Текст книги "Четыре туберозы"

Автор книги: Нина Петровская

 
Глушь темноствольная сосен.
Тишь и янтарная мгла.
Цепью мелькающих вёсен
Жизнь прошумела, прошла.
 
 
В мире скитается Лихо,
Рыщет Лукавый без сна.
Странника на берег тихий
Скоро домчала волна.
 
 
Годы идут. И поныне
В мир запечатана дверь.
Любы Царице-Пустыне
Равно и схимник, и зверь.
 
 
Злоба растает, смирится
В радости розовых зорь.
Белка по келье резвится,
Бродит заботливый хорь.
 
 
Утро придёт. Над откосом
Стану я, руки воздев.
С хором лесным стоголосым
Древний сольётся напев.
 
 
Сосны – народ преклоненный,
Небо – лазоревый храм.
Солнце – светильник нетленный[83]83
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Сосны – народ преклонённый, / Небо – лазоревый храм. / Солнце – светильник зажжённый…» (прим. сост.).


[Закрыть],
Пар над рекой – фимиам.
 
 
Вечер… И с радостью новой
Мерю я пройденный путь.
Знаю, в колоде дубовой
Время навеки уснуть.
 
 
Глушь темноствольная сосен.
Жёлтая каплет смола.
Только бы Вечная Осень,
Смерть, не забыла, пришла.
 

 
Медлит день в осенних панорамах…
Алой дрожью окна огневеют.
Смотрят деды в потускнелых рамах,
Что-то видят, знают и жалеют.
 
 
Я иду по длинной галерее.
Розовеют, теплятся колонны.
Сердце бьёт то тише, то скорее.
Звук шагов рождает отклик сонный.
 
 
Я один, один, как сокол в клетке.
Бой часов замедлен и негромок…
Между вами, сумрачные предки,
Я брожу, последний ваш потомок.
 
 
Вашим гневом рушились престолы,
Вашей волей открывались страны.
Где прошёл ваш путь, стонали долы
И следы кровавились, как раны.
 
 
Весь тот пыл, упорство и отвагу,
Весь тот блеск величий и хотений,
Словно поле грозовую влагу,
Принял я от прошлых поколений.
 
 
Но погас в бессилье и в изменах
Гордый сон былых великолепий.
Я лишь призрак в этих древних стенах,
Я лишь тень в полузабытом склепе.
 
 
Тает день в осенних панорамах…
Алой дрожью окна огневеют.
Смотрят деды в потускнелых рамах,
Что-то видят, знают и жалеют.
 

 
Кометы знак, как кольца змея,
Венчает небо. Так. Пора.
Лежу, недвижный, цепенея,
У охладевшего костра.
 
 
Великий день неслышно прожит.
Сомкнулось вечное кольцо.
Последних мигов не встревожит
Ничьё склонённое лицо.
 
 
Кругом взметнулись пики башен
И глыбы каменных громад.
В алмазах лунных изукрашен
Воздушных арок зыбкий ряд.
 
 
Суровый храм, как череп белый,
Глядит провалами очей.
Молчит парламент опустелый,
Молчит покинутый музей.
 
 
Эмблема равенства и братства
На них резцом иссечена.
Бери ненужные богатства,
Хранитель новый, Тишина!
 
 
И пусть всё то, чем люди жили,
Что слито яркостью племён,
Уснёт под слоем серой пыли,
В полёте мертвенных времён.
 
 
Я знаю, житель отдалённый
На тверди блещущих планет,
Влеком мечтой неутолённой,
Откроет вновь наш мёртвый свет.
 
 
И с вещей дрожью гость случайный
Пытливо стогны обойдёт
И наши муки, наши тайны
В страницах ветхих[85]85
  в сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «В страницах вещих…» (прим. сост.).


[Закрыть] развернёт.
 
 
Когда ж, тревожный и усталый,
Предастся сладостному сну,
К его челу, как атом малый,
Я, призрак ласковый, прильну.
 
 
Всё море радостей и болей,
Что было ведомо векам,
В него вдохну могучей волей,
Навек пришельцу передам.
 
 
И, приобщённый тайным звеньям,
Летя пространствами назад,
Снесёт грядущим поколеньям
Старинной жизни тонкий яд…
 
 
В иных мирах, осилив бездну,
Тысячелетий тёмных дверь,
Я, дух Земли, опять воскресну
Со всем, что умерло теперь.
 ……………………………
Застыла кровь. Текут мгновенья.
Мой взор смыкают цепи сна.
Мои пустынные владенья
Прими, Властитель Тишина!
 

 
Долги осенние ночи.
Ветер гудёт над оврагом.
Оползни облачных клочий
По небу тянутся шагом.
 
 
Жёлтые, тусклые травы,
Запахи листьев и прели,
Холод осенней отравы
В зове пастушьей свирели.
 
 
Нивы в безлюдном покое,
Красные кисти рябины.
В траурно-сумрачной хвое
Сеть золотой паутины.
 
 
Ветви в шуршащем уборе.
Блёклые краски заката,
Робкие, бледные зори.
Всё это было когда-то…
 
 
Всё это было когда-то…
Сердце не знает, давно ли.
Слёзы старинной утраты.
Слёзы ласкающей боли.
 

 
Осень взоры клонит,
Вечер свеж и мглист.
Ветер гонит, гонит
Одинокий лист.
 
 
Так и ты, забвенный
Лист в ночных полях,
Прокружишь, мгновенный,
И уйдёшь во прах[86]86
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г. это стихотворение дублируется под заголовком «ЛИСТ» и с эпиграфом: «Человек яко трава» (прим. сост.).


[Закрыть].
 

 
Здесь венец прохладных елей,
Здесь источник, как хрусталь,
Здесь блистанье белых мелей,
Угасающих свирелей
Затаённая печаль.
 
 
Тихий вечер в чаще елей…
Жёлтый топится хрусталь.
Сонный ключ журчит у мелей.
В долгих жалобах свирелей
Глуше давняя печаль.
 
 
Кто там глянул между елей
Взором ясным, как хрусталь?
Бледный лик белее мелей,
Упоительней свирелей
Голос, нежный, как печаль.
 
 
О, я вспомнил! В чаще елей
Пело счастье, как хрусталь…
Потускнели пятна мелей,
Дрогнул звонкий зов свирелей
Это ты, моя Печаль!
 

 
Три девушки вышли в дорогу одне.
Три девушки знали о белой стране.
 
 
И годы сменялись, сменялись в пути.
А белой страны не найти, не найти.
 
 
Однажды спустилась вечерняя мгла,
И первая тихо, склонясь, умерла.
 
 
И скоро за нею в предутренний час
Уснула другая, и пламень погас.
 
 
Но третья молитву твердила одну:
Дай белую, Боже, увидеть страну!
 
 
И ночью глухою шепнули ей сны:
Ты вышла вначале из белой страны.
 
 
И правду ночную она поняла,
Закрыла лицо и, вздохнув, умерла.
 

А. И. Бачинскому

 
О, Леты медленной темнеющие воды!
Едва тревожит гладь знакомая ладья.
Как сон, как краткий миг, прошли земные годы,
И вновь, седой беглец, сюда вернулся я.
 
 
И чувства яркие, и думы охладели.
Безбольно и светло в негреющей тиши,
В просторах без конца вздыхают асфодели,
И слабо шелестят речные камыши.
 
 
В который раз я жду, блаженный и усталый,
Под говор сонных струй, глядя на смутный дол,
Пока не заскрипят истёртые причалы,
И кормщик не возьмёт условленный обол.
 
 
И мнится, жизнь моя в её огнях и грозах,
Блистая и гремя, затем лишь протекла,
Чтоб в этот миг стоять, склонясь на пыльный посох,
И слушать дальний плеск неспешного весла.
 

 
Неподвижны луны золотые рога,
                И пустынны кругом берега.
Я гоню по волнам расписную ладью
                И протяжную песню пою.
 
 
И внимают мне рощи развесистых ив,
                Над водою венцы наклонив,
И упруго ладья рассекает, шурша,
                Серебристую грудь камыша.
 
 
На зелёном лугу, на крутом берегу,
                Притаились, белеют кресты,
Но причалить туда не хочу, не могу.
                Там уснула, о, милая, ты.
 
 
Ты в безгорестный край улетела, любя,
                Уплыла в гробовом корабле.
Но навек одному, без тебя, без тебя
                Мне не жить на цветущей земле.
 
 
Много долгих часов, много тихих ночей
                Я проплакал над белым крестом,
Но сегодня иной, одинок и ничей,
                Я плыву на челне золотом.
 
 
На весле – жемчуга. Правлю твёрдой рукой
                Я туда, где черней глубина.
Будет радостный крик, будет плеск и покой,
                Будет смерть моя сладко-вольна.
 

Нине Петровской

 
Вхожу, озираясь, неспешный, под своды старого склепа.
Там, позади, ликует весенний день.
Молчит погребальная сень,
Прохлада и тень,
Ласково нежат усталое тело.
Здесь, под этими плитами, в их гробовой тишине
В никем не тревожимом сне
Почиет всё то, к чему я стремился так слепо,
Что когда-то призывно сверкало, а теперь навек онемело.
Вот из камня изваянный шлем, победный, крылатый,
Осенил гранитные латы.
Под этим надгробием смолкли о славе мечты.
Это ты,
Тысяч приветственный гул,
Что вскипаешь, как медные зовы рогов, гулкое эхо тревожа,
Тихо уснул
В глубине могильного ложа.
Женский рыдающий образ поник над урной разбитой,
Крылья надломлены, долу опущены взоры.
Это слёзы твои, струясь на холодные плиты,
Выжгли на них немые узоры.
Тенью безумной и светлой ты прошла земные ступени,
Покорна Неведомой воле,
Огонь, сплетённый из страсти и боли.
Тебе, незабвенный прах, молюсь, преклоня колени.
Дальше и дальше. И тесной толпой обступают меня саркофаги.
В них застыли навек волновавшие юность волшебные саги,
Всё, чем душа трепетала,
Билась, пылала
Долгие годы,
Сказки о Боге, о цели святой Бытия, песни свободы, —
Вас всех сокрыли тесные своды,
Всех зацветающей, ласковой сонью одели они.
Тихо склоняюсь на камни,
Вас не вернуть никогда мне.
Шёпот последний шепчет: усни.
 

 
Я схожу в молчанье глубоком,
И поют ступени крыльца.
Смотрит ночь неотступным оком,
Веет шорох, шорох конца.
 
 
Я иду по пустому полю.
В поле много, много дорог.
Как нашёл я, как сжёг я волю,
Никому я сказать не мог.
 
 
Только ветру, ветру ночному
Расскажу про своё житьё,
Поклонюсь ему, как родному:
О, прими ты горе моё!
 
 
Пил до дна я горькую брагу.
Вот иду, одинок и пьян.
На холодную землю лягу,
В облетевший сухой бурьян[88]88
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «В облетелый сухой бурьян…» (прим. сост.).


[Закрыть].
 
 
Я руками стебли раздвину
И, прильнув, закрою лицо,
Упадёт на мёрзлую глину
Золотое моё кольцо.
 
 
И былое, как долгий свиток,
Вдруг совьётся в одно, в одно.
Сердце станет звенящий слиток
И узнает, что всё равно.
 
 
И, смеясь над безумным нищим,
Буйно-весел, и дик, и рьян,
В тёмном поле ветер засвищет[89]89
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «В тёмном поле ветер просвищет…» (прим. сост.).


[Закрыть],
Пригибая к земле бурьян.
 

 
О, вестник в ризах голубых,
С крылами, льющими прохладу!
Ты был при утре дней моих
И вот пришёл задуть лампаду.
 
 
Ты видишь, там, на дне души,
Поникла смолкнувшая совесть.
В папирус дел моих впиши
Её томительную повесть.
 
 
Огонь и боль, обман и страх,
Укор, прильнувший к изголовью,
И счастье – быстрый ветр в полях,
И жизнь, сожжённая любовью.
 
 
Так волны шумно протекли,
Волна с волною вечно слиты,
И плющ, и лавры заплели[90]90
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И плющ, и лавры оплели…» (прим. сост.).


[Закрыть]
Надежд заржавленные плиты.
 
 
Но что мне в том! Мечте не жаль
За песней песни недопетой.
Лишь только б чёлн стремился вдаль —
К черте, туманами одетой.
 
 
Тебе не знать моих побед,
Моей тоски, как меч, разящей,
Твой жребий – видеть райский свет,
Мой жребий – биться в тёмной чаще.
 
 
Но час пришёл. И вновь пути
Обстала древняя ограда.
Священный мрак! Зову, приди.
Угасни, тленная лампада.
 

 
В ночных раздольях, в ночных просторах
Сожжённый быстро, растаял день.
Иду, и внятен мне каждый шорох,
И жутко сбоку ложится тень.
 
 
Весенним утром я шёл, счастливый,
И были вздохи так далеки.
О, как нежданно кругом взросли вы,
Седые травы моей тоски!
 
 
Куда иду я?.. О, если знать бы!
Я только путник, лишённый сил,
В краю, где ведьмы справляют свадьбы,
И бродят в поле огни могил[91]91
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Да бродят в поле огни могил…» (прим. сост.).


[Закрыть].
 
 
Кричать иль плакать? Но сжаты губы.
Иду и знаю, что умер день.
А ветер грянул в стальные трубы,
И сбоку пляшет, кривится тень.
 

 
Сребрится купол голубой.
            Лазурь чиста.
Горит высоко надо мной
            Моя звезда.
 
 
Я не устану никогда
            За ней следить.
Уходит тонкая туда
            Златая нить.
 
 
Струится в безднах Млечный Путь…
            Моя земля!
Увижу ль я когда-нибудь
            Твои поля?
 
 
И, узник пленного житья,
            Ненужных дел,
Найду ли радость бытия,
            Иной предел?
 
 
Иль дух навеки заточён
            Везде, везде,
И тот же горестный закон
            На той звезде?
 
 
Сребрится купол голубой.
            Лазурь чиста.
Вверху высоко надо мной
            Моя звезда.
 

А. Тимофееву

 
Ярится ветер, пёс безродный.
Весь город – чёрная тюрьма.
Я призрак тёмный и холодный,
Стучусь в молчащие дома.
 
 
Темнеют запертые ставни,
За ними спят друзья, враги.
Ужель не слышен зов мой давний,
Мои звенящие шаги?
 
 
О, люди! Люди! Выходите!
Глядите в горестную высь.
Уже сверкающие нити
Над вашим городом сплелись.
 
 
И чашу гнева Ангел мстящий,
Грозя, над кровлями простёр.
Их обратит фиал кипящий
В один бушующий костёр.
 
 
Быть может, поздно… Люди, люди!
Спешите грозное постичь.
Молите Господа о чуде,
Да отвратит подъятый бич.
 
 
Но глухи запертые ставни.
За ними спят друзья, враги.
Их не пробудит зов мой давний,
Мои смятённые шаги.
 

Нине Петровской

 
Лишь солнце усталые очи
Закроет, и стихнет земля,
Одиннадцать рыцарей Ночи
Идут чрез луга и поля.
 
 
Что кажется тайною мига
Людей, и народов, и царств,
Для них – как раскрытая книга
Безумий, страстей и коварств.
 
 
Им видно, как чёрные дымы
Восходят к сияниям звезд.
Вздыхая, идут они мимо,
Всё тихо вздыхает окрест.
 
 
И взор из печали пророчит,
И небо вещает грозу.
И каждый из рыцарей Ночи
Ночную роняет слезу.
 
 
Скатится – и сомкнуты веки.
И вот уж, как сон, далеки…
Но слёзы зажгутся навеки
Заклятьем любви и тоски.
 
 
И в снах беспокойные души
Златые завидят огни.
И многим виденья нарушат
Неведомой грёзой они.
 
 
И многих заклятья стальные
Вослед за собой поведут.
И перлы, те слёзы ночные,
Избранное сердце найдут.
 
 
Кто перл этот тайный добудет,
Над тем уж земля не вольна.
Покой навсегда позабудет
И станет, как странник без сна.
 
 
Вдоль нив, зацветающих кровью,
Пойдёт он, скиталец ночной,
Гоним беспощадной любовью,
Гоним беспощадной тоской.
 
 
О, Знавший надежды земные!
О, Павший на крестном пути!
Прими эти души ночные
И дай им, и дай им – дойти.
 

 
Вечером тихим к тебе прихожу, родимая Мати Пустыня,
К тебе припадаю,
К твоему зелёному раю.
Осени меня, ласковая тишь, вечерняя святыня.
Годы за годами, вёсны за вёснами,
В каменных стенах,
В вечных изменах,
Словами – путами косными
Держали меня мёртвые люди.
Меня ласкали их женщины,
Пантерам подобные женщины,
Меня душили их истины,
Безглазые, тёмные истины,
И под грохот машин, под гуденье грузных колёс,
В этом сне без грёз,
Некогда было мне думать о радостном чуде,
Что мне предстало теперь с листвою, облитою солнцем,
Струистым червонцем,
С серебряным зеркалом студёных озёр,
С ключами, звонко поющими,
По камням бегущими,
С горьким запахом вечерних лугов,
С дальними контурами голубеющих гор,
Со всем, что без слов
Душе говорит и глаза слезами туманит
И сердце ранит
Тоской по приволью,
Сладкою весеннею болью.
Укачай меня, Мати Пустыня, волнами росистыми,
Закружи мои мысли голосами лесными весёлыми,
Птичьими переливными свистами.
К тебе, о Мать,
Я пришёл умирать.
Ты меня вспомяни и, когда я умру,
Ввечеру
Над телом моим зажги заревое священное полымя.
Приюти.
Прости.
 

А. Кондратьеву[92]

 
Зубцами острыми подъемлются палаты,
Восходит дробный гул к небесной тишине,
Как будто древний зверь, огромный и косматый,
Вздыхает тягостно в тысячелетнем сне.
 
 
О, Город! Смерть тебе! В твоей бесстыдной власти
Ты обратил Мечту в рабу своих утех,
На ложе из огня ты в корчах сладострастий
Сплетаешь Красоту и дымно-чёрный Грех.
 
 
Ты плавишь лаву душ в твоём проклятом горне,
Что смеют в тайных снах, свершаешь наяву,
И с каждым новым днём возносишь всё упорней
Багровым заревом венчанную главу.
 
 
Гигант из сумрака, одетый багряницей,
Сотканной из сетей привычных чародейств,
Свободу сделал ты продажною блудницей
И Власть игралищем испытанных злодейств.
 
 
Как Бога, ты воздвиг чудовище-машину,
И мир покорен ей, ярмо, как вол, влача.
Последней правдою ты выбрал гильотину,
Последним Судиёй – безумство палача.
 
 
О, Город! Будет день! И грянет облак серный,
И синих молний блеск расколет небосклон.
И будет вопль, и стон, и ужас беспримерный,
И голос возгласит: «Ты пал, о Вавилон!»
 
 
Так, город! Ты умрёшь! И плющ завьёт палаты,
Сползёт на улицы, где шум забав умолк,
И будут жить в тебе лишь коршун, гость крылатый,
Да пёстрая змея, да страж развалин, волк.
 
 
И всё ж люблю тебя томительной любовью,
Тебя кляня, твоей покорствую судьбе,
И слёзы, и восторг, и боль, и славословья —
Я всё отдам тебе.
 

 
Город гигантские звенья раскинул,
Словно усталый, распластанный змей,
Тёмное небо далёко раздвинул
Вспышками жёлтых и красных огней.
 
 
Мчатся трамваи… Недремлющим оком
В каждом горит электрический глаз,
Волны людские струятся потоком,
Светит за стёклами мертвенный газ.
 
 
Шляпы красавиц и виды Иматры
Кажет крикливый, весёлый плакат,
Блещут зазывно электротеатры,
Рвётся наружу оркестра раскат.
 
 
Тихо иду я знакомой дорогой.
Улицы гулом и блеском пьяны.
Вижу, в одежде простой и убогой
Кто-то недвижный стоит у стены.
 
 
Руки опущены… Лик осиянный,
Очи – как звёзды лазоревых рос.
Ты ли, о, Ты ли вернулся, нежданный,
Всеми забытый, воскресший Христос?
 
 
Плачу от радости… Свет мой Пречистый[93]93
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Свет наш Пречистый…» (прим. сост.).


[Закрыть],
Радость усталых, издрогших в пути,
Мир обезумевший, злой и нечистый
Ты оправдай, озари и прости.
 
 
Миг – и пропал Он. Сменяются лица,
Уличный говор уводит от грёз.
Дышит, дрожит и клокочет столица:
Крики звонков и гуденье колёс…
 
 
Жадная вечно до зрелищ и хлеба,
Та же толпа неумолчно шумит.
Только вверху бесприютное небо
Что-то узнало… и строго молчит.
 

 
Со снежных костров, как с заоблачной Оссы,
Вы мне возвестили враждебный ваш суд,
О, вы, променявшие вечные росы
           На брызги минут!
 
 
Резец мой чеканит холодные строфы,
Слагает их сталь в ледяную броню.
Но тайную радость, но муки Голгофы
           От всех схороню[95]95
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «От вас схороню…» (прим. сост.).


[Закрыть].
 
 
Мне грезятся башни священной Медины
И в ночи раздумий, и в сонном бреду.
Но пусть не узнает из вас ни единый,
           Куда я иду.
 
 
Мой путь неуклонен. Для вас он бесцелен.
Но мною он избран. Возврата мне нет.
Кричат мне из ваших уютных молелен:
           Нет! Ты – не поэт!
 
 
Так! Я не поэт! Но моей багряницы,
Шутя и смеясь, не снесу я на торг,
Сложу я у ног вам незримой царицы
           И боль, и восторг.
 
 
Я вами осмеян. Ей верен пребуду,
Как рыцарь обету, как встарь паладин.
Я с вами живу. Но к последнему чуду
           Уйду я один.
 

 
Ветви печальны и голы
У придорожных ракит.
Дремлют безлюдные долы,
Нить телеграфов гудит.
 
 
Странники голову клонят
В горьком раздумье на грудь.
Тягостен, сердцем не понят,
Сер и бесцелен их путь.
 
 
Пеплы погасших пожарищ
Хмуро глядят впереди.
Если ты чуток, товарищ,
Ухом к земле припади.
 
 
Тихо раздвинь ты руками
Градом побитую рожь.
Слышишь, глубоко под нами,
Там затаённую дрожь?
 
 
Слышишь, растёт всё напевней
Дальний вскипающий гул.
Или ты думал, что древний
Витязь навеки уснул?
 
 
Жалким ли карлика чарам
Скрыть первозданный огонь?
Пламя взметнётся пожаром,
Прянет, как бешеный конь.
 
 
Пусть очертанья пожарищ
Хмурятся в утренней мгле.
Слушай, о, слушай, товарищ,
Ухом приникни к земле.
 

 
Я ушёл от каменных стен,
От каменных стен, напоенных кровью и золотом.
Там люди на плахе. И тягостным молотом
По душам расколотым
Куётся их плен.
С вами я был долгие годы,
Мои прежние братья,
Жители комнат-гробов, жители зданий-гробниц.
Вы меня приводили в ваши храмы, под нависшие своды,
И покорный падал я ниц.
Но теперь я беспечен, я волен,
Дорог сердцу случайный приют.
Ни трубы заводов, ни кресты колоколен
С пути не вернут.
Далеко – пережитая ложь,
Шумит золотистая рожь,
Струится шумом.
И звенит, и поёт
Ветерок-перелёт:
«Что вернулся таким угрюмым?»
А кругом без конца многоцветный узор,
И встречает меня неоглядный простор
Влажной лаской родимого поля.
И забытую быль
Навевает ковыль.
О, прими меня, вольная воля!
 

 
Нет ни печи, ни избы,
Не кричит поутру кочет.
Только ветер гнёт дубы
Заливается-хохочет.
 
 
Гость незваный, человек,
Не по нраву, видно, бору.
Эх, товарищ дровосек,
Мы с тобой попали в пору.
 
 
Забивайтесь во дворы
Все, кому дремать охота.
Наши жадны топоры,
Опьянительна работа.
 
 
Не беда, что мы с тобой
Городские были франты.
Пусть застонут под пилой
Темноверхие гиганты.
 
 
Сладко есть и сладко пить
Это – доля барских мосек.
Нам привольней уводить
В чащу леса тонкий просек.
 
 
Скучен тихий тёплый дом,
Скучны пьяные вертепы.
Под весёлым топором
Полетят, как птицы, щепы.
 
 
Ходят руки. Дышит грудь.
Всё в безудержном размахе.
Сладко ворот распахнуть,
Отдохнуть на свежей плахе.
 
 
Нежный сок течёт, бежит
По коре из белых ранок.
Будет время, завизжит
По доскам стальной рубанок.
 
 
И пойдут по гладям рек
Баржи к синему простору.
Эх, товарищ дровосек,
Мы с тобой попали в пору!
 

 
Иди за мной! Из мглы долин
Туда, где пурпур огневеет!
Священным холодом вершин
Тебя, усталого, овеет.
 
 
Там в небо шпиль, блестящий рог,
Вонзает мой орлиный замок,
Сияет золотом чертог
И огнеструйной тканью камок.
 
 
           «О, нет! Напрасно, не зови.
           Не быть мне гостем в светлом пире.
           Смотри, – рука моя в крови,
           И кровь бежит по смолкшей лире[96]96
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И кровь бежит по гневной лире…» (прим. сост.).


[Закрыть].
 
 
           Давно покинут отчий дом,
           Одежды порваны и смяты.
           Дышу в дыму пороховом,
           Не мне кадильниц ароматы!»
 
 
Иди за мной! Из сердца вынь
Земной отравы злой осколок.
Тебе ль, избраннику пустынь,
Влачить кровавый жизни волок?[97]97
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Влачить кровавой жизни волок…» (прим. сост.).


[Закрыть]
 
 
Иди за мной! В моих горах
Журчит родник, певуч и звонок,
Ты в нём омоешь дольний прах
И выйдешь ясным, как ребёнок[98]98
  B сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И выйдешь чистым, как ребёнок…» (прим. сост.).


[Закрыть].
 
 
           «О, нет! Иной мне светит клич
           Сквозь вопли суетного гама:
           Взнеси пылающий свой бич
           Изгнать торгующих из храма.
 
 
Прощай, мой брат! Не быть с тобой
Мне в узах ласковой дремоты.
Мой путь – туда, где дышит бой!
Твой путь – на горные высоты».
 

 
О, вы, мои звёздные братья!
К вам путь ещё не угадан.
Меж нами висят заклятья,
Не видно конца преградам.
 
 
И только одни поэты,
Земным неподвластны шумам,
Зовут ваши тихие светы,
Как знак своим тайным думам.
 
 
И мнится, на дальних звёздах,
В мирах, на наш не похожих,
В томленьях, как наши, острых,
Мечта вам поёт всё то же.
 
 
Быть может, вам так же снится,
Как взрежет тёмные дали
Рулю покорная птица,
Гигант из меди и стали.
 
 
И в волнах призывных кликов,
Твердя о свершённом чуде,
К подножью планетных пиков
Сойдут грядущие люди.
 
 
О, славьте тот миг свершений!
Он ждёт, никем не изведан,
Чтоб смелым открыть ступени,
Ступени к новым победам.
 
 
О, братья! Пускай мы сгинем!
Мечта не умрёт на свете.
Пройдёт по звёздным пустыням[99]99
  В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И пройдёт по звёздным пустыням…» (прим. сост.).


[Закрыть]
Путь к последней победе.
 

 
Последний свет далёких звёзд
Давно погас.
Бреду меж взрыхленных борозд
В рассветный час.
 
 
Седой беглец, как бы во сне,
Иду во мгле.
Зерно, неведомое мне,
Отдать земле.
 
 
Пластов разъятых дышит грудь,
И тёмный зев
Спешит зерно в себе замкнуть.
Взойдёт ли сев?
 
 
И зашумит ли здесь стеной
Могучий бор,
И будет песни петь весной
Лесной простор?
 
 
Иль будет биться на ветру
Сухой бурьян
Да плакать в росах поутру
Про злой обман?
 
 
Что знаю я? Но, как во сне,
Спешу во мгле
Зерно, неведомое мне,
Отдать земле.