибудь болячку. Слабо улыбнувшись, Валентина повторила:

– Все в порядке, правда. Я уже почти в норме… Вов, ну лук же сгорит!

Пожав плечами, Воронцов-старший послушно встал к плите, принявшись деревянной лопаткой помешивать золотящиеся луковые кольца. Он ничего не сказал, но умудрился всей спиной выразить обиду на то, что супруга не желает говорить, что случилось. Эту его особенность Валентина Ивановна терпеть не могла, однако сейчас она отчего-то вызвала у нее умиленную улыбку. А следом накатил такой приступ щемящей нежности к мужу, к дочери… к… что пришлось закусить губу, чтобы не заплакать. Украдкой вытерев подолом фартука проступившую в уголках глаз влагу, женщина шмыгнула носом и сказала:

– Натка сегодня опять спрашивала про своего Гелку…

– Что еще за Гелка? – безучастно поинтересовался муж.

Однако Валентина Ивановна видела, как напряглись под домашней футболкой его широкие лопатки. Иногда спина главы семьи была гораздо эмоциональнее его лица. Выстроилась бесконечная цепочка, в которой «она поняла, что он понял», а «он понял, что она поняла, что он понял». Череда звеньев «понял» уходила в никуда, терялась за вымышленным горизонтом, но легче не становилось. Они оба понимали, что «Гелка» – это на самом деле «Герка».

– Ну помнишь, когда мужчина из переписи приходил, она спросила, почему он Гелку не записал? Володька, я за нее очень беспокоюсь… это ведь уже не просто какой-то воображаемый друг… она же всерьез верит, что это ее старший брат! Я вчера весь день в Интернете про это читала… Там такие страхи рассказывают, Вов!

Она побоялась сказать, что гораздо больше ее беспокоит собственная реакция на «воображаемого друга» дочери. И еще то, что в первой же ссылке, открывшейся в поисковике, было написано: «…родители всегда пугаются, когда их ребенок неожиданно заявляет: „Осторожно! Ты села на Германа!“» В то, что это просто совпадение, Валентина Ивановна уже не верила.

– Интернет – это большая помойка. На один ресурс с достоверными фактами – полторы сотни сайтов желтухи и пользовательских домыслов, – проворчал Воронцов-старший.

Говорил супруг как всегда обстоятельно, правильно подбирая тон. Только Валентина слышала в его голосе слабую неуверенность, звенящую, точно противный маленький комар. Да и то, как яростно он продолжал перемешивать лук, абсолютно в этом не нуждавшийся…

– Вова, может, ее… – Женщина запнулась, напуганная тем, что едва не сказала «нас» вместо «ее». – Может, Натку… может к психологу ее сводить, а?

Круто развернувшись, глава семьи недоверчиво уставился на супругу. Она понимала чувства, которые сейчас, в данную секунду, испытывал ее муж, и полностью разделяла их. Предположить, что у их маленькой девочки, у их любимой и единственной (единственной ли? ты в этом уверена?!) дочки что-то не так с головой – это действительно было за гранью.

– Черт знает что такое! – раздраженно пробормотал Воронцов-старший, в сердцах швыряя в мойку перепачканную растительным маслом лопатку.

Обессиленно откинувшись на холодильник, Валентина постаралась прижаться к нему всей спиной, в надежде напитаться его божественной прохладой. Супруг раздраженно бурчал в коридоре. Кажется, он перебирал почту, ругаясь на «чертовых спамеров», но, как бы там ни было, она точно знала, на самом деле он ругается на себя. На свою неспособность признать очевидное. На невозможность найти иное решение. Поэтому, когда он вернулся на кухню, Валентина Ивановна решила, что мертвенная бледность, залившая его лицо, – это от внутренних противоречий. Но когда муж молча протянул ей яркую открытку до отвращения с жизнерадостным медведем, она снова почувствовала бесконечно длинную цепочку многократных «понял». Не видя, не зная, не будучи уверенной, женщина все поняла. И все же попыталась отсрочить неизбежное понимание, пролепетав:

– Ой, это от кого такая прелесть?!

А потом муж перевернул открытку, и в глаза ей прыгнули буквы, криво приклеенные друг к другу неаккуратным мальчишеским подчерком: «Люблю тебя! Брат Герка». Почерк ее сына. Их сына.

То, что было на самом деле,врывалось в голову, прорвавшей плотину мощной волной смывая то, во что их заставили поверить.Так заливает высушенный резервуар вернувшаяся вода. Так заполняет бетон заготовленную форму. Все вдруг разом встало на свои места.

Все, кроме одного, – их сына не было дома уже десять дней.