Текст книги "Четыре туберозы"
Автор книги: Нина Петровская
Соавторы: Иоганнес фон Гюнтер,Сергей Соколов,Александр Ланг
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Четыре туберозы
«…И последние станут первыми…»
Вступительная статья
«Поэт-безумец, мистический анархист,
ходящий над безднами, призывает из далей ту,
что дерзнёт с ним рука об руку
пройти житейский путь и познать всё.
Предложение серьёзно…»
Из газетных брачных объявлений, 1907 г.
«…Сейчас чёрная ночь и фонари.
Если задуть свечи, на стену мою
ляжет печать от оконных рам.
Это фонарь отдаётся мне в руки.
В лунную ночь так отдаётся луна.
Мы все можем стать любовниками Гекаты.
Думай об этом торжестве над пространством.
Оно побеждено от века,
не только мыслью, светом, но и телом.
Мы – в небесах и в мире духов.
Ибо мы самовластники.
Верить в свою силу надо прежде всего,
без этого нельзя и мыслить.
Мы живём лишь потому, что почитаем себя богом.
Так, чтобы быть границе,
должна быть бесконечность…»
Из письма В. Я. Брюсова А. А. Курсинскому, Москва, 23 октября (5 ноября) 1899 г.
Подозреваем, что первым вопросом, который возникнет у читателя, взявшего в руки эту книгу, окажется вопрос: что за перечень неизвестных имён Серебряного века он видит перед собой? Действительно, ряд нижеследующих авторов в течение ста последних лет могли вызывать интерес лишь у специалистов, поскольку широкой общественности о них не было известно вовсе. Кроме того, и у специалистов собранные под этой обложкой авторы вызывали, по преимуществу, лишь контекстуальный, а потому достаточно косвенный интерес. Исследователей, нацеленных непосредственно на творчество предлагаемых нами авторов, и вовсе можно без труда сосчитать по пальцам одной руки. Причиной такого длительного полунебытия публикуемых в настоящем сборнике авторов, на наш взгляд, является то, что каждому из них волею судеб был уготован удел маргинала. И дело, думается нам, обстоит несколько сложнее, чем если бы оно заключалось исключительно в принадлежности каждого из этих авторов к декадентскому течению или же в степени даровитости каждого из них.
Прежде всего, для введения в курс дела необходимо оговориться относительно того, что такие понятия, как «маргинальность» и «маргинал», тем более применительно к сфере культуры, не тождественны понятиям «люмпен», «деклассированный элемент», «отщепенец», «аутсайдер», «изгой» или «пария» и так далее по нисходящей. Отрицательная коннотация здесь не представляется уместной вовсе. Не вдаваясь в излишние теоретизирования, заключим, что маргинал – суть субъект, чьё положение в обществе, образ жизни, мировоззрение и т. д. не соответствуют общепринятым нормам и стандартам. Подчас это порождает достаточно парадоксальные прецеденты, когда, к примеру, мы имеем привычно антитрадиционное (либеральное или ультралиберальное) общество, и тогда маргиналом в его среде становится субъект традиционных предпочтений, хотя с первого взгляда кажется, что всегда происходит наоборот.
Понять маргиналов вчерашних без опыта маргиналов сегодняшних, на наш взгляд, представляется маловероятным – всё равно, что изучать предмет без примера, астрономию, ни разу не видев звёзд. Потому с вопросами о «стратегическом значении» Серебряного века для века сегодняшнего (не иначе как Железного) нам представляется уместным обратиться, в первую очередь, к маргиналам нынешним, ведь и их судьба имеет вероятность подпадания под слово Христа в передаче ап. Матфея (20; 16), вынесенное в заголовок данного очерка.
В определённых кругах таковых маргиналов существует мнение, будто Серебряный век – это роскошное многоточие, которым прервалась историческая Россия. И если этой стране суждён возврат к своей онтологической сущности, его отправным пунктом должна будет явиться именно эта самая линия отрыва. Так, в частности, современный независимый публицист, архивист и переводчик Ф. Мамонов, в известном смысле остававшийся «гласом вопиющего в пустыне», в своих неопубликованных аналитических статьях «Навязчивые ассоциации» и «Коллапс ненужной духовности» проводит ту мысль, что Серебряный век, будучи стилистически перехвачен, как ни странно, германским искусством 1930-х – 1940-х гг., выявил ориентацию здоровых остатков русского народа, и оная была направлена не на большевизм, а, скажем так, на концепцию «Европы отечеств», в которой России должно было быть уготовано подобающее ей самостоятельное достойное место. Свои рассуждения автор подкрепляет конкретными примерами: Д. С. Мережковский – в эмиграции переквалифицировался в последовательного сторонника западноевропейского постмонархического вождизма.
С. А. Соколов, о котором ещё будет говориться отдельно, – сделался в эмиграции активистом Белого движения.
А. В. Амфитеатров – и вовсе примкнул к итальянскому фашистскому движению (без вступления, однако, в партию).
Творчество Г. В. Иванова сегодня не забыто, однако следовало бы напомнить об абсолютной непримиримости поэта ко всем проявлениям советчины, а впоследствии ещё и отмечавшейся его современниками прогерманской ориентации. Всё это находило отражение в его достаточно едких стихах, к которым и сегодня без особых усилий может обратиться всякий желающий.
Мало кто сегодня помнит и о том, что книги властителя дум русских символистов и декадентов поляка С. Пшибышевского, значительными тиражами выходившие до революции, оформлялись репродукциями работ некогда знаменитого германского «народнического» художника-модерниста Хьюго Хоппенера (более известного как Фидус), творчески тяготевшего и к привычной теософии, и к ариософии, и, наконец, к нордическому неоязычеству. В 1932 г. художник вступил в НСДАП, в 1933 г. запечатлел приход к власти национал-социалистов, а в 1943 г. получил от А. Гитлера титул преподавателя изящных искусств и пожизненную ренту. Его работы приобретает сам фюрер, а также М. Борман. Между прочим, иллюстрация того же Фидуса была размещена на обложке стихотворного сборника К. Д. Бальмонта «Будем как солнце», вышедшего в издательстве «Скорпион» в 1903 г., а обложку вышедшей в этом же издательстве в 1916 г. его теоретической книги «Поэзия как волшебство» и вовсе обрамляла кайма из откровенных чёрных правосторонних свастик.
Такая знаменитая фигура, без которой невозможно представить эпоху Серебряного века, как В. В. Розанов, пишет рецензии на имевшие широкое хождение в начале 1900-х годов русские переводы книг X. Ст. Чемберлена[1]1
См., напр., Розанов В. В. Был ли Христос евреем по племени? – Гаустон Стюарт Чемберлен. Явление Христа. Перевод с немецкого. СПб., 1906. Новое время, № 10 916, 4 августа 1906 г.
[Закрыть] – англогерманского мыслителя-ариософа и одного из наиболее заметных предтеч национал-социализма. Однако только лишь рецензиями В. В. Розанов не ограничивается – его собственные разработки способны превосходно вписаться в общеевропейскую ариософскую концепцию.
И так далее. Можно полагать, что основным выводом составителя этих статей с содержащимися в них указаниями становится мысль о том, что назрела необходимость попытаться прочитать Серебряный век с другой, доселе непривычной стороны, о которой ранее мы даже не могли задуматься, поскольку обладали лишь выборочными сведениями. Отсюда следует, что задачей дня сегодняшнего должно стать добывание доселе «неприкосновенных» сведений и популяризация оных. Впрочем, всё сие – лишь мнение, и мнение опять-таки «ab margine». И если сегодня оно может служить ориентиром для европейской (то есть оправданной исторически и адекватной этнически) устремлённости русского народа, то вчера такое же мнение могло служить и служило лишь одной из основных причин для маргинализации и бойкота ряда авторов, в частности, представляемых в настоящем сборнике.
Вообще же, причин маргинализации писателей той эпохи мы усматриваем больше, то есть, как минимум, две: одна из них – «политическая», другая, если можно так выразиться, – «религиозная». Сам процесс маргинализации писателей – явление тоже, как минимум, двуплановое. Во-первых, необходимо понимать, что круг литераторов Серебряного века – явление неоднородное, имевшее как своё ядро, так и свою периферию. Ядро – имена, большинству читателей знакомые и не нуждающиеся в перечислении. Периферия – в частности, те авторы, которые представлены в настоящем сборнике, хотя, безусловно, оными дело не ограничивается. Если до революции (опять-таки говорим предельно упрощённо) официальная маргинализация била, прежде всего, извне по ядру, то внутренняя маргинализация распространялась от ядра к периферии, не позволяя последней полноценно вливаться в ядро. Потому ядро мы можем условно обозначить как маргиналов первого уровня, периферию – как маргиналов второго уровня.
Законодателей стиля Серебряного века «били» отовсюду – как слева, так и справа. С одной стороны, их осуждали такие «прогрессивные» литераторы-реалисты, как В. Г. Короленко (см., напр., его ёрнические рецензии на повесть Г. И. Чулкова «Тайга» или на роман С. Пшибышевского «Homo Sapiens»), похоже, и вовсе не способные понять, что такое символизм, вследствие чего с их стороны и возникало искреннее недоумение. С другой стороны, следовало осуждение из лагеря по сию пору в чём-то дорогих русскому сердцу г-д консерваторов, вроде книги знаменитого и влиятельного монархиста Н. Е. Маркова (т. н. Маркова 2-го) «Войны тёмных сил» или придворной дамы и писательницы Е. А. Шабельской[2]2
См., напр., её роман «Сатанисты XX века», где пару раз вскользь упоминается о течении новых поэтов-сатанистов в Санкт-Петербурге. М., ООО ФЭРИ-В, 2004.
[Закрыть]. Заслуг оных перед исторической Россией отрицать невозможно, однако, это тема для иной статьи. Между тем, довольно высокий градус «законсервированности» позволял им тенденциозно видеть представителей Серебряного века не кем иным, как ковеном дьяволопоклонников. Так, один из разделов книги Н. Е. Маркова полностью посвящён обличению новых дьяволопоклонников[3]3
Марков Н. Е. Одержимые // Войны тёмных сил. М., Москва, 2002 (с. 322–336).
[Закрыть], в число коих им внесены его будущий политический единомышленник Д. С. Мережковский (кабалистика), В. Соловьёв (гностицизм), А. Белый (беснования, ересь антропософии), А. А. Блок (неоязычество), В. В. Розанов (отправление чёрных месс и пародирование таинства Евхаристии), кружок «Аргонавты» (спиритизм), Л. Кобылинский (Эллис) и Ю. К. Балтрушайтис (одержимость), Ф. К. Сологуб (прославление дьявола), З. Н. Гиппиус (подмена Христа антихристом) и некоторые другие писатели, философы и художники[4]4
Безусловно, авторы, подобные Н. Е. Маркову, грешат пристрастной и заведомо негативной, регламентируемой идеологическими рамками оценкой, по их мнению, не допускающей возражений и иных суждений. Между тем, их компетентность в затрагиваемых вопросах, нарочито или нет, остаётся достаточно поверхностной, лишённой всякой диалектики и способности или же заинтересованности наблюдать явление в его развитии, и с этой платформы их мнение намеренно ведёт к маргинализации писателей. Более того, и это находилось выше их понимания, что именно такая оторванная от жизни, консервирующая области духа и ходульная в своей анахронической вымученности позиция борцов за официозные ценности вернее обанкротит господствующую религию, нежели богоискательские и живые, а потому и неизбежно в чём-то ошибочные, духовные практики символистов и декадентов. Из новых исследований об оккультизме в писательской среде Серебряного века представляется удачным, беспристрастным и в довольной мере подробным издание: Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. Исследования и материалы. М., Новое литературное обозрение, 1999.
[Закрыть]. Разумеется, до того времени, когда большевики разогнали и черносотенцев, и «либералов», и консерваторов, и богоискателей, и монархистов, и «мистических анархистов», не оставив никого, кроме себя, Н. Е. Маркову, впоследствии проложившему мост между российской правоориентированной эмиграцией и германской НСДАП, не могло прийти в голову, что в лице Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус и принадлежавшего к «Аргонавтам» С. А. Соколова в эмиграции он обретёт политических сторонников, а в лице остальных перечисленных им авторов – по крайней мере, единомышленников в рамках идеализма в принципе.
Пожалуй, этот прецедент с точкой зрения «à la Marcoff» способен вызывать лишь одну аналогию: собственно, те же самые столь полюбившиеся Н. Е. Маркову национал-социалисты, коммунистам мнившиеся слишком правыми, а старым германским консерваторам – слишком левыми. Однако до сей поры речь шла о маргинализации лишь известных авторов, и здесь мы имеем дело с маргинализацией первого уровня. Сочинители же, представляемые в нашем сборнике, отличны от плеяды корифеев, прежде всего, тем, что дополнительно маргинализировались и вытеснялись на периферию вот этим, первым кругом писателей Серебряного века, тем самым претерпевая как бы двойную маргинализацию: в дополнение к официозной – внутрикруговую. Достаточно проследить реакцию А. А. Блока и Н. С. Гумилёва на стихи С. А. Соколова или, в качестве примера, обращение символистов с поэтом А. И. Тиняковым как с горящей петардой (он не представлен в настоящем сборнике только по той причине, что ему повезло найти своего позднейшего публикатора[5]5
Тиняков (Одинокий) А. И. Стихотворения. Издание второе с исправлениями и добавлением. Томск – Москва, Водолей, 2002.
[Закрыть]). «Старшие собратья» должны были подспудно ощущать в образе жизни «младших» угрозу своей позе, в их наивной искренности – угрозу своей подражательной искусственности, и потому, исполнители временных ролей, они отталкивали от себя тех, кто, может быть, не столь профессионально справлялись с этой ролью, но не справлялись только потому, что не играли в это, а жили или, по крайней мере, пытались этим жить. И в данном случае мы имеем дело со вторым уровнем маргинализации.
Если после революции переоценка ценностей привела к демаргинализации или частичной демаргинализации маргиналов первого уровня, то с маргиналами второго уровня всё обстояло хуже: уже являвшихся периферией ранее, теперь их ничего не стоило попросту предать забвению. Забвение сделало своё дело, и когда в эпоху гласности произошла очередная переоценка ценностей, о маргиналах второго уровня уже просто-напросто не вспоминали, а, быть может, по-прежнему было «неудобно» вспоминать. Для того, чтобы ответить на вопрос, отчего неудобно, необходимо вернуться от общих суждений к литературе и фактам и рассмотреть каждого из представляемых в настоящем сборнике авторов в отдельности.
При работе с материалами представляемых здесь впервые за столетие авторов, прежде всего, выяснилось, что большая их часть (кроме И. фон Гюнтера) публиковала свои произведения под патронажем московского книгоиздательства «Гриф», основанного в 1903 г. С. А. Соколовым (Кречетовым), чьими произведениями открывается настоящий сборник. Подобно «Скорпиону», а отчасти и наперекор ему, «Гриф» возникал как исключительно «идейное» издательство и даже литературный кружок. Достаточно элитарный характер и ограниченные финансовые возможности «Скорпиона» предоставляли «Грифу» довольно значительную свободу в выборе авторов для своих альманахов и книжных изданий. Помимо изданий успевших зарекомендовать себя авторов, для С. А. Соколова было принципиально также издание книг молодых литераторов, входивших в его окружение, а также своих собственных. Следует заметить, что в альманахе «Гриф», помимо представляемых нами здесь, публиковалось множество иных, ещё менее заметных и гораздо более забытых авторов, отсеявшихся, по видимости, почти сразу – о судьбах большинства из них сегодня остаётся только гадать. Деятельность «Грифа» была не только неоднородна, но и весьма прерывиста. Поскольку финансовые возможности С. А. Соколова были незначительны, а книги редко имели коммерческий успех, книгоиздательство действовало с большими перерывами, пока и вовсе не закрылось в связи с уходом основателя на фронт.
Уже то мнение, будто бы к издательству «Гриф» примыкала крайняя религиозно-мистическая группа символистов, противостоявшая эстетизму группы издательства В. Я. Брюсова «Скорпион» (хотя, к примеру, один из представляемых в настоящем сборнике поэтов и драматургов А. А. Ланг отметился и здесь, и там, а Н. И. Петровская впоследствии также примкнула к В. Я. Брюсову, но не литературно, а лично), даёт повод думать о стремлении этого круга авторов к обособлению и – как следствие – неизбежной их маргинализации.
За десятилетие издательство выпустило около сорока книг, среди которых наиболее знамениты «Стихи о Прекрасной Даме» А. А. Блока (1905 г.), «Золотые яблоки» С. А. Ауслендера (1908 г.), «Стихотворения» М. А. Волошина (1910 г.), «Кипарисовый ларец» И. Ф. Анненского (1910 г.), «За синими реками» А. Н. Толстого (1911 г.), а также «Только любовь», «Горные вершины», «Литургия красоты», «Фейные сказки» и «Зарево зорь» К. Д. Бальмонта, «Возврат» и «Урна» А Белого, «Истлевающие личины» и «Книга сказок» Ф. К. Сологуба, сборники В. Ф. Ходасевича и И. Северянина. Кроме того, помимо воспроизводящихся в нашем сборнике книг самого С. А. Соколова, Н. И. Петровской и А. А. Ланга, каталог издательства составляли также следующие книжные публикации: сборник стихов «Navis nigra» А. И. Тинякова, сборник стихов и рассказов «Сквозь призму души» А. А. Курсинского, сборник сонетов и рассказов «Мой сад» Л. Н. Вилькиной-Минской, мифологический роман «Сатиресса» А. А. Кондратьева, сборник стихов «Духу Святому» И. А. Новикова, сборник стихов и рассказов «Чёрная пантера» А. Мирэ, книга стихотворений А. Диесперова. Из переводов в послужном списке издательства присутствовали, в частности, «Саломея», «De profundis», «Портрет Дориана Грея» и «Замыслы» О. Уайльда, книга рассказов «Вымышленные жизни» М. Швоба (в пер. Л. Д. Рындиной), драматическая поэма «Ужин шуток» С. Бенелли (в пер. А. Я. Брюсова).
Если говорить о выпускавшемся книгоиздательством альманахе «Гриф», редактором которого являлся всё тот же С. А. Соколов, и судить о нём по аналогии с современными литературными журналами или даже с его санкт-петербургским современником «Аполлон», есть риск сильно ошибиться, поскольку «Гриф» в своих устремлениях, кажется, противоречит всем установкам академизма и критического реализма, коим с присущим юношеству нонконформизмом, по крайней мере лозунгами, бросает достаточно дерзкий вызов. Всего альманаха «Гриф» было издано четыре выпуска: № 1 (1903 г.), № 2 (1904 г.), № 3 (1905 г.) и № 4 (1903–1913, 1914 г). Для того чтобы дать понятие об общей направленности «Грифа», вернее всего будет обратиться к краткому слову редактора, сопровождавшему три из четырёх выпусков альманаха:
«Быть может, то, к чему мы стремимся, – лишь мираж, обманчивый призрак.
Но для нас мираж будущего стократ обаятельней и дороже скучной ясности настоящего.
Нам не дано спокойствия мёртвых гаваней.
Наша цель – в неустанной тревоге исканья.
Мы – не фанатики идеи и не клянёмся в своей непогрешимости, но жажда неизведанного томит нас, и нам нет иной дороги, как идти вперёд с верой или без веры в будущее, навстречу неведомому!
Привет тебе, неизвестность!..»[6]6
«Гриф», № 1 (1903 г.).
[Закрыть]
«Когда мы вышли в путь, нас встретили гамом и свистом.
Мы не ждали иного.
Все имеют очи и уши. Не всем дано видеть и слышать.
Тем ярче горят немногим наши огни.
Далеко за далью тумана скрылся знакомый стародавний берег.
Ему мы не шлём проклятий.
И там много раз, в этом прошлом, загорались на вершинах гор маяки.
Иных не увидели люди, что шли со взглядом, склонённым долу.
Иные погашены ими – и уже мертвы для людей.
Но мы чтим всех, кто жили для Вечности.
Вперёд обращены наши взоры.
Блещут на солнце белые крылья парусов. Ветер вздымает волны. Мы не боимся волн.
Веет белое знамя. „К неведомому“, – мы начертали на нём.
Нет возврата в страну гробниц!
Нет возврата к покинутому.
Мы будем плыть вперёд, хотя бы солнце погасло над нами и лишь факел отчаяния кровавым блеском озарял мрачную область будущего.
Тогда мы зажжём наши души, и отсветы последнего пожара прорежут чёрную ночь.
Мы готовы встретить нежданное.
Но пока ещё – светит нам солнце. Дружно идут корабли.
Звонко поёт под кормою волна, и нам любо следить, как, убегая, вьётся позади изгибная линия пены.
Мы не забыли, что там, далеко, в тени саркофагов, протянулась длинная полоса прошлого, но мы – в грядущем.
Последний из выпусков «Грифа» был юбилейным, что отмечалось участием основных авторов первых трёх номеров. В нём подводились итоги десятилетней деятельности альманаха:
«Десять лет назад, когда выходил первый Альманах Грифа, новая русская литература была недавно возникшей и яростно гонимой религией (sic! – Н. Н.). В стране, где утилитарное понимание задач искусства царило так долго, провозглашение его не служебным, а самоценным и признание его символической сущности были встречены как безумие, если не как преступление. И для немноголюдного тогда нового литературного лагеря, сомкнувшегося в несколько тесных групп, весь мир казался одним враждебно бушующим океаном. Но те, кто верили, только закалялись в борьбе. Мы, пережившие те дни, не забудем того весеннего горения души, того благоговейного трепета, той чистой и вдохновенной радости, в которых рождалось наше творчество.
Вера не осталась бесплодной. Умножались защитники, правда лозунгов, вчера отвергаемых, победительно проникала в общественное сознание, крепла и росла, и мы вправе утверждать, что настоящее русской литературы окрашено насквозь теми идеями, во имя которых когда-то, в ряду немногих органов печати, выступил „Гриф“.
В эти годы борьбы и достижений, в мере своих сил, „Гриф“ не был в стороне. Группа „Грифа“ влияла активно на возникновение и деятельность нескольких памятных в истории нового искусства журналов („Искусство“, „Золотое Руно“, „Перевал“), и „Гриф“ счастлив сознанием того, что он – нередко первый, нередко один из первых – издавал отдельными книгами и печатал в своих Альманахах произведения многих из тех писателей, которые теперь занимают определённое и почётное место в русской литературе.
Десять лет существования – время, быть может, и не слишком большое для литературного органа, но мы считаем себя вправе, выпуская настоящий Альманах, ознаменовать этим дату 1903–1913 потому, что десятилетие, в котором протекала работа „Грифа“, по глубине и напряжённости происшедшего литературного перелома поистине стоит большего срока.
<…>
Вступая во второе десятилетие своей деятельности, „Гриф“ смотрит вперёд со спокойной уверенностью. Не исчерпана область исканий, и на всякий зов подлинного, неложного искусства „Гриф“ всегда смотрит радостно»[8]8
«Гриф», № 4 (1914 г.).
[Закрыть].
Сам С. А. Соколов (Кречетов – поэтический псевдоним) по названию своего издательства был прозван современниками Грифом. Далее представляется уместным привести его собственную автобиографию[9]9
Из автобиографического собрания А. Н. Чеботарёвской. [2], с. 448–449. Автограф: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 4. Ед. хр. 90.
[Закрыть], суммирующую его жизненный путь до 1907 г.:
«Родился в Москве, в 1878 году[10]10
25 сентября (7 октября).
[Закрыть], в интеллигентной семье[11]11
Это была богатая семья присяжного поверенного, нотариуса Московского окружного суда. Отец семейства Алексей Дорофеевич (ум. до 1922 г.), мать Владимирова Александра Павловна. Брат Павел (в 1957 г. – председатель Русского национального объединения в Париже. Ум. в 1966 г. во Франции).
[Закрыть]. Пяти лет научился читать, а в 6 сам ходил в библиотеку и выбирал себе книги. На семнадцатом году ряд событий личного характера сделал меня взрослым. 18 лет окончил гимназию[12]12
Первая московская гимназия, которую он окончил с отличием.
[Закрыть]. 22 лет окончил Московский университет по юридическому факультету[13]13
В 1901 г., с дипломом первой степени.
[Закрыть]. Года 2–3 занимался адвокатской деятельностью[14]14
А также служил присяжным поверенным.
[Закрыть], которую потом постепенно фактически оставил для литературной[15]15
В 1902 г. появились его первые публикации в журнале «Северные цветы». В творчестве тяготел к группе «младших» символистов.
[Закрыть]. 24 лет основал существующее и теперь издательство „Гриф“[16]16
И все годы существования издательства являлся его главным редактором.
[Закрыть], бывшее наряду со своим старшим собратом „Скорпионом“ одним из немногих в то время органов „нового искусства“ в России. В 1905 году был редактором художественного и литературного журнала „Искусство“ (во вторую половину его существования)[17]17
Журнал «Искусство» выходил с начала 1905 г.; в № 5–7 было объявлено, что С. А. Соколов редактирует литературный отдел, на № 8 журнал прекратил своё существование. В этом же году перемены коснулись семейной жизни С. А. Соколова: его первая жена, Н. И. Петровская (о ней см. ниже), попросила развод. При разводе вину на себя взял супруг, что явилось для него причиной запрета вступать в брак в течение одиннадцати лет, однако уже через два года он тайно обвенчался с Л. Д. Рындиной (в первом браке Брылкиной; 1883–1964). Она была актрисой театра и кино, одной из первых российских кинозвёзд, писательницей, оккультисткой, мартинисткой, деятельным членом масонской ложи «Святого Иоанна». Московская квартира С. А. Соколова и Л. Д. Рындиной в Пименовском (ныне Старопименовском) переулке (д. 2, кв. 20) в течение нескольких лет служила местом собраний. Согласно сведениям А. Лаврова (см. его комм. к: Белый А. Волошин и Кречетов / Глава вторая. Авторство// Начало века), развод с Н. И. Петровской был официально зарегистрирован в августе 1907 г., а брак с Л. Д. Рындиной состоялся в ноябре того же года.
[Закрыть]. По прекращении „Искусства“, вместе с его основателем, ныне умершим Н. Я. Тароватым, организовал начавший выходить с 1906 года литературно-художественный журнал „Золотое Руно“[18]18
С января 1906 г. принимал участие в создании символистского журнала «Золотое руно», издававшегося меценатом Н. П. Рябушинским до 1909 г. Заведовал литературно-критическим отделом до июня или июля 1906 г.
[Закрыть] и полгода был его литературным редактором. Выйдя летом 1906 года из состава редакции „Золотого Руна“[19]19
Причиной ухода было недовольство Н. П. Рябушинским, которого С. А. Соколов обвинил в недостатке «литературной эрудиции», а также в том, что он «авторитет знания, опыта и утонченного вкуса» подменяет «грубым авторитетом денежной силы» (Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые исследования и материалы. М., 1980. Кн. I. С. 543).
[Закрыть], основал осенью 1906 года „журнал свободной мысли“ „Перевал“, построенный на объединении искусства и общественности и быстро принявший более определённую окраску анархического индивидуализма[20]20
Журнал был основан в ноябре и являлся органом свободной мысли и декадентского направления. Его девиз, провозглашённый С. А. Соколовым, звучал как: «Радикализм философский, эстетический, социальный!». К участию в «Перевале» были приглашены ведущие русские философы и литераторы. Просуществовал ровно год: ноябрь 1906 г. – ноябрь 1907 г.
[Закрыть]. Был редактором „Перевала“ до конца 1907 года, когда журнал прекратился по недостатку денежных средств.
Весной 1907 года выпустил первую книгу своих стихотворений (Сергей Кречетов. Алая книга), конфискованную летом 1907 года[21]21
Книга была конфискована по приказу московского генерал-губернатора за революционные настроения.
[Закрыть]. Несколько последних лет много занимался общественно-политической деятельностью. С 1904 года избран гласным Московского губернского земства. Считая программу КД[22]22
Партия конституционных демократов (кадетов), в которой С. А. Соколов состоял с 1905 г. по 1907 г.
[Закрыть] очередной политической ступенью, года 2–3 был в партии КД и принимал деятельное участие в партийной работе. Осенью 1907 года вышел из состава партии, находя, что она утрачивает оппозиционную яркость. Теперь – беспартийный. Сотрудничал и сотрудничаю в различных журналах, сборниках и газетах»[23]23
Так, с 1907 г. по 1914 г. заведовал литературным отделом московской газеты «Час», выступал как газетный и журнальный обозреватель.
[Закрыть]. С 1908 г. С. А. Соколов работал присяжным поверенным округа Московской судебной палаты.
В свете биографии и обзора авторитетных мнений о лирике С. А. Соколова, известного, впрочем, не только как поэт, но и как автор рассказов, несложно уяснить причины того, отчего он оказался вовсе забыт в наши дни, предварительно подвергнувшись маргинализации обоих уровней. Если до причин маргинализации второго уровня нам ещё предстоит дойти, то маргинализация первого уровня просматривается уже в том, что даже старшие собратья по перу едва ли не в голос отказывали ему в звании поэта, в лучшем случае говоря о неплохом эпигонстве. Так, в частности, В. Ф. Ходасевич отмечал: «Сергей Кречетов обладал большими организаторскими способностями, но ни как поэт, ни как теоретик он, разумеется, ни в малейшей степени не мог соперничать с Брюсовым. При самой горячей любви к поэзии он всё-таки был дилетантом. Дилетантство и недостаточная образованность нередко ставили его в затруднительное положение»[24]24
Ходасевич В. Ф. Памяти Сергея Кречетова. Впервые опубл.: газета «Возрождение» (Париж), 1936, 28 мая.
[Закрыть]. A. Белый также дал С. А. Соколову нелицеприятную характеристику, упрекая того в невежественности, аляповатости, отсутствии вкуса, сгущённом эпигонстве и отмечая в его персоне лишь дарования пустопорожней велеречивости и делячества, а также обращая внимание на его интерес к спиритизму и презрение к религиозному официозу[25]25
Белый А. Волошин и Кречетов / Глава вторая. Авторство // Начало века. М., 1990, с. 249–251.
[Закрыть]. Когда в 1907 г. появился первый поэтический сборник С. А. Соколова «Алая книга», несмотря на свою скандальную славу лавров поэта автору не принесший, А. А. Блок писал о нём: «„Алая книга“ стихов Сергея Кречетова – почти сплошная риторика. К автору её можно обратить некоторые из основных упрёков, обращённых мной к Сергею Соловьеву: например, упрёк в том, что строфы и строки можно переставлять как угодно. С внешней стороны стихи очень гладки; в этом смысле у Сергея Кречетова была хорошая школа; наибольшее влияние оказали на него, по-видимому, Валерий Брюсов и Андрей Белый. Но влияние это было слишком внешне и не помогло автору „Алой книги“ стать поэтом. Оригинальных мыслей, образов и напевов у Сергея Кречетова совсем нет»[26]26
Впервые: Золотое руно, 1907, № 6.
[Закрыть]. B. Я. Брюсов написал разгромную рецензию, в которой отказал Кречетову в поэтическом даре. И. Ф. Анненский писал об «Алой книге»: «Кречетов немного нервен для барда. Но я люблю неврастеничность и – может быть даже искреннюю – этих строк „Алой книги“… О, какой это интересный документ, не для Кречетова, конечно, а для всех нас».
Три года спустя, в 1910 г., всё в том же «Грифе» вышел второй сборник стихов С. А. Соколова «Летучий Голландец» и был принят несколько теплее. «Оттаявший» А. А. Блок в своей рецензии написал: «Стихотворения С. Кречетова не прельщают новизной и свежестью. Главные недостатки их – подражательность и торжественность, далеко не всегда уместная, – сказались ещё в первой „Алой книге“ его стихов. Он склонен к шумихе слов, иногда переходящей в банальность („Корсар“), иногда – к модным сюжетам („Дровосек“).
Несмотря на то что С. Кречетов не нашёл своего, ему одному принадлежащего, мира, надо признать, что он любит мир поэзии вообще и любит его по-настоящему, заветной любовью. Если он не поэт, то у него есть заветное в искусстве, о чем сам он говорит в стихотворении, озаглавленном „Младшим судьям“:
Так! Я не поэт! Но моей багряницы,
Шутя и смеясь, не снесу я на торг.
По-видимому, любовь С. Кречетова к миру поэзии, где нет суеты и корысти, растёт. По крайней мере вторая книга его стихов и по строгости выбора и по форме значительно превосходит первую. Здесь С. Кречетов уже не только искусно подражает, он порою преломляет по-своему напев и размеры других поэтов. К сожалению, влияние на него оказывают пока исключительно представители „нового искусства“ и главным образом его русские современники. Его переживания стали бы глубже, сложней и разнообразней, если бы он причастился также поэзии других веков»[27]27
Октябрь 1909 г..
[Закрыть].
Даже В. Я. Брюсов, несмотря на общий негативный тон своей рецензии и обвинений С. А. Соколова в подражательности, отметил, что «г. Кречетов сделал, бесспорно, значительные успехи в умении писать стихи». Рецензия Н. С. Гумилёва была несколько жёстче:
В книге Сергея Кречетова есть стихотворение «Младшим судьям». Там он сообщает, что они возвестили ему свой враждебный суд; что его резец чеканит холодные строфы и слагает их сталь в ледяную броню; что ему грезятся башни священной Медины и еще много столь же неинтересных и дурных вещей. А в конце говорит:
Так! Я не поэт! Но моей багряницы,
Шутя и смеясь, не снесу я на торг,
Сложу я у ног вам незримой царицы
И боль и восторг.
Итак, все дело в царице. Может быть, он оккультист и добивается любви царицы Клеопатры, – но зачем тогда он пишет стихи, а не занимается спокойно какими-нибудь инвольтованиями? Может быть, он мистик и мечтает о Вечной Женственности, но опять-таки – зачем он тогда пишет стихи, а не читает рефераты в Религиозно-Философском Собрании? Очевидно, его царица – его художественный идеал. В таком случае, Сергей Кречетов горько ошибается, думая, что она не зрима, – она хорошо известна каждому гимназисту. Её ласкали и Брюсов, и Алексей Толстой, и Метерлинк, и даже (о, позор!) Ленский с Рославлёвым. История прямо из Декамерона.
В самом деле, образ каждого стихотворения Сергея Кречетова заимствован у какого-нибудь другого поэта.
Нередки заимствования целых строк и не случайных, а определяющих настроение; так, в известном стихотворении Алексея Толстого строчка «Всё это уж было когда-то» у Кречетова читается: «Всё это было когда-то». От случайности не обережёшься, но в этих двух стихотворениях и образы схожи.
Кроме того, Кречетов не знаком с самыми элементарными правилами стилистики. Вот, например, отрывок из стихотворения «Проклятый замок»:
Никто не ведает, давно ль
В том замке жил седой король.
Как майский день, свежа, мила,
Его младая дочь цвела.
Однажды, бесом обуян,
Греховным пылом стал он пьян.
Таясь во тьме, как вор ночной,
Прокрался он в её покой,
Сгубил король родную дочь,
Её любил одну лишь ночь…
и т. д.
Краткость «Дневника происшествий» и резонёрствование вдобавок. И такую вещь автор думает выдать за благоуханную легенду средневековья!
Недостатков в книге Сергея Кречетова сколько угодно, но справедливость требует отметить и достоинства. Прежде всего – свободный и уверенный стих, особенно в анапестических размерах. Затем – звонкие, неожиданно радующие рифмы.
Вот строфа из стихотворения «Летучий Голландец», как образчик положительной стороны стихов Сергея Кречетова:
Читая рассказы и стихи С. А. Соколова, понимаешь, что он – натура по духу рыцарственная и, мало кому подобно, не устававшая в открытую воспевать активный, напористый героизм – воспринял начало Первой мировой войны с воодушевлением; с первым же военным призывом он ушёл добровольцем на фронт, где участвовал в походах в Восточную Пруссию. На фронте дослужился до чина поручика лёгкой полевой артиллерии и был награждён орденом св. Анны IV степени с надписью «За храбрость».
О своих военных впечатлениях он поведал в книге «С железом в руках, с крестом в сердце: Записки офицера»[29]29
Петроград, Прометей, 1915 г.
[Закрыть]. В предисловии к книге он в тональности, сравнимой с манерой констатации, присущей сражавшемуся в этой войне по другую сторону фронта знаменитому германскому автору Э. Юнгеру, писал: «Я не стратег и всего менее историк. Я – только поэт и гляжу на то, что совершается, глазами художника, человека от искусства. Великая война найдёт себе много историков, которые сумеют зафиксировать и воссоздать её подробно в её фактических очертаниях. Мои писания глубоко субъективны. Изображаю то, что говорит моему глазу. Пропускаю, быть может, многое важное. Примечаю, наверно, многое несущественное только потому, что оно красочно. Но если в этих страницах, которые я набрасывал беспорядочно и торопливо, на случайных ночлегах, на недолгих стоянках под грохот канонады, от которой жалобно звенели окна, читатель на мгновение ощутит странное и трудно определяемое чувство войны, вдохнёт её неуловимый воздух, то мне не нужно ничего другого, ибо я поэт. Если же тот, кто прочтёт мои страницы, заметит и ещё одно: ясную веру в наш могучий народ, в нашу грядущую полную победу и в светлое будущее славянства, пусть не объясняет это моей патриотической настроенностью. Нимало! В этом я только похож на всех. Так верит вся армия, так верю и я, потому что я русский».
