Текст книги "Гегемония, или Борьба за выживание"

Автор книги: Ноам Хомский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

В действительности, безразличие президента США в этом ключевом вопросе уже стало достоянием широкой общественности. За несколько месяцев до указанных событий пресс-секретарь Белого дома Ари Флейшер сообщил, что «США взяли курс на смену режима в Ираке при участии международных инспекций или без них». «Смена режима» предусматривает создание не предпочтительной для иракцев формы правления, а той формы, которую единолично установит завоеватель, называя ее «демократической», – это стало уже привычной практикой, поскольку даже Россия устанавливает «народные демократические режимы». Позднее, когда военная операция стала подходить к концу, Флейшер снова вернул прежнюю актуальность «главному вопросу» международных отношений последних месяцев – «обладанию Ираком оружием массового поражения, что было и остается главной причиной вторжения». В то время как Буш представлял свою противоречивую позицию на пресс-конференции, министр иностранных дел Великобритании Джек Стро объявил, что если Саддам Хусейн будет окончательно разоружен, то «мы не станем возражать против того, чтобы во главе страны осталось прежнее правительство». Таким образом, по словам Дж. Стро, главным вопросом остается разоружение: дискуссии по поводу «освободительной миссии», «демократии» являются всего лишь пустым разговором, и Великобритания не станет поддерживать милитаристские устремления президента Буша, подкрепленные его слабой аргументацией. Участие Великобритании в военной операции продиктовано необходимостью поддержания международной безопасности^{58}.

Тем временем заявление президента Буша о том, что США намерены установить контроль над Ираком любой ценой, было опровергнуто Колином Пауэллом: «Главный вопрос заключается в следующем: является ли стратегическим решение Саддама Хусейна подчиниться требованиям Совета Безопасности [и] уничтожить имеющиеся у него запасы оружия массового поражения? Всего-то ничего… лишь в этом и состоит вопрос. И нет других вопросов».

Вернемся к тому «ключевому вопросу», актуальность которого была опровергнута президентом Бушем за пять дней до того и затем повторно на следующий день. С началом вторжения К. Пауэлл вернулся к обсуждению «ключевого вопроса». Ирак «был атакован в связи с тем, что нарушил „международные обязательства“, закрепленные в мирном соглашении в 1991 году, которые предполагали выдачу и уничтожение всего арсенала опасного вооружения»^{59}. Все другие претензии к Ираку в таком случае оказываются беспочвенными: США самостоятельно примут одностороннее решение, запрещающее международным инспекторам довести свою работу до конца, а соглашение 1991 года дает США основания использовать военную силу, что противоречит всей их прежней аргументации.

Соберите большую аудиторию в одно время и в одном месте, сделайте для себя целью «освобождение» и «демократию» не только для Ирака, но и для всего региона, – звучит благородно, не правда ли? Идея проста: мы будем делать, что сочтем нужным, используя любую доступную мотивировку наших действий. Вам лишь остается «успевать улавливать смысл».

Однако необъяснимым остается то, почему опасность оружия массового поражения стала такой значительной после сентября 2002 года, незадолго до того, как советник президента США по национальной безопасности К. Райс утвердилась в мысли, что, если «Ирак создаст оружие массового поражения, его использование будет невозможно, поскольку его применение вызовет национальную катастрофу»^{60}.

Наказание за критику действий США может быть очень суровым, равно как ощутима выгода от присоединения к числу их союзников. Правительство США направило своих высокопоставленных представителей на переговоры с членами Совета Безопасности, чтобы «призвать политическое руководство стран-членов поддержать решение США при голосовании по вопросу Ирака и объяснить им, какие тяжелые последствия может повлечь их отказ». При этом большое внимание уделялось странам, не играющим заметной роли в международных отношениях, «значение которых возросло лишь после того, как они заняли кресло в Совете Безопасности». Мексиканские дипломаты пытались объяснить эмиссарам Вашингтона, что народы мира «„в подавляющем большинстве выступают против войны“, однако данный аргумент был моментально отметен как смехотворный»^{61}.

В этой ситуации «у стран, которые под общественным давлением встали на демократический путь [и] чье политическое руководство теперь подотчетно народу», возникают достаточно специфические проблемы. Для них добросовестное следование демократическим принципам может вылиться в экономическую стагнацию. Со своей стороны господин Пауэлл дал четко понять, что политические и военные союзники США многое приобретут. В то же время Ари Флейшер «решительно отверг» мысль о том, что Буш предлагал какую-либо компенсацию в обмен на голоса, и, как писала «Уолл-стрит джорнал», это вызвало взрыв смеха в журналистской среде^{62}.

Наградой за следование указаниям могла стать не только финансовая помощь, но и разрешение на активную террористическую деятельность. Президент Российской Федерации Владимир Путин, у которого, как передают, особенно душевные отношения с Бушем-младшим, получил в награду «дипломатический знак согласия на подавление деятельности чеченских сепаратистов – шаг, который, как доказывают некоторые аналитики в США и на Ближнем Востоке, может помешать реализации долгосрочных интересов США». Вероятно, можно предположить и другие мотивы, по которым Вашингтон поддерживает государственный терроризм. Чтобы продемонстрировать, что «не стоит» строить догадки в этом направлении, лидер мусульманской благотворительной организации был осужден Федеральным судом за отправку средств фонда в помощь чеченцам, борющимся с жестокой военной оккупацией России. Произошло это именно в тот момент, когда господин Путин получил карт-бланш. Главе другой благотворительной организации были предъявлены обвинения в финансировании санитарного транспорта для Боснии. В этом случае преступление, очевидно, было совершено примерно в то же время, когда президент США Б. Клинтон направлял группы боевиков «Аль-Каиды» и «Хизболлы» в Боснию для усиления стороны, которую в этом конфликте поддерживали США^{63}.

Лояльность Турции была стимулирована подобным образом: огромный финансовый транш и санкционирование оккупации Северного Ирака, заселенного курдами. Примечательно, что Турция была не вполне покорна, преподав тем самым урок демократии западном миру, что вызвало волну гнева. Эта ошибка повлекла моментальное наказание, о необходимости которого со всей строгостью заявил госсекретарь США К. Пауэлл^{64}.

«Изящество дипломатических жестов» привлекает тех, кто предпочитает жить иллюзиями, о чем свидетельствует мнимая поддержка членами Совета Безопасности ООН внесенной США Резолюции № 1441. Данная поддержка на самом деле отражает позицию подчинения. Подписавшие эту резолюцию знали, к чему приведет их отказ. Политические системы, ориентированные на соблюдение норм права, не признают принятых под давлением решений. Однако в международных отношениях данная практика расценивается как искусство дипломатии.

После завершения военной операции в Ираке ООН вновь повела себя «неадекватно», когда контролируемая организацией «сложная система торговых отношений с Ираком» создала трудности для американских компаний, которые заключили торговые соглашения с временным военным правительством США в Ираке. На самом деле инициатива создания такой сложной системы торговых отношений активно лоббировалась США в рамках введенного ими режима санкций, не поддержанного никем, за исключением Великобритании. Но теперь процесс был необратим. Таким образом, говоря словами одного «дипломата американской коалиции», США «стремятся дать понять [членам Совета Безопасности], что американское руководство ведет диалог с Советом Безопасности, поскольку в этом заключается его свободная воля, а не обязательство». Дипломаты различных политических лагерей главным считают вопрос о том, «какой объем свободы должны получить США при решении нефтяного вопроса Ирака и при формировании нового правительства в стране». Вашингтон требует полную свободу действий для себя. Другие страны, большая часть населения США и иракцы (насколько мы располагаем информацией) предпочли бы «усиление надзора ООН», а также «нормализацию дипломатических и экономических отношений с Ираком», равно как и внутриполитических отношений в Ираке при участии ООН^{65}.

При всех трансформациях формулировок, оправданий и предлогов один принцип остается неизменным: США должны любой ценой установить эффективный контроль над Ираком, сохраняя при этом, по возможности, некоторые очертания демократичности процесса.

Вряд ли для кого-либо стало бы неожиданностью то, что «великие амбиции Америки» будут простираться на весь мир после сокрушительного поражения их главного и единственного врага, до которого было множество других. О неприятной участи последних нет желания упоминать. Однако текущая ситуация имеет существенные отличия. В истории еще никогда не было случая практически полной монополии средств широкомасштабного уничтожения в руках одной страны: Этот факт более всего доказывает необходимость тщательного анализа политики, проводимой США, и ее ключевых политических доктрин.

ОПАСЕНИЯ ЭЛИТЫ

В кругах американского делового и политического истеблишмента бытуют серьезные опасения по поводу того, что возрастание «имперских амбиций» чревато угрожающими последствиями для американского общества. Опасения еще более усилились, когда администрация президента Буша объявила США «ревизионистским государством», которое намерено править миром вечно. Многим казалось, что при новом руководстве «радикальных националистов», которые стремятся к «безраздельному мировому доминированию посредством абсолютного военного превосходства», США представляют «угрозу не только для себя, но и для всего человечества»^{66}. Другие видные фигуры американских политических и деловых кругов были в ужасе от авантюризма и высокомерия радикальных националистов, вернувших себе былые властные позиции, которые они занимали на протяжении 1980-х годов, а теперь исчезли многие сдерживающие их свободу факторы.

Трудно сказать, что у подобных опасений не было оснований в прошлом. В период президентства Б. Клинтона известный политический аналитик Самюэль Хантингтон отмечал, что для большинства стран мира США становятся супердержавой-изгоем и расцениваются в качестве единственной главной внешней угрозы для их интересов. Тогда же президент Американской ассоциации политических наук Роберт Джервис высказал предостережение о том, что «на самом деле в настоящее время в глазах большей части мирового сообщества США видятся главным государством-изгоем». Как и многие другие аналитики, они оба предполагали появление коалиции государств для создания противовеса супердержаве-изгою в связи с усилением ее пугающей мощи^{67}.

Некоторые ключевые фигуры внешнеполитической элиты отметили, что страны, которые являются потенциальными мишенями США, не будут сидеть сложа руки и ждать нападения. Известный специалист в области международной политики Кеннет Уолц писал: «Эти страны знают, что сдерживать натиск США можно только серьезными мерами устранения» и что «оружие массового поражения является единственным средством сдерживания». Путем таких рассуждений Уолц приходит к выводу о том, что политика Вашингтона ведет к распространению оружия массового поражения – тенденция, сформированная стремлением США ослабить международные механизмы контроля над применением военной силы. Предупреждения такого же характера стали высказываться все чаще с приближением начала военной операции в Ираке.

В результате вторжения в Ирак, как считает известный специалист по международной безопасности Стивен Миллер, у многих людей «может сложиться мнение, что для удержания США от проведения военной операции необходимо оружие массового поражения». Другой не менее известный специалист предупредил, что «генеральная стратегия ведения превентивных военных действий» США для многих стран может служить «сильным стимулом приобретения средств массового уничтожения, использования террористической тактики» в противовес «неукротимой американской военной мощи». Многие отметили, что именно это дало импульс созданию иранской программы. «Не приходится сомневаться, что главным выводом, который Северная Корея вынесет для себя из всей этой ситуации, станет осознание необходимости приобретения ядерных средств отпора», – считает Зилиг Харисон^{68}.

К концу 2002 года Вашингтон преподал миру ужасный урок: если вы хотите защищаться от нас, следуйте примеру Северной Кореи – создайте ощутимую угрозу. В случае Северной Кореи все просто: ее ракеты направлены на Сеул и на американские войска, дислоцированные недалеко от демилитаризованной зоны. США с энтузиазмом приступят к вторжению в Ирак, поскольку известно, что он опустошен и беззащитен. Однако несмотря на то, что Северная Корея представляет еще более страшный образец тирании и гораздо более опасна, она не является подходящей мишенью, так как нападение на нее может повлечь колоссальные потери для США. Вряд ли можно найти более наглядный пример.

Другая часть опасений связана со «второй по значимости сверхдержавой» – мировым общественным мнением. Не только ревизионизм политического руководства США оказался беспрецедентным, таковым же было и общественное сопротивление ему. В этой связи часто проводятся параллели с ситуацией во Вьетнаме. Общая озабоченность по поводу того, «что стало с традициями публичного протеста и вольномыслия», позволяет понять, насколько эффективно были перетасованы исторические факты и как мало понимания степени изменений, постигших общественное сознание за последние четыре десятилетия. Один яркий пример служит подтверждением сказанного. В 1962 году публичный протест был редким явлением, несмотря на заявления администрации Дж. Кеннеди о своем решении нанести авиабомбовый удар по Южному Вьетнаму. Слова о начале реализации плана по перемещению миллионов вьетнамцев в своего рода концентрационные лагеря, о запуске программы использования химического оружия для уничтожения сельскохозяйственных культур и верхних слоев почвы во Вьетнаме не вызвали протеста. Уровень возмущения был незначительным до той поры, пока через несколько лет сотни тысяч американских солдат не были брошены в мясорубку войны, плотно заселенные районы Вьетнама не были опустошены массированными бомбардировками и пока военная лихорадка не захлестнула весь Индокитай. Когда волны общественного протеста достигли значительного уровня, Бернард Фол – ярый антикоммунист, военный историк и специалист по Индокитаю – заявил, что «Вьетнам как культурное и историческое целое… находится под угрозой исчезновения», так как «сельское население практически вымирает под ударами мощнейшей военной машины, когда-либо действовавшей на такой площади»^{69}.

Совсем иная ситуация была в 2002 году, сорок лет спустя, когда перед началом военных действий в США прошла широкомасштабная акция решительного и принципиального протеста. Именно наличие страхов и иллюзий, присущих исключительно Америке, привело к тому, что уровень протестных настроений здесь был выше, чем в других странах. Это показывает, насколько с момента общественных волнений по поводу Вьетнама в течение нескольких лет возросла нетерпимость к проявлениям агрессии и насилию – одно из многих изменений такого рода.

Американское политическое руководство прекрасно осознает степень происходящих трансформаций общественного восприятия. К 1968 году опасения роста волнений в обществе были настолько сильны, что Генеральный штаб США всерьез рассматривал возможность «использования значительных сил для поддержания общественного порядка» в случае необходимости отправки дополнительных войск во Вьетнам. Министерство обороны США выражало опасение, что дальнейшее развертывание дополнительного контингента войск потенциально может «спровоцировать внутренний кризис беспрецедентного масштаба»^{70}. Администрация Р. Рейгана на раннем этапе пыталась следовать в Центральной Америке модели действий президента Дж. Кеннеди в Южном Вьетнаме, но отступила в связи с неожиданной реакцией общества, которая ставила под сомнение достижение более значимых политических целей. Вместо этого администрация президента прибегла к проведению секретных террористических акций – секретных в том значении, что они более или менее оставались неизвестными широкой публике. Когда Буш I пришел к власти в 1989 году, эти проблемы вновь приобрели свою актуальность. Последующие администрации готовили обзор международной политической ситуации по материалам разведывательных служб. Данные обзоры засекречены, но в 1989 году был опубликован фрагмент, описывающий «события, когда США нападали на гораздо более слабых врагов». По мнению аналитиков, США должны «сокрушать их решительно и молниеносно. В противном случае результат может оказаться разочаровывающим и привести к „ослаблению политической поддержки“»^{71}.

Мы живем не в шестидесятых годах, когда население могло примиряться со смертоносными, разрушительными и многолетними войнами, не выражая открытого протеста. Вспышки гражданской активности последних сорока лет имели цивилизаторский эффект в различных сферах жизни. В наши дни нападение на гораздо более слабого врага возможно только при осуществлении пропагандистских мер, направленных на создание образа оппонента как источника потенциальной опасности или же виновника геноцида своего народа. При этом власти необходимо заверить общество, что военная кампания не перерастет в настоящую войну.

Опасения элиты также связаны с воздействием группы радикальных националистов администрации Буша на мировое общественное мнение, которое было резко отрицательно настроено в отношении военных планов США и их откровенно милитаристского пыла. Это определенно послужило фактором общего снижения уровня доверия политическому руководству, о чем свидетельствовал опрос общественного мнения, проведенный Всемирным экономическим форумом в январе 2003 года. Согласно опросу, абсолютное большинство респондентов доверяло только руководителям неправительственных организаций, а также, в порядке убывания, представителям ООН, религиозных организаций, и только затем в списке шли руководители стран Западной Европы, управляющие бизнес-структур и сотрудники корпораций. В конце списка, с огромным отрывом, значилось руководство США^{72}.

Через неделю после опубликования результатов данного опроса открылся ежегодный Всемирный экономический форум в швейцарском Давосе, но прошел он без привычного размаха. Пресса отметила, что «общее настроение было более мрачным»: для «международной политической влиятельной тусовки» событие перестало быть «моментом общего веселья». Основатель Всемирного экономического форума, Клаус Шваб, обозначил главную причину этого: «Ирак станет ключевой и всепоглощающей темой мероприятия». «Уолл-стрит джорнал» написала, что помощник К. Пауэлла предупредил его перед выступлением о напряженной атмосфере, царящей на форуме. «Волна международного недовольства милитаристскими устремлениями США в отношении Ирака достигла своего пика на этой встрече более чем двух тысяч представителей бизнеса, политиков и ученых». Они не были в восторге от «нового резкого заявления» К. Пауэлла: «Когда что-то вызывает наше беспокойство, мы приступаем к действиям», даже если нас никто не поддержит. «Мы осуществим намеченные задачи, даже если никто не выразит желания к нам присоединиться»^{73}.

Неслучайно, главной темой Давосского внешнеэкономического форума была тема «Укрепление доверия».

В своем выступлении К. Пауэлл особо подчеркнул, что США сохраняют за собой «суверенное право применять военную силу», когда и как сочтет нужным. Далее он отметил, что «Саддам и его режим дискредитировали себя» в глазах мировой общественности, что, безусловно, верно, хотя в своей речи он не упомянул некоторых других политических руководителей, также не пользующихся доверием. К. Пауэлл, убеждая собравшихся, что военная сила Саддама Хусейна направлена на ущемление прав соседствующих с Ираком государств, не смог объяснить, почему соседи Ирака, казалось, не чувствуют никакой угрозы^{74}. Насколько они презирали кровожадного тирана, настолько и разделяли «непонимание общественности за пределами США причин того, почему политики в Вашингтоне столь одержимы и так боятся, по сути, малозначимого государства, чье благосостояние и политический вес значительно снизились в результате наложенных на него международных ограничений». Соседи знали о тяжелых последствиях экономических санкций для всего его населения, осознавали, что Ирак является самым слабым государством в регионе. Объем его экономики и военных расходов составляет лишь небольшой процент от потенциала Кувейта, у которого в десять раз меньше численность населения и гораздо меньший процент от потенциала других своих соседей^{75}. По этой и ряду других причин государства, находящиеся в непосредственной близости с Ираком, стремились установить дружеские отношения с ним на протяжении нескольких лет, преодолевая сильное противодействие США. Они, равно как в Министерстве обороны США и в ЦРУ, «прекрасно знали, что Ирак в его состоянии не представляет никакой опасности ни для кого в регионе и тем более для США» и «просто непорядочно доказывать обратное»^{76}.

К моменту встречи в Давосе всей «международной политической влиятельной тусовке» стали известны еще более неприятные новости в связи с «укреплением доверия». Опрос общественного мнения, проводимый в Канаде, показал, что более «36 процентов опрошенных канадцев рассматривают США как источник наибольшей угрозы международному спокойствию, тогда как только 21 процент называют „Аль-Каиду“, 17 – Ирак, 14 – Северную Корею». И это несмотря на то, что общее восприятие США улучшилось в Канаде на 72 процента в сравнении с резким ухудшением в Западной Европе. Журнал «Тайм» провел свой неофициальный социологический опрос, его результаты говорят о том, что 80 процентов респондентов в Европе считают США главной угрозой миру и спокойствию. Даже если эти показатели в чем-то неточны, они отражают драматичную картину. Значение их возросло с опубликованием результатов ряда международных опросов общественного мнения в связи с решением США и Великобритании начать военную кампанию в Ираке^{77}.

На первой полосе «Вашингтон пост» отмечалось, что «сообщения из посольств США в самых разных странах стали приходить с пометкой „срочно“, они отличались тревожностью. „Все большее_/ число людей считают самого президента Буша большим источником угрозы миру, чем президент Ирака С. Хусейн“». По словам представителя Государственного департамента США, «в центре международной дискуссии находится вовсе не Ирак». «Настоящий переполох во всем мире вызывает наша мощь, а также то, что, по мнению многих, является жестокостью, высокомерием и стремлением к одностороннему принятию решений администрацией президента США». Статья имела такое название: «Ожидает ли нас опасность? Мировое сообщество считает, что опасность исходит, от президента Буша». Три недели спустя в заглавной статье журнала «Ньюсуик», подготовленной главным редактором отдела международных отношений, было высказано мнение, что в центре развернувшейся международной дискуссии был вовсе не Саддам: «Речь идет об Америке и ее роли в новой системе международных отношений… война в Ираке, даже если она начнется, способна разрешить его проблемы. Но она никак не может решить проблем США. Многие страны, прежде всего прочего, обеспокоены возможной перспективой развития системы международных отношений, при которой определять политику и доминировать во всех сферах жизни будет одна страна – США. Этим объясняется общее настроение недоверия и страха по отношению к нам»^{78}.

После 11 сентября, в период общей солидарности и сочувствия США, Джордж Буш поставил вопрос: «Почему к нам относятся с такой ненавистью?» Вопрос был задан неверно, и никто так и не решился найти точную формулировку. Однако в течение года администрация президента, по сути, ответила на него: «Всему виной ваше окружение, мистер Буш, и ваши собственные действия. Если вы и дальше будете упорствовать, то страх и ненависть, которые ваша политика вселяет в сердца людей, могут охватить уже страну, честь которой вы опозорили». Свидетельств этому трудно не заметить. Для Усамы бен Ладена это станет победой, о которой он не мыслил даже в самых смелых мечтах.

УМЫШЛЕННОЕ НЕВЕДЕНИЕ

Основой великой имперской стратегии, суть которой кажется настолько очевидной, что о ней не считают нужным говорить, являются базовые принципы идеалистической доктрины В. Вильсона. Мы – по крайней мере круги, осуществляющие руководство, а также наши советники – являемся по своей природе людьми достойными, если не сказать благородными. Поэтому наше вмешательство в общественную жизнь, даже если оно не совсем аккуратно осуществляется нами, справедливо в своем намерении. По собственным словам В. Вильсона, мы «возвысили идеалы» и привержены целям поддержания «стабильности и справедливости». Таким образом, вполне естественно, – как писал В. Вильсон в оправдание завоевательного похода США на Филиппины, – что «наши интересы должны далеко простираться, поскольку мы по сути своей альтруисты; другие нации должны уважать это и ни в чем не препятствовать нам»^{79}.

Современное переложение этих идей предполагает наличие направляющего принципа, который «определяет параметры обсуждения политических решений», что рождает максимально широкий общественный консенсус. За его рамками остаются только лишь «самые заскорузлые пережитки левой и правой идеологии»; «этот консенсус настолько надежен, что практически не подвержен воздействию каких-либо вызовов». Суть принципа – «Америка находится в авангарде истории». «Направление и конечную точку истории можно распознать. Решительно, среди всех наций мира США – единственные – понимают и доводят до всех окружающих исторические цели и задачи». Соответственно, гегемония США служит достижению исторической цели, а любое их свершение – благо для всех остальных. Это настолько очевидно, что эмпирические доказательства здесь не нужны, если вовсе не бессмысленны. Основное правило международной политики, изложенное в идеалистической доктрине В. Вильсона, которому строго следуют Б. Клинтон и Дж. Буш И, заключается в следующем: вызывая трансформации миропорядка и увековечивая этим собственное доминирование, императив миссии США, стоящей в авангарде исторического процесса, обусловлен «императивом незыблемого и глобально распространенного военного превосходства»^{80}.

В силу своей уникальной способности понимать и доводить до сознания окружающих основополагающие цели истории Америка наделена правом, точнее, ей вменена обязанность поступать во имя общего блага так, как ее лидеры сочтут верным, невзирая на непонимание окружающих. И, как ее благородный предшественник и младший партнер в настоящем – Великобритания, США не должны быть ограничены в средствах достижения выдающихся исторических целей, как не был ограничен их предшественник (так считают наиболее авторитетные сторонники США), даже если их «выставили на поругание» глупые и озлобленные люди^{81}.

Необходимо вспомнить и сразу развеять все сомнения, которые могут возникнуть, что «силы Провидения мобилизуют американскую нацию» для реформирования мирового порядка. Такое видение ситуации отвечает «вильсоновским традициям… которым следовали все недавние хозяева Белого дома, вне зависимости от партийной принадлежности», равно как и их предшественники, все их противники и самые злейшие враги^{82}. Но для уверенности в их «возвышенных идеалах» и «альтруизме» в поиске «стабильности и справедливости» необходимо использовать подход «умышленного неведения», названный так критиками жестокого режима в Центральной Америке в 1980-х годах, за которым стояли те же силы, что теперь находятся у власти в Вашингтоне^{83}. Использование данного подхода не только позволяет улучшить восприятие картины прошлого через признание того, что даже лучшим из намерений сопутствуют неизбежные ошибки, но еще помогает в настоящем. С введением новой нормы о «гуманной интервенции» мы можем показать, насколько текущая внешняя политика стала благороднее и даже приобрела некоторое «святое сияние». «Вмешательство Вашингтона в чужие дела после окончания холодной войны в целом носило благородный характер, но вместе с тем осуществлялось крайне нерешительно. Как нас заверяет историк Майкл Манделбаум, нерешительность объясняется именно благородством порывов». «Возможно, мы даже слишком праведные: нам необходимо остерегаться того, что „идеализм станет оказывать слишком сильное воздействие на процесс принятия внешнеполитических решений“». Об этом предупреждают более рассудительные комментаторы, пренебрегая тем самым нашей легитимной потребностью самоотверженного служения другим^{84}.

Остается непонятным, по какой причине европейцы не смогли оценить идеалистического порыва политического руководства США. Разве такое возможно, коль скоро это совершенно очевидная вещь? Макс Бут, эксперт исследовательского центра «Совет по международным отношениям», предложил свой ответ. Европа часто была движима алчностью, и этим «циничным европейцам» трудно понять всю «глубину идеалистических убеждений», лежащих в основе внешней политики США: «За двести лет Европа так и не смогла понять, что больше всего на свете удручает Америку». Неискоренимый цинизм европейцев приводит к тому, что они приписывают низменные мотивы руководству США и не поддерживают с должным рвением благородные, хотя и рискованные начинания. Уважаемый историк, Роберт Кейген, предложил другое объяснение: проблема политического истеблишмента Европы состоит в том, что его сознание слишком поглощено «параноидальной, конспирологической формой антиамериканизма». Европу попросту «лихорадит от нелюбви к США», хотя, к счастью, есть некоторые исключения, такие как, скажем, Сильвио Берлускони и Хосе Мария Аснар, которые храбро бросают вызов мнению большинства^{85}.

Невольно, в этом не приходится сомневаться, Бут и Кейген повторили мысль Джона Ст. Милля, высказанную им в известном эссе о гуманном вмешательстве. В нем он призвал Великобританию активно действовать в соответствии с этой идеей – к примеру, для того, чтобы завоевать большую часть Индии. Милль полагал, что Великобритания должна выполнить благородную миссию даже в том случае, если весь Старый Свет подвергнет ее порицанию. Ничего при этом не было сказано о том, что такая политика наносила разрушительные удары Индии и вела к расширению практически монопольного производства опиума. Последний был необходим англичанам в равной степени для вторжения на рынки Китая и для дальнейшего укрепления своей имперской мощи посредством обширной сети производств наркотиков и их транспортировки – бизнеса, хорошо освоенного Великобританией к этому времени. Однако такие вопросы не могли стать причиной злословия европейцев. Они, скорее, «выражали свою антипатию к нам», писал Милль, в связи с неспособностью понять, что Великобритания выступает подлинным «мировым новатором» и что мы – выдающаяся держава, которая действует исключительно «в интересах окружающих». Великобритания посвятила себя защите мира и спокойствия, хотя «любая варварская агрессия вынуждает ее прибегать к войнам, и весьма удачно». Она бескорыстно несет эту ношу, в то время как «плоды своего успеха разделяет по-братски со всем человечеством», включая варваров, которых она завоевывает и истребляет для их же собственного блага. Великобритания не просто бесподобна, но и практически совершенна, по мнению Милля, ей не свойственны какие-либо «агрессивные умыслы», и она не стремится «преуспеть за чужой счет». Ее действия «безукоризненны и заслуживают всяческих похвал». В девятнадцатом веке эта страна олицетворяла ту силу, последователями которой являлись «представители идеалистических взглядов, движимые альтруистическими побуждениями и исключительно приверженные „самым высоким принципам и ценностям“, не жалевшие своих сил, чтобы положить конец проявлениям негуманности». Именно англичан, этих прекрасных парней, к великому разочарованию, не поняли циничные и, возможно, даже параноидальные европейцы^{86}.