Текст книги "Садовник (история одного маньяка) (СИ)"

Автор книги: Нина Бархат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Лихорадка

Утром его выбил из сна жгучий коктейль: головная боль, ломота в костях и рана в горле.

Он сразу вспомнил детство, когда после сладостно-тайной прогулки по лужам в хлюпающих сапогах его настигала простуда – расплата за непослушание. Такое случалось всего несколько раз в жизни, но зато всерьез и надолго.

Наверное, именно от этих воспоминаний градусник, оставленный прежним хозяином квартиры, и показал запредельную цифру. Эд не склонен был ей доверять, но все равно обреченно поплелся на кухню делать чай с лимоном…

А после полудня стало совсем плохо, и начался бред.

Вокруг кружили стулья, шарманщик, победно машущий своей дурацкой шляпой, и маленькая черная кошка (почти котенок), громко мяукающая на незнакомом языке… В краткий миг просветления Эд понял, что кошка вполне настоящая – замызганная, но решительная, она сидела под окном и выводила тягучие рулады. Хватаясь за предметы бессильными пальцами, он добрался до окна, высунулся, чуть не упав, и дурным голосом заорал на весь двор:

– А ну… бр-р-ры-ы-ысь!

Вдалеке сорвалась стайка голубей. Кошка посмотрела на него с презрением и, гордо задрав хвост, удалилась. Эд свалился в постель.

Теперь ему снилось, что он идет за этой кошкой по узенькой улице, а буйные заросли рвут его одежду, закрывают небо, превращаясь в лес… Но крикливая провожатая терпеливо ждет, пока он выпутается из колючек или поднимется с земли, подсеченный корнями… И снова ведет его по зеленому тоннелю, подбадривая тонкими возгласами… В конце концов, следуя за ней, он оказался у бревенчатого домика за низким забором. На самом видном месте сияла белизной новенькая табличка с адресом: «ул. Садовая, 37»… Эд заулыбался во сне, довольный собой, и взялся за ручку калитки, но она никак не поддавалась и превращалась в ручку шарманки, в холодные пластиковые пальцы скелета, в градусник…

На следующий день жар слегка отступил. Ровно настолько, чтобы, лежа в постели, Эд мог со слабой улыбкой мечтать, как он выйдет на улицу и найдет еедом в реальности.

Но силы на это появились у него только три дня спустя.

Одевшись до смешного тепло и даже намотав на горло длиннющий шарф (писк моды!), старчески шаркающими шагами он спустился к машине. Долго разогревал мотор, словно и она тоже была нездорова. Неуверенно, точно впервые, вырулил из двора и тормознул у обочины, задумавшись: куда же ехать?…

Эд был слишком увлечен той ночью, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как улица. Эти заросшие задворки могли находиться в любой части города. Направление помнилось лишь приблизительно.

Но смутные очертания местных «достопримечательностей», всплывавшие в памяти, подсказывали – сворачивай на север. И Эд свернул.

Добрых два часа он колесил по пыльным окраинным улицам, похожим друг на друга, как сестры – старые девы: без яркого прошлого и без надежды на изменения…

Паника все больше овладевала им.

Конечно, на поиски дома можно было отправиться и завтра. И послезавтра. И через несколько дней… Но подобная перспектива казалась изощренной пыткой – и так прошло три дня. Ведь за это время могло случиться что угодно!

Эд поежился от вариантов, непроизвольно всплывших в воображении… И самое ужасное – некоторые из них он уже даже видел собственными глазами.

Наконец, отчаявшись, он обратился к проходившему мимо усатому мужчине средних лет с идиотским вопросом: «Где находится бревенчатый одноэтажный дом с зеленым забором и разросшимся садом?» Мужик ожидаемо надолго задумался, вперившись в горизонт мутным взглядом. Поскреб щеку и начал:

– Э-э…

Но тут Эда посетила занятная мысль:

– Скажите, а Садовая – это где?

Собеседник оживился и начал путано объяснять дорогу. Эд уловил только общее направление, но и этого было достаточно – он сорвался с места, думая с улыбкой: «Ничего удивительного! Садовая, Мира, Советская… – где их нет?»

Он уточнял еще дважды, нетерпеливо прикасаясь ногой к педали газа, пока пешеходы описывали указатели и перечисляли повороты. Район оказался совсем недалеко, и вскоре Эд подъезжал, зачарованно разглядывая пышные желтеющие кроны за покосившимися заборами…

В окружении высоток, начатых с размахом и с не меньшим размахом брошенных, убогие дачные домики затаились, как маленькие зверьки, – в надежде, что безжалостная рыночная экономика их не заметит. Но это место уже давно принадлежало прошлому – выцветшим кадрам из старых фильмов…

Эд взялся за дело с рвением – притормозил на главном перекрестке и рефлекторно стал искать ориентиры: огромный орех на углу и грубо сколоченную скамейку через дорогу от него… Но их не было. Зато сразу обнаружился незнакомый почтовый ящик на кованой ножке и вдалеке ржавый мусорный бак.

Эд сворачивал и сворачивал в хлипкой сети переулков. А ночь, все еще стоявшая у него перед глазами, насмешливо хмыкала и посылала искать несуществующие приметы…

И вот, когда больная голова начала шуметь, а руки – терять руль, он решил сдаться на милость подсознанию и просто найти тридцать седьмой номер.

На сорок третий он наткнулся быстро и, поспешно развернувшись, стал отсчитывать дворы под звук колотящегося сердца, не в силах поверить, что умудрился не заметить тот самый…

Но от полосы зарослей вдруг пахнуло узнаванием: те же когтистые плети шиповника, то же буйство деревьев вокруг, та же старенькая калитка, упрятанная в тени кустов. И бревенчатый дом, едва различимый в уже выгорающей зелени…

Обдирая руки с только что зажившими царапинами, Эд долго искал в переплетении ветвей, защищающих забор, табличку с адресом. Она оказалась в самом углу под многолетним слоем грязи. Такая же, как во сне, только изъеденная сотнями дождей и ненадежно висящая на единственном гвозде, она была воплощением этого дома, да и всего района, тихо умиравшего под осенним солнцем.

Эд изумился: неужели тогда в темноте и спешке он умудрился рассмотреть ее и перенести в свой полубред-полусон?

Но табличка с надписью: «ул. Садовая, 37» – была на ощупь абсолютно настоящей… И приходилось верить.

Он пытался заглянуть через забор, но непроницаемая под яркими лучами изгородь открывала только торцы темных бревен прямо перед калиткой.

Эд застыл, раздираемый дилеммой: бросить машину на виду и проскользнуть во двор, рискуя быть обнаруженным кем-то из соседей (а то и самой хозяйкой) или остаться в роли тайного наблюдателя…

Неожиданно его сложил пополам приступ сухого лающего кашля. Отдышавшись, Эд понял, что выбора в общем-то нет, и поплелся к машине.

Он отъехал на целый квартал, физически ощущая растущее расстояние за спиной – между ним и ее домом. В тишине салона глухо постукивали зубы: снова вернулась лихорадка – то ли от еще не минувшей простуды, то ли от возбуждения. Он укутался в шарф с головой, устроился так, чтобы не затекала шея, и приготовился ждать, неотрывно глядя на калитку в зеркало заднего вида…

Глупые ошибки доводили до бешенства.

Он принимал за нее совсем безумных персонажей: толстую школьницу с коричневым портфелем в руках, женщину в возрасте, чинно гулявшую с собачкой вдалеке, а в какой-то момент его сбила с толку даже нетвердая походка местного пьяницы!

И каждый раз после такого обманчивого узнавания сердце проваливалось куда-то вниз, а вместо него пульсировала одна-единственная мысль: это она… Но сказка рушилась. Линии складывались в чужую фигуру – незнакомую, лишнюю, раздражающую.

Эд уже давно витал между сном и отчаянием, упрямо вперив закрывающиеся глаза в зеркало заднего вида, когда наконец увидел ее.

Прямо перед собой. Всего в десяти шагах.

Темные брюки, распущенные волосы, та же сумочка на плече – она шла, глядя строго перед собой на пыльную грунтовую дорогу и, казалось, совершенно не замечала ничего вокруг. Голова была слегка наклонена, как будто девушка слушала какого-то невидимого собеседника, а сосредоточенно нахмуренный лоб выдавал ту степень внутренней концентрации, когда происходящее вовне не имеет значения.

Шаг за шагом она приближалась к машине, и в какой-то сумасшедший момент Эд был абсолютно уверен, что она просто врежется в крыло!…

Но девушка благополучно миновала зеленый корпус, не бросив на него ни единого взгляда, и направилась к своей калитке все той же отстраненной походкой сомнабулы.

Сердце Эда забилось опять. Нет, сорвалось с поводка! И он намертво вцепился в руль, чтобы тут же не броситься за ней следом… Сияющие рыжим солнцем волосы мелькнули в последний раз, а он продолжал сидеть, урезонивая расшалившиеся нервы и уговаривая саднящее горло вести себя тихо…

А потом приоткрыл дверцу и выскользнул в ветреный осенний полдень.

Глаза тут же затянуло слезами, и на полпути Эд почти ослеп, ощущая себя незрячим старым псом, который движется к вожделенной миске жратвы с помощью одного обоняния… Аналогия становилась еще полнее от того, что запахи, доносившиеся из ее сада, были непривычными – смесь приторно-сладкого аромата увядающей зелени, горечи лиственного дыма и свежего навоза. А за ними всеми – запах мокрой земли, что удивляло – дождь прошел три дня назад…

Эд уже поравнялся с калиткой, как вдруг откуда-то из-за угла дома прошаркали размеренные шаги и совсем близко дребезжащий голосок сказал с укоризной:

– Арчибальд, ну я же тебя просила!… Мне теперь так неудобно перед ней! Сам знаешь, она -единственная, кто еще приглашает нас. А если больше не захочет? Что мы будем делать?… – Голос, полный неизбывной тоски, ненадолго затих. Затем раздался глубокий вздох, и диалог продолжился, хотя ответов Эд так и не услышал. – Ну да, конечно, та милая болонка… Хоть кто-то! А вот я…

К своему ужасу, Эд услышал глухой стон открывающейся калитки.

Ее ждали дома?!

В приступе паники он дернулся было к противоположной стороне улицы, но в этот момент калитка перестала стенать, и Эд понял, что опоздал. Он медленно повернулся, чувствуя себя идиотом.

Перед ним стояла совершенно невозможная старушка – в потрясающе элегантном вельветовом костюме темно-бордового оттенка с белоснежной окантовкой, в шляпке (нет, правда, – в шляпке!) в тон костюму, а на ее нешироких полях единственное ослепительно-белое перо растерянно помахивало Эду… Видимо, в знак приветствия.

– Здравствуйте…

Что подтолкнуло его заговорить? Злой рок, должно быть, ведь насколько проще было бы просто пройти мимо.

Старушка с преувеличенным удивлением и хищной готовностью протянула ему сморщенную руку. Пришлось коротко ее пожать.

– Добрый день, молодой человек! Так приятно слышать, что кто-то еще не разучился здороваться! А то все спешат куда-то, спешат… И поговорить с соседом уже недосуг, – ее звонкий голосок затих на печальной ноте, умело задевая чувство вины. Но вот улыбка вместе с энергией вернулись – его снова изучали с живейшим интересом. – А вы, должно быть, недавно переехали?

Старушка вдруг заглянула ему в глаза и – Эд не мог в это поверить! – двусмысленно подмигнула.

Миниатюрный мопс, которого она вела на поводке, поднял голову к небу и коротко взвыл. Его хозяйка смутилась и, одернув собаку, принялась рассыпаться в извинениях:

– Простите, ради бога, у нас тут редко бывают незнакомые. Арчибальд все никак не привыкнет… Не смей меня позорить, слышишь? – грозно шикнула она вниз, но собака уткнулась носом подозрительно близко к собственному хвосту, что было слишком похоже на ответ, и не самый вежливый. – Еще раз простите. Так о чем мы?

Она снова лучилась любезностью, а Эд внезапно понял: все это время он только топчется на месте, не сказав ни слова. Пора бы уже сочинить что-нибудь подходящее!

– Вы не подскажете… – подбирать формулировки под вычурный стиль бабули было непросто. – Я ищу номер сорок три – Садовая, сорок три.

Старушка воззрилась на него со странной смесью радостного удивления и испуга.

– …Ищете? – неуверенно переспросила она. – То есть… Вы – не местный?– ее бусинки-глаза заметались из стороны в сторону, словно не в силах поймать под свой прицел особенно красивую и проворную бабочку. – Но… как же так? Как же?!.

Волнение хозяйки немедленно передалось собаке. Брызгая слюной и совершая безумные прыжки на своих коротеньких лапках, мопс захлебнулся в лае… Эд попятился, но тут охотничий инстинкт окончательно возобладал над столетиями комнатного стиля жизни породы, и пес отчаянно рванул к ноге Эда с явным намерением укусить!

Сухонькие, но проворные руки хозяйки перехватили его в последний момент.

Эд не собирался ждать окончания этого нелепого фарса. Он с облегчением развернулся и направился к машине, многократно прокручивая в воображении утешительную картину: его нога, врезающаяся смачно, со всего размаху, в пасть собаке, ломая ей зубы и отшвыривая на обочину.

А за его спиной одинаково неразборчиво и взахлеб продолжали: пес – лаять, а старушка – спрашивать что-то настойчивым дребезжащим голоском…

Стало очевидно, что на улице Садовой ему делать нечего – с такой-то «охраной»!

Эд грустно усмехнулся, трогаясь с места и вновь переживая странную сцену с сумасшедшей. Ведь может рассказать!… Но, с другой стороны, кто поверит ее тревогам? А вот будь на ее месте более адекватная личность, и девушка могла бы насторожиться…

Он исколесил весь унылый райончик вдоль и поперек, изучая расположение домов – разыскивая брешь в пространстве и времени, куда он мог бы втиснуться и наблюдать за ней. Но удручающе блеклые домики, разбросанные наугад среди огненного багрянца садов, кишели жизнью больше, чем было нужно: сушились пеленки, лаяли собаки, кто-то заунывно щипал гитару, двое местных забулдыг делили по-братски добытую непосильным трудом бутылку… Они встретили улюлюканьем вперемешку с пьяной бранью его изумрудную красотку, и Эд окончательно свернул к выезду.

Покидая дачи, он не мог отделаться от ощущения, что решение находится совсем рядом – щекочет кончики пальцев. Его взгляд скользил по липам, разросшимся до чудовищных размеров, по занавескам, выплескивавшимся из окон, по темному кольцу многоэтажек, которое стремительно приближалось, и вдруг…

Он круто повернул руль, еле-еле вписавшись в поворот, и помчался сквозь душистый сумеречный воздух к огромным зданиям, наполненным мрачным величием и переплетениями арматуры.

Эд остановился у ближайшего из них. Долго и безрезультатно прикидывал, которое подойдет, пока не понял, что с высоты это будет лучше видно… Он уже собирался искать дыру в заборе, заботливо оставленном исчезнувшими строителями, когда заметил, что висячий замок на воротах тут давно заменили куском проволоки – наверное, для удобства местных любителей небезопасных приключений.

Под ногами бетонного колосса громоздились пирамиды балок, акрополи кирпичей и свитки толстой проржавевшей проволоки, безуспешно прикрывая грязь…

Эд посмотрел в неразличимую высь здания с ощутимым сомнением. Но лифта, конечно же, не наблюдалось. Как и окон – они то ли были выбиты, то ли не полагались по дизайну в принципе.

Он начал подъем.

Лестница слегка раскачивалась под ногами и весело посвистывала при порывах бокового ветра в пустых проемах. Или это только казалось?

На каждой лестничной клетке шахта лифта издевательски скалила черную пасть, подначивая: давай, сделай шаг вглубь, здесь будет гораздо легче. Эд отводил от нее взгляд, упрямо скрипел зубами и двигался дальше.

Спазматический кашель то и дело рвал грудь. Усталые ноги запинались о ступеньки в темноте, а в ушах набатом гремела мелодия крови. Шарф давно начал натирать шею, и теперь Эд тащил его за собой, как смертельно раненный матадор тащит по арене свою красную тряпку, уже не надеясь на удачный исход битвы…

Что-то подсказывало: надо непременно дойти до последнего этажа .Эд не знал, сколько их, но подозревал, что еще шесть-семь – и он упадет прямо на загаженную лестницу, обессиленный до предела.

Но на шестнадцатом все закончилось.

Дрожа, он опустился на последнюю ступеньку и долго пережидал мелькание красных и фиолетовых кругов перед глазами…

В квартире, окна которой смотрели на сады, полноправным хозяином гулял ветер. Он принял незваного гостя в почти морозные объятия, и теперь глаза полупрозрачной поволокой застилали слезы.

Наполовину высунувшись в проем, Эд щурился в надежде рассмотреть пейзаж получше. Но сквозь соленую мутную пелену проступало сплошное озеро всех оттенков багрянца, золота и меди, перетекавшее вдали и вовсе – в поле. Разрозненные покосившиеся горбики крыш, и ни одного светящегося окна, ни одной человеческой фигуры… Тишина, безлюдье, запустение.

Вновь накатило щемящее чувство потери. Подчиняясь его знакомому весу, Эд стоял, часто глотая ледяной воздух, и пытался избавиться от проклятых слез. Не в силах смириться с тем, что опять ее упустил… Он яростно вытирал заливавшие лицо капли и злился на ветер, на простуду и больше всего – на свою судьбу…

Но вдруг порыв обжигающего ветра ударил в грудь, и картина внизу обрела знакомые черты – так, словно человек оглянулся через плечо и дал наконец себя узнать: в по-осеннему обгоревших кронах мелькнули домики и окна, полные вечернего уюта… А на переднем плане, совсем недалеко, качнулись и разошлись липы, обнажив бревенчатую стену. Сквозь прореху в листве, обнаруженную случайной игрой ветра, проглянул двор. Зеленый мох растительности затягивал каждый его уголок. И Эд почему-то был до сумасшествия уверен, что янтарный отблеск в глубине двора не цветы, а тайный знак ееприсутствия.

Он почти не дышал. Казалось, ему доверили что-то удивительное и хрупкое. Какую-то тайну, которую всеми силами следовало оберегать …

Спускаясь с высотки полупьяной походкой счастливого человека, он напевал себе под нос и думал, где в этом городе можно купить приличный бинокль.

Следующие две недели Эд фактически жил в недостроенном здании.

В первый же день он принес с собой маленький раскладной стул и теперь приходил сюда рано, как на любимую работу, – с термосом кофе и непривычной мягкой улыбкой.

Он садился у окна, поставив термос у ног, и с биноклем в руках начинал свое утро. Нет, ихутро.

Она просыпалась очень рано, даже если Эд подносил линзы к глазам в семь, ее легкая фигурка уже мелькала в саду: энергично носилась взад и вперед с какими-то кувшинчиками, тяпкой, вилами и нелепой маленькой блестящей лопаткой, то возникая в зоне видимости, то надолго исчезая из нее. Эд злился, снова и снова перенастраивая бинокль и не желая поверить, что не вся ее жизнь доступна его наблюдению…

Точно поддразнивая, она была в этот час особенно весела. В прицеле бинокля ее смеющиеся губы шевелились, и Эд бросался расшифровывать слова. Безуспешно! Тогда он пытался хотя бы понять, поет она или же просто разговаривает со своими питомцами… И отчаянно завидовал каждому стебельку, которого касалась ее рука.

А потом она выходила в сад с чашкой (чай? молоко? кофе?) и, опираясь о ствол старого ореха, садилась прямо на травяной ковер. Как раз напротив «окна» в листве. Золотистые волосы искрились бликами. Она пила и серьезно, без тени улыбки, смотрела Эду прямо в глаза. Ну по крайней мере ему нравилось так думать.

Около половины девятого она отправлялась на учебу, тратя на сборы ровно пятнадцать минут.

В первый раз Эд чуть не сошел с ума – был уверен, что упустит ее, не успеет догнать. Она просто растворится в утренней дымке за перекрестком… Навсегда.

Но он успел. И, покачиваясь на рельсах, неторопливый трамвай долго демонстрировал ее профиль на заднем стекле…

С тех пор Эд выучил график ее передвижений лучше, чем собственный.

В 9:00 она стояла у дверей художественного института на проспекте Мира, 17. Огромные двери радостно распахивались ей навстречу, норовили мягко хлопнуть по попке, провожали внутрь долгими нежными взглядами… И не выпускали до 16:00.

Все это время Эд сидел в машине. Иногда дремля под косыми солнечными лучами, иногда слушая музыку в наушниках-«пуговках». Но чаще – просто сидел и смотрел на широкую дорогу от входа в институт до места его стоянки. Дорогу, которая неизменно приводила ее к нему… а затем мимо – в слепящую осеннюю даль…

В один из первых дней он сотворил глупость – ответил согласием на просьбу шефа посетить одного очень важного клиента в противоположном конце города. Эд наивно думал, что так часы без нее пройдут быстрее.

Но он ошибся – они стали безразмерными!

Всю встречу он сидел как на иголках, отсчитывая каждый щелчок проклятого времени. И буравя взглядом дородного толстяка с пухлыми пальцами и маслянистыми глазками за мраморным столом напротив. Мужчина потел и ерзал, начинал запинаться…

А Эд на своем внутреннем экране наблюдал в подробностях, как она выходит из дверей, ступает на пешеходный переход, отворачивается и машет подруге, окликнувшей ее из окна… И вдруг летящая на полной скорости машина с каким-то козлом за рулем (да вот с этим тошнотворным толстяком, например!) сбивает ее, в одно прикосновение сломав всю красоту и юность!…

Эд встряхивал головой, отгоняя назойливое видение, и грубил клиенту, не в силах провести здесь еще хотя бы миг, пока она там – в пугающей неизвестности, совсем одна.

Когда он наконец смог вырваться из сетей обязательств, педаль газа чуть не лопнула под его ногой. Казалось, «хонда» взлетит и ринется по воздуху догонять ее, исчезающую, уже почти невидимую!… Десять минут спустя он затормозил возле института, разбрызгивая в стороны кипящий асфальт и неосторожных пешеходов, и выпал из машины, глотая подслащенный адреналином воздух.

Несколько мучительных мгновений ее не было. Сердце сжималось, а глаза исподволь то и дело проверяли злополучный переход…

Но вот солнце вспыхнуло в открывающихся дверях, и ее ясный смех залил подъездную площадку.

Эд был по-настоящему счастлив.

С тех пор она не оставалась без надзора: пока шла домой (полчаса, всегда пешком) со своей неуклюжей папкой под мышкой и сумкой, падавшей с плеча, взгляд Эда, отточенный, как нож, отслеживал каждое ее движение.

А после он мчался к своей крепости, боясь опоздать и пропустить момент, когда мелькнут золотой волной среди насыщенной меди крон ее волосы. Но еще больше боясь, что опять краски смажутся, и все окажется сном.

Она не сразу появлялась во дворе, и Эд изнывал от нетерпения, не понимая, что можно так долго делать в эти медленные послеобеденные часы, когда листья пригибаются к земле под непомерной ношей угасающего солнца. Но к 18:00 с огромным мольбертом, кистями, тюбиками и еще десятком загадочных и совершенно бесполезных с виду мелочей она все-таки появлялась в саду.

Устанавливала мольберт в одном и том же месте, отворачивая картину и подставляя лицо последним мягким лучам… И взгляду Эда. С этого мгновения он окончательно погружался в сладкий плен вечерней лихорадки!…

Во время работы она преображалась почти до неузнаваемости – черты обретали четкость и сосредоточенность, обычно ей совершенно несвойственные. Она вся словно заострялась, глядя то на еще пустой лист, то в угол двора, где располагалась ее невидимая мишень. Хмурилась, надувала свои прелестные губки и, небрежно отбросив драгоценный золотистый плащ за спиной, вдруг хватала кисть. Рука бросалась к мольберту хищной птицей – стремительно, словно не писала с натуры, а спешила запечатлеть мимолетные образы, возникавшие в воображении… Ноги ловили равновесие, и в какой-то момент она начинала раскачиваться взад и вперед, вызывая у Эда приливы нестерпимого жара…

Она была прекрасна, порывиста, нетерпелива! То и дело разливала краску, тут же влезая в яркие пятна рукавами, а надоевшую кисточку могла бросить на землю и, насколько Эд понимал, больше никогда о ней не вспомнить.

Ловя ее быстрые движения, он пытался угадать: чтоже возникает там, в зачарованном плену белого листа? Какие волшебные черты создает она этими теплыми предвечерними часами, вся пронизанная закатным светом, бессовестно крадущим оттенок ее волос?

Иногда Эду даже казалось, что у него получается – в окружении темной зелени вспыхивали багряные звезды… вот только он не мог понять, почему это невинное видение вызывает такую ужасную боль.

Впервые Эд почувствовал себя на своем месте – не вторгающийся в чужую жизнь извращенец, а скромный страж, он лишь приглядывал за своей садовой нимфой, беспокоился о ней.

Ведь причины были.

Часто, едва успев осмотреть законченный рисунок, она вздрагивала, как если бы прозвучал звонок, поворачивалась к дому и, срываясь с места, исчезала…

Незнание сводило Эда с ума.

Вначале он, конечно, был уверен, что к ней приходит любовник, и, закрывая глаза, представлял их вдвоем на стареньком красном диване в комнате с телевизором и цветами: светлые волосы льются со склоненной девичьей головки на егонеизвестные плечи, а тайна, безнадежно связывающая их воедино, гасит свет…

Пока мольберт ждал ее, эти кадры мелькали перед пылающим внутренним взором Эда, и ни избавиться от них, ни преодолеть потребность снова и снова участвовать в их горьком водовороте не было никакой возможности!…

Он отшвыривал бинокль в раздражении. Но тут же говорил себе, что, наверное, во всем виноваты линзы – искажают картинку и на самом деле его прекрасная художница все еще пишет. Напрягая глаза до боли, он замирал на краю окна… но с такого расстояния не была видна даже прогалина в листве.

Тогда он сдавался – кипящим потоком обрушивались мысли: он, ангел возмездия, лишенный земных оков, в один прыжок преодолев шестнадцать этажей, врывается в ее дом три удара сердца спустя и убивает подлеца на месте голыми руками! А ее, полную справедливого раскаяния и молчаливой покорности… ее он в своих грезах подхватывал и уносил на руках неизмеримо далеко – в такую даль, где никто и ничто не могло бы потревожить их…

Но насколько бы искушающе достоверными не были эти видения, правда оказалась иной.

В очередной раз прильнув к окулярам и тщетно пытаясь рассмотреть хоть какую-то деталь, которая подсказала бы личность посетителя, Эд был вознагражден.

В неровной округлости прогалины мелькнула тонкокостная кисть, а потом показалась и вся она, улыбающаяся и активно жестикулирующая. Эд сросся со стулом, стараясь не шевельнуться – не спугнуть удачу. Девушка повернулась к нему спиной, махнула в дальний угол сада, прочертив в воздухе плавную дугу, отпечатавшуюся под веками Эда, как на негативе, и поманила кого-то резким жестом. Эд выдохнул, чувствуя, как воздух с шипением уходит из легких, и распрямил затекшее колено.

Гость покидал укрывавшую его тень медленно и даже неохотно…

Это была та самая толстая неопрятная школьница, которую больной (нет, оченьбольной!) Эд принял издалека за объект своей страсти. Сегодня девчонка выглядела еще более нелепо: потертый вязаный жакет, великоватый – то ли купленный на вырост, то ли просто с чужого плеча (во второе верилось больше), бесформенная юбка до колена и две жиденькие косички на непропорционально большой голове. Она была редкостной уродиной.

Склонившись над какими-то травами, хозяйка и ее гостья присели рядом у бревенчатой стены. Они являли собой удивительный контраст: золотой шелковый полог красавицы и черные прилизанные коски малолетнего чудища.

Эд недоуменно смотрел на это странное соседство. Да уж, женская дружба, определенно, загадочная вещь!…

Девчонка резко обернулась и подняла лицо к кронам деревьев. Узкие, слегка раскосые глаза остановились прямо на Эде.

Он мигнул, уверенный, что ему просто показалось и что она сейчас укажет своей собеседнице на какую-то деталь в листве. Но девчонка не отводила глаз, и Эд все явственней чувствовал, как эти мертвенные застывшие зенки ощупывают его сквозь неплотное прикрытие веток…

Холодная дрожь побежала по телу. А за ней – струйка пота.

Слегка пожав плечами, уродина отвернулась продолжить прерванный разговор.

Эд откинулся на спинку стула с необъяснимым облегчением…

Похоже, с этим наблюдением нужно было что-то делать – оно явно не добавляло психического здоровья.

Позже он выяснил, что угрюмая школьница приходила дважды в неделю по будням. Конечно, могли существовать и другие посетители, скрытые от безумно внимательного, но такого ограниченного взгляда Эда…

И все же, чем бы дальше ни занималась девушка вне его поля зрения и какой бы ни была погода, стоило солнцу коснуться горизонта, она снова появлялась в саду.

Обходила свои крошечные владения, поливала цветы и – Эд не сомневался! – напевала им колыбельную. При этом она двигалась медленно, словно засыпая на ходу, и до смешного много зевала.

Напоследок всегда останавливалась под орехом и долго смотрела куда-то в сад. Эда поражало, насколько разной она бывала в эти мгновения. Временами ее лицо освещала светлая радость довольного своей работой человека. Иногда он видел на нем озорную улыбку. А порой ему казалось: она вот-вот заплачет…

Постояв, она молча уходила и остаток вечера была недосягаема, укрывшись под ветхой крышей своего старенького дома.

Перед тем как отправиться к себе домой, Эд делал круг и медленно проезжал мимо ее двора. Сквозь плотный заслон веток с трудом пробивался свет – теплый, домашний и успокаивающий…

Расслабленно откинувшись на спинку сиденья, Эд сворачивал в сторону беспокойных центральных районов, и цветные искры фонарей захлестывали улицу горячей волной… Усталые ноги гудели, а в голове поселялся сладкий сонный туман… Эд стряхивал его, стараясь не уснуть…

И понимал, что его рабочий день только начинается.