Текст книги "Боги должны уйти"

Автор книги: Ноэми Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Боги были огненными мастерами. Они умели обуздывать бесконечную силу вулканов, управлять жаром земли. Подземные силы в мгновение ока вздымали в небо тяжелые плиты и складывали из них гигантские города. Эта пирамида – умерший город.

– Здесь ничего не разрушено. Все сохранилось в первоначальном виде.

– Когда верхняя часть старинных городов разрушается, на нижних ярусах долгие годы продолжается привычная жизнь. И пока люди были уверены, что хозяева пирамид погибли, подземные властелины продолжали управлять природой и космосом. Так древние божества обманывали врагов.

– Откуда ты это знаешь?

– Из книг. В библиотеках хранятся десятки томов.

– Ты все прочитала?

– Да. Но этого мало. Древние знания людям пока недоступны. В тайниках спрятаны бесценные каменные книги. Скрижалям не страшен огонь вселенной и даже всемирный потоп. А в других местах тебя удивили бы книги, написанные на человеческих черепах или начертанные невидимым острием на гранях больших алмазов.

Свет фосфорной гнили окрасил монолитные стены. Сверху сквозь разлом пробился лунный луч и прорисовал млечные ниши, из которых вздымались вверх беломраморные чаши, заполненные шершавыми шарами. Они напоминали мохнатые белые кокосы.

Я заметила три яйца внутри мраморной чаши, нависшей над нами. Но дотянуться не смогла.

– Вот они, яйца богов. Так близко. Стоит лишь вскарабкаться и протянуть руку.

– Брось, дочь, нужно скорее отсюда выбираться.

– Сейчас-сейчас-сейчас, – откликнулась я, деловито приспосабливая к стене какую-то корягу, очевидно, упавшую с нами сквозь пролом.

– Не тронь гнездо.

– Я только посмотрю: яйца свежие или нет?

– Не надо их проверять. Это плохо в любом случае. Если яйца высохли, значит, родители погибли от неизвестной смерти, которая и нам грозит.

– А если кладка свежая?

– Тогда сама догадайся. В любом случае нужно уносить ноги.

Гнилая коряга, не выдержав моего веса, треснула, и я потеряла возможность удовлетворить любопытство.

– Мама, подставь-ка плечи, я по тебе вскарабкаюсь в гнездо.

– Пора уходить. Вокруг ни букашки, ни гнили на стенах, ни плесени. Боги убивали все живое вокруг гнезд. Возможно, воздух ядовит. В подземных реках не водится ни рыбы, ни червей, даже пиявкам здесь – смерть. Подземные реки ядовиты своей чистотой.

– Десять лет назад Серая Сойка в этом месте наглоталась воды. И ничего с ней не случилось.

– Ей повезло. Бурный поток быстро вынес ее на поверхность. Но ты же видишь: сейчас вместо чистой воды течет сель. Нам не удастся выбраться тем же способом. Из-за плотного тумана тяжело дышать. Нужно торопиться.

– Река обмелела и превратилась в жижу. Далеко не уйдем.

– Не уйдем, так уплывем. Смотри, какая лодка к нам направляется, – она указала рукой в темноту.

Что-что, а зрение у мамы было превосходное, она даже в темноте видела.

Я пригляделась. Поток втекал в русло с нижних ярусов и вздымался из расщелины гигантским пузырем, который то и дело со звоном взрывался, разбрызгивая жижу по сторонам. А по каналу в нашу сторону кверху брюхом медленно плыл громадный дохлый кайман. Он раздулся, как пузырь, который вот-вот разорвут газы.

Фу! От него разило тухлятиной. Жуткая ухмылка обнажила кинжалы зубов.

– Это не лодка.

– Прыгай на него! Живее! – скомандовала мать и, лихо скатилась с плиты на вздутое желтое брюхо.

Это была неудачная затея. Упругий живот крокодила отбросил хрупкое тело вверх, и она, крутанувшись, как мяч, снова очутилась в воде.

– Держись! – я поспешила вниз.

Но мать, даром, что из принцесс, успела вцепиться в хвост чудовища, подтянулась, вскарабкалась, доползла на четвереньках до брюха и уселась верхом, крепко обхватив ногами вздутые бока:

– Торопись, иначе мы уплывем без тебя.

Я приземлилась рядом с крокодилом и заглянула в оскаленное рыло.

Кайман улыбался. Эти хитрые твари улыбаются даже в смерти.

Зубы щелкнули.

– Не бойся, глупая, он всего лишь отрыгнул газы. Поспеши, не тяни время!

По бокам чудовища безжизненно распластались когтистые лапы. Они выглядывали из воды, как белые лилии с острыми сверкающими лепестками. Таких жутких кинжалов я никогда раньше не видела. Мелькнула мысль об амулете. Крученая Губа сдохла бы от зависти.

Всего три охотника носили на шее ожерелья из когтей каймана. Всего трое сумели победить смерть. Храбрый Лис позволял иногда прикоснуться к острым, как иглы, кончикам когтей.

Он в одиночку одолел гигантского каймана. Зверь вцепился в ногу, притворившись гнилым бревном. А надо знать, что зубы кайманов дробят даже панцири гигантских черепах. Но Храбрый Лис вовремя вставил в пасть корягу. Кайман заглотнул ее наполовину, только не ожидал, глупец, что обратно выплюнуть не сможет. Острый сук проколол его нос и застрял в челюсти, другой вылез из глаза. Храброму Лису повезло. Пока крокодил крутился и прыгал на брюхе, охотник накинул на пасть лассо и выбил зубы. Так он отомстил кайману за прокушенную ногу. За смекалку охотники прозвали его Хитрым Лисом.

Кто ж не знает о глупости кайманов! Но и подлости не стоит забывать.

– Залезай! – торопила мать

Я уперлась коленом в разлапистую ладонь крокодила. На желтых перепонках между пальцами бугрились присоски.

– Лезь!

Лапа качнулась, и когти задели кожу.

– Не крутись, перевернешь тушу! – кричала мать.

Я переводила взгляд то на когти, то на мутный громадный оранжевый глаз с неподвижным продолговатым зрачком.

Крокодилы могут часами притворяться гнилушками, а потом вдруг ударом хвоста раздробить хребет своей жертвы. После такого удара никто не поставит на глупца, доверяющего лишь глазам, а не уму и сердцу.

– Поспеши, дочь, торопись, иначе туша развернется поперек канала, и мы снова наглотаемся гнили!

Я лихо вскарабкалась на брюхо, обхватила ногами скользкое туловище, чувствуя, как ранит нежные места острая костяная чешуя.

Эх, мама, прощай моя девственность?

Вдруг шея крокодила дрогнула, и он дернул курносой мордой. Туловище мелко задрожало, и раздался оглушительный взрыв. Казалось, что стены захлопнулись, а эхо разорвало душу на части.

Ледяной ливень обрушился с потолка, вымочив с головы до ног.

Это повторялось несколько раз. Только тот, кому приходилось плавать верхом на пукающем каймане, поймет мои страдания.

Я с тоской оглянулась на уплывающие в темноту гнезда. Белые чаши загадочно светились и манили, пока резкий крутой поворот не отсек их навсегда от моей судьбы.

Зато мы благополучно выплыли из клоаки. Верилось, что спасение совсем близко, возможно, за следующим поворотом, лишь бы туша крокодила не расползлась под нами, как старая падаль.

Моя задница то и дело ощущала движение внутри вздутого брюха. Там что-то булькало и кипело, даже урчало... Газы газами, но порой доносились и другие звуки. Да... И еще... Снова... Неужели?!

Ленивый гулкий барабан внутри туши медленно оживал, с каждым ударом набирая силу.

Мать, обняв меня и положив голову на плечо, согрелась и безмятежно заснула. Маленькому вождю было тепло и надежно между двух наших тел.

А я пристально смотрела в мутный неподвижный глаз чудовища. Если щель зрачка распахнется, голодная пасть порадует зверя добычей.

-17-

Между тем гнезда с яйцами богов давно скрылись за поворотом. А мы все ползли куда-то вниз, хотя казалось, что жижа поднимается вверх к дневному свету.

В этой части пирамиды любопытная луна больше не сопровождала наш путь сквозь разлом. Но света вполне хватало из-за фосфорного мерцания стен. Наверху светящуюся краску можно добыть лишь возле захоронений после кровопролитных войн. А здесь в чудесный зеленый свет были выкрашены и стены, и потолок, и даже дно канала.

Монолиты сверкали, отражая друг друга и до бесконечности раздвигая пространство. Пар дыхания тоже светился и мерцал на весу.

А кайман, на брюхе которого мы разместились, медленно оживал. Хищный взгляд пронзал до костей. В удлиненном зрачке отражалось мое перекошенное от страха лицо.

Иногда крокодил сглатывал слюну, и его хищное сердце под моими ягодицами билось все громче и громче.

Очевидно, попав в ледяной плен подземной реки, кайман замерз. Селевой поток охладил его кровь, холод сковал мышцы и дополз до сердца. Кайман окоченел и не мог сопротивляться потоку. Но ящерам достаточно слабого солнечного блика, чтобы разогреть замороженную кровь. Похоже, наши горячие задницы оживили хищника.

Мать безмятежно дремала, сцепив замком руки на моем животе. Я бесполезно пихала ее то локтем в бок, то поддавала пятками по ногам, но храп не прекращался.

А стоило ли ее будить? Пусть спит.

Неизвестно, оживет под нами крокодил или нет. Если воскреснет, мы погибнем. Защититься нечем. Мой обсидиановый нож потерян, сорван корягами с шеи, пока мы летели в пустоту. Если крокодил проснется, нечем будет вспороть железное брюхо. Нежные девичьи ногти не смогут защитить беременную мать. Пальцы бессильно скользнули по хрустальной чешуе. Ни пятками, ни локтями не пробить панцирь, об который ломаются копья.

Я ощупала мокрый пояс. Пусто. Лишь раскисшие мешочки с травами, да моя драгоценная трубка. Маккао испортился, превратившись в тягучую бурую слизь, текущую по руке.

И тут меня осенило. Вот в чем спасение! Нужно усыпить пробуждающегося крокодила, чтобы не смог шевельнуть ни хвостом, ни закорючкой мозга. Пусть спит и видит свои солнечные сны.

Я осторожно переползла с брюха на шею. Зрачок животного следил за каждым движением. Когти на лапах шевельнулись. Я протянула руку над оскалом и выжала горькую струйку из мокрого мешочка в жуткую пасть. Горло каймана было забито грязью, но язык под струей отчистился от жижи и удивил нежным розовым цветом.

Кадык шевельнулся. Зрачки начали медленно расширяться.

Я выжала последние капли из мешка в смертельную глотку и туда же отправила мешочек, любовно расшитый перламутром по кайме.

"Жри, гад, – думала я. – Чем больше плата – тем дороже товар. Остатки маккао погрузят тебя в мир грез".

Последнее, что я увидела, был мой мешочек, медленно ползущий внутри горла крокодила. Он его проглотил. И сразу ожил.

В то же мгновение чудовище резко перекатилось на бок, и, шлепнув по грязи лапой, сверкнуло дугой хвоста. Высоко под потолком разрезали воздух гребни упругой спины. Крокодил разрубил хвостом русло до дна, и жижа канала веером плеснула на стены.

Мы полетели в грязь. Мать скатилась позади хвоста, а я приземлилась прямо перед оскаленным рылом.

Крокодил, не мигая, глядел на меня. Я зарычала. Душераздирающее мычание твари оживило своды пирамиды. Кайман бросился вперед – я увернулась, и курносая морда слепо ударила в то место, где только что плескалась легкая добыча. Челюсть схватила пустоту, и зубы щелкнули с такой силой, что, наверное, раскрошились, испортив товар.

Оранжевые глаза моргнули. В них мутно отразилась грязь потока. Боковым зрением кайман заметил мать. Она увязла по грудь, и глина волнами наползала на нее, обволакивая и топя.

Крокодил приготовился к броску. Ну, уж нет, мамочку мою он не получит! Я громко забарабанила ладонями по грязи:

– Иди, сволочь, сюда, ко мне, иди – не бойся. Хватай!

Он ударил хвостом. Подвоха я не ожидала, хотя знала: крокодилы кожей хвоста чувствуют добычу лучше, чем видят слепыми глазами. Сбитая с ног, я перехитрила зверя, вцепилась за надломленные гребни летящего на меня хвоста и в три прыжка оказалась на раздутой шее.

В мгновение ока моя веревка спеленала рыло хитрым узлом. Теперь любое усилие каймана еще сильнее стягивало пасть. Мой кулак посинел, но клянусь, не выпустила бы веревку из рук, даже после смерти!

Крокодил не ожидал такой развязки. Начал поспешно зарываться лапами на дно, забрасывая грязь на спину. Ага, испугался! Но на этот раз раздутое брюхо не позволило кайману спрятаться на глубине.

Этот прием знают все крокодилы. Стоит охотнику вцепиться в загривок, как животное тут же спешит на дно. Крокодилы уверены, что человек на глубине захлебнется, пустит пузыри и слепо рванет вверх, – тогда одно удовольствие пощекотать смельчака за пятки.

Я сжала ногами шею, теперь кайман мог сколь угодно прыгать, крутиться и бить хвостом. Что он только не проделывал! Мычал, хрюкал, стонал, кувыркался, сворачивался кольцом, тряс загривком, таранил стены, взбивал фонтаны до потолка! Но, чувствовалось: людоед уже устал. Движения замедлились, лапы безжизненно повисли вдоль боков, когти судорожно скорчились, и он закатил глаза. Крокодил снова замерз.

Все? Я оглянулась.

А мама?

Раскрученное лассо зацепило пустоту. Там, где она только что воевала с грязью, остались одни пузыри. Я потеряла ее!

– Держись!

Я нырнула в поток.

Но река вдруг с шумом обрушилась вниз.

Лететь в хрустальной чистоте водопада – совсем не то, что падать, закатанным в комок дерьма.

Глина плотно облепила тело, ни пальцем двинуть, ни ногой шевельнуть.

Я приклеилась к гигантской капле, нависшей над бездонным обрывом, и тупо смотрела вниз. Туда гигантскими ошметками глиняного теста обрывался селевой поток.

Внизу среди валунов я разглядела свою смерть. Как только капля набрякнет, я полечу вниз, приземлюсь, должно быть, мягко, но выбраться на поверхность не успею. Сверху придавят и раскатают в лепешку другие комья жижи. Так я размышляла, уверенная, что со стороны эта картина показалась бы очень забавной

Я последний раз зажмурила глаза от яркого солнца.

Тепло, тихо. Прощай, родина. Прощай Солнечная долина.

Лучи прогрели глину. Подо мной что-то шевельнулось и царапнуло бок.

Это дернулась лапа каймана.

Мой враг радостно крутанул хвостом.

Ком грязи, мелко задрожав, сорвался вниз.

Мы с крокодилом летели, глядя друг на друга, как влюбленная пара перед смертью. Он широко улыбался и даже хрюкать перестал.

Нас, как букашек, протащило сквозь валуны, но жижа смягчила падение.

Внизу крокодил сильным размахом хвоста раскидал налипшую грязь. На этот раз удар был точен. Я взлетела, описав дугу, и врезалась в раскаленный речной песок. Следом за мной из жижи вылетел еще один глиняный кокон, пропахав за собой в песке глубокую борозду.

Контурами кокон напоминал человека. Сквозь глину ослепительно сверкнули изумруды, шевельнулись пальцы.

Мама была жива. Я соскребла глину с лица. Она улыбнулась:

– Все время летим вниз, падаем и падаем. А никак до могилы не долетим.

Мы были живы. Да... Но и враг не пострадал.

Крокодил, притворившись бревном, следил за нами.

Я порывалась напинать этому бревну по бокам.

– Подожди, тварь, встретимся. Отучу охотиться на людей, – пообещала на прощанье.

Зверюга улыбался кривой крокодильей улыбкой, подставляя под лучи холодные бока. Он урчал и похрюкивал от удовольствия. Мама тоже улыбнулась:

– Погляди, какой этот кайман красивый, изумрудный, даже светится. В местах, откуда он родом, полным-полно зеленой травы, там полноводные реки, и, поверь, никто ни про какую засуху там никогда не слышал.

– В наших краях такие гиганты не водится. А знаешь почему? Потому что у нас хорошие охотники. Пусть этот жирный крокодил здесь попробует пожить. Кое-кто такой добыче обрадуются.

– Вот бы найти то место, откуда свалился красавчик.

– Лучше бы найти, где отмыться.

– Не беда, пока бежим, грязь отсохнет.

– Слышишь? Со стороны деревни – шум. Что-то случилось!

– Надо спешить.

На ходу согреваясь под горячими лучами, мы помчались домой.

-17-

– Ой, люди! Ой, люди! – на вопли Крученой Губы сбежалась вся деревня.

Она тащила за руки упирающуюся Маленькую Лилию и ее обожателя Кудрявого Кролика.

– Я нашла их. Они прятались в пещере над высохшим ручьем, – орала Крученая Губа, торжественно выталкивая детей на всеобщее обозрение.

Женщины собрались на крики:

– Что с ребятами не так?

– Из-за чего переполох?

– А вы посмотрите на ножки маленькой развратницы, – показала Крученая Губа.

Женщины всплеснули руками. На бедрах сестры застыла свежая кровь.

– Она ранена? На сучок напоролась?

– На сучок, да не на тот.

– А ты бы, Крученая, зря не позорила девчонку, – заступилась Серая Сойка. – Крошке всего семь лет.

– Произошло не то, что вас напугало, – ликовала Крученая Губа, – а то, что я видела своими глазами. До первой лунной крови прелюбодейке далеко, но до Скалы Провинившихся Женщин близко.

– До Скалы Провинившихся Женщин? О, не смеши!

– Да ты, Крученая обкурилась что ли?

– Со мной все в порядке. Говорю, что знаю. Даже поклясться могу своим первенцем: видела. И не во сне. Нужно немедленно созвать Совет Старейших. А так как вождь и жрецы до сих пор не вернулись, и неизвестно, когда закончится праздник, я требую: забрать жезл Длинноносого из опозоренного дома и передать в благочестивые руки.

Толпа зашумела:

– Благочестивые руки! Это чьи же?

– Не бросайся словами, Крученая Губа. Серьезные обвинения произноси с оглядкой на собственный зад.

– Что могла совершить семилетняя крошка?

– Что совершить? То, что совершают каждую ночь муж и жена.

– Ой – ей! С безусым мальчиком?! – Серая Сойка всплеснула руками. – Сына своего я в обиду не дам!

Хохлатая Цапля растолкала толпу:

– Ай-яй-яй! Не стыди мою дочь. Крошка мала телом, а дурные проступки велики. Преступная кровь старшей сестры и порочная кровь матери – черный грех на детской душе. Когда-то непокорных женщин предки сжигали в каменной яме на краю деревни. И боги не были столь жестоки к людям, не насылали смертную засуху. Боги прощают племенам, соблюдающим табу. Боги хотят крови. Мы вернем милость богов.

– А если бог, в самом деле, умер?

– И это говоришь ты, Болтливая Попугаиха? Мать, искусанного муравьями ребенка? Лучше ответь: кто виноват в страданиях твоего младенца? Молчишь?

– Мой младенец жив, – ответила подруга, – зачем же нам казнить другого ребенка?

– Мы накажем Маленькую Лилию не за проказы, а за табу, – сказала Крученая Губа, вытрясая из кукурузного мешка труху. – Женщины, кто за наказание блудницы?

– Хочешь, маленькая развратница, узнать, как весело пляшут прелюбодейки в огне? Как красиво они поют, созывая богов на праздник? Пойдем со мной! – жена Жреца схватила девочку за руку.

– Отпусти меня, жабья рожа! – завопила крошка, вырываясь.

Но Хохлатая Цапля уже накинула на голову девочки кукурузный мешок и воздела руки к небу:

– Выкупим прощение у Пернатого Змея! Сожжем порок! Заслужим благодать! Пусть прольются дожди! Пусть мужчины вернутся в деревню.

Мы издали увидели, как Маленькую Лилию с мешком на голове тащат на окраину. Мать растолкала толпу, бросилась к Маленькой Лилии, сдернула с головы мешок, присела перед девочкой, заглянула в глаза, утерла слезы, обняла:

– Жива, жива... Рассказывай: где была? Искали всю ночь. Что случилось? Где болит? Отвечай!

Маленькая Лилия захныкала, потупив глазки.

– Кудрявый Кролик стал моим мужем. Он сорвал с меня повязку невинности.

По толпе пронесся гул.

– Я же говорила! – взвизгнула Крученая Губа.

– О, дети, это не игра.

– Яма, только яма, исправит порок, – шипела Хохлатая Цапля.

– Молчите, дети, горе вам, – прошептала Серая Сойка, пряча сына за спину.

Мать все равно схватила его за ухо:

– Отвечай, что сделал с моей дочкой!

Тот завыл, извиваясь ужом:

– Маленькая Лилия сама захотела!

– Ах, сама захотела! Разве ты не давал клятву в День Воина: не прикасаться к девочкам до дня совершеннолетия? Разве ты, стервец, не обещал хранить честь женщин Солнечной долины от посягательств омельгонов?

Она крутанула пойманное ухо. Кудрявый Кролик заплясал на одной ноге:

– Давал, клятву, давал, ой-ой-ой!

– Ты сам хуже омельгона!

– Нет, я воин. Принцесса сказала, что Кецалькоатль соединил наши сердца до рождения.

– Ты ничуть не умнее семилетней девочки.

– Он умнее, – ехидно вставила Крученая Губа. – Да только ваша порода и крокодила уломает. Я сама видела, что между ними произошло. Правильно говорят: держи детишек дальше от родительских циновок.

– Видела, а не вмешалась? Тебе тоже придется отвечать.

– Отвечать за неправильное воспитание чужих детей? Ну, уж нет. Отвечать должны родители.

– Рассказывай, что видела. А соврешь – боги лишат тебя языка.

– Девчонка опоила мальчика кровью лягушек.

Серая Сойка, всплеснув руками, запричитала:

– Добрая принцесса, отпусти мальчишку, не крути ухо. Ой, беда! Отравой опоили сына, подлые принцессы. А ты молчи, Крученая Губа. Насчет лягушек – твоя вина.

– Не буду молчать. Опозорились детки. Что видела – расскажу. Всем бы взрослым поучиться у маленькой развратницы. Можно догадаться, что происходит по ночам в доме синеглазых. Пусть народ сам догадается, почему реки в стране пересохли.

– Молчи, молчи, – умоляла Серая Сойка.

– Рассказывай, что видела, – требовала принцесса.

– Все расскажу. Пусть народ узнает, почему нас наказали боги. Короче, пошла я за болото, проверить лягушачьи ловушки. И вдруг слышу: кто-то из наших кричит во все горло, веселится так, что всех жаб распугал. Подкралась я ближе, и вижу: Маленькая Лилия пристала к пацану: давай и давай. Так к нему лезет, и этак. А он, хороший мальчик, не соглашается, отвечает: "Я воином быть хочу, а не шаманом".

– Дальше рассказывай.

– Прелюбодейка начала щекотать его сучок травинкой. Смотрю – у пацана глазки закатились, затрясся весь, понятно дело, в первый раз. Потом обнялись и покатились по траве.

– Люди добрые! – закричала Серая Сойка. – Не виноват сын. Отравленный он был приворотом. Проклятые лягушки не выведутся никак, – заплакала Серая Сойка, обнимая сына.

Мать подлетела к Крученой Губе, схватила за лохмы, накрутила на кулак, ощерила зубы и прохрипела в бледное испуганное лицо:

– Молчать! Всем – молчать! За жалобу жрецу обещаю: сдохну, но заберу с собой в могилу связку болтливых языков.

Горящий взгляд принцессы усмирил толпу. Женщины закачали головами, раздался шепот:

– Принцесса сдержит слово. Одними глазами спалит Солнечную долину. Останемся без домов.

– Будем немы, как черепахи, не матери мы что ли?

– Не расскажем, принцесса. Обещаем. Жаль девочку. Жрецы нынче лютые, повсюду виноватых ищут. Забьют ребенка.

– Кто из женщин не грешен? Правда, подруги?

Мать отпустила Крученую Губу, оттолкнула от себя, та не удержалась на ногах, упала, но тут же вскочила и с ненавистью прищурила глаза:

– Синеглазая, разве ты забыла, что моя дубинка с первого удара раскалывает черепа? Я не раз переламывала кайманам хребты. Скажу при всех: ты и твои дочери – шлюхи и дешевки. И не потому, что потеряли девичью честь... Но так как вся деревня поклялась покрывать преступниц и молчать, открою и свою тайну. Она вам не понравится.

– Говори, что за секрет.

– Я тоже потеряла честь. Повязка невинности не приросла к моим ягодицам. Вот почему Храбрый Лис будет моим мужем.

– Храбрый Лис?

Толпа застонала:

– Опять драки не миновать.

– Девчонки изуродуют друг друга.

Крученая Губа прищурила глаз, встряхнула головой и обвела толпу надменным взглядом:

– Да. Я сделала это. И не хочу трусливо скрывать. Все слышали? Храбрый Лис сорвал с меня повязку невинности. Потерял голову. Сильную страсть не удержать. А Синевласая Лань так и не зажгла его сердце. Поучись у младшей сестрицы, соперница, как мужчин соблазнять.

– Врешь, – прошептала Болтливая Попугаиха.

– А хоть убейте меня, люди! Это случилось. Плачь, Синевласая Лань. Твое горе мне понятно.

Стало тихо. Даже попугаи заткнулись, тараща с веток испуганные глаза.

– Дочь моя! – вдруг закричала Хохлатая Цапля, вкогтившись в волосы Крученой Губы. – Подлая тварь! Как посмела ты опозорить своего отца, Старшего жреца? А что сделает он с тобой, когда узнает?

– Он не узнает.

– Ему расскажут твои подруги.

– Не расскажут. Мой секрет стоит секрета Маленькой Лилии.

– Убью! Сама тебя брошу в огненную яму! Молчи, негодница! Сознайся, что соврала.

– Не соврала. И бояться нечего. Никто не выдаст, – она обвела толпу глазами. – Правильно я говорю?

– Сама держи язык за зубами, – ответила Седая Сова.– Разве мало девушек не сберегло пояс невинности? Но никто зря языком не мелет и не кормит костями Скалу Преступниц. Живут себе честными женами и детей плодят, а мужья их любят и балуют. Уж я-то знаю.

Кто-то в толпе захихикал:

– Она знает, точно.

Хохлатая Цапля продолжала:

– Этих двух грешниц, Маленькую Лилию и мою дочь, потаскуху Крученую Губу, жрецы скормят грифам на скале Виноватых Женщин.

– Не скормят. Никто никому не расскажет. Будут молчать и мои подруги, и подруги Синевласой Лани. – Крученая Губа с ядовитой усмешкой обвела присутствующих ехидным взглядом. – Или нет?

Женщины закивали головами:

– Никому не расскажем. Ни слова. Жрецы не узнают.

– А ты, Синевласая Лань, почему молчишь? – Крученая Губа злорадно посмотрела на меня.

– А давайте спросим у Храброго Лиса: врет Крученая Губа или нет? – предложила Болтливая Попугаиха.

– Об этом нельзя спрашивать, чтобы не раскрыть нашу тайну мужчинам, – напомниа Седая Сова.

– Зачем спрашивать? – сказала я. – Верю своему жениху.

– Молчи, Синевласая Лань, иначе Маленькую Лилию уведут на скалу преступниц.

Тут в круг спорящих женщин протиснулась моя мать с плачущей Маленькой Лилией и торжественно заявила:

– О Маленькой Лилии не спорьте, женщины. Ничего не было. Проказница вымазалась соком циндальника.

У Кудрявого Кролика от удивления подбородок чуть не отвалился. Так и замер мальчишка с открытым ртом.

И тут все посмотрели на Крученую Губу.

В этот момент ей никто бы не позавидовал.

Нет худшего оскорбления для врага, чем жалость.

-18-

– Хочешь, причешу тебя, как принцессу, – сказала мать, вытащив из сундучка драгоценный гребень в виде змеи с плоской раздутой шеей.

Я покорно распустила косы.

– Не верь сопернице. Верь своему сердцу, – сказала она.

– Крученая врет. Он не любит ее. Она уродина. Ее пометил скунс.

Рука матери больно рванула прядь.

– Уродина или не уродина – судить Храброму Лису. Но будь я воином – предпочла бы смелую девушку плаксе и жеманнице.

– Клянусь, никто не видел моих слез. Ты тоже их не увидишь.

– Слезами отравлена твоя кровь. Потерять любимого – все равно, что потерять свободу. Только любовь освобождает нас от женского рабства.

– Храбрый Лис говорил, что умрет за меня.

– Крученая Губа тоже выбрала смерть за него.

– Но Храбрый Лис пошел против стойбища омельгонов и выкупил мою жизнь у жреца.

– Да. Отважный воин рисковал жизнью ради тебя. Но из-за тебя он потерял братьев. Твое имя соединилось со смертью дорогих ему людей. Но, дочка, верь жениху. Нужно подождать, чтобы сердце воина избавилось от боли.

– Он не мог мне изменить! Не верю. Наверно Крученая Губа опоила моего жениха кровью лягушек.

– Не говори глупостей, – рассмеялась мать, скользя гребнем по волне волос. Она больно потянула за прядь:

– Спрошу у Храброго Лиса про измену.

– Измены не было, он никому не муж. Но, кто каркает, тот накаркает... Погляди сюда. Я подарю тебе этот гребень в день свадьбы. Возьмешь в новый дом. Пусть всегда он будет с тобой.

– А книгу отдашь мне?

В ответ мать так дернула за прядь, что я вскрикнула. Она сказала:

– Я не собираюсь в гости к богам так скоро.

– Мы могли бы вместе читать эту книгу.

– У тебя скоро не будет ни одной свободной минутки. Муж ни на мгновение не позволит уединиться красавице-жене. А через девять месяцев ты будешь молить бога, чтоб редкий сон ни на минуту не разлучил тебя с первенцем.

Сверкающие пряди потекли сквозь бледные пальцы, словно река сквозь высокие пороги в половодье.

– Мама, почему у меня синие волосы?

– Наверно потому что у меня синие глаза.

– Синих глаз много, а волосы цвета турмалина только у меня. Ни у кого в Солнечной долине таких нет.

– У моей матери, твоей бабушки, были точно такие волосы. Кровь синеглазых передается из рода в род. Где начало этого ручья? Наверно там, где люди ценили синие цвета. Среди этих людей ты была бы не Синевласой Ланью, а Синевласой Богиней. Я слышала, что давным-давно мир был не зеленым, под цвет лесов, или желтым, под цвет пустынь. В синих лесах обитали синие ящерицы. Хищники не замечали их в синей траве. Не стало синих лесов – и ящерицы стали зелеными. Но у самых древних до сих пор синие глаза. Как у меня. Наверно синий мир подшутил над нами. Или просто напомнил о том, что вернется, и дети его живы.

– Ах, мама, не тяни так за волосы.

– Твоя коса готова. Я заплела ее туже обычного, чтобы завтра не тратить времени на убор. С утра нужно встретить жениха и подарить ему внимание и заботу.

– Слышишь? Кто-то кричит. И крики все ближе.

– Кто-то к нам сюда бежит.

-19-

По деревне с поднятым над головой боевым топором неслась Крученая Губа. На губах выступила густая пена, глаза вылезли из орбит. Распущенные волосы развевались за спиной, зубы лязгали так, что попугаи, теряя перья, в ужасе разлетались в разные стороны.

Женщины и дети бросились врассыпную, попрятались на крышах, жестами издали предупреждая друг друга:

– Крученая Губа сошла с ума.

Боевой топор в руках безумной охотницы крошил кувшины, ухал по изгородям и каучуковым игрушкам. Жернова покатились под откос, в страхе обгоняя друг друга. Пепел разворошенного костра затмил небо. Люди причитали:

– Обкурилась.

– Безумная размозжит нам черепа.

– Мы все умрем.

Подскочив к Дому Побед, Крученая Губа ударила топором по стене. Посыпалась известка.

– Всех убью! Выходи, соперница! Раскрою твою тупую голову пополам! – визжала она, стуча древком по глинобитной стене, пока топор не провалился внутрь пробитой дыры.

Мы с матерью, вооруженные дубинками, вышли на порог:

– Что творишь? Опомнись!

Крученая Губа свалилась на землю, стиснув руками виски и дико воя:

– Умираю. Ты виновата. Ты колдунья. Ты вселила в меня проклятье. Огненная кочерга крутит мозги. Ты вытягиваешь из меня жизнь, заставляешь корчиться от боли. Я пляшу на углях! Посмотри, какой костер ты разожгла подо мной. Я бегу – и он не отстает от меня! А цвет у него синий! Вы, синеглазые, прокляли меня! – она вперила в меня кровавые глаза, протянула руки, пытаясь вцепиться в лицо. – Вы нарушили табу. Вы ходили к спящим богам. Вы разбудили их месть. Длинные когти залезли сквозь уши и царапают мозг.

Скрюченные пальцы что-то выхватили из воздуха, она поднесла их к глазам, слепо щурясь и разглядывая на свет.

– Я вытащила твои глаза! Вот они, в моих руках. Вот они, под моими ногами. Я растопчу их. Пусть тебе достанется моя боль!

Крученая Губа, тряся пятками, покатилась по развеянной золе. Пыль и пепел поднялись выше крыш.

– Для чего вы разбудили богов? Вся Солнечная Долина сгорит в огне.

Собравшаяся толпа в ужасе расступилась.

– Хуже нет, когда женщины поднимают топоры.

– Она ослепла.

– Страх перед наказанием свел несчастную с ума.

– Скорее бы вернулись мужчины.

– Крученая Губа умирает.

– А где ее мать, где Хохлатая Цапля?

– Вон – бежит!

Жена Жабьего Жреца с жалобными криками неслась по улице, руки у нее были запачканы тестом. Она, растолкав толпу, склонилась над дочерью:

– Что случилось, дочка? Что случилось? Вдруг вскочила, муку просыпала, схватила топор и побежала. Куда побежала, глупая? О, боги, она прогневала вас! Нет ей прощения, но простите мать, не отнимайте единственное дитя. Я найду, чем отблагодарить!