Текст книги "Боги должны уйти"

Автор книги: Ноэми Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Кецалькоатля! – откликнулись хором воины.

– Возложим жертву на алтарь, воскурим дымы, и сердце нашего бога смягчится, засуха отступит от полей. Божественное дыхание пригонит тяжелые тучи, наполнит кувшины влагой, а леса многоплодной дичью.

Вороньи перья на голове качнулись от ветра. Жрец с опаской придержал убор.

– Пора! – продолжил он. – Небеса торопят, боги ждут!

– Воины последуют за нами в Храм Спящих Надежд,– приказал Несокрушимый.– Там продолжим праздник. А женщины и дети останутся дома.

Женщины недовольно загудели из толпы:

– Подруги, вы слышали, что задумали наши храбрецы? Им, видите ли, пора на праздник! А нам, стало быть, пора варить щи, плести циновки и кормить младенцев?

– Как? Женщины останутся дома? А мужчины уйдут на праздник? Одни? Без жен и детей?!

– Не должны ли жены во время праздника стоять рядом с мужьями, а дети сидеть на широких плечах?

– Небеса торопят наших мужей?! Знаем мы, чем пахнут небеса в городе Уснувших Богов! И, конечно же, не только тыквенной брагой!

– К чему нашим мужьям жены, если в городе полно шлюх?!

– К чему стаду лежебок вся наша деревня, если завтра состоится большая игра в мяч?

– Несокрушимый вождь, ответь на вопрос, но ответь, хорошо подумав: если воины уйдут, кто будет охранять деревню? – спросила мать, вечная заступница женской половины племени. Слова жены Несокрушимый не мог попустить мимо ушей:

– В Храм Надежд пойдут лишь воины, а неполовозрелые мальчики и безусые юноши останутся. Они справятся с мышами и сороками, главными врагами наших женщин. Уверен, что за время праздника, другие опасности не потревожат сон наших жен. Тем более, что омельгоны разбиты, а хищником не крупнее ондатры справится любой мальчик.

– Никогда мужчины не оставляли своих жен во время праздников. Все должны идти в храм Надежд! Редкая красивая церемония проводится лишь раз в двадцать лет. Молодые девушки состарятся, так и не побывав на празднике женихов и невест.

– Что сказал жрец, о том помыслил бог. А жрец сказал, что женщины нашего рода греховны. Поэтому в наказание лишены праздника.

– Жаждой Неба запрещено потакать прихотям женщин. Тяжкий грех, содеянный Синевласой Ланью, до сих пор не смыт. Наказание должно продолжиться. Пусть его разделит весь женский род.

– Это не справедливо! Чем виноваты остальные женщины?

– Женщины останутся без праздника, так как веселье после греха недопустимо, – сказал Жабий Жрец, тыча пальцем в сторону города Уснувших Надежд.

– Пора! – вождь обвел суровым взглядом строй воинов, перья на маске качнулись.

Жрец дернул за веревку, приросшую к языкам пленниц, они хором завыли, рой мух взвился над их дурно пахнущими телами.

– Поторопитесь, воины! В путь! Иначе насекомые раньше богов полакомятся нашими дарами.

Встревоженные опарыши вылуплялись из струпьев пленниц и выкашливались из окровавленных глоток. Мухи с гудением взмывали в небо. Жужжание заглушило звон бубенцов на ритуальных сандалиях жреца. Черная туча, как густой дым, нависла над толпой.

– Откуда столько мух? Такие крупные кровососы в наших краях не водятся, – удивлялся народ. – Да и мухи ли это?

– Омельгоны, их привычная еда, перебиты. Чую, кровососы примутся за нас.

Когда люди поняли, что рой насекомых нашел новую жертву, разбегаться было поздно.

Черная туча облепила толпу. Насекомые безжалостно впивались под кожу. Дети и женщины завизжали.

Жабий Жрец топал ногами, звенел бубенцами, скакал кругами, ловко отбиваясь от кусачих тварей. Торжественный обряд превратился в танец машущих рук. Если учесть, что кулаки воинов при этом сжимали тяжелые топоры, можно было назвать этот танец Пляской Воинов Отрезающих Друг Другу Носы.

Копье Храброго Лиса задело плечо Уха Пса. Воины сцепились, посыпались искры из-под скрещенных топоров.

Обряд явно срывался.

Жрец гневно оглядел толпу и закатил глаза, что-то бормоча под нос. Его щека дергалась от тика, горло свела судорога, он присел, крутанулся на месте и, резко ухнув, ударил жезлом по ноге омельгонки.

Несчастная схватилась за сломанную кость, совершенно позабыв о веревке в языке. Кровь заполнила ее горло, прикушенный язык перекрыл дыхание. Пленница посинела, задыхаясь.

Жрец ударом кинжала отсек язык, и он повис на веревке, натянутой стучащими зубами других омельгонок. Они сразу прекратили вой.

Освобожденная от веревки пленница приоткрыла склеенные гноем глаза, судорожно вздохнула, поднялась, расправила затекшие ноги и бросилась бежать.

Но Крученая Губа ловко подставила беглянке подножку, и та свалилась прямо под звенящие ноги Жабьего Жреца.

Он пришил ее с одного удара по голове.

О! Мозги разлетелись в разные стороны!

Я провела пальцами по щекам...

На руках остались жирные кровавые сгустки.

-8-

Я всегда ненавидела жреца. Люто ненавидела чудовище. Да. Даже в детстве... Это я подрезала нитки в его торжественном уборе, чтобы перья кетсаля навсегда унес ветер.

Ненависть мудрее нас. Она подсказывает имя твоего будущего палача.

Ненавижу приторные глазки и потные пальцы, которые Жабий Жрец каждый раз при случае пытался засунуть под поясок. Была ли в жертвенных проверках особая необходимость? Он запрещал девочкам рассказывать матерям о таинственных ритуалах.

"Не бойся, не больно, – шептал он, сплевывая на палец,– Я должен убедиться, что ты хорошая девочка и не позволяешь каждому встречному мальчику... Закрой глазки, не шуми. Ты красивая девочка... Бог пошлет тебе много детей... Через три дня снова приходи на проверку... Ты же не сорока, которых не любит Пернатый Змей... "

И Маленькая Лилия ненавидит жреца... Я же видела, как она, ласкаясь для вида, засморкала новые вороньи перья.

И еще я знаю, почему Жабий Жрец запретил праздник Священного Гриба Курандеро.

Как только Несокрушимый вождь привез принцессу Глаза – в – Полнеба в деревню, она удивилась:

– Милый, почему ваше племя не празднует Дара Говорения? В этот день все тайны выплывают наружу. Не только мелкие грешки жен и мужей, но и большие преступления можно раскрыть над чашей Священного Курандеро. Дар Говорения поведает, кто обретет мужа или жену в этом году, кто изменил семье, кто скрывает от племени щедрые тропы и даже, кто скоро умрет.

– О, нет! Только не грибы! – воскликнул вождь, – Мы недавно потеряли восемь славных воинов. Они, а с ними пять юных дев, до сих пор блуждают в долинах грез. Наелись в прошлом году без меры, и несчастные матери не могут их разбудить.

Жабий Жрец, вперив в принцессу набрякшие от бессонницы глаза, изрек:

– Праздник сей, грибной, безвременно унес молодых и сильных воинов в чертоги Пернатого Змея. Его отменили во благо щедрой Богини Плодородия.

Жрец был мудр в делах врачевания. Но сравниться с моей матерью ни за что бы, ни смог. Она сказала:

– О, жрец, позволь, научу правильно употреблять пульке из каменных грибов. Очевидно, доблестные воины заблудились в долине снов по причине недостающего компонента.

Пока мать готовила пульке, жрец старался подсмотреть за процессом, то жену Хохлатую Цаплю подсылал с пустой болтовней, то мяч Крученой Губы как-то странно залетал десять раз прямо в раскаленный очаг.

Но мать секретами зря ни с кем не делилась. А в деревне шептались и ужасались:

– Жена вождя слишком юна, чтобы спорить со Старшим жрецом.

– Поучать Жабьего Жреца? Берегись, принцесса Глаза В Полнеба!

– А вдруг у девчонки получится, и заснувшие воины проснутся?

– В большом городе лечат не так, как в нашем лесу. Уснувших от грибов там нет.

И что же это был за компонент? Быть может толченые яйца колибри? Или членики дурманного зонтика? Нет, и нет. Грибы остались грибами. Их просто следовало хорошо просушить на солнцепеке.

Мать навялила три мешка грибов, отварила их с чили, добавила чуточку бояй-бояй... И готово!

Но жрец запретил соплеменникам прикасаться к напитку. Даже дышать над чашей с грибами запретил.

"Грибы – табу! Принцесса нам не указ. Из города ее сплавили в глухое место, как никому не нужную закуренную девчонку. Ее советы – пустая болтовня!"

Но праздник состоялся. И любопытные соплеменники собрались у костра полюбоваться на смерть синеглазой красавицы.

Как только в воздухе запахло воскурениями, женщины и мужчины расселись молча вокруг костра, вперив тусклые очи в танцующие блики. Все помнили наставления жреца. Он словно языки у них отрубил.

Мать сняла с огня раскаленную чашу, хлебнула с краю, поморщилась, – крепкий же был отвар! Люди затаили дыхание. Она предложила отцу глоток. Он выпил огненный напиток и с нежностью посмотрел на жену.

Женщинам всегда не хватает добрых слов. Их всегда недостает, как дней жизни. Но, иногда, взгляды бывают красноречивее признаний. Отец и мать долго смотрели друг на друга, глаза в глаза, держась за руки, пока не поняли, что крылья раздора и лжи отныне и навсегда миновали их дом.

А соплеменники тем временем искоса наблюдали за ними, поджидая момента, когда вождь и гордячка – принцесса задрыгают ножками, как мотыльки у костра.

Есть такая примета, если соплеменник скончается на твоих глазах, то его нерастраченная сила, красота и удача перейдут лишь к тому, кто успеет на мертвые глазницы положить пластинки нефрита. Вот они и ждали, тайно перекатывая погребальные камешки в кулаках.

А принцесса, всем назло, вдруг схватила трещотки из палочек розовой бальсы и закружилась в танце. Резвые бедра околдовали воинов, их глаза разгорелись, мужские достояния дружно возликовали.

Женщины рванулись наперебой к чаше с курадеро и, толкая друг друга, нахлебались гущи до бровей. Что тут началось! Зазвучали трещотки, флейты и бубен. Поднялся шум на всю долину. Женщины нашего племени умеют танцевать так, что небо замирает от восторга.

Вслед за ними не устояли молодые воины. Их соблазнили горячие поясницы дев, бьющих в бубны подобно боа перед броском. Парни подхватили гибкие станы и закружились в бешеном танце.

Праздник удался на славу. Водили хороводы, играли в слепого гепарда, Несокрушимый скакал вокруг костра с боевым копьем и щекотал юных обольстительниц перьями за еще не пробужденные сосцы.

Воины подхватывали на руки пьяных дев и уносили далеко в лес, откуда сквозь шелест листвы доносились такие сладкозвучные стоны, что пробуждали желание даже в мертвых.

Так продолжалось до утра.

Потом пары повалились, как подрубленные стебли маиса, и в свете костра догорели улыбки на сонных лицах. Руки сжимали руки, ноги сплелись с ногами, и трепещущие от дыма носы жен спрятались в подмышках бравых мужей.

Жабий жрец взирал на "гнусные танцы", скрестив руки на груди, и упивался триумфом. Он был уверен, что вождь с востроглазой принцессой наутро будут изгнаны из деревни, закиданы пометом шиншилл, а еще лучше: сгинут где-нибудь на дороге мертвых, так и не увидев белый свет.

К обеду проснулись все.

Даже те, кто целый год блуждал в мире богов. Их разбудил шум веселья и пары грибного зелья. Они очнулись на радость плачущим от счастья родственникам и поведали, что выполняли воинский долг, бились в чужих краях с многоголовыми драконами и великанами.

Но пробудившиеся их невесты так и не рассказали отцам о своих таинственных приключениях в хрустальных краях.

На радость богам после праздника все женщины возгордились плодородными животами. Новые воины и девы весело пинались внутри утроб, готовя крошечные пятки к грядущим танцам у костра.

Жабий жрец с тех пор очень обозлился на мать.

В темной душе истребителя жаб скрывалось много тайн. Если б они обнаружились вдруг во время праздника Курандеро, его поганые глазки матери давно бы скормили болотным выдрам, а похотливый початок вывесили бы на видном месте в назидание другим двуногим кайманам.

Но тайны есть тайны. Их нельзя раскрывать.

Сразу после праздника Глупую Сиду Перепелку жестоко избил муж. Его недаром прозвали Тяжелый Кулак. Целый месяц несчастная не показывалась из дома. И только по доносившимся изнутри жалобным крикам подруги узнавали: жива.

В доме Серой Сойки тоже состоялось кровавое побоище.

Долго еще после праздника женщины бегали к холодному ручью усмирять отпечатки мужниного гнева.

Досталось и жрецу. Он долго прихрамывал, держась за поясницу, а правый глаз его навсегда повернулся к кончику носа.

Женщины перешептывались: "Это подарок жрецу от Тяжелого Кулака. Глупая Перепелка все рассказала мужу".

Вот почему Жабий Жрец навсегда запретил праздник Курандеро.

– Это из-за грибов, – говорил он, тыча пальцем в выбитые зубы Скромницы Кукушки. – Стоит ли, дети мои, ради каких-то Курандеро терять своих мужей и красоту лица? Не надо нам Курандеро. Не наш это праздник.

С тех пор секреты похотливого жреца, вырастая вместе с маленькими девочками, старятся, стираются в памяти и с туманом забвения уносятся в небо, приводя мир богов в ярость.

-9-

Длинная процессия воинов, как пестрая шумная змея, уползла за горизонт. Бой барабанов и вой смертниц поглотил тревожный гвалт попугаев.

Я взглянула на небо. Тысячи птиц кружились над нами! Солнце померкло от черных туч.

Откуда напасть? То трупные мухи, то кондоры-падальщики, то грифы и вороны спешат обжить наш край.

Вороны – вещие птицы. Они видят будущее, умеют считать, сколько еды достанется подросшим птенцам, и в предчувствии голодных дней уничтожают лишние яйца. Если в небе много черных птиц, жди обильной падали в этом году.

К ногам тяжело упал кондор. Его крылья мелко дрожали, дергались скорченные лапы. Из перекошенного клюва на землю вытекла алая струя. Глаза птицы остановились на моем лице. Мертвая пелена отсекла их от мира живых.

Рядом с трупом спланировал тяжелый гриф. Словно хвалясь шириной прекрасных крыльев, расправил их во всю красу, полюбовался мерцанием перьев на солнце, и вдруг, закутавшись в них, как в плащ, уснул.

Еще одна крупная птица с клекотом рухнула на крышу соседнего дома. На нее тут же спикировала стая сорок. Я побежала в дом:

– Мама, с северной стороны к нам идет какая-то беда!

Мы вышли на улицу.

– Ты слышишь, мама? Почему так тихо кругом? Не ухают совы... И лемуры не бранятся. Не шелохнется ни один листочек. Словно сама природа к чему-то прислушивается, ожидая беду.

– Это значит, жестокий бог не торопится пригнать к нашим домам грозовые тучи. Он изменил намерение дать нам дождь. Что-то сложилось не так, как задумано. Не смогли наши воины задобрить обидчивое сердце Пернатого Змея.

– Почему праздник Жертвоприношений так затянулся?

– Из-за большой засухи собралось много племен. В город пришли эвиры с гор и черруни с болот, собрались вместе непримиримые длинноухи и короткоухи, длинноногие эты и коротышки люли. Даже монстры островитяне приплыли на своих курносых кораблях.

– Город вместил всех? Там, наверно, очень шумно?

– Окрестности гудят и ликуют. Племена играют в мяч, сражаются на арене, победители поднимаются в небо на огненных шарах, женщины дарят прекрасные тела чемпионам, дым трубок сливается в сплошное облако дурмана, люди веселятся, безумствуют, совершают подвиги, братаются, вступают в браки, заключают военные союзы, готовятся к новым походам против дикарей.

– Ты скучаешь по городу?

– Я вспоминаю детство, оно для каждого потерянный рай.

– Мама, я знаю, что ты хочешь убежать из Солнечной долины.

– Куда бежать? На небо? Рано или поздно мы все там встретимся. Оставим сердца утробам костров, а сами вознесемся высоко-высоко. Нашими глазами станет мечта.

– А я не хочу бросать этот мир. Мои волосы, ноги и руки никогда не захотят расстаться со мной. Посмотри, как красивы плечи, бедра и грудь! Как приятно гладить бархатную кожу! Я так люблю ласкать себя! Я горжусь своим нежным послушным телом, которое жаждет ласки. Которое на прикосновение рук любимого отвечает огнем и восторгом. Нет, мне мое тело не доставляет мук. Разве не жалко бросить его на съедение червям?

– Не горюй, там, наверху, получишь точно такое же тело, сотканное из света и пустоты.

– Из света и пустоты? Из того, что нельзя удержать в руках?

– Из этих двух материалов сотворена любая тварь. Разница лишь в том, что контуры земных тел описаны лучом и залиты мраком. А контуры небесных созданий нарисованы тенью, но заполнены солнечным теплом. Поэтому, став неземным созданием, никогда не отыщешь пределов своего светового слепка в этом мире. Но будешь нужна всякому, кому-то холодно или темно.

– А есть ли они, верхние этажи, где живут небесные создания? Похоже, весь мир находится здесь, на земле. Невидимое невидимо, потому что никогда не пригодится ни глазам человека, ни уму, разве не так?

– Глаза мы оставим здесь, а сами вознесемся в хрустальную страну, – принцесса улыбнулась из туманного забытья. – Рано или поздно, мы все покинем это глухое место.

– Разве оно глухое? Послушай, как весело бранятся попугаи. А стрекотанье сорок? А ночное уханье сов? А крики детей, играющих в мяч? Говорят, эта игра ненавистна подземным богам, за то, что будит сонное царство. Но я люблю шум и праздники, от которых впору уши залить смолой, тоскуя о тишине.

– Ты еще не видела настоящих праздников. Ни разу не была в городе Уснувших Надежд.

– Расскажи, почему твой город называется городом Уснувших Надежд?

– Когда-то он назывался городом Уснувших Богов. Но шли годы, и люди начали забывать о богах, которым было совершенно плевать на человеческие войны, рождения и болезни. Люди разуверились, что боги когда-нибудь очнутся и осчастливят праздники своим грандиозным пробуждением. Клич боевых арен и бой барабанов не пробудят разве только мертвеца. Поэтому решили, что боги уснули навсегда. И построенный ими город стали называть городом Уснувших Надежд. Но лучше бы его назвали городом Вечных Праздников. Тот не человек, кто ни разу не окунулся в бездну человеческого веселья.

– Расскажи.

– Праздники начинаются с оглушительного грохота барабанов. Толпы восторженных людей вываливаются из каменных стен и вовлекаются в безумный хоровод. Ряженые трясут перьями и бедрами, подражая соитию райских птиц. Хохот, свист, поцелуи, пьяные танцы, объятия вождей и рабов. В небе взмывают молнии огненных стрел. Музыка стихает, когда начинается турнир. Народ спешит занять лучшие места, и на арену, усыпанную свежим песком, выходят воины. Они созывают соперников. Позор сильного бойца – отказать в поединке юнцу. Но если бывалый топор отсек неразумную голову юнца, победитель взывает к спящим небожителям: "Трепещите, боги, к вам настоящий воин идет!" ... А полеты над землей!

– Полеты? Разве человек может летать?

– Во время праздника в городе Уснувших Надежд в небо взмывает громадный каучуковый шар. Горячий воздух поднимает его до самых облаков. Он рвется из рук рабов. Они держат его за толстые канаты, пока вожди, жрецы и чемпионы удобно рассаживаются в корзине. А потом Вождь Всех Вождей подает рабам знак, они отпускают канат из рук, и шар поднимается выше облаков.

– Ты боялась свалиться на землю?

– О, нет. Меня крепко держал на руках отец, Вождь Всех Вождей.

– А я когда-нибудь полечу?

– Разумеется, принцесса.

– И увижу на земле рисунки уснувших богов?

– Ты будешь в восторге от птиц, зверей, диковинных рыб, танцующих игуан и дев с длинными, как спираль времен, косами.

– Правда, что рисунки на земле нарисовали боги?

– Жрецы лгут. Рисовали обычные люди.

– Такие, как мы?

– Ну, может быть, чуточку талантливее нас с тобой. Художник поднимался в небо на раскаленном шаре и большим вогнутым зеркалом ловил дневной свет, а потом солнечным зайчиком выводил узоры на плато. Внизу несколько быстрых рабов бежали за лучом и разгребали камни по ширине луча. Получалось легко и красиво. Вот почему все рисунки состоят из одной беспрерывной линии... Все просто.

– Но почему жрец говорит, что рисунки нарисовали боги?

– Как только люди перестанут верить в чудеса, они разбегутся по скалам, забудут человеческий язык и превратятся в обезьян. Пусть уж лучше помнят о суровых богах, которые сверху приметят каждый палец в носу.

– Я знаю, что боги тебя не случайно забросили в глушь, далеко от праздников. Быть может, они выбрали это место специально? Чтобы надежнее спрятать бесценные сокровища?

– Тебе рано об этом размышлять.

– Ты злишься. Наверно я угадала что-то важное, о чем следовало молчать? Да, мама? Предусмотрительные боги прячут сокровища среди неграмотных дикарей, чтоб надолго похоронить свои тайны? Люди не должны знать часа роковых предсказаний. Там, в городе Спящих, в скором времени случится большое несчастье. Возможно, город сгорит в лаве разбуженного вулкана, или высокая волна проглотит последние признаки жизни. Но невиданные сокровища, изумительные самые ценные божественные предметы уцелеют, спрятанные среди бедной глиняной кособокой посуды.

– Ты стала прорицательницей. Видишь, то, чего никто еще не разглядел.

– Мама, ты понимаешь, что тебя занесло в эту глушь, не случайно. Твой город и вся твоя родня должны скоро погибнуть... Навсегда...

– Не болтай лишнего.

– Может быть, стоит предупредить сестер и прародительниц из Города Спящих о скорой беде? Солнечная долина способна приютить много племен.

– Что случится, то случится. Уверяю: ни один человек не поверит, что не он сам, а сосед – любимчик судьбы. Разве тебе не кажется, что солнце крутится лишь вокруг твоей головы? Если небо затмили тучи, ты знаешь, что рано или поздно ветер унесет их прочь. Нет разницы между счастьем и несчастьем. Мир слеплен из мгновений. Это главный секрет грядущего. Боги прошлого давно ушли своей дорогой, они обман и пустая надежда. Вместить всю жизнь в один миг – значит: прожить бесконечно счастливую жизнь. Но этого никому не дано. Собирай маленькие радости по крупинкам и лепи из них свою судьбу.

– Душа умирает, когда я думаю об ушедших... Особенно о Храбром Лисе. Мне кажется, что мы расстались навсегда.

– Я тоже чувствую беду. Она смерть. Она пахнет кровью. Большой кровью.

– Слышишь? Там вдали... снова кричат женщины... Это смертницы?

– Нет. Смертницам сразу отрезают языки, чтоб мольбами не мешали обряду.

– Для чего нужны напрасные пытки? Чтобы вырвать сердце из груди, хватит нескольких мгновений. Почему нельзя человека убить быстро, как убивают шиншилл?

– Страдание мира одно на всех. Чем больше мук испытает враг, тем меньше их достанется нашим друзьям.

– Ты рассуждаешь, как Жабий Жрец, который сказал, чем больше боли ты испытаешь на земле, тем больше радости получишь наверху.

Мать рассмеялась:

– Чем я хуже Старшего жреца? С тех пор, как меня твой отец привез в Солнечную Долину, Жабий Жрец навсегда потерял власть.

К нам, вздыхая, подошли другие женщины. Им не спалось. Хотелось поговорить.

– Со стороны Шоколадных Холмов доносятся женские крики. И жутко же они кричат, волосы встают дыбом. Страшно в деревне без мужчин.

– Шоколадные Холмы омельгоны спалили еще в прошлом году. С тех пор там никто не живет, – сказала мать.

– Говорят, ленивцы в брачную пору плачут, как женщины, – сказала Серая Сойка.

– Все равно страшно. Где застряли наши проклятые мужчины? Почему не возвращаются?

– Наверно им весело в городе Уснувшей Совести. А так ли уж они нам нужны? – сказала мать. – Дети сыты и спать уложены. Пойдемте, подруги, полакомимся настоящим шокко-колло!

Дивный запах шоколадных зерен закружил голову.

Мама с Серой Сойкой суетилась возле очага.

– Развлечемся, подруги! Несите припасы! И побольше шоколадных зерен! Гулять, так гулять! – в ее руках блеснула заветная чаша из горного хрусталя. – Мужчины сегодня дружат с мертвыми. А мы, живые, подумаем о живых. Воины тешат самолюбие на ринге. Повеселимся и мы у кухонной плиты!

Шокко-колло!

Мать умела готовить божественный напиток.

Это был не тот, что варили из какао-бобов над каждым деревенским очагом. Обычно в растертые ручным жерновом зерна добавляли сироп агавы или меда, смешивали с толчеными плодами хлебного дерева, – и получались сладкие шоколадные лепешки.

Объеденье, да. Но огонь очага убивал душу божественного дерева.

Мать никогда не молола орехи, а долго растирала их пестиком, постепенно добавляя в кашицу подвяленные почки зибба-у-гаппи. И никогда никакого сиропа или молока пчел.

Шокко-колло без огня всегда казался горячим из-за добавленного под танец пестика сока свежесобранного чили.

Постепенно горечь перца и аромат какао соединялись с щепоткой таинственных благовоний и превращали шоколад в напиток богов.

Оставалось только процедить тягучие ниточки сквозь перепончатое крылышко летучей мыши.

Я любила наблюдать, как струйки спиралью укладывались в высушенные коробочки марринии, тягуче растекаясь по дну. При желании можно было подцепить упругую каплю на мизинец и осторожным язычком проверить: "Готово, да!"

Коробочки были так малы, что умещались в три пальца. Стоило поднести к носу готовое шокко-колло, как глаза сами по себе закрывались, и душа улетала к небесам, не требуя в этом мире ничего, кроме тишины.

Медовый шоколад обожают все дети, но аромат волшебного лакомства предназначен был не для каждого. Детям это лакомство недоступно.

Первый глоток огненного шоколада – посвящение в тайны взрослых.

Божественный напиток способен даже мертвеца поднять с жертвенного костра и заставить бить ошпаренной задницей в бубен, исполняя танец весенних туканов.

Ах, мама, волшебница моя!

– 10 -

Когда мерцающий свет, подобно жидкой лаве, застывал в глубине звездных зрачков, мать можно спрашивать о чем угодно. Ложь не возбраняется при свете дня. Лишь лунный свет потворствует искренним чувствам. Это странное свойство я уяснила, будучи младенцем, когда приходилось крохотными ладошками теребить сонные щеки матери в ожидании сказки перед сном.

Печальные рассказы повествовали о синеглазой девочке, которую хитростью заманили в дикую деревню, лежащую далеко за черными скалами, откуда лишь быстрокрылый кондор, мог передать привет родным краям.

Мать никогда не рассказывала о своих заповедных снах. На этот счет у нее тоже были гордые табу. Для меня они до сих пор кромешная тайна, ни на ползрачка не приоткрыты. Уверена, что высохшее кукурузное поле, широким кольцом отделившее нашу деревню от остального мира, уж точно, никогда не снилось принцессе из города Уснувших Надежд

Дыхание матери становилось все глубже и спокойнее, наконец, голова утонула в подушках, и безмятежная улыбка перечеркнула усталое лицо. В глазах отразились звездные блики. Ноги ступили на лунную дорожку, и она пошла над озером к теплому свету, мерцающему впереди.

Под ладонью билось сердце младенца. Она знала, что родится мальчик. И, где бы ни лежал его путь, какие бы лихие пожары и молнии ни бушевали над головой, эта лунная дорожка выведет сына из любой беды.

Пеотль, священный кактус, открывает сферы сознания. Он позволяет разуму проникнуть за границы божественных сновидений. Пейотль можно употреблять всю жизнь, но всех оттенков чар постичь невозможно. Каждое погружение в мир грез – новый уровень бесконечности.

Ни ложь зрения и слуха, ни обман чувств несет людям зелье, а способность проникать в неведомые дали.

Я знала, что мать, когда проснется, не вспомнит ничего из того, что поведала в забытьи. Это хорошо. Иначе будет топать ногами, драть за волосы и кричать: "Ты вторглась в запретный мир! Ты раньше времени вызнала тайны взрослых!"

Подумаешь, тайны взрослых! Они не сложнее, чем тайны игрунков, например, или шиншилл. И если бы дети, в конце концов, не раскрывали то, что от них прячут, человеческий род давно бы прекратился.

Помню, как в детстве, когда мать, одурманенная едким дымом, засыпала, я любила в тайне от нее пошкодить. За что иногда здорово попадало. Но сдержать любопытство не могла.

Свое приданое принцесса Глаза В Полнеба хранила в полированном черном базальтовом сундучке, в который категорически запретила заглядывать. Но после хорошей затяжки она не могла уследить за своим крохотным затейливым ключиком, который хранила на шее. Его следовало осторожно снять с цепочки и протолкнуть в потайное отверстие с боку сундучка, слегка нажимая влево. Крышка при этом щелкала, как орешек на зубах, и позволяла заглянуть внутрь.

Глаза разбегались: чего там только не гноилось!

Из россыпи сокровищ пальцы выуживали нефритовые украшения для кос и звенящие хризолитовые браслеты в виде острозубых змей, там же валялись никому не нужные платиновые катушки для ушей, печатки из кошачьего глаза, изумрудные серьги и горящие рубиновым огнем заколки для волос. Пока мать похрапывала, я копалась в сундучке, примеряя то изысканные серьги в виде невиданных золотых птиц, то браслеты из танцующих змей, то удивительные подвески из лазурита.

На дне сундучка в тонкой навощенной ткани пылилось забытое хозяйкой зеркало в виде перламутровой чешуи размером с голову человека. Этим зеркалом, поймав луч света, можно было просверлить дыру в груди человека. Однажды я направила луч на гранит, которым выложили основание очага, и камень, задымившись, треснул пополам. Угли из очага вывалились на пол. Едва не начался пожар. Отец подумал, что плита разрушилась от огня. И я еще несколько раз доставала зеркало, чтобы смертельным лучом проделать дырки в камнях для игрушек.

Самым чудесным сокровищем был хрустальный череп. Вблизи огня он сам по себе начинал светиться, разогреваться, изнутри доносился шепот, при этом пустые глазницы вспыхивали синим пламенем, а вокруг прозрачного лба возникало туманное сияние, такое чудесное, что насквозь просвечивало пальцы до самой мелкой косточки внутри.

Однажды, пытаясь подслушать шепот черепа, я прикоснулась лбом к хрустальному надбровью. Внутри что-то щелкнуло, и синяя вспышка на миг ослепила глаза.

Вот какие бесценные сокровища прятала мать.

Самым непонятным предметом были сложенные стопкой куски кожи с протравленными знаками. Пластинки были скреплены друг с другом так, что правая сторона одной примыкала к левой половине другой. Их можно было вытянуть в длинную ленту или аккуратно свернуть в колоду.

Округлые квадраты спиралей манили, словно с них были скопированы узоры подушечек пальцев. Стоило только прикоснуться к надписям, кто-то с обратной стороны знаков, как зеркальный двойник, согревал их, и сердце пускалось в путь, вспоминая неведомые тропы.

Кожа была необыкновенно теплая, словно согрета руками, а знаки подробно, до малейшей черточки, повторяли узоры со стен разрушенного храма к западу от Солнечно долины. К развалинам подходить запрещалось под страхом смерти. Но Жабий Жрец без особого страха день и ночь скакал там, среди лягушек, моля Пернатого Змея о дожде.

Однажды сон матери прервался раньше времени, и меня оглушил разъяренный рык:

– Проклятая! Как ты посмела!

Она с размаха ударила по щеке. Нефритовое украшение слетело со лба и рассыпалось зелеными слезами на полу. Я бросилась собирать бусинки, нанизывая их на порванную паутинку. Мама так дико закричала, что я поняла: пришла моя смерть. Я шептала: "Прости-прости-прости", руки дрожали, на них капала кровь из разбитого носа.