Текст книги "Иван-чай-сутра"

Автор книги: Олег Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Топорик сверкнул в воздухе, сделал три оборота, Кир вытянул руку, пытаясь ухватиться за рукоятку, но вместо этого цапнул за лезвие. Смех оборвался, топорик упал на землю. Кир молчал еще мгновенье, бессмысленно глядя на вскипевшие пальцы, потом тряхнул ими, сыпанув кровавую росу, сморщился.

– Что ты наделал! Кошмар!..

Кир взглянул на ее белое лицо и сам начал стремительно бледнеть.

– Тойфел… Не ори так, Птича… в ушах звенит.

У Мани дрожали губы, на глазах выступили слезы. Она в ужасе глядела на обагренную руку Кира, с которой безостановочно струилась кровь, яркая, обильная, живая, падала на землю в щепках и прошлогодней хвое и снова натекала.

– Хотел увеличить обороты, – пробормотал Кир, криво улыбаясь.

Маня не двигалась с места. Алекса тоже загипнотизировала эта сценка. Время странным образом затормозилось, стало огромным и глубоким. И внезапно все показалось никчемным и довольно глупым; все обесценилось, как будто на глазах рухнула всемирная биржа со всеми банками идей и рассуждений и полками объемистых книг. Мгновенье назад все было иначе. Сложнее, любопытнее. А тут вдруг упростилось до боли и крови. И небожители вернулись на землю. Мелькнула мысль о Егоре: неужели он в самом деле погиб? Ушел в землю, как эта кровь на его горе. Только, пожалуй, сейчас до него дошел весь тошнотворный смысл случившегося с другом уже несколько лет назад. Да, действительно, время стало огромным, прошлое как при затмении заслонило черной – рубиновой – монеткой настоящее.

Алекс первым пришел в себя и сказал, что у него в аптечке только бинт и аспирин. Но Маня уже бросилась, что-то бессвязно бормоча, в палатку и вернулась с коробкой, обтянутой кожзаменителем, раскрыла ее, достала бинт, вату, пузырек с перекисью водорода. Ее глаза потемнели, стали почти черными, и, сине-черные, они были огромны на бледном лице, губы вздрагивали. Но быстрые пальцы делали свое дело. Змеистая рана на пальцах и ладони вспузырилась розово-белой пеной, когда на нее брызнула струйка из пузырька. «Боже мой, кошмар», – бормотала Маня, борясь с дурнотой.

– Не рассчитал, – отвечал Кир, глядя, как вата и бинт набухают кровью. – Значит, это был неблагоприятныйтрюк. Не хватайся за три оборота. Будет хула. Нет там такой гексы? Про кусачий топор?

– От тебя как от ребенка надо убирать все колюще-режущее! – воскликнула Маня со слезами.

– Ну что ж, теперь освою рубку левой рукой, – сказал Кир расслабленно, еле ворочая языком.

– А по-моему, пора возвращаться, – ответила Маня, пытаясь разорвать конец бинта надвое.

– Возьми нож, – сказал Кир, но Маня лишь возмущенно на него глянула, поднатужилась и разорвала бинт, завязала концы вокруг запястья. – Не волнуйся, майн кляйн, моя крошка. Мы продолжим эту игру. И докажем, что у нас есть воля к власти, жизни, победе. – Вялость сменилась у Кира возбуждением, когда он увидел свою кисть уже запакованной в бинт. Он, конечно, испугался, как любой нормальный человек, увидев собственную кровь. И теперь хотел наверстать упущенное, доказать, что не лыком шит – а скроен из высокопрочного материала. – Первая кровь только жалких слюнтяев рок-н-ролла пугает. А нас нет.

– Что ты несешь?

– Ничего! – Кир потряс забинтованной рукой.

Маня глядела в недоумении на него еще миг и рассмеялась.

– Дурилка-лесоруб! Дровосек-Терминатор. Лучше б ты заржавел, как в сказке. Кому и что ты хочешь доказать? Мне? Себе? Соснам?

– Всем, – ответил Кир. Он воинственно посмотрел на Алекса. Тот улыбнулся, качнул головой. – Герр грабор, так где родник?

Алекс ответил, что и один сходит за водой.

– А вдруг мы снова окажемся здесь? – спросил Кир, испытующе глядя на Маню. – В этом росистом месте посреди четырех дорог?

Маня отвернулась.

Но вскоре возбуждение у него сменилось опять вялостью. Кир зевнул.

– Ну, наверное, выступление к великой северной реке можно отложить на вторую половину дня, – проговорил он. – Я бы немного поспал перед броском нах норден.

– А за водой кто пойдет? – спросила Маня.

Кир красноречиво посмотрел на Алекса.

– Без проблем! – ответил тот.

– А… где твоя воля к власти?!

Кир в ответ снова зевнул.

– Динамщик! – позвала Маня.

Кир покачал забинтованную руку, как младенчика.

– Ты можешь в левой руке нести бутылки, – сказала Маня, нахмуриваясь. – И вообще, кто тебе виноват, а? Ты, обломщик! Ржавый дровосек!

– Птича, не будь такой жестокой. Раз добрый грабор не возражает…

– Все нормально, ребята, – подтвердил Алекс.

– Ну вот и отлично! – обрадовался Кир. К нему возвращался румянец.

– Кир! – укоризненно воскликнула Маня.

– Не хмурься Маня, это к твоему буддистскому лицу не идет.

– А динамить о воле и решимости идет? К твоему авчику?..

– Я не отрекаюсь. Но мыслю рационально. Зачем всем бить ноги, если…

– О'кей! – прервала его Маня, направляясь к сосне с пустыми бутылками; сняв их, она вернулась к костру и взяла черные котелки. Кир растерянно следил за ней. – Можешь спать. Это действительно рационально. Только смотри, чтоб твой топорик не утащили.

Алекс сказал, что он вполне управиться сам.

– Ну, с канистрой и бутылками – да, а с котелками? – спросила Маня.

– Хватит и этого, – ответил Алекс.

– А я хочу посмотреть родник, – сказала Маня, упрямо глядя на Кира, как будто это он ей возражал.

– Дельная мысль, подруга, – сказал Кир, – топай, растряси щеки.

Маня метнула на него поистине небесный сверкающий взгляд и пошла прочь, оглянулась на Алекса.

– Куда идти-то?

Алекс встал, взял пустую канистру. «Хорошо бы подождать, пока трава просохнет», – проговорил он, к чему-то прислушиваясь и как-то беспокойно озираясь.

– Она и до вечера не просохнет! – нетерпеливо откликнулась Маня.

Не дожидаясь пока они скроются из виду, Кир полез в палатку, громко, по-медвежьи зевая. Маня только хмыкнула, спускаясь с горы мимо стены иван-чая, следом за неторопливым проводником в застиранной клетчатой рубашке и выцветшей панаме. Стебли трав стучали по пустым котелкам и пластмассовым бутылям.

Глава седьмая

Они шли заросшей дорогой по лесу, пестреющему березовыми стволами. Алекс замечал на дороге крупные следы Владельца Усадьбы и с улыбкой вспоминал реплику Мани о его зубах. На самом деле волк был совсем не сувенирный, и его мощные зубы, легко перемалывающие лосиные мослы, держали в страхе местных обитателей. Это была его территория, и она примерно совпадала с границами, которые когда-то установили картографы. На Усадьбе волк не охотился никогда, если не считать охотой ловлю жирных мышей и нежных лягушек. Но, например, кабанов он не трогал и старался не обращать внимания на косуль. Охотничьи угодья лежали дальше: цветущие летом луга вдоль реки, лесные тропинки, сухие болотца, сырые овраги с ручьями, изрытые кабаньими семействами: тут они любили понежиться в грязных ваннах; наведывался он и в заброшенные сады, где можно было перехватить зайчишку или того же кабанчика; а если и нет, то просто закусить падалицей, волки фруктами и ягодами не брезгуют, хватают даже стрекоз с бабочками, собирают улиток. Голод не тетя-волчица, а сам Князь давно уже не малыш. Сероглазым Князем называл волка еще Егор. У него была и Княгиня и детки, их нежное пение Алекс слышал, ночуя вчера на Острове.

Каркнул Ворон где-то над кронами леса. Алекс задрал голову и увидел его. Поскрипывая перьями, тот летел над березами и смотрел вниз, поводя серо-каменным клювом по сторонам.

– Это и есть хроникер? – спросила Маня. Ее голос странно звучал здесь в лесу. Алекс привык здесь слышать другие голоса.

– Возможно.

Они вышли к развилке, налево уходила дорога, заваленная павшими деревьями. Немного в стороне росла старая раздвоенная рябина, она была примечательна сама по себе, редко рябины доживают до таких почтенных лет и размеров.

– Тряпки какие-то, – сказала Маня.

Алекс ответил, что это рушники, если приглядеться, можно увидеть вышивку.

– Что это значит? – спросила Маня.

Алекс пожал плечами.

– Образчик двоеверия. Где-то здесь жил последний язычник. По весне на рябине всегда появлялось новое полотенце, а на земле творог.

Маня приблизилась к рябине, разглядывая истлевшие в дождях и солнцах рушники; дотронулась до серой кожи дерева, посмотрела вверх.

– Круто, – сказала она. – А ты давно здесь?

Алекс ответил, что лет четырнадцать. Маня присвистнула.

– Старик, – согласился Алекс. – Я помню времена, когда здесь пели петухи, а на опушке паслись козы.

Березы раскрывались многоколонными вратами, выпуская их на опушку, заросшую гигантскими лопухами и травами, среди которых серели окаменевшие яблони, чернели сухие вишни, казавшиеся обугленными. Маня взглянула из-под ладони на ряд прямоствольных мощных лип.

– Крыша едет, – пробормотала она. – А имсколько лет?

– Можно назвать их романовскими, – сказал Алекс, – царскими. Но у меня другие предпочтения. И лучше остановиться на романских.

Маня вопросительно взглянула на него.

– Егору здесь однажды примерещился Бах.

– Собственной персоной?

– Фугой.

На березе висела ржавая проволока. В бурьяне виднелся какой-то короб. Алекс объяснил, что это пчелиный улей.

– Даже не верится, что здесь кто-то жил, – проговорила Маня, разгоряченная ходьбой. Вокруг ее щек вились комары и слепни. Она отмахивалась золотистой метелкой козлобородника.

– Здесь под липами стоял дом, в котором нас угощали однажды квасом, – сказал Алекс. – Вон там был колодец. Дальше в доме жила злобная старуха, у нее конь по весне сбежал, она у нас спрашивала, не видели? Ей коня дали из соседней деревни пахать огород, как мы поняли. И вот конь предпочел свободу.

– Почему злобная?

– А почему конь сбежал? – спросил, усмехаясь, Алекс. – Да мы как-то попали под ливень, решили палатку не ставить, дойти уже до Егоровой деревни… Сил не рассчитали, вымокли, как цуцики. К тому времени в деревне только два дома и остались. Постучались к старухе. Она нас не пустила, говорит, может, у вас ножики. Ну, а в другой мы уже не пошли. Плюнули и потопали дальше. Ну и слышим сквозь дождь: «Я пе-э-ре-э-ду-у-мала!» Егор только махнул рукой, пошла к черту, старая ведьма. – Алекс окинул взглядом бурьянный бугор с засохшими яблонями и желтыми цветами на длинных стеблях. – Что-то щелкнуло в старой башке. Грех гнать странников в дождь. Но мы уже не вернулись.

Они оставили позади старые липы и яблони бывшей деревни, шли некоторое время вдоль леса, потом свернули направо и двинулись через поле, заросшее молодым березняком.

Там, где поле округлялось мощным лбом, резко переходя в ольховую низину, в окружении иван-чая и засохших деревцев торчал обгоревший березовый ствол с дырами, напоминавшими пасть и глаза.

– Вообще-то здесь уместнее услышать какой-нибудь фолк, – сказала Маня, взглядывая на смуглого Алекса. Он в недоумении оглянулся. – Ну, а не фугу. Какую-нибудь «Мельницу», «Отаву ё».

Алекс пожал плечами и сказал, что он и сам не большой любитель классики. Это Егор вдруг проникся ею… Но это только на первый взгляд очень кривая ассоциация, – насчет романских лип. Если копнуть, то можно, например, обнаружить, что когда-то эти земли раздавались ревностным католикам. Глинск ведь полтораста лет был польско-литовским. Король Сигизмунд сажал тут своих шляхтичей и среди них были Плескачевские. А это фамилия Егора. Так что, возможно, его предки были не только граборами, но и органистами где-нибудь в Кракове или Каунасе. Обычная история обнищания рода. Правда, Егор ничего об этом не знал. Тогда еще недоступны были «Родословные доказательства дворян Глинской губернии». Маня хотела что-то спросить, но вдруг замолчала.

Внизу, за красноватыми прямыми крупными стволами черной ольхи мерцала в черных берегах с торчащими корнями чаша воды.

– Ну вот родник, – сказал Алекс.

Чаша была неправильной формы. Полукругом ее охватывали колонны черной ольхи. А в пролом и вытекал светлый и сильный ручей. Они спустились по рыхлому перегною к воде.

На дне родника вздымалось облако песка и ила, в котором блуждали бурунчики, как небольшие вихри. Ручей почти беззвучно перетекал из чаши и по руслу, устланному чистейшим песком и камнями, собирая травы в холку, уходил в жужжащие кровососами черно-зеленые топи.

Маня опустилась на корточки, убрала свесившуюся рыжую прядь, и зачерпнула воды.

– Обжигает, – проговорила она, попив из ладони. – А как он называется?

– Это основополагающий родник, – ответил Алекс.

– Что, так и называется?

– Да, – ответил Алекс, стаскивая пропахшую дымом и потом потрепанную панаму. – Просто Родник. Хотя здесь есть еще много родников, но такой – один. Это как Глинск у местных – Город, а все остальные ближайшие города уже имеют названия.

– Глубоко?

Алекс кивнул.

– Шест до дна не достает… Когда-то он был завален гнилыми сучьями, стволами. Мы с Егором его чистили. Выдернули кучу этих костей. И хотя я простыл – целый день-то провозились в ледяной воде, – чувство было, словно мы себя расчищали. Такая своеобразная терапия. – Обойдя родник, он склонился над ручьем, плеснул в лицо пригоршню воды, напился.

– А это та же фенечка что и с рябиной? – спросила Маня, указывая на полузасохшее дерево, увешанное, как новогодняя елка, клочками выцветшей полуистлевшей материи.

– Нет, с черемухой немного по-другому, – сказал Алекс, подставляя под поток горловину канистры. – Это вроде как болезни. А черемуха врач-терапевт.

– А! Врубаюсь! Поэтому она и засохла?

Алекс пожал плечами.

– Но это же маза! – воскликнула Маня. – Настоящее чудо.

– Или совпадение, – отозвался Алекс.

– Нет, но именно это деревце? – Маня подошла к черемухе, протянула руку.

– Я бы не стал его трогать, – сказал Алекс.

Маня отдернула руку и засмеялась.

– Совпадение может кусаться?

– Да, как ни странно.

– Ну, от такой половинчатости крыша едет. Я предпочитаю определенность! – упрямо ответила девушка и коснулась черемухи.

Алекс с интересом наблюдал за нею.

– Хм, обычное полузасохшее деревце, – пробормотала Маня.

Солнце прорвалось сквозь облака и кроны ольхи и сияющим столбом обрушилось в зеленый влажный сумрак чащи, блеснуло стекло, металлическая дужка, капли родниковой воды на черных усах, в густой бороде, Алекс отклонил голову.

– Камни-то разноцветные! – воскликнула Маня.

– Ага.

– Улетное местечко.

– Я бы сказал: сквозняк.

Маня посмотрела на него.

– Да, круто. Прямо-таки чаша Грааля! Надо предложить пиплу провести здесь Радугу.

– Съезд хиппи? – переспросил Алекс, хмурясь.

– Можно и так сказать.

– Я думаю, что не стоит, – сказал Алекс.

– Это почему же?

– Любое сборище – это же циклон.

– Да? А однажды на Гридхракуте, горе Коршуна, было двенадцать тысяч архатов, – тоже, типа, собрание.

Алекс усмехнулся и ответил, что против архатов, как таковых, он ничего не имеет. Но собрание современников он бы назначил где-либо в пустыни. Хотя и пустыню жалко.

– Ты думаешь, современных архатов не бывает? – спросила Маня.

– Двенадцать тысяч? В одном месте?.. Целая дивизия, – сказал Алекс, закручивая крышку на фляге и беря у Мани ее бутыли и окуная их в прозрачный поток. – С ними можно было бы держать оборону. Хотя – это же архаты? Непротивленцы и все такое…

– Зачем тебе дивизия? Охранять эти пустыри?

– Внушительная массовка.

– Для рок-оперы?

Алекс поправил очки.

– По крайней мере, это звучит: дивизия архатов, – сказал Алекс. – Кстати, что они там делали? – спросил Алекс, ставя в жирную грязь полную запотевшую бутылку.

– Слушали сутру о Цветке Лотоса.

Алекс наполнил водой вторую бутылку и два котелка. Котелки он отдал девушке, а сам понес обе тугие холодные бутыли и канистру с запотевшими боками. Они поднялись по черному пахучему склону в палой листве и торчащих кореньях. Над полем плыла хищно-зоркая светлая птица с серповидными крыльями в черных отметинах.

– Лунь, – сказал Алекс.

– Китаец?

– Летающее китайское имя… Иногда кажется, что все происходит в какой-то речи. Есть лишь имена: птицы, деревья, дождь, в том числе и мы.

– Ну… странно, – грубовато сказала Маня, озирая травы и невысокие деревца.

– Это, наверное, рудимент, аппендикс романтического двоемирия.

– Гм. – Маня взглянула на него. – Послушай… – Она замялась. – Ты не куришь? Иногда?.. Ну, в смысле, не стучишься в двери травы?

Алекс взглянул на нее.

– А-а… В армии на Урале пару раз пробовал, если ты это имеешь в виду. Ничего не понял. Только лишняя тяжесть.

– Значит, плохой был продукт, – заключила Маня. Она снова посмотрела сбоку на Алекса и вдруг выпалила, что у нее есть хороший.

Алекс покосился на нее.

– Здесь, в походе?

Она кивнула и добавила:

– С собой. И я хочу раскурить его. – Она вопросительно смотрела на смуглолицего спутника.

– Это так необходимо?

Она быстро кивнула.

– Да. Другой мазы просто не предвидится. Где тут можно тормознуться? – Она озабоченно оглянулась.

– Недалеко уже до леса…

– Нет, здесь лучше, ветерок сносит комаров. Можно пойти вон туда.

Они прошли сквозь травы к лесистому мыску, вдававшемуся в заросшее поле. Здесь росли невысокий дуб, береза и дикая груша. Маня сорвала зеленую грушу в крапинках, попробовала и тут же выплюнула, скривив лицо. Алекс поставил канистру и бутылки в траву, обернулся и посмотрел на удалявшегося в знойном мареве Луня. Маня уселась на кочку, достала ярко-красный пластмассовый цилиндр от какого-то косметического средства, разъединила его и вынула сигарету.

– Уже заряжена.

Она вынула спичечный коробок, сунула сигарету в губы. Спичка звучно треснула, девушка затянулась с воздухом, пустила сладковатый пряный дымок. Алекс поглядывал на нее исподлобья.

– Будешь?

Он отрицательно покачал головой.

Она хмыкнула и снова затянулась особенным образом – ловя приоткрытым уголком рта воздух. Лунь заложил круг над полем и неторопливо приближался.

– Так о чем была сутра для дивизии архатов? – спросил Алекс, наблюдая за птицей.

Девушка молчала, пока не выкурила всю сигарету. Лунь, не долетая до их мыса, свернул и проплыл мимо, высматривая что-то в травах.

Алекс обернулся. Девушка смотрела на него снизу. На ее щекастом лице влажно синели глаза. Она тихо улыбалась.

– О росистой земле, – негромко сказала она, поправляя рыжую прядь, – перед домом, охваченным пламенем. – Ее голос звучал мягко. – Я уже говорила… Не только, конечно. Но достаточно и этого. Ведь тот, кто проповедует хотя бы одно слово этой сутры, выполняет великий обет. И тот, кто слушает тоже! – Она засмеялась.

– Значит, я приобщен? – спросил Алекс. – Есть надежда переродиться в лучшем мире?

– А где бы ты хотел?

– Да здесь же. Но в другом качестве, например, владельцем горы.

– Барином?

– Нет, это противоречит граборству. Хорошо бы устранить всякие противоречия. Может, для этого надо, чтобы все действительно уже стало одной только речью. И был бы я лишь именем вроде нашего знакомого Луня.

– Чудн о , – сказала Маня. – Никогда не думала, что можно зарулить в эти пустоши и услышать что-то типа этого. – Она посмотрела на него из-под ладони. – Ты похож на одного музыканта. Просто его реинкарнация.

– Да, я однажды держал палочки – дубасил по барабану на «Зарнице».

– Ты действительно здесь просто прогуливаешься?

– Ты думала, сочиняю музыку?

– Я хотела спросить, что стало с тем парнем?

– С Егором? Он пропал без вести в Чечне.

– Воевал?

– Да, его призвали.

Маня помолчала.

– У Чжуан Чжоу есть персонаж по имени Пропавший Без Вести Во Вселенной, – сказала она.

Алекс кивнул.

– Неплохое имечко.

– И крейзи-вселенная! – подхватила она с энтузиазмом. – С Островами Блаженных, Садом Умиротворения Предка, Бабкой Запада, которая любит свистеть, енотами с человечьими глазами, живыми Радугами, полосатым существом, которое как увидит человека, сразу засыпает. А горная собака, умеющая бросать камни, увидит человека и начинает смеяться до упаду. А еще есть псевдоолень с белым хвостом и человеческими руками! И бог Гордый Червь, женщина, выплевывающая шелковую нить, богоборец синтянь без головы, он из сосков сделал себе глаза, а из пупка – рот, когда ему свинтили голову. А если поешь там травы ган с листьями как у мальвы и виноградными гроздьями, – не сойдешь с ума!

– Это здорово, – согласился Алекс.

– Но особенно мне нравятся утки с одним глазом и крылом. Летать они могут только соединившись. И зовут их, – проговорила она, смеясь, – маньмань! Там приносят жертвы рощам, чтобы вымолить дождь. Один даже царь в такой роще остриг волосы и раздробил руки, чтобы побороть засуху. Ты бы смог раздробить руки? – спросила она, показывая на его смуглые руки в вязи вен, заросшие выгоревшими на солнце волосами.

– Нет, – вынужден был признаться Алекс.

– Ну да, – проговорила она, вставая. – На календаре ведь постмодернизм. Добровольные жертвы влом, не по кайфу. – Она протянула руку, чтобы сорвать грушу. Алекс отвел взгляд от мокрого пятна на футболке и выбившихся золотистых волосков подмышки. Девушка храбро вонзила острые зубы в зеленый крапчатый бок мелкой груши, но на этот раз не выплюнула, а лишь слегка сморщилась. – Может, от этих груш человек обретает какие-либо особенные возможности. Или от чего-то избавляется… От чего бы ты хотел отказаться? Сбросить, как балласт? Ну, говори! Может, я дакини, воздушная путешественница пятого ранга, – засмеялась она, показывая зубы в грушевой мякоти. – Итак?.. Что, у тебя нет проблем?

– Есть, конечно, – проговорил Алекс. По его щекам стекали бисерины пота. – Ну… забыть то, что мешает… мешает мне стать экстремистом.

Маня фыркнула.

– О! И что бы ты взорвал?

– Немного техники.

– Офисной или военной?

– … и мирной.

– Так ты… как его? Ну, тот, кто ломал ткацкие станки?

– Нэд Лудд.

– Луддит? Обсад! Я бы тоже заменила машины на телеги! Нет, не на телеги-истории, а на всамделишные, с колесами и оглоблями. Только, пожалуй, поезда и оставила бы. Электрички. Надо же как-то пиплу по трассам перемещаться. И потом… железная дорога – это клево. Поезд Джармуша в «Мертвеце» – это вообще поэма! Надо было в поезде весь фильм снимать. Уильяма Блейка могли прямо там ранить. В соседнем вагоне мог ехать и Нободи-индеец, как раз возвращаться из Англии. Даже с томиком любимого Уильяма Блейка. И все головорезы, людоед, негритенок и сентиментальный чувак с медвежонком могли там быть. И девица, ее бывший бой-френд. И рокочущие переборы Нила Янга там звучали бы еще лучше.

– Я не смотрел Джармуша, – признался Алекс.

Маня взглянула на него с удивлением.

– Да? А производишь впечатление смотревшего.

Алекс улыбнулся.

– При первой же возможности посмотрю.

– Но… Янга ты слышал?

Алекс начал насвистывать незатейливый мотивчик. У Мани вспыхнули глаза, она подхватила мелодию.

– «Heart of gold»!.. [2]2
  Золотое сердце (англ.).


[Закрыть]– воскликнула она, хлопая в ладоши. – А ты говоришь, далек от музыки.

– Это единственная вещь, которую я знаю, – признался Алекс. – У нас во дворе ее все гитаристы играли вместе с Шизгарой. Я и не подозревал, что это какой-то Янг. Просто однажды начал напевать у костра, а Егор меня просветил. Он во всем этом разбирался куда лучше.

– Послушай, – сказала Маня, – у меня такое впечатление, что ты совсем не способен… ну, немного гнать.

Алекс вопросительно взглянул на нее.

– В смысле – присвистывать! – пояснила она.

– Да, медведь наступил на ухо.

Девушка рассмеялась и запустила недоеденную грушу в кустарниковую гущу.

– Ладно! Пойдем, а то там тевтонец от жажды изнемогает.

Они снова двинулись по полю в сторону горбатого Вороньего леса, Маня оглянулась.

– Но все-таки мне хотелось бы сюда вернуться.

Алекс промолчал.

– Ты читал Кастанеду? – спросила она, догоняя его.

– Первые две книги. На третьей – «Путешествие в Икстлан» – застрял. Почувствовал вдруг какой-то коммерческий душок. Это уже был клон. А первые два вымысла играли.

– Ты думаешь, вранье?

– Язык выдает. Я уверен, что полуграмотные индейцы не говорят так.

– У Джармуша Нободи тоже складно задвигает спичи.

– Ну, может Джармуш у Кастанеды и позаимствовал индейца.

– О нет! Джармуш велик! – с жаром воскликнула Маня. – Его «Мертвец» – это рок-фильм, одна потрясающая композиция. Я смотрела его четыре раза. И хотела бы прямо сейчас еще раз посмотреть. Или хотя бы послушать гитару Янга, раствориться в этой морозной музыке. Надо было прихватить плейер. Но мы условились не брать ни мобильников, ничего такого. Ускользнуть от злобы дня. А теперь я соображаю: ну, Янг – какая ж это злоба? Или Лу Рид! Я уж не говорю о Дилане! Как жаль, что он стареет. И никак не приедет к нам. Говорят, когда-то в восьмидесятые приезжал, но его здесь не поняли, зал был пустой. Это равносильно тому, что к нам заглянул бы с проповедью Иисус Христос, а его пришли послушать два десятка чиновников. Конечно, сюда ехать ему теперь без мазы! Так нам и надо. Остается самой взять и махнуть за океан. Но я не дакини. И мои пэрэнты прижимисты. Хотя я не в обиде. Да и появись у меня прайс, куда бы я попилила, догадываешься?.. Правильно, в Хиндустан!.. Мм, когда-нибудь я не вытерплю и так и сделаю даже без прайса. Прикинь, каково жить, зная, что настоящее происходит не здесь. Ведь у тебя есть такая заморочка?

– Да, – сказал Алекс, – когда я торчу в Глинске.

– И куда тебе хочется попасть?

Смуглое волосатое лицо Алекса расплылось в улыбке.

– Сюда.

– Сюда и никуда больше?

– Ну, в общем, да.

– Странно… И настоящее по-твоему здесь и происходит?

– У меня есть такое ощущение.

Маня оглянулась на холмы и рощи и облака, повисшие повсюду, пожала плечами и призналась, что заскучала бы здесь.

– Но сейчас тебе не скучно?

Она быстро взглянула на него.

– Нет пока!

– Так это и есть настоящее.

– Ты вещаешь прямо как Будда!

– Мне ближе Обломов.

Маня прыснула.

– Обломов?

– Да. Он – Дон Кихот, только более последовательный в своем несогласии с пошлым миром. Это Дон Кихот недеяния. Заветной его целью было раствориться в мечтании. Нет, точнее – в раздумье. А его смерть была подобна угасанию, чем-то вроде нирваны. Рассеялось облако. Это и есть наш Будда.

Маня засмеялась.

– Вот уж никогда не думала!.. Мне Гончаров был влом. Скучища! – Она запрокинула голову, глядя на облако над Вороньим лесом. – Обломов-облако! Ха-ха-ха! И он видит нас, маленьких, игрушечных, тонущих в траве… Облачный барин с янтарной трубкой, в драном халате и с ветром за пазухой. Да, это круто! Просто хокку Басё.

Они действительно почти полностью скрывались в травах, разомлевших к полудню, так, что каждый стебелек сочился ароматом. Было жарковато. Путников донимали слепни. И все время чуть в стороне от них с метелки на метелку перелетала маленькая крапчатая птица, ловко цеплялась хрупкими пальцами за стебель и, покачиваясь, вертела головкой. Можно было подумать, она сопровождает этих двоих из любопытства. Но на самом деле она следовала за жирными слепнями и, улучив момент, ловила их и проглатывала, хрустя крыльями, лапками и глазами.

* * *

Когда они поднялись на гору, то увидели под соснами лишь одну палатку. У дымящего костерка сидел мрачный Кир. На руке его белел уже испачканный бинт. К чешуйчатому стволу были прислонены два рюкзака.

– Я подумала, нашу палатку унесло, – сказала Маня.

– Умзонтс! – хмуро ответил парень.

– Что это значит?

– Ничего. Пустое. Ветра-то не было.

– Как рука?

– Лучше не бывает.

Маня протянула ему котелок.

– На, пей… Жаль, что ты это не видел. Вот уж где кальт христаль! Целая чаша. И вода бьет без перерыва. Там месторождение кальт христаль, только хрусталь текучий. Это просто невероятно. Вот как начинаются реки. Облако песка дышит, в нем такие бурунчики, как пупки. Колоссально.

Кир внимательно смотрел на раскрасневшееся лицо девушки.

– Я теперь врубаюсь, как это предки родникам поклонялись, сочиняли истории о провалившихся церквях. Знаешь на кого он был похож?

– Кто? – угрюмо спросил Кир.

– Да родник же! – нетерпеливо откликнулась она. – На младенца, которому тысяча лет!

Кир хмыкнул и начал пить.

– Ничего смешного. Мягкое темечко у детей знаешь, как называется? Так и называется: родничок.

– Так что я в таком случае пью? – с брезгливой миной спросил Кир. – Кровь младенцев?

– Дурилка картонная, – махнула на него рукой Маня. – Ладно, что-то ты быстро собрался? Мы же еще пообедаем?

– Если мы будем рассиживаться, то до темна не выйдем к реке, подруга. Нет, нам пора уходить.

– Дай мне хотя бы отдохнуть.

– Ты так устала? А выглядишь бодрой и радостной, как пионерка.

– Ты хоть раз видел живых пионеров?

– По телевизору. И на обложке одной книжки. Которая так и называлась: «Голая пионерка».

– «Как это трогательно: серп и молот!..» – пропела Маня. – Ты просто ходячая энциклопедия, Кир.

Кир снова приник к котелку, черному от сажи снаружи и бликующему прозрачной водой, светлому внутри.

Над горой послышалось равномерное поскрипывание, Маня задрала голову.

– По-моему, наш старый знакомый писарь… – Наконец она увидела ворона, помахала ему. – Хэйо, чувак!

– Да, он тебе очень признателен, сейчас перекувыркнется от счастья, – проворчал Кир.

– Может это Карлос Кастанеда собственной персоной!

Кир засмеялся. Улыбнулся и Алекс.

– Ладно, подруга! Дас ист аллес! – сказал решительно Кир, взмахнув перевязанной рукой и поднялся.

Маня взглянула на него.

– Хватит бабушкиных сказок.

– Ты предлагаешь вылить воду из котелков? – спросила Маня.

– Это что, в самом деле, вода или невинная кровь?! – раздраженно воскликнул Кир и выплеснул воду из одного котелка, потом из другого, вставил один пустой котелок в другой, засунул оба в пакет, перевязал его шнурком и спрятал в свой рюкзак, вжикнул замком. Обернувшись к Алексу, он спросил, так какого им держаться ориентира? Тот ответил, что белых полей, это клевер уже на том берегу. Правда, снизу поля не видны. Надо искать возвышенности. Ну или забираться на какое-нибудь дерево.

– Как-нибудь сориентируемся, – сказал нетерпеливо Кир. – Мох растет на северной стороне деревьев. Мимо севера уж во всяком случае не промахнемся.

– Да. Лишь бы только не пойти параллельно реке.

– Ничего, разберемся. – Кир просунул перебинтованную руку под лямку. Алекс хотел помочь, но тот уже вскинул рюкзак на плечо, продел под лямку другую руку. Алекс обернулся к Мане. Но Кир опередил его и здесь, схватился здоровой рукой за верхнюю петлю и, краснея от напряжения, поднял рюкзак. Мане оставалось только вдеть руки под лямки. Алекс отступил в сторону, криво улыбаясь. Маня подняла на него глаза и протянула посмуглевшую руку в бисерных ниточках на запястье. Алекс бережно пожал ее.

– Счастливого одиночества! – сказала она. – И… спасибо.

– Да, – поддакнул Кир, кивая. – За гостеприимство, воду, все такое, и дрова. Особенно за дрова. Мы пошли. – И первым двинулся вниз. За ним Маня в рваных джинсах и желтой выцветшей футболке.

Алекс смотрел, как они идут мимо сосен, березы, куста, пока их не скрыли розово-фиолетовые макушки иван-чая. Еще некоторое время слышались их шаги, хруст травы, потом раздался голос Мани, Кир ей ничего не ответил, и все стихло. Алекс огляделся. Он один остался на горе в окружении толпы иван-чая. И ему нечего было сказать этому собранию в высоких малиновых шапках.