Текст книги "Хроники новуса II (СИ)"

Автор книги: Н.В. Сторбаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 5

Истерзав наши скорбные умы, да-да, он так и сказал: «Скорбные умы», брат адептус отвел нас в обещанную молитвенную комнату. Первым бросилось в глаза изящное мраморное изваяние в форме древа Сфирры, а уж потом я разглядел тряпичные свертки, разложенные по полу.

Мы ввалились внутрь и остановились в растерянности. У нас в деревне никогда как-то особо древу Сфирры не молились, обычно бормотали молитву благодарности перед едой, слушали речи хранителя корней во время похорон, свадеб и разных праздников. Да у кого найдется время, чтоб пойти и прям нарочно молиться? Всегда можно отыскать забаву повеселее.

– Извольте пройти дальше. Подушку настоятельно советую подложить под колени.

Я выждал, пока новусы выберут себе места, а сам опустился возле двери, подальше от статуи. Хвала древу Сфирры, кто-то додумался до этих подушек, на каменном полу мы бы долго не простояли.

– Вы должны почувствовать в себе дух, spiritus. Не путайте с душой, ее может увидеть лишь великое древо. Spiritus течет по вашим жилам, вплетается в мясо и кости, прячется в кишках. Книга, которую вы столь долго и тщетно заучиваете, как раз и повествует о том, как услышать дух. Я не питаю надежд, что кто-то из вас в сей день или хотя бы в ближайшие шесть месяцев сумеет ощутить его, но магистр полагает, что новусам не помешает немного смирения.

Даже мне, привычному к крысам, нечистотам, плетям и навозу, было неловко стоять на коленях вместе со всеми, а каково было благородным? Фалдос никак не мог усесться, он все оглядывался на других новусов, затем его взгляд остановился на мне. Он будто бы просил о помощи, но я прикрыл глаза и притворился, что молюсь, зашептал первую вспомнившуюся молитву. А в голове моей ходили мысли совсем не о spiritus.

Что это за урок такой? Как почувствовать то, что внутри? Я знал, что внутри моего тела бежит кровь, но как ощутить ее течение? Сердце тоже стучит без умолку, но если не касаться груди, то его не замечаешь до той поры, пока не перетрудишься или не перепугаешься до смерти. Или вот кишки! Я сам их не видел, зато не раз потрошил курей и помогал потрошить свиней. Кишок там полон живот! Но я чувствую, что они есть, лишь когда живот сильно прихватит, и то не столько кишки, сколько боль и резь.

Дух… Может, брат адептус говорил о той силе, которую мы забираем из ядра? Она тоже течет, вплетается и прячется.

Немного успокоившись, я попытался вспомнить, что было написано в книжке. Нам ведь сразу сказали, что без истинного языка и этих письмен мы ни за что не сумеем стать адептусами.

«Vis es, quae per omnia fluit – non in gladio, non in brachio, sed in ipsa natura rerum latet. Stultus eam in sanguine quaerit; sapiens in silentio animae invenit. Haec non capitur, sed cognoscitur; non possidetur, sed participatur – sicut lumen solis, quod licet omnibus, sed nullius est. Illa, quae dat potentiam, eadem servitutem parit: nam qui se fortem credunt, saepe ipsius virium mancipia fiunt. Verum robur non in movendo mundum, sed in se ipso regendo consistit.»

«Сила есть то, что течёт через всё – не в мече, не в мышце, но в самой природе вещей сокрыта. Глупец ищет её в крови, мудрец обретает в безмолвии души. Её не берут, но познают; не владеют, но разделяют – как свет солнца, что всем доступен, но никому не принадлежит. Она даёт могущество, но так же порождает и рабство: ибо считающие себя сильными часто становятся рабами самой силы. Истинная мощь – не в том, чтобы двигать миры, а в том, чтобы владеть собою.»

Когда мы только начинали грызть эту книжицу, ее слова звучали для меня одинаково непонятно что на истинном языке, что на нашем, фалдорийском. Многих слов я попросту не понимал, сейчас я пообвык и уже не пугался вычурной и запутанной речи. Жаль, только это не помогало мне понять, как и что я должен почувствовать.

От непривычной позы начали затекать ноги. Я приоткрыл глаз и увидел, что братья-новусы елозят на тонких подушках, пытаются сесть поудобнее. Мда, вряд ли кто-то из нас сумеет нащупать этот долгоров спиритус. Под конец я догадался, почему мы ищем дух именно на коленях: иначе бы все новусы заснули, даже занемевшие ноги не помешали мне задремать.

– Новусы! Урок закончен.

Я аж вздрогнул от неожиданности, попытался встать, но едва не упал – ноги одеревенели после долгого сидения. Пришлось помедлить, чтобы переждать покалывания. Остальные тоже не с первого раза смогли подняться. Стоило выйти из молитвенной комнаты, как меня кто-то схватил за шиворот и затащил за угол.Новусы же поспешили в трапезную, совсем в иную сторону.

– На сей раз не улизнешь, – сказал Фалдос. – Погодь, не бузи, бить не буду.

Я медленно разжал кулаки. Веры ему, конечно, не было, но один на один без оружия мне Фалдос не страшен.

– Чего?

– Я тут поразмыслил… Это магистр подстроил. Или им в кубок что-то подлили. Или, может,к ним в темницу приходили и чем-то отравили. Но тебя не тронули. Почему? Потому что ты из черни? Но я-то нет! Мой отец – барон Грейхарт, да, он не королевской крови и даже не граф, но нашему роду уже двести лет.

Слова Фалдоса меня запутали. Чего же он хочет? Чтобы другие новусы опомнились? Или злится, что его обошли стороной?

– Страшно тебе было в темнице? – спросил я.

Фалдос сперва опешил от вопроса, потом сдвинул брови и прорычал:

– Я же не девка, чтоб испугаться такой малости. И какого долгора…

– Видал, как другие тряслись?

Он кивнул и призадумался:

– Меня-то отец не раз в подземелье сажал.На неделю, на две. Привык и к темноте, и к сырости, и на одной воде сидеть… Думаю, и тебе не впервой.А вот остальные, – он презрительно фыркнул, –фарфоровые дворянчики! Разве что Ренар чего-то стоит.

Мне чуток стало не по себе от подобных откровений Фалдоса.

– А шепот слышал там?

– Слышал. Нес ту же чушь про воздаяние, как и наш хранитель корней. Он вечно что-то такое бормотал. – Вдруг Фалдос хмыкнул: – Ага, понял, к чему ты клонишь. Сначала темница, пытки, страх, крики, потом тепло, вино, сытная еда. И всё – он размяк и готов каяться во всех грехах.

– Кто? – удивился я.

– Был у нас один… соглядатай, – Фалдос усмехнулся, будто вспомнил что-то хорошее. – Как признался, содрали с него кожу и отправили нанимателю.

Я сглотнул. Всё-таки мне еще повезло – отделался запачканным гамбезоном и вонью в келье!

– Только мы ему ничего не шептали. Просто отводили провинившихся слуг вниз и пороли, а соглядатай слушал их крики. Каждую ночь! Чтоб спать не мог. Но для чего это культу? Нам-то каяться не в чем. – И снова он догадался сам: – А ведь Милик помер. Значит, и тут случаются соглядатаи, наверное, из других культов посылают.

– Пойду я тогда, – пробормотал я, хотел было проскользнуть мимо Фалдоса, но он снова ухватил меня за шиворот и дернул назад.

– Да погодь же. Значит, никакого секрета нет? Я попросту крепче, чем другие?

– Наверное.

Фалдос наконец отпустил меня, отошел на пару шагов назад:

– Больше не трону. Пусть ты и подлой крови, но дух в тебе стойкий. Хоть кто-то толковый будет.

И ушел.

Я одернул балахон, поправляя ворот. Чудной человек. И страшный. Чего же он такого вытворял, что отец, привыкший сдирать с людей кожу, в подземелье его сажал? И не боится ли барон, что его первенец, окрепнув в культе, захочет отомстить за свои обиды?

В трапезную я пришел последним, сел за стол и взялся за ложку. Новусы все, как один, посмотрели на Фалдоса – скажет он чего или нет, но тот будто бы меня и не видел вовсе: как ел, так и продолжил есть. Ренар хлопнул меня по плечу, от чего я поперхнулся и закашлялся.

– Поладил-таки с Фалдосом? – шепнул он. – Это ты верно сделал. Когда я снова увижусь с дядей, попрошу, чтобы он и тебя взял под крыло.

– Угу, – согласился я, а сам быстрее начал работать ложкой.

Изголодался я. А еще мнилось: ждет меня какой-то подвох, ведь не может быть такого, чтоб больше никакой беды не грозило. Испытание я прошел, Фалдос злобу свою отпустил, значит, должно случиться что-то еще. Вот как отчим помер, так и пошло всё кувырком.

Едва я добрался до тушеных овощей с мясом, как в трапезную вошел брат Арнос. Мы привыкли, что видим его лишь с утра и до полудня, потому удивились его появлению. Да и выглядел он неважно, словно услыхал дурную весть или помер кто из семьи.

– Брат… – его голос прервался. Он кашлянул и попробовал заново: – Братья новусы! С сего дня вы перестанете только принимать блага от культа, но начнете и отдавать. Каждый вечер четверо из вас будут помогать на конюшне. Там работают и простые люди, не новусы, но вам нельзя их задирать, они поболее вашего знают о лошадях. Еще двое пойдут в караул на стены вместе со старшими до полуночи, и двое – после полуночи до зари. Вас восемнадцать человек, значит, раз в четыре дня вы не будете спать по полночи. Заодно привыкнете нести службу, это пригодится вам в походах на хребет.

Обрадовалось от силы трое или четверо новусов, остальные, как и я, были изрядно измотаны бегом с мешочками, истинным языком и бдением в молитвенной комнате. Впрочем, вряд ли в другой день будет как-то легче, лучше уж сразу отмучаться.

– На конюшни пойдут… – брат Арнос перечислил имена, среди них оказалось и мое. Затем он назвал тех, кто отправится в караул. – Конюхи, поменяйте платье на что-то простое и спуститесь во двор. Стражи, наденьте гамбезоны, идите к оружейной и ждите меня.

Я быстро запихал остатки съестного в рот и помчался к келье, там натянул старые тряпки, упрятал хорошую одежду в схрон, проверил, чтоб ничего важного не осталось на виду, и лишь потом вспомнил, что у нас с Фалдосом отныне мир. Ну, мир миром, а осторожность не помешает.

Весна была в самом разгаре, и каждый день солнце заходило всё позже и позже. Если раньше после вечерней трапезы мы пробирались в кельи впотьмах, то сейчас я вышел во двор и увидел над замковой стеной краешек солнца. Подошли еще три новуса, и их простая одежда была куда богаче, чем моя. Следом за ними появился брат Арнос и знаком велел следовать за ним.

Пока мы бегали по двору, истекая потом, я приметил, где тут конюшни, – услыхал случайное ржание, а духу конского не учуял. Может, потому что и сам тогда пах ничуть не лучше. Туда нас брат Арнос и провел через неприметную дверь.

Сперва я опешил от величины культовой конюшни. Тарг, когда только сошелся с матерью, построил самый большой хлев в деревне. Мать ругалась и говорила, что нельзя делать хлев таким огромным, коровы зимой померзнут, а отчим отмахивался от нее, мол, это одна корова померзнет, а он думает держать не меньше пяти коров. Пять коров точно не померзнут, друг об друга греться будут. Мать тогда едва ли не всплакнула: «Куда столько? У меня ж руки отсохнут их доить, да и ненадобно нам столько молока?». А отчим ей в ответ: «Как куда? Детишкам нашим! Хочу, чтоб не меньше десяти народилось!». Наверное, потому мать так сокрушалась из-за того, что не может выносить ему дитя, потому и старалась, потому и померла.

Так вот наш превеликий хлев на пять коров уместился бы лишь в одном уголочке этой конюшни. По широкому проходу, вымощенному мелкими гладкими камушками, легко бы проехала телега, по левой стене висели масляные лампы, а вдоль правой шли стойла, одно за другим, и с моего места казалось, будто они нигде не заканчивались, так и тянулись вдоль всего замка. Почти из каждого стойла виднелась конская надменная морда. Уж не знаю почему, но все лошади, на которых ездят верхом, то бишь верховые, казались гордыми и заносчивыми, будто считали себя лучше, чем простой люд. То ли дело наши, крестьянские! У них морды добрые, глаза ласковые, и каждая тянется тебя обнюхать: не принес ли яблока или сухаря на угощение.

– Фарик! – крикнул брат Арнос. – Помощников тебе привел, урожай сего года. Покажи им, что да как тут делать надобно!

– Добро! – отозвался некто из глубины.

Арнос еще раз напомнил, чтобы мы слушались Фарика, и поспешил обратно.

Глава 6

Фарик вынырнул из недр конюшни, и я немного подивился, для чего брат Арнос остерегал нас от споров с конюхами. Мне было б проще рассориться с самим Арносом, чем с этим человеком. Главный конях был крепок, жилист и суров, изрядно поломанный нос смотрел в сторону, а вот узкие, будто прищуренные, зеленые глаза – прямо и безо всякого смущения перед дворянами. Фарик в один миг оценил нас, взвесил и поставил в самый конец всех знакомцев, включая каждую лошадь, что он выпестовал. Волосы и бороду он стриг коротко, и жесткие пряди торчали, ничуть не скрывая белый рубец над бровью и несколько мелких ожогов.

– Первогодки, значит? – сказал Фарик, не глядя на брата Арноса. Видать, адептусов он ставил ничуть не выше новусов. – Двое – на стойла, двое – на воду.

Его взгляд задержался на мне.

– Из простых? Верхом ездил когда?

Я кивнул, потом помотал головой.

– Зато к лопате привыкший. Будешь вычищать стойла, а ты, – он указал на другого новуса по имени Далмир, – наполняй тачку и кати ее вон туда. Убирать не только навоз, но и солому.

Он отвел нас к закутку, откуда вытащил две деревянные лопаты и тачку на одном колесе, потом забрал оставшихся новусов с собой и ушел. Мы же рьяно принялись за дело. Сперва я по глупости открыл стойло, чтобы зайти внутрь и выгрести лишнее, но конь с чего-то вдруг вздыбился и едва не пробил копытом мне голову. Видать, разозлился, что в этот раз за ним дерьмо выносить будет не благородный господин, а кто-то из черни.

– И как теперь быть? – растерянно спросил я.

– Может, снизу? – предложил Далмир. – Дверь стойла короткая, лопату можно просунуть.

Зато палка у лопаты не такая длинная. Я опустился на колени и выгреб всё, до чего дотянулся, к нам в проход. Далмир наскоро закидал собранное в тачку, и мы двинулись к следующему стойлу. Там я не стал испытывать удачу и сразу наклонился к прогалу меж дверью и полом.

Когда тачка наполнилась, Далмир покатил ее куда было сказано, и вернулся уже не один, с ним пришли два парня наших лет или чуть старше.

– Вот они какие, первогодки! – весело сказал один из них с забавной рожей.

«Забавной», потому что он походил на ярмарочную куклу – курчавые волосы, оттопыренные уши, очень улыбчивое лицо и крошечные глазки, будто по набитой тряпками кукольной голове два раза углем чиркнули.

– Ого, а ты знал, куда идешь! – он кивнул на мое платье. – Тоже кто-то из родичей в культе? Подсказал, что брать нужно?

И ведь правда, эти парни были одеты куда проще, чем тот же Далмир. Может, помощники конюха?

– Я – Эржик. Эржик из рода Хартенберг, – он слегка поклонился. Ну, в точности, как добряк-недотепа из ярмарочной сценки.

– Меня звать Лиором. Значит, вы новусы?

Вряд ли дворяне по доброй воле пошли служить в культ конюшими.

– Именно так. Пришли на подмогу. Вернее, нас прислали. Одной лопатой эти долгоровы конюшни за всю жизнь не вычистить – пока дойдешь до последнего стойла, в первом уже будет навалено по колено. Лиор. А из какого рода?

Новусы. Наши старшие братья. Мне пришлось по нраву, что этот Эржик не чинился, ловко плюхнулся вниз и в несколько взмахов выволок оттуда и запачканную солому, и кучу конских яблок. Но для чего он первым делом сказал свой род и начал расспрашивать о моем? Про Далмира он, видать, уже вызнал и взялся за меня.

– Я поклялся культу в верности и отрекся от рода, как и все прочие новусы.

Эржик выпрямился, глянул на меня и спросил:

– Уж не усомнился ли ты в моей преданности культу? Полагаешь, что память о роде моем, о людях, что взрастили и выпестовали меня, есть свидетельство измены?

– Не злись, Эржик, – примирительно сказал Далмир. – Лиор – из простого люда…

– Простолюдин… – протянул Эржик. – Я мог бы догадаться сам. Только тот, у кого нет рода, может легко отказаться от него.

Он вдруг обратился в другую куклу из сценки – знатного господина-злодея, что всегда творит козни. Его маленькие глаза теперь походили не на росчерки углем, а на сами угли, что еще не потухли, с красными искорками.

– Моя верность принадлежит культу, как кровь, плоть и сама жизнь! И я никогда не скажу и не сделаю что-либо ему во вред. Но если моя семья попадет в беду, ужели не помогу им по мере своих сил, если на то не будет запрета владыки? Ужели отвернусь от них? Только чернь сношается, плодится и умирает, не ведая родства и не питая нежных чувств к тем, кто ее породил.

Я хотел сказать, что знал отца своего и мать, но не мог вставить и слова.

– Эржик! – тронул его за плечо второй новус из старших. – Это простолюдин!

– Да понял я! – рявкнул Эржик.

– Тот самый простолюдин, – еще раз попытался намекнуть на что-то его друг.

С лица Эржика будто содрали маску, и он снова превратился в улыбчивого лопоухого добряка.

– Тот самый? Далмир, поменяйся-ка со своим другом. Пусть он катает тачку.

После этого разговоры затихли. Я был рад сменить деревянную лопату на тачку, хотя бы не придется корячиться на коленях. Когда навоз, перемешанный с соломой, заполнил ее доверху, я покатил ее вглубь конюшни. Почти из всех стойл на меня смотрели горбоносые конские морды, иногда они задирали верхнюю губу, обнажали крупные желтые зубы и ржали надо мной.

Я толкал вонючую тачку и молча кипел от негодования. Что значит «не ведая родства»? Да, я не видел своих дедушек и бабушек, но я знал родителей. Нежные чувства? Отец редко говорил что-то доброе, зато любил взъерошивать мне волосы, мать… ну, это же мать, и я ее единственное дитя, потому она заботилась обо мне от всего сердца. Вся в хлопотах с утра до ночи, а всё равно нет-нет да и прижмет меня к себе, пробегая мимо. Род! И что, разве это значит, что мать того же Эржика лучше? Она ведь согласилась отправить его в культ! Почему не упросила отца, чтоб Эржик остался дома, со своими горячо любимыми родичами?

Наконец я дошел до небольшой открытой дверцы, откуда сильно пахло конским навозом, вошел, увидел там яму, опрокинул тачку туда и побрел обратно, думая, как ответить Эржику, чтобы он понял…

Их голоса далеко разносились по конюшне, отдаваясь эхом. Я помедлил, прислушиваясь.

– … долго командор его терпеть не станет. Потому и говорю, лучше держись от него подальше – целее будешь.

Тачка скрипнула, и они замолчали. Куча для меня уже была подготовлена, мы вмиг перекидали ее, и я снова двинулся к яме.

Когда мы вычистили с сотню стойл, вновь появился Фарик и велел нам идти отдыхать. Как раз начинало смеркаться, и мы успевали добраться до келий до темноты. Далмир ласково распрощался со старшими новусами, поблагодарил их за науку и поспешил во двор, не сказав мне ни слова, будто узнал, что я стал прокаженным.

* * *

На другой день всё было почти так же: и бег по двору с грузом, потом тяготы истинного языка, скука в молитвенной комнате. Брат Арнос появился на вечерней трапезе и назвал тех, кто сегодня пойдет на конюшню, а кто будет бодрстовать на замковых стенах, и моего имени там не прозвучало. Потому я провел весь вечер, вбивая в свою голову очередную страницу из книжицы.

И на третий тоже.

А на четвертый меня отправили в ночной караул. После вечерней трапезы я надел гамбезон, спустился в оружейную, и там вместе с Ренаром подождал, пока изрядно похудевший за последние дни брат Арнос вернется из конюшни, куда отводил очередных помощников.

– Возьмите по одному поясному ножу. Ренар, возьми меч. Лиор, тебе топор.

– Почему? – спросил Ренар.

– Он пока плох с мечом, топор будет сподручнее. За мной!

Арнос повел нас к воротным башням, самым высоким в замке, и передал с рук на руки стражам, тоже новусам, но эти выглядели лет на пять-семь старше нас, в отличие от конюших. Я сразу насторожился и решил, что буду держать язык за зубами. Врать не стану, но и заявлять о своем сословии сразу не буду.

Нас встретили вполне радушно. Невысокий плотный парень с длинными усами, что изрядно портили его круглое лицо, сказал, что его звать Бозаром, и что в карауле нет ничего трудного.

– Тут, знаешь, еще две стены – городские, на них всё строже: глаз не сомкни, зевоту не разводи, не шуми да еще и караульным на башнях вовремя отбивайся, чтоб не подумали, что ты с перепою в ров шлепнулся. Мы тут так, для виду. Изредка поглядывай вниз, смотри, не ползут ли какие огни к замку, и ладно. Можешь даже вздремнуть, если захочется.

Ренар недовольно поморщился, ему такие порядки пришлись не по душе.

– А что, разве у культа нет врагов? Мы слышали про культ Perfectio…

Бозар махнул рукой, чтоб мы последовали за ним по крутой извилистой лестнице наверх, и, подымаясь, объяснил:

– Меж нами и Perfectio больше придворные дрязги. К примеру, на приеме их посланец всевозможными способами очерняет перед королем нас, а наш посланец – их. Магистры из кожи вон лезут – у кого новусы крепче да адептусы учёнее. Да, на хребте случается всякое, пропадают люди то с их стороны, то с нашей, и лишь одно древо Сфирры ведает, что с ними стало. Но чтоб в открытую драться… Лет двадцать уж такого не было.

На стене было ветрено и темно. Ни факелов, ни фонарей со свечами с собой брать не разрешалось, так что мы попросту ходили меж зубцов едва ли не наощупь, смотрели то на темный город, где нет-нет да мелькали огни запоздалых прохожих и ночных караулов, то на замок, где света не было вовсе.

Старшие братья быстро выведали, кто из нас кто, и потом вели разговоры с одним лишь Ренаром. Нет, с виду они не воспылали ко мне неприязнью, не высказали ни единого грубого слова, но, услыхав название Ренарова рода, принялись вспоминать, как и где их предки встречались в прошлом, у кого еще родичи ушли в культ, обсудили дядю Ренара, похвалили его достижения. Словом, для меня там места попросту не было. Потом они начали сравнивать, у кого какие порядки были в родовых землях, как охотились, как караул выставляли, как наказывали слуг за леность и непослушание… Я едва дождался конца нашей смены.

Вот так наша служба и пошла по кругу. Бег, копья, истинный язык, молитвенная комната, конюшня или ночной караул… По вечерам к нашим кельям часто приходили старшие новусы, приносили из города вино и всяческие лакомства, им-то выходить наружу не запрещалось. Спустя несколько дней я приметил, что кельи братьев стали уютнее и красивее: каменные полы устилали плетеные дорожки или даже ковры, прибавились свечи, кое-какая утварь. Конечно, то были не дары, новусы честно расплачивались за каждую вещицу привезенными из дому деньгами. Я было тоже сунулся: заглянул в келью Эдмара, когда тот говорил с кем-то из старших, попросил купить с десяток свечей и уже полез за кошелем, как старший вдруг поднялся и сказал Эдмару:

– Видимо, сегодня дурной день. Пришло время мне удалиться. Ты же поразмысли на досуге, кого стоит впускать к себе в келью, а кого – нет.

Я как стоял с кошелем в руке, так и застыл. Эдмар же, густо краснея, попросил, чтоб я не заходил к нему более.

– Вот то, что ты просил, – сунул связку толстых длинных свечей и выпроводил вон, не взяв ни единой монеты.

Меня вновь сторонились. Но если прежде новусы обходили меня стороной из-за угроз Фалдоса, то сейчас виной тому послужили старшие братья. Но почему? Неужто всем было сказано про командора и «держаться от него подальше»? Один лишь Ренар хоть как-то показывал, что я не пустое место, изредка перекидывался со мной словечком-другим.

Потому я, дождавшись, когда у нас обоих настанет свободный вечер, зашел в его келью, прикрыл дверь и спросил прямо, что говорят обо мне старшие.

Ренар, как честный и не терпящий подлости человек, рассказал всё, как есть:

– Я обещал, что отведу тебя к дяде, но к своему стыду, не смогу сдержать обещания. Я говорил с ним о тебе, и он запретил. Более того, дядя велел мне прекратить с тобой всяческие сношения.

– И что же послужило причиной? Мое низкое происхождение? – проговорил я сквозь зубы.

– Нет. Вернее будет сказать, не совсем, – Ренар прошелся по келье, не скрывая горечи. – В культе немало людей неблагородного происхождения, правда, они по большей части уже в немалых летах. Дядя говорил, что прежний магистр не гнушался брать людей из торгового или из духовного сословия, лишь бы те ведали грамоту, а еще лучше – чтобы знали истинный язык. Тот же командор – сын торговца. Это нынешний магистр завел иные порядки. Дядя говорит, что он вздумал подражать культу Perfectio.Так что причина не в твоей крови, это всё из-за командора. Он взъелся на тебя из-за той печати. Дядя сказал, что командор – человек обидчивый и злопамятный. Из-за тебя магистр узнал о проделке с печатью и теперь, когда видит тебя, всякий раз припоминает командору все его проступки, а таковых немало. Дядя удивляется, что ты до сих пор жив, говорит, что обычно командор не отличается таким долготерпением.

Я хмыкнул. И впрямь, не отличается. Уже два раза пытался меня убить.

– А что за птица – этот командор? Почему его все так боятся? Он что, custos? Или второй после магистра в культе?

Ренар рассмеялся:

– Вовсе нет. Он вроде управляющего в замке, – новус вспомнил, что я-то был рожден не в замке, и пояснил: – На нем лежат хозяйственные хлопоты: найм и роспуск прислуги, закупка провизии, ткани на пошив одежды, починка крыши и стен и прочие дела. Должность вроде бы и ответственная, только никто из культистов не хочет ее занимать, потому как дел с утра до ночи невпроворот и некогда уделять внимание собственной силе. Командор давно застрял на адептусе, надежд на дальнейший рост не осталось, потому он и согласился взять на себя этот нелегкий труд. И ему благоволит магистр, хоть и ведает о его корыстолюбии.

– Значит, все новусы в культе знают о нелюбви командора ко мне, – вздохнул я. – Может, еще что подскажешь напоследок?

Ренар заколебался, пару раз открыл рот, чтобы что-то сказать, отвернулся, но в конце концов решился:

– Еще дядя сказал, чтобы я не обращал внимания на тех новусов, что по вечерам ходят к нашим кельям. По большей части, это неудачники, которые вряд ли сумеют преодолеть порог между адептусами и сапиенсами, а некоторым вовсе суждено навеки остаться в новусах. Они ходят сюда, чтобы заручиться поддержкой тех, кто, возможно, сумеет подняться выше. Истинно сильные люди с утра до ночи заняты собой и собственной силой.

– Благодарю, – кивнул я Ренару. – Больше я тебя не побеспокою.