Текст книги "Иван-чай-сутра"

Автор книги: Олег Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Ну что ж, а Буркотову остается довольствоваться заводским компасом и листом карты, изданной в Петрограде в 1915 году и принадлежавшей дочери профессора-почвоведа Погуляева, с которым был знаком Грончаков; профессор давно умер, но Грончаков время от времени бывал в гостях у его вдовы и дочери; и как-то в очередной визит он застал в профессорской квартире человека, для которого сканировали старую карту. Незнакомец оказался учителем географии Малаховым. Грончаков, кое-что знавший о картографических опытах и пристрастиях Буркотова, тут же поинтересовался, нельзя ли будет и ему воспользоваться этой картой? Елена Даниловна, дочь профессора, не возражала. И пару дней спустя Алекс оказался у нее в гостях и получил вожделенный лист; а также вдоволь поговорил о ноосферах Тейяра де Шардена и Вернадского, о солнечных прозрениях Чижевского и проектах Федорова; просмотрел фильм «Тибет таинственный», выслушал получасовую мантру «Ом» в исполнении какого-то индийского баритона, напился чая с травами и еще раз убедился, что он на верном пути.

…Брат Волк снова подал голос с Усадьбы. Он тоже как будто что-то хотел этим сказать. Может быть, даже Буркотову, а не одним своим щенятам. Но никто так и не знает, зачем воют волки. Голод ли, мороз, луна их вынуждают? Но сейчас было лето, и небо снова непроглядное: все скважинки на скатах палатки исчезли. Волку подпели волчата, неумело, прерывисто, нестройно. Алексу даже померещилось, что это какие-то шутники разыгрывают в ночи концерт. И ему самому захотелось подхватить это «Ом!» ольховых чащоб и заросших полей. В голосе волка было какое-то суровое знание, тихое отчаяние и непоколебимость. Что-то подобное светилось всегда во взгляде арктического анархиста.

«А ты элементарный подкаблучник», – говорил себе Алекс.

И он снова видел, как они выходят со Светкой из дома-музея, наряженные и наглаженные, у Светки прическа; бородку и лохмы Алексу она собственноручно обработала портняжьими ножницами, он несет тяжелый букет, она пакет с чайным сервизом, Зарема на них пялится из окошка… Они ступают по отшлифованным камням мостовой, отшлифованным коваными сапогами, лаптями, колесами телег, гусеницами немецких танков… И тут раздается тихий хруст. Светкино лицо мгновенно искажается, как будто она сломала зуб. Нет, всего лишь каблучок перламутрово-розовой австрийской туфельки. Истерика. Ультиматум.

Черт, но где он возьмет полмиллиона? Примерно столько стоила небольшая однокомнатная квартира. Полмиллиона – это уже астральная цифра.

Светка резонно отвечала, что если бы он занимался другим делом, то они смогли бы взять кредит в банке. Другим – это в смысле ларечным? уточнил Алекс. (А жених ее подруги был бизнесменом, возил из Москвы и продавал в своем магазинчике паленую польскую парфюмерию). Ну, тут нужен талант. Нет, отвечала Светка, просто желание и все!

Хорошо, сказал Алекс, оно, допустим, возникло. Что дальше?

Ничего, ответила Светка. Тут как в программе анонимных алкоголиков: главное сделать первый шаг.

Какой?

Съехать отсюда в любом направлении!

Куда?

Мне абсолютно все равно!

Но съезжать на частную квартиру и платить за нее тоже немаленькие деньги, – вряд ли этот шаг будет разумен. Да и не с чего платить. Перейти на платноеместо?

Что это за место? Какое-нибудь местное бандформирование? Но Алексу не удалось повоевать в Чечне, о чем он нисколько не жалеет. Службу в армии радиотелефонистом, конечно, нельзя назвать боевым опытом.

Что еще? Какие варианты? Куда-нибудь уехать? В Америку? На север? На севере Алекс уже побывал, списался с армейским товарищем и уехал в Инту, республика Коми, край комаров, болот, сумрачных речек и гор, страна долгой ночи и летнего бесконечного дня.

Он поступил рабочим в геологоразведку и жил в Адзьвавоме на Усе. О жизни на севере у него остались печальные воспоминания. Пейзажи севера тоскливы, да еще человек вносит свою лепту: ржавое железо, содранные мхи и выжженные нефтью поляны, трактора и бочки, вышки, трубы. Север насквозь пропитан запахом солярки и мазута, по крайней мере, воспоминания о нем. Север как будто кто-то нарочно выдумал для России. Даже и без колючей проволоки и вышек он похож на зону. Хотя временами север и процветал: радугами над чистейшей речкой Заостренкой, белоснежными вершинами далекого Приполярного Урала, плавником хариуса, макушками елей в лучах полуночного солнца и – однажды в феврале – лентой северного сияния. И все-таки дух его был мрачен, Буркотову не хватало красок и тепла (хотя летом бывало очень жарко, особенно на покосах, геологи привлекались на косьбу в местные хозяйства), ему недоставало исторического измерения, – какая история у тундры? История появляется вместе с первым написанным словом; аборигены слишком поздно научились писать, впрочем, и до сих пор делают это нетвердо, с похмельной дрожью в руке. Но, конечно, оленьей упряжкой правят ловко и по тундре, поросшей карликовой березкой – комидубом, как шутили там, – умеют ходить без устали, тогда как обычный человек и километра не пройдет, чтобы не разразиться проклятиями: да кто набросал эти мотки проволоки!.. А это и не проволока, а – комидуб с корявыми непролазными ветками, растущий на моховых кочках. Как будто эту карликовую березу специально вырастили по заказу партии и правительства и лично товарища Сталина. И недельная метель в тундре, когда вихри рыскают как натасканные псы, рвут на путнике одежду, а балок – жилой вагончик, отапливаемый электричеством, заносит по крышу, и приходится утром прорывать ходы к столовой, бане, складу ГСМ, машинному парку, – тоже спецзаказ. Да и лето с мошкарой, забивающей глаза, уши, грызущей загривок, с душными испарениями болот, дымом пожаров. Год и три месяца жил там Алекс. Историческое измерение тех мест его угнетало. Даже свежеиспеченные сидельцы, недавно откинувшиеся,казались страдальцами все того же невидимого Усатого, Аменхотепа Гиперборейского, Нерона Евразийского. Может, надо было прожить там дольше, чтобы лучше все понять, разглядеть, разгадать? Но что гадать, если уже через месяц жизни там стало понятно, что геологи, нефтяники, лесоустроители и все северные делатели, кроме оленеводов, – варвары. Алекс вместе с ними и так слишком долго обдирал тундру, оставляя после себя железный хлам, горы пластиковых бутылок и мазутные лужи. Ему хватило года и три месяца оккупации, и он сложил оружие и дезертировал.

Алекс вернулся, не отыскав на севере золота, ни того, что можно хранить в банке, ни метафорического. Устроился в Гидрометцентр, поступил заочно на истфак пединститута.

«Никуда ехать не надо, – сказала Светка через неделю. – Один хороший мамин знакомый обещает нам жилплощадь в семейном общежитии. Комната двенадцать метров. Прихожая-кухонька, туалет. А кладовку можно переоборудовать в душ». Алекс поинтересовался, сколько это будет стоить. «Нисколько, – ответила Светка. – Просто тебе надо устроиться туда на работу». Алекс спросил, куда. «Туда, где этот человек работает снабженцем. На ДОЗ». Алекс засмеялся: «Трудиться на ДОЗе?.. Но ты же знаешь мой принцип: никакой химии даже для полетов во сне и наяву». – «Это разговор серьезных взрослых людей или…» – «Серьезных, взрослых. Как расшифровывается аббревиатура?» – «Деревообрабатывающий завод». – «…»

* * *

Завод встречал по утрам плакатом:

 
Кто желает выполнить задание,
Ищет средства для того.
А кто не желает —
Ищет оправдание.
 

Он приезжал на завод на велосипеде, показывал вахтеру пропуск и катил к гаражу из красного закопченного кирпича, приветствовал хозяина этой мрачной цитадели, если тот уже восседал в директорском списанном кресле, широком, мягком, залоснившемся, с торчащими там сям клоками внутренностей; проходил дальше, в раздевалку с железными шкафчиками, похожими на какие-то саркофаги, переодевался в брезентовую робу, натягивал кирзовые обрезанные сапоги.

В гараж один за другим приходили карщики, слышны были кашель, злые утренние шутки. Кары – электроаккумуляторные погрузчики, небольшие машинки, сваренные кустарным способом из железа, подзаряжались, накапливая электричество в больших аккумуляторных батареях, полных ядрёной химической смеси. Этот коктейль мог прожечь резину, отчего под батареями вместо задних колес был установлен металлический барабан-каток, гремевший на всех неровностях оркестровыми литаврами. Толстые провода тянулись от батарей к электрическому щиту. Кары, сосущие ток, чем-то напоминали животных, броненосцев. В человеке неистребимо желание одушевлять железо.

Алекс, взглянув на часы, отсоединял электрические щупальца с засахарившимися металлическими контактами, закрывал батареи крышкой, пробовал ногой, крепко ли сидят «бивни», смахивал пыль с треснувшего выщербленного пластмассового сиденья и под взглядами примолкнувших карщиков, электрика и насупленного с похмелья слесаря-механика выезжал из гаража.

На первый взгляд это плевое дело: крути баранку, дергай рычаг, все равно выжать больше двадцати километров в час не получится. Но из-за конструктивных особенностей на дозовских погрузчиках отсутствуют тормоза. И процесс торможения включает в себя сложную манипуляцию единственным рычагом скоростей: рывок на «нейтрал.», затем «задн.» и снова «нейтрал.». Делать все это надо быстро, плавно, чтобы не рассыпать башню паркета или стопку оконных рам, нагруженную на «бивни» – и не врезаться в неожиданно выросшее препятствие: грузовик или закрывшиеся перед носом ворота цеха. А надо заметить, тихоходная эта кара была довольно увесиста, ее специально создавали такой безымянные, еще советские, умельцы, – способной перевозить большие грузы на «бивнях» и не переворачиваться. Перевернуться на ней, конечно, мудрено, она слишком тяжела и приземиста, но произвести некоторые разрушения – вполне возможно. Алексу довелось самому в этом убедиться. Это были самые первые дни его карьеры (а неспроста в этом словечке тот же корень?) на ДОЗе. Один раз он разнес курилку на виду у мужиков. В другой – разогнался на спуске к паркетному цеху и всадил «бивни» в ворота, и большая створка повисла на петле, готовая в любой миг рухнуть и кого-нибудь убить. И Буркотов чувствовал себя уже настоящим татарином, берущим приступом вражескую крепость.

– Ты сам чем занимался до этого? – спросил видевший все из гаража слесарь.

Буркотов ответил, что служил гидрологом. Слесарь поразмышлял.

– Ну так, наверное, на моторке плавал?

Алекс ответил, что в основном на резиновой лодке или пластиковой, весельной, Гидрометцентр организация бедная. Слесарь поскреб грязными ногтями прокоптелую щеку с въевшейся железной пылью и озадаченно проговорил:

– А как ты вообще здесь оказался?..

Алекс пожал плечами.

– …у тебя и зрение не стопроцентное, – продолжал размышлять вслух слесарь.

Да, здесь, на ДОЗе, где громады лесов превращались в доски, оконные рамы, дверные блоки, фанеру, древесную шерсть (длинные стружки для упаковки и плит ДСП) и паркет, Алекс был не просто случайным человеком, а стопроцентным врагом. Например, в шумерском эпосе, в эпизоде похода Гильгамеша и Энкиду в Ливан за кедрами, симпатии Алекса были всецело на стороне Хумбабы, стража священного леса, по сути, древнейшего лесника. Но никто об этом не знал на ДОЗе. Да и во всем мире вряд ли кто-то еще ценил в эпосе тишину, охватившую ливанскую местность, горы, поросшие кедровым лесом, сразу, как только Гильгамеш зарезал старика… Да вот еще Егор считал это одним из лучших моментов эпоса, да и всей мировой литературы и даже выдвигал предположение, когда его музыкальные вкусы вдруг претерпели изменения, что тишина длилась 4''33, столько же, сколько пьеса авангардиста Кейджа. Егор даже слышал эту тишину Отцов Кедров на горах Местности, хотя там кругом росли только осины да березы. Но такой это был человек. Он и Алекса заставил услышать.

И вот Алекс, партизан этой тишины, въезжал в паркетный цех, в зев ревущий, визжащий, дышащий испарениями лака и клея, и лавировал среди бочек с разогретым клеем, между станков, за которыми управляются со своими заданиями мужчины и женщины в халатах, косынках и грязных бейсболках, резиновых сапогах, с лихорадочным румянцем на щеках и каким-то поэтическим блеском в глазах.

К вечеру он чувствовал себя рабом, предателем, Энкиду и неизвестно кем. Может быть, даже Гильгамешем. Ведь Энкиду умер. А Гильгамеш странствовал в поисках бессмертия. И его вела за собой речь.

Глава пятая

– Вижу землю! – воскликнул Пашка, когда они вышли на сухую опушку в серебристой сквозящей траве. – Но, – добавил он, – никаких признаков «Понтиака»… и вообще…

Они остановились на южной опушке старого березового леса, оглядывая захваченное травами и кустами поле, громоздящиеся за ним склоны в непролазных зарослях и деревьях. Направо от поля серели крыши, темнели какие-то строения, поваленные плетни, зеленели заросшие бурьяном огороды.

– Это и есть НоваяЛимна? – спросил Влад.

– Типа того, капитан, – отозвался Пашка, скребя потный коротко стриженый затылок.

Троица стояла, созерцая печальную картину.

– Пахнет чем-то, – пробормотал М. Глинников, поводя толстым носом. – Как будто… лимоном, что ли? Может, от этого и название деревни?

– Распивали чаи с лимонами? – предположил Влад.

Пашка сорвал несколько бледно-зеленых горошин, растер их и, понюхав, заявил, что с полынью они тут чаи распивали! Он протянул ладонь, предлагая и М. Глинникову понюхать, но тот сам сорвал такие же горошины и перемолол их короткими пальцами, втянул ноздрями аромат. Светловолосый Влад в кожаной потертой куртке первым двинулся дальше, по направлению к деревне. М. Глинников и Пашка последовали за ним.

Крайний дом с провалившейся крышей и весь осевший набок глядел на них сквозь крапиву пустыми окнами.

– Капитан, я бы давно на твоем месте обзавелся стволом, – проворчал Пашка, – пушкой. Ты же бизнесмен. Тем более начальство дает спецназовские задания. Кстати, может, он просто свалил? Хапнул выручку и сделал ноги? Плещется сейчас на Лазурном берегу или где там, а мы, как последние лохи роем носом суглинки. – Пашка зашиб комара на шее. – Или и отсиживается с гранатометом, – Пашка покосился на пустые окна, – здесь, в Гондурасе.

– Основное оружие бизнесмена, – ответил Влад, – совсем другое.

– У меня такое впечатление, – проговорил толстый М. Глинников, – что мы наткнулись на какой-то Мачу-Пикчу.

Пашка шумно вздохнул и сказал, что его только одна мысль утешает… Но договорить ему не дал откуда-то выскочивший петух: он стремительно побежал по траве, переваливаясь с боку на бок и подскакивая, взлетел на какую-то черную кучу, упруго захлопав крыльями, вытягивая тощую шею в черно-рыжих перьях явно для трубного гласа, но, не проронив ни звука, спикировал вниз и исчез.

– Нас засекли, – коротко бросил Пашка.

– Значит, деревня жилая, – сказал М. Глинников.

– Если этот петух не одичавшая особь, – ответил Пашка. – Он ведет себя, как партизан.

– Или у него ангина, – заметил Влад.

Они двинулись в лабиринте буровато-зеленого бурьяна следом за петухом, и где-то в глубине этих зарослей раздался неистовый крик.

– Шашки наголо, пушки к бою, – прокомментировал Пашка.

Они прошли мимо непонятной железной конструкции, и Влад предположил, что это скелет социализма, обогнули завал из земли, кирпичей, шифера, дырявых ведер и трухлявых бревен и увидели еще два дома. Один стоял с заколоченными окнами и полуразобранной крышей, а другой, кажется, был цел. Крыша этого дома была похожа на лоскутное одеяло; темнела кирпичная труба; на плетне висели чугунки, тряпки, кирзовый сапог. Возле навозной кучи стояла выбеленная дождями и солнцами телега, вросшая колесами в землю, с одной оглоблиной, торчащей как кость. За плетнем тянулись длинные картофельные полосы, грядки с зеленью, даже какие-то цветы желтели на длинных ножках. И на поленнице дров под липами исступленно бия себя по бокам крыльями, драл глотку черно-рыжий петух.

Вид этого возделанного сирого уголка после обширных одичалых просторов вызывал изумление, какое, наверное, в самом деле, могли испытывать испанцы, узревшие поля маиса и золотые крыши в дебрях новооткрытой земли.

Друзья озирались. Петух надрывался на поленнице. Между лопухами метнулась черно-белая кошка, юркнула под порог.

«Глядите», – вдруг промямлил Пашка ослабевшим голосом, кивая на окошко.

В темном окне бледнело пятно. Кто-то стоял у окошка, глядя на улицу.

– Ну вот и отлично, – сказал Влад.

Они приблизились к дому. У окна стояла простоволосая седая старуха.

– Здрасьте, – проговорил Пашка, слегка пригибая голову.

Лицо старухи оставалось бесстрастно и неподвижно. Оно было крупным, с высоким белым покатым лбом, впалыми щеками в трещинах морщин, большим носом с горбинкой и глубоко запавшими очень светлыми глазами.

– По-моему, нас здесь не ждали, – сказал Пашка.

– Паш, – проговорил Влад, – узнай ты у нее, не приезжал ли сюда Тюфягин, Игорь Алексеевич.

– Да сюда только на танке доедешь!.. Пусть идет М. Глинников, он язык набил на интервью.

– Ты более народен, – возразил М. Глинников, шевеля бровями.

– А ты похож на Брежнева. Это старой мадам напомнит молодость.

– Ладно, вы… бойцы! – бросил Влад и решительно шагнул к крыльцу.

Пашка с М. Глинниковым наблюдали за ним, – как он всходит на просевшее крыльцо, берется за черную от ржавчины и старости ручку, тянет за нее, и дверь, обитая изнутри войлоком, открывается и Влад исчезает в полусумраке сеней. После этого они перевели глаза на старуху. Она все так же маячила в окне, неотрывно глядя на улицу. За ее спиной вырисовывались очертания громоздких часов на стенке.

М. Глинников с Пашкой прислушались. Но петух хлопал крыльями, вытягивал шею в редких перьях и на удивление громко и сочно кукарекал. Эхо разлеталось по окрестным склонам и березовым лабиринтам леса. Влада нигде не было видно. И старуха продолжала смотреть на улицу.

– Какая-то она странная, – пробормотал Пашка.

Наконец на крыльце появился Влад, вид у него был обескураженный.

– Ну что, где они спрятали связанного директора? – спросил Пашка.

– Похоже, она глухая, – ответил Влад, пощипывая светлые усики.

– Ха, но к окну-то подошла?

– Это что, как-то связано со слухом? Человек на ногах ходит, а не на ушах.

– Индукция! – воскликнул Пашка, постукивая себя по лбу. – Или дедукция… Как правильно, Глинников?

– Логика, – подсказал тот.

– Именно, – подхватил Пашка. – Услышала петушиный ор и подошла.

– Не знаю, мне она ничего не ответила, даже не повернулась.

– Так что она, одна здесь?.. Как там внутри?

– Специфический запах, но ничего, какие-то половички, шкап, буфет, телевизор…

– Наверное, на дизеле телек пашет? – предположил Пашка, обводя небо над деревней глазами.

Столбы торчали посреди деревни голыми перстами, уходили по полю в бурьян и скрывались за лесным выступом, словно некая крестная дорога. Проводов нигде не было.

Пашка отклонился в одну сторону, в другую перед окном, взмахнул рукой.

– Да я допетрил! – воскликнул он. – Зачем ей свет и телевизор?.. Она слепая. – С этими словами Пашка подобрал ком глины и запустил им в петуха. Тот пригнулся и спикировал вниз, бросился в крапиву, издавая злобные звуки.

Все смотрели на старуху, она оставалась там же, сохраняя все то же выражение на лице.

– А тогда здесь есть кто-то еще, – заключил Влад. – Логично?

М. Глинников пожал плечами.

– Иногда бывает все вопреки логике. Я с этим сталкивался в командировках.

– Это как с мобильной связью? – уточнил Влад. – Есть зоны бездействия, провалы.

– Вроде того. Смысловая энтропия. Чем дальше в лес, тем энтропийнее.

Пашка оглянулся на дом с заколоченными окнами.

– Может, там кто-то есть живой?

М. Глинников хмыкнул.

– А что? – спросил Пашка. – Ты, знаток командировочный, не сталкивался, что ли, с таким явлением? Когда по куражу бьют окна и мебель? И бабу таскают за волосы по ступенькам?

– У меня другой опыт общения с женщинами, – высокомерно ответил М. Глинников.

Пашка с Владом переглянулись, они хорошо знали, что весь его опыт заключался в беспрекословном повиновении жене Галине.

– Короче, что будем делать? – нетерпеливо спросил Пашка. – Жажда пекет, а колодца не видно. Наверное, они пьют дождевую воду. Такая тут энтр о пия. Утопия.

– Надо было взять с собой бутылку… – начал Влад.

Пашка запрокинул лицо к небу, закатил глаза, стеная.

– … минералки, – невозмутимо продолжил Влад.

– Полный корабль водки, закуски, – горестно качая головой, проговорил Пашка, – а с утра ни маковой росинки!

– Знаю я твою маковую росинку, – проворчал Влад. – Ты будешь сидеть ужратый петь песни, а я трудиться. Приедем на место – разговеемся.

– Да когда приедем!? – в отчаянии вскричал Пашка. – Меня бодун замучил. В голове хаос, энтр о пия! Полный туман! Бардак и неразбериха! Где мы находимся? Собирались в Скобаристан, а поехали в противоположную сторону.

– Ну, вообще я большой разницы, например, не вижу, – примирительно сказал М. Глинников. – Наверное, там такие же хаты. Здесь избы. Там плетни, здесь тыны. Остается только найти какую-нибудь воду и закинуть удочки.

Влад усмехнулся.

– Я же тебе рассказывал.

– Какую-нибудь во-о-ду! – передразнил Пашка. – Там чистые озера! Сосны!

– Кувшинки, – подсказал Влад.

– Лещи, судаки и лини – чешуя – с мой ноготь! А здесь уклейка уже добыча. И где ты будешь купаться, в крапиве? Или в той луже в лесу?

– Ну, наверное, можно выехать к какой-то реке, – отозвался М. Глинников. – Да я ничего не имею против. Скобаристан так Скобаристан. Хорошее название. В нем скорбь и ветер даже борей, не говоря уж о стане. Хотя, наверное, там живут такие же безбожники.

– В Скобаристане живут скобари, – назидательно сказал Влад.

– Парикмахеры? Ну, стригут под скобку? – с невинным видом поинтересовался М. Глинников.

– Мастера скобяных изделий. Петр им сделал большой заказ. Весь Питер на их гвоздях.

– По-моему, он каменный, – возразил М. Глинников.

– А полы? Двери?

– О, бабушка ожила! – сообщил Пашка.

Все замолчали и обернулись к окну. Старуха действительно отошла от него и тут же на подоконник вспрыгнула черно-белая кошка. Фигура старухи маячила в глубине дома. Они молча стояли и смотрели на кошку. Откуда-то из глухих зарослей снова прокричал петух. Пашка заозирался, провел языком по бледным сухим губам.

– Нет, пойду попрошу у нее квасу! Иначе я сдохну.

– Спроси про Тюфягина, Игоря Афанасьевича, может, у тебя получится.

Пашка мотнул головой, направляясь к крыльцу.

– Нет, спроси, – повторил Влад. – А тогда уже я отзвоню КБ и поедем в Скобаристан пить водку.

Пашка выпучил глаза как будто у него зуб зашелся и быстро шагнул за дверь, обитую войлоком. Влад с М. Глинниковым повернулись к окну и уставились на кошку.

– А есть уверенность, что это именно та деревня? – задумчиво спросил М. Глинников.

Влад быстро взглянул на него.

– Указателей-то нет, – продолжил М. Глинников и причмокнул толстыми губами.

– Шемельков ориентировщик, – проговорил Влад.

– Когда он занимался, – откликнулся М. Глинников. – Да и карты врут. Ошибся топограф на миллиметр, был невнимателен или с похмелья, и пожалуйста. Ну а самого ориентировщика его личный демон – бодун донимает.

Влад хмыкнул. Он стоял, сунув крепкие кулаки, в карманы старой кожаной куртки, в которой еще на «Яве» ездил (сейчас у него японские автомобили, и он их довольно быстро меняет: за последнее время сгорели два; кто и зачем их сжег, оставалось неясно, ни конкуренты, ни братки, ни красные на связь не выходили с его фирмой и никаких дополнительных требований или новых претензий не предъявляли) и хмурился.

– Да, этот вариант не исключен.

– Все-таки странно, что техдиректор не дает о себе знать. Что за причуды? Старческий маразм?

Заскрипела дверь, и они устремили взгляды на появившегося из полутьмы Пашку Шемелькова. По его круглому смуглому лицу с родинкой на кончике вздернутого носа блуждала непонятная улыбка. Он поглядел с порога на друзей, щурясь от яркого света, вразвалку вышел на крыльцо, но оно под ним вдруг опасно закряхтело, улыбочка тут же пропала, и Пашка поспешил сойти на прочную землю.

– Ну, что? – нехотя, как будто ему вдруг лень стало ворочать языком, спросил Влад.

Пашку тоже какая-то лень одолела, отвечать он не спешил, поглядывал по сторонам. Цыкнул слюной.

– Надулся, – ответил Шемельков наконец.

– Что она сказала? – спросил Влад.

Пашка посмотрел на него.

– Бабка?

Влад засопел.

– А что она скажет? Может, она немая? – ответил Пашка.

– Так ты ничего от нее не добился?

Пашка пожал плечами.

– По крайности, загасил пожар и натиск бодуна. Вода студеная.

– Так ты просто залез в ведро, как оккупант, не спросясь?

– Да спрашивал я, – сказал Пашка, – интересовался, как насчет того, чтобы утолить жажду. Мумия не ответила. Ну я и воспользовался ковшиком. Что ей, воды жалко? Там полные два ведра.

– Может, надо громче с ней?

– Кстати, но кто-то воду ей носит? Не птички?

– Логично. Бабка явно ведра не поднимет. Запах там, конечно… Но все чин чином: фотки, образа, керамическая скульптурка на комоде – охотник с легавой, в буфете граненые стаканчики, графинчик… – Пашка вздохнул.

– Ты и в буфет нос сунул?

– Чего?! – возмутился Пашка. – Просто смотрел, глаза не завязаны.

– У каждого своя головная боль, – философски заключил М. Глинников. – И свой взгляд на вещи.

– Слушай, – сказал Влад, – а ты уверен, что это та деревня? Новая Лимна? Может, мы где-то промахнулись, не там свернули, а?

Пашка недовольно передернул плечами.

– Хватит вешать на меня всех собак! Человек на грани вымирания.

– Нет, давай-ка сверимся с картой, – сказал Влад.

Пашка принялся уверять, что они свернули там, где надо, а когда Влад потребовал карту, чертыхнулся и ответил, что не взял ее, забыл в джипе!

Влад смерил Пашку взглядом.

– Конкистадоры тебя за это четвертовали бы, Павел, – заметил М. Глинников меланхолично.

– Они бы сюда вообще не поперлись! На кой черт? Ну, пропал человек, меньше проблем, больше сухарей и солонины. И дукатов с пиастрами на нос, барракуда. Может, его заказали? Твой КБ? Сперва аварию подстроили, видят, выжил, они тогда его сюда заманили и кокнули, труп в болото, «Понтиак» в воду. А мы действительно нос суем. И без пушки.

– Ладно, будет фантазировать. Меня лично КБ просил. Успокойся, дыши глубже.

– Так для отмазки! Чтобы ты потом на следствии показал все правильно. Да еще и неизвестно вообще для чего, – добавил Пашка, косясь на дом с заколоченными окнами. – Не нравится мне здесь. Аура какая-то подозрительная. И бабка эта страхолюдная. Одета во все какое-то черное. Может, она на самом деле все слышит и видит.

М. Глинников с Владом засмеялись.

– Как это у вас, газетчиков, в медицинских статьях называется? – спросил Влад.

– Типичные явления абстинентного синдрома. Сиречь – похмелье.

– Мудаки, – огрызнулся Пашка. – А у самих газетчиков же опыта больше. Один за другим окочуриваются от цирроза.

– Моя печень в порядке.

– Спасибо Галине.

М. Глинников взглянул на Пашку.

– Была бы у меня такая супруга, – ответил на его тяжелый взгляд Пашка, – я бы тоже не злоупотреблял, может. Сам удивляюсь, куда я смотрел, когда в ЗАГС шли. Наверное, на Райкину подружку, а не на мою обезьяну.

– Ладно! Сворачивайте дискуссию, – попросил Влад. – Лучше подумайте, как нам дальше быть. Предпримем мозговой штурм.

При последних словах Пашка поморщился и дотронулся до мокрого от пота виска. И как будто желая причинить именно ему еще большую боль, неожиданно где-то совсем рядом закричал все тот же ржавый петух. Крик доносился уже из-за угла дома слепой.

– Нет на тебя пушки, барракуда! – прорычал Пашка.

– Оставь его в покое. Он имеет право, – сказал М. Глинников.

– А как насчет того, чтобы не вставлять мне отмычку в мозг?

– Ты кого имеешь в виду? – спросил М. Глинников.

– Мозго…, – Пашка выругался.

– Компаньоны! – призвал их Влад. – Ваши соображения? Как нам узнать имя этого населенного пункта? Во-первых. Во-вторых, что делать, если мы прибыли туда, куда следует?

– Ответ очевиден, – сказал М. Глинников, перекладывая старый финский плащ из руки в руку. – Надо занять где-то наблюдательную позицию и подождать, не появится ли здесь кто-то еще.

Пашка фыркнул от возмущения, глаза его остекленели.

– Бред какой-то сивой кобылы! – воскликнул он. – Мы можем торчать здесь до третьего пришествия.

– Почему третьего? – поинтересовался М. Глинников.

– А я знаю? – с неудовольствием откликнулся Пашка. – Жиды говорят одно, православные другое, исламисты третье. Полная энтр о пия. Может, и первого не было.

– Э, это явно чужие разборки, – сказал Влад. – Ближе к делу.

– Чего это чужие? – возразил Пашка. – Исламисты лезут изо всех щелей. Так и норовят подложить свинью, бомбу, говорят, богоугодное дело.

Влад глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Это имеет хоть мизерное значение для нашей проблемы? – тихо спросил он. – Имеет или не имеет? – повторил он, слегка свирепея и пронизывая собеседников поистине арктическим сине-зеленым взглядом.

– Ну-у… – М. Глинников вытянул губы трубочкой.

– Конечно, имеет! – выпалил Пашка. – Иной раз сам задумаешься… э-эх! мать моя женщина, барракуда, все помирать будем. А дальше? Труба?

– Темный тоннель и свет впереди? – уточнил М. Глинников, осклабясь.

– Да нет, полный капец, – объяснил свое понимание трубы Пашка.

– Можешь не беспокоиться, один из кругов тебе обеспечен, – сказал Влад.

– Какой круг?

– Такой, где стоят по пояс, а напиться не могут.

– Воды?

– Если бы воды, – усмехнулся М. Глинников, подхватывая шутку.

– Так я уже там!! – закричал Пашка.

– Итак, насколько я понял, коллеги, есть два предложения, – сказал Влад. – Ожидать и срочно рвать отсюда.

Пашка кивнул, бормоча «срочно».

– Срочно рвать, – продолжал Влад, – несмотря на то, что у бабки в избе полные ведра и дрова нарублены. Несмотря на то, что мы даже не знаем точного названия этого населенного пункта. Короче, ни в чем не уверены. Но можем предполагать, что здесь есть еще кто-то.

– Мм, – простонал Пашка, – я не все понимаю из вашего доклада, командир, но мне кажется, все проще. Как говорится, верь глазам своим, и точка. Где «Понтиак»? Это не инвалидка, которую можно загнать в крапиву.

– Там предлагалось наоборот не верить глазам своим, – возразил М. Глинников. – Вот он, наш посконный алогизм. Наверное, здесь лучше действовать вопреки очевидному.

– Нет, у Крылова-то в чем была фишка? – спросил Влад. – Как раз в том, чтобы верит глазам, а не надписям. Не верь глазам своим, увидев на клетке слона надпись «Моська».

– Это вообще-то Прутков, а не батюшка…

– Ты бесценный член экипажа. Что бы мы без тебя делали?

– Заблудились бы в надписях, – сказал тот.

Пашка вытаращился на них.

– Или у меня такой бодун, барракуда, или – он у вас, – проговорил он.

– Значит, на этой деревне написано: НИКОГО НЕТ, КРОМЕ СТАРУХИ. Но мы не верим надписи и остаемся, чтобы проверить свои догадки и развеять сомнения, – заключил Влад. – Логично?