Текст книги "Садовник (история одного маньяка) (СИ)"

Автор книги: Нина Бархат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Деревья были еще голыми, но неопределенный зеленый оттенок их спутанных крон намекал: скоро, уже скоро…

Коты, молчавшие весь год, взялись наверстывать упущенное. Из ночи в ночь Эд терпел их вытье и ворчание, заткнув уши, притворяясь изо всех сил, что взрослого мужчину такие мелочи не могут вывести из себя. Но в конце концов, конечно, срывался с постели в ярости и как был – голышом мчался на улицу разгонять орущих тварей. Ватага воздыхателей какой-то местной киски встречала его радостным визгом и бросалась врассыпную. Чтобы пару минут спустя вернуться точно на те же позиции и затянуть старую песню с новым воодушевлением!…

С ними вместе зазвучал и дом – старческими вздохами, стонами, скрипами.

А однажды утром, едва проснувшись, растягивая блаженные моменты перехода от волшебно-ленивого «может быть» до скучно-обыденного «пора», Эд лежал в кровати, бездумно уставившись в потолок. Когда его внимание привлекла одна из вертикальных деревянных балок.

Расположенная позади кровати почти посередине стены, она слегка косила к северу, вызывая смутное подозрение, что этот обрубок ствола на самом деле надеется когда-нибудь улизнуть из дома через неплотно прикрытое окно и потому тихонько, отчаянно изображая полную невинность, приближается к торцевой стене.

Впрочем, Эд давно разгадал назначение этой псевдодорической колонны – крыша начала проседать, и ее, недолго думая, просто подперли, глубоко врыв балку в грунт под домом. Позже он нашел подобные опоры еще на веранде и в коридоре. И потерял интерес.

Однако теперь, глядя на привычную растрескавшуюся поверхность, Эд не мог поверить своим глазам: кое-где в коричневатых углублениях над обрубками веток зеленели беззащитные… почки?

Чем дольше он их рассматривал, тем более выпуклыми и яркими они казались.

Наконец, Эд вскочил и, приблизив глаза к самой коре, застыл в потрясении: с приходом весны сам дом, исполнившийся романтических ожиданий и сумасбродных надежд, включался в круговерть жизни – наперекор здравому смыслу и законам природы пускал почки! А может быть (чем черт не шутит?), и собирался цвести!…

Спустя пару недель почки нахально выстрелили первым клейким листом.

Не выдержав, Эд попытался выяснить у Ники, впервые ли это. Она посмотрела вверх, непонимающе нахмурила брови и ответила, что да – потолок, кажется, чуть-чуть накренился к окну за зиму.

Тогда Эд встал в полный рост в постели и указал на сочные листики, резко выделявшиеся на фоне темной древесины.

– Ну вот же они, видишь?

– Угу, вижу. Очень любопытно, – пробормотала она весьма заинтересованно где-то в районе его талии, добавила сдавленно: – Я тоже… сейчас кое-что тебе покажу, – и показала!

Эд охнул, вцепившись одной рукой в ее волосы, а другой – в балку… Обдирая бедные листья. А спустя миг – забывая о них навсегда!…

После недавнего оглушительного взрыва страстей аппетиты Ники приводили его в немое изумление.

Но еще больше удивляло то, как в этой девочке хрустальная, ребяческая чистота сочеталась с темными глубинами самого откровенного порока.

Прикасаться к ней было нельзя – почти святотатственно!

А неприкасаться – невозможно в принципе.

Она была его идеальной, недостижимой мечтой, очутившейся здесь, на земле, исключительно по недосмотру.

Эд снова работал.

Как ни смешно, Костя все-таки пригодился – нашел ему ряд серьезных клиентов, стянув контакты под самым носом у шефа.

На его осторожное прощупывание («где пропадал?») Эд усмехнулся, вспомнив огромную кошку с мохнатыми лапами и безнадежно отключенный телефон. И тут же без зазрения совести наплел что-то типичное об ужасно тяжелой болезни своей троюродной тети, которая живет ну очень далеко.

В первый раз после долгого перерыва сев за экран, Эд очнулся, только когда солнце заглянуло в окна дома напротив, ударив лучами прямо в лицо. И с удивлением понял, что не заметил, как прошло время. Как же он смог так долго обходиться без этого странного ощущения красоты и власти, скрытого в частых строчках кода?!.

Но в приоткрытое окно дохнул упоительно сладкий весенний ветерок. А стрелки часов, как оказалось, уже вплотную приблизились к тому волшебному часу, когда Ника, звеня своим заливисто-юным колокольчиком смеха, покинет стены своей альма-матер и снова поступит в его полное распоряжение!…

Немедленно (на недописанной строчке) компьютер был выключен. И забыт.

Эд запирал квартиру, ощущая, как ворочается и нарастает что-то внутри – совершенно незнакомое, наполненное щемящей нежностью и всеми оттенками ееулыбки.

Обычно люди называют это счастьем.

Тепло вступало в свои права.

Дом наполнялся им и острым запахом развороченной земли, в которой теперь постоянно копалась Ника. А еще – ароматами трав, свежезаваренного кофе и маленьких румяных булочек с корицей.

Она вновь просыпалась ни свет ни заря. Снова регулярно бывала в институте. Снова много рисовала.

Ее волосы опять наполнились светом и лучились, играли, волнуя Эда – доводя его до сладкого нетерпеливого зуда в кончиках пальцев.

– Знаешь, я, сколько помню себя, всегда рисовала, – рассказывала Ника, стремительно заполняя все полотно оттенками зелени. (Эд никогда бы не подумал, что их бывает так много.) – И когда меня спрашивали, кем я хочу стать, отвечала только одно – художницей! Я почему-то была уверена, что художники – особенные люди: они почти не спят, не едят и вообще ничем другим не занимаются – только рисуют все, что захочется. И я так мечтала об этом! Чтобы никто не трогал и чтобы рисовать, – смешно сморщив носик, она просила взглядом быть снисходительней к ее детской мечте. – А в то лето, когда я поступила, у нас тут недалеко – на соседней улице открыли цветочные теплицы. И ты знаешь, я так увлеклась! – ее глаза внезапно полыхнули огнем – ярким и самозабвенным, который тут же перекочевал на картину – россыпью тюльпанов.

«Трудно не заметить», – усмехнулся про себя Эд.

– Похоже на рисование – тоже очень спокойно. Я обожала это место! Мне разрешали приходить туда в любое время, копаться с цветами, рисовать, разговаривать с ними. Хозяйка почти не проверяла – говорила, что у меня дар. Мол, даже лучше, чем у нее самой растут! Врала, наверное, – Ника застенчиво повела плечом, вытирая рубашкой кисточку в рассеянности.

«Вряд ли», – мысленно не согласился Эд.

Исключительность Ники у него никогда не вызывала сомнений.

Ночные песни обрели драматизм – стали хриплыми, надрывными и недобрыми…

Как-то раз после полуночи, возвратившись после очередной бесполезной попытки унять проклятых тварей, Эд сделал последний шаг к кровати и…взвыл громче котов!

Его ступня угодила во что-то острое. Мелькнула мысль: это, должно быть, месть «мышиного» блюдца за то, что он косился на него каждый раз, ложась спать… Но пренебрежительное фырканье и тихий цокот когтей рядом в темноте предлагали иные версии. Одна больнее другой.

Ника подскочила в постели, еще наполовину во сне.

– Свет включи! – прошипел Эд.

– Что…

– Свет!!! – волны боли не позволяли поймать равновесие. Он слепо шарил в поисках опоры, пока Ника искала выключатель, и боялся ступить на пострадавшую ногу. Чуть передвинулся в сторону…и, опять угодив в тот же капкан, растянулся на полу с громогласными проклятиями!

Наконец ночник зажегся. Масляно-желтый свет очертил его на удивление целую ногу, перепуганную Нику с растрепанными волосами и…

Эд не знал, смеяться ему или плакать, так что решил поинтересоваться у Ники:

– Ты тоже это видишь?

– Что? – шепнула она, округлив глаза от страха.

– Ежа!

Ника глянула вниз на щетинистый шар. Потом на Эда. Моргнула.

– Да вот же он! – указала растерянно рукой.

Вдруг Эд затрясся от нездорового, взрывоопасного смеха. Ника следила за ним с удивлением, а еж – с опаской, подрагивая мягкой пуговкой носа и потихоньку отступая.

– А откуда тут еж? – через пару минут сумел выдавить Эд между судорогами.

– В смысле «откуда»? – пожала плечами. – Он тут живет.

Эда согнуло пополам.

– Как же… Как же я сам не догадался! – он ударил ладонью, заставив зверька нервно подпрыгнуть и шмыгнуть под самую стену. – Конечно, просто живет… под кроватью…

– Ну почему под кроватью? – оскорбилась Ника. – В кухне под полом.

Эд завыл.

Остановиться было уже невозможно. Ослабевший от смеха, он прилег на пол и только отирал слезы, вздрагивая… Сверху, с постели, Ника смотрела на него с нежной улыбкой, явно не понимая причины этого безумства.

Потом хихикнула.

– Знаешь, а он ведь проспал! На месяц, как минимум!

Эда скрутил очередной приступ. Но в этот раз к нему присоединилась Ника, которую тоже начало разбирать…

Спустя долгое время, когда хохот сменился усталыми сонными стонами, а судороги веселья – болью во всем теле, они улеглись спать. И только тогда самым краем сознания Эд отметил, что в саду воцарилась блаженная тишина.

Тепло подступало в неуверенном танце – шаг вперед, два назад. Пауза.

Но все равно оттенок крон, который вначале можно было уловить лишь краем глаза, стал неопровержимо-зеленым. Из земли наперегонки полезли драгоценные питомцы Ники: лакированные листики, пучки свежих травинок, стыдливо краснеющие клювики тюльпанов…

Вынося утренний кофе к скамейке, Эд теперь то и дело вдруг останавливался и спрашивал себя: а был ли вчера на этом месте куст?

«Вроде не было… Точно. Но… не мог же за ночь вымахать с нуля!» – он замирал, забывая о стынущей в руке чашке, и рассматривал злополучный куст с подозрением, пока его не осеняла догадка: притащила девчонка! Ну конечно!

Уродливая школьница опять начала появляться в доме. Как и осенью – пару раз в неделю, не чаще. Впрочем, хватало и этого.

Эд не мог уловить момент, когда она приходила – Ника внезапно поднимала глаза от книги, к чему-то прислушивалась. Найдя непонятное подтверждение своим мыслям, с улыбкой извинялась:

– Я ненадолго… – и покидала его.

В первый раз Эд не находил себе места. Он услышал, как она кого-то приветствует, и пошел за ней посмотреть. Но входная дверь была плотно прикрыта. В тихих звуках, доносившихся из-за нее, угадывался голос Ники. Однако, сколько ни топтался Эд, припадая ухом к доскам, ответов различить не получалось. Тогда он со все возрастающей тревогой и колотящимся сердцем стал носиться из комнаты в комнату, надолго застревая у каждого окна в пустой надежде подглядеть за Никой и ее неизвестным гостем… Пока румянец стыда не затопил его лицо.

Эд взял себя в руки и почти спокойным шагом отправился на веранду – пить чай. В конце концов, это – егозаконное место!

Именно оттуда он и увидел как на ладони, что в глубине лужайки рядом с Никой в слепяще-желтой блузке стоял кто-то бесформенный, серый, кошмарно нелепый… Белое (как блин у скупой хозяйки) лицо с водянистыми глазами повернулось в его сторону…

Эд сразу же вспомнил их неприятное, влажное прикосновение.

Как и в первый раз (но… разве он был?), девчонка смотрела прямо на него– сквозь грязное стекло веранды, мимо своей волшебной соседки. И Эду показалось: она узнала его – так многозначительно дернулись ее губы, то ли собираясь что-то сказать, то ли просто отмечая его нежеланное присутствие.

По спине пробежали мурашки (хотя, разумеется, бояться было нечего – не могла же она, в самом деле, разглядеть его тогда!…)

И тут обладательница самых жидких косичек и самой отвратительной рожи среди школьниц наклонилась к Нике и что-то сказала, указывая подбородком на него.

Эд непроизвольно поднялся, ощущая, как дрожат колени и как отчаянный страх тянет его в сад – прокричать объяснения прежде, чем Ника поверит этому гадкому гному!…

Но она улыбнулась гостье и, обернувшись к Эду, приветственно помахала ему рукой. Он помахал ей в ответ со слабой улыбкой…

Земля ушла из-под ног, а мягкое кресло обняло за плечи… Какое счастье, что он перенес его сюда из гостиной (глупая, мелкая мысль)! Неужели… Все в порядке?

Наверное, ведь девушки двинулись вглубь сада, продолжая разговор о растениях – перебирая ветки, возвращаясь к пропущенным…

И только холодный взгляд малолетнего демона то и дело жалил сквозь кружевные прорехи листвы. Заставлял ледяные каблуки отплясывать возле сердца, напоминая: будь осторожен! Будь оченьосторожен!…

С тех пор Эд демонстративно игнорировал присутствие девчонки в жизни Ники (и уж тем более – в своей!): оставался в доме, прикрывая окно и следя с редкой педантичностью, чтобы водянистый взгляд этой вороны не пересекался с его собственным. Никогда не спрашивал Нику о странной традиции (в самом деле, факультативные уроки ботаники не самое очевидное занятие для студентки художественного вуза). И даже старался как можно меньше думать о посетительнице…

Он ни за что не признал бы правды: в тайне от самого себя (до дрожи в руках! до нервного тика под глазом!) Эд боялсяэту уродливую девочку с черными косичками.

Самый громкий крик – тишина

«Нет уж – редкостная мура!» – должно быть, в сотый раз за вечер повторил про себя Эд – злобно и настойчиво. И, упиваясь собственной безнаказанностью, ухмыльнулся в спину Нике.

Они шли из кино.

Пятью часами раньше Ника вдруг разразилась длинной речью о том, что сегодня им предоставляется уникальный шанс своими глазами увидеть Гениальный Фильм, который (несомненно!) получит все главные награды на всех ближайших кинофестивалях (по крайней мере критики в этом уверены).

Эд даже умилился – его странная подруга начала проявлять типичные для девушек наклонности – и от избытка чувств стал расспрашивать о съемочной группе, потакая восторгу золотоволосой принцессы…

Фильм, обещавший быть на редкость унылым представителем постмодернизма, и то не испортил его светлого настроения при входе в зал…

Наивный!

Заумная муть завязла в зубах на десятой минуте. Голова разболелась от жары, духоты и пыли, покрывавшей тонким слоем серебра каждый предмет в пределах видимости. Садистское кресло заставляло держать спину под самым неудобным углом. И очень быстро перспектива провести так ближайших три часапредстала перед Эдом во всей своей ужасающей красе!… Нет, конечно, если бы получилось склонить Нику к тому единственно верному занятию, к которому так располагают задние ряды в полупустом зале… Но, прикипев к экрану, она лишь слабо отмахивалась от его ласк и, что весьма вероятно, вообще не осознавала его присутствия…

Эд раздраженно рванул воротник и ускорил шаг, не поспевая за фигуркой, подскакивавшей от радостного возбуждения далеко впереди, без умолку щебетавшей о том, какой замечательный фильм они только что посмотрели и какой не менее замечательный пойдут смотреть на следующей неделе ( не дай бог!)…

Они приближались к дому в почти полной темноте – такой же душной и жаркой, как в кино. Все тело покрывала липкая пленка пота, и было почти невозможно поверить, что какой-то месяц назад он мечтало лете. Маленькая желтушная луна на небосводе казалась еще одной издевкой, довершающей и без того отвратительный вечер.

Легко толкая плечом незапертую (как и обычно) дверь, Ника пританцовывала и напевала что-то эстрадно-противное.

– Сколько раз я тебя просил закрывать эту чертову дверь! – кулак Эда столкнулся с дверной рамой неожиданно для него самого.

Ника проследила его траекторию спокойным взглядом, проскользнула под рукой, упершейся в косяк, и без единого звука повернула ключ в замке, запирая. Потом снова открыла. Легко улыбнулась и вошла в дом.

– Ника, я серьезно! Мало ли кто может забраться, пока нас нет!

Уже стоя на пороге кухни, она обернулась:

– Ну кто сюда может влезть? Да и зачем – красть же нечего! – и гордо проследовала на кухню. Через полшага сбилась и застыла с отвисшей челюстью, глядя широко раскрытыми глазами в угол, где стоял обеденный стол.

Оттуда седой в болезненном свете луны мужчина отсалютовал им стаканом.

– Приветствую, гипербореи!

Его низкий голос был наполнен чарующими обертонами профессионального певца. Хотя слышалась в нем и некоторая неуверенность, возможно, от допитой почти до конца огромной бутылки виски, которую Эд как-то притащил зимой «для сугреву», но, нырнув к Нике в постель, сразу же позабыл…

Собственно, не меньше самого появления незваного гостя удивляло то, что он еще до сих пор мог говорить.

Ника повисла на столешнице, улыбаясь с явным облегчением.

– Фу-у-ух, – быстрый взгляд на Эда, – Леня, как же ты меня напугал!… Точнее, нас, – и снова юркий ( оправдывающийся?) взмах ресниц в сторону мужчины. – Ты почему свет не включил? – ее голос звучал обыденно, словно и не ночь на дворе, и гость тут по своему праву.

Эд начинал закипать. Леня, значит…

– Да все никак не привыкну, – криво усмехнулся пьяный в дубину «Леня».

Ника кивнула и потянулась к выключателю. Свет залил комнату, вынудив нахала (вошел, никого не спросив!) прикрыться рукой, спасая глаза от сияния – слишком яркого после ночной полутьмы.

Эд рассматривал его с растущим раздражением.

Свободные брюки, наверное, были светлыми когда-то – много километров пути тому назад. Невообразимо грязная майка висела, словно ее снял с чужого плеча не слишком разборчивый любитель легкой наживы. И оставляла на виду многочисленные наколки, покрывавшие эффектное тело без всякой системы – вразброс: роза и кинжал на одном плече, колючая проволока – на другом, перстни, волк, лебедь, мышь, ворона, голова блеющего барана… Обнаженная игривая дева… Брови Эда ползли все выше – чего на нем только не было!

Татуировки выглядели необыкновенно четкими. Стильными.Их небесталанный автор убил прорву времени!

Взгляд Эда остановился на мастерски выполненной лире на тыльной стороне правой кисти, которой прикрывался гость.

– Кифара – блеск, скажи? – незнакомец смотрел на него из-под пальцев, слегка улыбаясь. Его мальчишески пронзительные ярко-голубые глаза заставили Эда окончательно растеряться. Короткие вьющиеся волосы оказались оттенка спелой ржи.

Красавчик. Эд, как наяву, услышал сотни женских голосов, повторявших это слово – с придыханием, обожанием, обещанием…

Бутылка звякнула о край стакана. Леонид снова отсалютовал им и уничтожил содержимое одним глотком.

Эд неопределенно кивнул. Промычал:

– А-а-а, – и зачем-то отошел к Нике, которая выкладывала на тарелки закуску, – это… кто вообще такой?

Он изо всех сил старался говорить очень тихо и очень спокойно. Хотя ни то, ни другое не удавалось.

Ника схватила его за руку, как бы предупреждая о недопустимости дальнейших расспросов, и еле слышно произнесла:

– Старый друг.

Эд выразительно приподнял бровь. Но в этот момент «старый друг» вдруг начал что-то громко декламировать на незнакомом языке, пьяно картавя и растягивая гласные.

«Латынь? Греческий?» – Эд, пораженный такой переменой в поведении забулдыги, силился, но не мог опознать торжественную речь…

Опрокинув очередную порцию маслянисто-желтой жидкости и полыхнув исподлобья полубезумным взглядом, Леонид подтвердил кивком:

– Древне… мать его… греческий! – и икнул.

Виски все-таки действовал. Высокообразованный гость казался все более рассеянным: голова его то склонялась к груди, то он вздергивал ее, как от удара кнутом, и удивленно озирался по сторонам…

Определить его возраст никак не получалось. В углах глаз – мелкие морщины, совершенно белые на фоне загара. Складка у губ глубока и обветрена. Нет, он не был молод. Но и человеком средних лет не выглядел – отчаянные голубые глаза смотрели так, словно вся его жизнь – впереди!… Против чего, опять же, говорили тюремные наколки.

– Э, человек! Да, ты!

Эд далеко не сразу понял, что обращаются к нему. Но указывающий палец сомнений не оставлял.

– Скажи, человек, – душевно обратился пьяный к Эду (а скорей, наверное, к воображаемому официанту вместо него). Посмотрел в пустой стакан и гадливо скривился. – А… что за отраву я пью?

Эд задохнулся от возмущения. И проревел:

–  Моюотраву!!!

Нечеткий взгляд наглеца сфокусировался на нем. Усмехнувшись и картинно подперев одной рукой подбородок, он обратился к Нике с умилением:

– А он с-смелый, да? – для выразительности покрутил в воздухе пальцем вокруг Эда и восхищенно протянул на выдохе: – Ма-ла-де-е-ец! На Тезея похож.

Эда скрутил удушающий приступ ярости – весь этот цирк на глазах у егоженщины!

– Не похож только… – разочарованно добавил гость и, окончательно уронив голову на руку, мелодично захрапел.

– Ни хрена себе! – изумился Эд.

Ника опустилась на корточки возле похрапывающего мужчины. Запустила пальцы в его вихры и ласково провела по щеке, словно желая убедиться, что он и правда спит – так мать прикасается к усталому ребенку, уснувшему на стуле за игрой. И это прикосновение – сугубо личное, не оставлявшее свободного места между ними двумя, окончательно взбесило Эда!

Он, не сказав ни слова, порывисто вышел на веранду. Пачка сигарет неизвестно откуда сама прыгнула в руки. И некоторое время он молча курил в открытую дверь, бросая на кухню взгляды, полные жгучей ревности.

Ника что-то тихо шепнула Леониду и… обняла?!

Но тут же Эд с облегчением понял, что она просто помогает гостю подняться. «Наконец этот мудак исчезнет!» – не успел он обрадоваться, как картина вдруг дополнилась неразборчивым гомоном и тихим грудным смехом Ники – на выходе из кухни Леонид ухватился рукой за карниз, нарушив хрупкое равновесие, и в поисках опоры скользнул рукой по ее ягодицам, едва скрытым полупрозрачной тканью платья…

Закусив сигарету, как удила, Эд рванул в дом, отодвинул Нику и забросил мерзавца себе на плечо, с удовлетворением чувствуя, как горящий кончик мазнул того по коже. То ли от боли, то ли от пьяной невменяемости, Леонид начал нести довольно своеобразный бред, спровоцированный алкоголем и излишней начитанностью.

– Коро… Нида… Как… я мог, боги, как я мог… У Хирона… – слезы покатились по его щекам, оставляя дорожки размытой грязи. – Мой сын! Я даже не увидел… Как я мог?! О, боги! Отец! Как я мог?…

Он плакал, изливая проклятия самому себе, опять углубляясь в древнегреческие дебри, поминая мифы и их героев, жалобно поскуливая… А затем горячие речи внезапно прервались. Голос гостя наполнился силой – невероятной для его состояния, и он пропел несколько потрясающе музыкальных, завораживающих фраз!

Несмотря на чудовищное количество выпитого, от него лишь слегка пахло, и то – скорее травами, чем виски.

– Сюда, в комнату, – Ника пронеслась вперед, даже не оглядываясь, уверенная, что ее просьба будет выполнена.

Эд разочарованно хмыкнул. Вздохнул. И все же направил безвольную и на удивление легкую ношу в дверной проем.

Они уже почти добрались до красного диванчика, где Ника торопливо расстилала постель, как вдруг Леонид оттолкнул Эда, а сам, опасно пошатываясь, обвел комнату барским жестом, залихватски воскликнул: «Амброзии!» – и удивительно точным, картинным движением свалился прямо на диван (тот глухо крякнул, но устоял). Потом проворно ухватил Никину руку, накрыл ее беглым поцелуем и, сжав пальцы, тихо сказал, по-собачьи заглядывая ей в глаза:

– А ты все так же хороша, Дафна…

Ника выдернула руку с улыбкой и принялась искать одеяло в шкафу, не замечая, что за ее спиной, пытаясь выдохнуть дым (нет – серый комок шерсти, застрявший в горле), Эд шагнул к Леониду – объяснить (пусть даже лежащему!), что можно себе позволять с чужими женщинами, а что – просто опасно!…Но, когда кулак уже был занесен, безумец слегка оттолкнул его, с мученическим видом пробормотав:

– Я тебя прощаю… Ты чист, – и окончательно погрузился в чуткий и краткий сон алкоголика.

Вмиг превратившись в потустороннее существо.

Влажные соломенные завитки легли на лоб, придавая еще больше мальчишеского его усталому лицу. Свет из окна облил торс серебряным лунным маслом, подчеркивая рельеф, будоража мысли о том, сколько женских губ касалось этой мерцающей, перламутровой кожи (а сколькие мечтали быкоснуться…). Татуировки казались легкими тенями, парящими над ее поверхностью, – прекрасное, но необязательное дополнение к бесподобному телу…

Ника подошла на цыпочках. Приподняв его голову, заботливо устроила на подушке, поправила сбившуюся прядь волос жестом, полным невыносимой нежности. Потом скользнула по его груди, по грязному вороту майки, двинулась дальше… Лаская. Все ниже и ниже. Уже в районе ремня…

Внезапно Эд (во власти неведомых сил, не иначе!) вдохнул сладкий опьяняющий воздух, наполненный яростью и освобождением (сомнения – прочь!). Он уже сделал движение, чтобы отбросить ее от дивана и погрузить в его кровь свои голодныеруки!…

Как вдруг заметил блестящий предмет, закрепленный рядом с пряжкой. Ника погладила его, будто прощаясь, распрямилась, совершенно спокойная, и отвернулась от спящего на диване полубога.

– Он нечасто приходит, – ее шепот был тихим, но отчетливым. – Только летом. Думаю, у него просто нет дома. Я бы предложила ему пожить у меня, но он ужасно гордый и откажется, я точно знаю… – она поднесла к лицу руку Эда и чуть слышно коснулась ее губами. – Видишь ли, он убил свою жену… – Эд вздрогнул, но Ника только крепче прижала его ладонь к своей щеке. – Да, за измену. Однажды вернулся домой раньше времени, а она – с другим… Но не это самое страшное. Она была беременна, уже на сносях. Я не спрашиваю его об этом, но он каждый раз сам рассказывает… Только каждый раз по-разному. Я не знаю, что случилось с ребенком. Он то говорит, что сына успели спасти – мол, она умерла в больнице. То долго плачет, что мальчика уже не вернешь, а он бы так хотел быть с ним! Он такой… – ее нижняя губа задрожала. Эд видел это в полумраке. Он увидел бы, даже закрыв глаза.

– …бе-е-едненький! – и она уткнулась ему в плечо, давя слезы.

«Что ж, – подумал он, – это объясняет наколки».

Через минуту, с усилием сглотнув, она продолжила:

– А на поясе он носит ее брошь. Говорит, это – единственная вещь, которая осталась от нее. Помогает помнить. Он почему-то больше всего боится забыть ее, представляешь?

Эд, стиснув зубы, кивнул.

Они простояли так долго. В тишине, звенящей криком…

Наконец, Эд отстранился и посмотрел на Нику, чувствуя, как нервной птицей бьется в нем вопрос и многоопытным хищником подкрадывается ответ.

– А ты не боишьсяего?

– Почему? – омуты, черные омуты искреннего непонимания.

– Он ведь убийца, Ника.

– Но… – она повернулась в сторону спящего. Во взгляде – океан всепрощения, безграничного, непостижимо-наивного… – Он же любит ее до сих пор!

Эд сжал ее руку, изо всех сил стараясь не думать. Не думать вообще ни о чем! Прогнать из головы это странное отражение, эту издевательскую двойственность: один убийца, мирно посапывающий на диване, и второй – за ее плечом.

…Проснувшись утром и выйдя на кухню в поисках кофе, он обнаружил на столе бутылку совершенно бомжацкого вида. Из-под какого-то дешевого вина, с косо оборванной этикеткой, она была заткнута пробкой из куска газеты.

Эд вытащил пробку – из чистого интереса. И скривился – пахло до отвращения приторно, с примесью меда, который он терпеть не мог. Брезгливо морщась, он опорожнил ее и выбросил в мусорное ведро. И только потом понял, что это, похоже, была своеобразная благодарность от вчерашнего гостя за кров и… гм, хлеб.

В комнате на пустом диване неряшливо косилась стопка белья. Ника предположила, что он ушел как всегда – ни свет ни заря. Наверное, спешил на работу…

Эд долго и напряженно пытался представить Леонида за работой.

Но так и не смог.

А потом пришли грозы, опутали город паутиной молний.

Безмятежно-голубое небо вдруг разверзало черную пасть и обрушивало ливни на коробки зданий, ослепляя белым огнем «букашек»-прохожих, оглушая грохотом…

Раньше Эд любил такую погоду. Мог выйти на балкон (а то и прямо под теплые струи) и упиваться зрелищем ярящегося неба… Но не теперь.

Оказалось, что его бесстрашная фея до умопомрачения боится грозы!

Едва заслышав далекие громовые раскаты, она мчалась в дом, оставляя под дождем мольберт и краски, роняя растения, выкопанные для пересадки, – забывая обо всем… Она накрывалась с головой одеялом и оставалась под ним до тех пор, пока не таяло последнее тихое ворчание.

Эд пытался помочь – объяснял, что абсолютное большинство разрядов ударяют вдали (считал секунды и километры, как маленькой), что в доме риск в сотни раз ниже, чем снаружи. И даже, отчаявшись получить от нее хоть какой-нибудь отклик, взывал к рациональности – говорил, а стоит ли настолько бояться мгновенной смерти, которую-то и не успеешь осознать?…

Но Ника молчала, дрожа, как испуганный зверек, и только ныряла глубже под одеяло, утаскивая в его пучину и Эда. Что могло бы, пожалуй, выглядеть мило, если бы не этот безумный страх… А он преследовал ее с детства.

Как-то раз, сидя на скамейке с Эдом в умытом солнечном саду, слабая от пережитого Ника рассказала ему о сне, который иногда видела ребенком: она бежит в железном лабиринте, а кто-то ужасный ищет ее, в ярости круша стены, высекая молнии огромными каменными кулаками. Она уже замечает прямоугольник света – выход, как вдруг со зловещим скрежетом сзади падает перегородка… Низкий вибрирующий гул заполняет камеру… И воздух густеет – превращается в прозрачную смолу. Он ловит ее – крохотную мошку. Ни вырваться, ни шевельнуться… Только эта беспомощность, замкнутое пространство и осознание: все, она попалась!…

– В этом месте я начинала кричать: нет! И просыпалась, – Ника прятала взгляд, шепотом доверяя Эду свои детские страхи…

Поэтому он старался быть рядом – спешил домой, заметив грозовой фронт у горизонта, а порой и вовсе оставался с Никой, если гремело с утра.

И все равно однажды не успел.

Он очнулся от оглушительного удара за окном, который заставил внутренности послушно вздрогнуть. И в тот же миг вертикальная белая вспышка во дворе выжгла все предметы в поле зрения. Запищал блок бесперебойного питания. А когда Эд проморгался, громыхнуло и полыхнуло снова – еще сильнее.

Поспешно закрыв компьютер, Эд вылетел из квартиры в кромешный мрак коридора и, чертыхаясь, начал на ощупь спускаться по лестнице. Стоило двери подъезда распахнуться, как он понял: дело плохо. Дождя не было, но фиолетово-черное небо превратилось в карту – диковинную, переменчивую… Безумный географ ежесекундно раздирал ее стальным острием, и небо рвалось с ужасающим грохотом.

Бедная Ника!

С этой мыслью Эд помчался домой на предельной скорости…

Он затормозил юзом у знакомой изгороди. Выпрыгнул из машины, захлопывая дверцу на ходу. Заглушаемые непрекращающимся гулом, листья беззвучно тряслись под первыми каплями. Даже не видя, Эд чувствовал: в своем детском убежище Ника дрожит вместе с ними.

Пинком открыв входную дверь, он влетел в спальню.

И только потом запоздало осознал, что напугал ее еще больше, вот так внезапно ворвавшись. Резкий стук двери заставил ее оторваться от спасительной подушки. Скорчившись от испуга, она обратила к Эду мертвенно-бледное под вспышками молний лицо. И закричала!

Он ринулся к ней, чтобы прижать к себе и успокоить, но поймал лягающуюся ногу.