Текст книги "Садовник (история одного маньяка) (СИ)"

Автор книги: Нина Бархат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

А еще она стала задерживаться.

С самого начала учебного года – своего последнего года в стенах храма искусств Ника регулярно задерживалась. Все дольше.

Умножая череду окурков за окном машины и изнывая от голодного урчания в желудке, Эд пытался мысленно отследить ее маршрут…

Ведь если занятия должны окончиться час назад… Но она просила его приехать на сорок минут позже… Правда, он приехал раньше… Только вот раньше – которого срока?… Тогда, может, она не опаздывает? Но ведь он точно знает, что после окончания пары минуло уже…

Он путался, чертыхаясь сквозь зубы. Снова прокручивал в памяти утренний разговор, и постепенно нотки неуверенности начинали проступать в ее словах – кажется, она отводила глаза в сторону и несколько раз повторила: ничего особенного, просто дополнительные занятия… Хотя ей-то дополнительные занятия вроде ни к чему?!

Демоны ревности насмехались над романтиком всласть…

А мимо открытого окна проплывали группы студенток, обдавая Эда дешевыми парфюмерными запахами и ощущением чего-то безнадежно утраченного. С серого неба сеялся мелкий противный дождь, навевая невольную ностальгию о лучезарном удушающем лете с его простыми житейскими заботами и днями, яркими, как детские переводные картинки…

Вдали мелькнул край синей курточки (наконец-то!).

Ника шла под огромным угольно-черным зонтом, но золотистые пряди все равно не умещались под куполом – прыгали при ходьбе, купались в дожде. Маленькие круглоносые лакированные туфельки смешно семенили, огибая лужи по самому краю… И Эд уже приготовился было распахнуть ей навстречу дверь в спасительный уют машины, как вдруг понял, что под зонтом она не одна.

Ее рука покоилась на мощном локте. А шаги попадали в такт лыжеподобным ботинкам.

Они подходили все ближе. И с каждым шагом Эд открывал новые грани отчаяния. Молод. Высок. Сумка не из дешевых.

Он еще не видел лица, но был почти уверен: за черной маской зонта тот щерится широким, до отвращения белозубым оскалом и косит кроваво-красный глаз на свою незаконную добычу…

Когда Эд сообразил, как именно открывается дверца, Ника остановилась и, мазнув по щеке спутника мимолетным (но оттого не менее преступным) поцелуем, рванула к машине.

– Привет! А я думала, ты позже будешь… – брызгая каплями с волос и оглушительно благоухая горьковатыми осенними цветами, она теребила его рукой. Той самой, что еще несколько секунд назад так доверчиво лежала на грубой коже чужой куртки.

Эд почти не слышал ее – продолжал вглядываться в расчерченную дождем шахматную доску аллеи, на которой черная фигура долговязого офицера то выныривала, то скрывалась из виду среди торопящихся по своим делам разноцветных пешек…

Почему он не уходит?

– Кто это? – кажется, Эд прервал ее посреди фразы, и теперь Ника смотрела на него так удивленно, как умела только она.

– Кто? – и даже не удосужилась проследить направление его взгляда (напрасная маскировка!).

– Он, – кивок в сторону фигуры дался с трудом.

– А! Это Андрэ, одногруппник. У него зонт такой крутой, правда? Немецкий… Ему сестра привезла, – она говорила ровно, роняя слова в такт каплям, барабанившим по крыше, и Эду даже начало казаться, что все это – просто больная фантазия, ударившая в голову от голода и скуки. Ведь в самом деле: ну зонт, ну парень – подумаешь!

И тем не менее маячивший в отдалении полночный купол так ясно навевал тревогу, что для нее не требовалось никаких обоснований. Он покачивался, замирал ненадолго, потом кренился к машине, по-прежнему надежно скрывая хозяина, вздрагивал, когда с него стряхивали капли…

Внезапный порыв ветра дернул зонт… оставляя на виду бледные кисти, отчаянно пытавшиеся его удержать. И такое же белесое пятно над ними – лицо молоденького студента художественного института, обрамленное длинными (на грани дозволенного) прядями. Лицо смазливого мальчишки, знакомое до боли… Лицо «Дориана Грея».

Фокус сместился. Тонкие пальцы в вырезе блузки… Охота под холодным оком луны… Ее глаза, плачущие грязной водой… Ее грязные тусклые волосы…

А в следующий момент вереница плащей и зонтов услужливо скрыла фигуру, оставляя только черный купол, поспешно удаляющийся прочь в потоке прохожих.

– …Я ему сразу сказала: глупость – Караваждио этого никогда бы не написал! У него совершенно другая манера…

Оказывается, мир все еще существовал. И дождь. И Ника. И необходимость ехать…

Эд с трудом отлепил руки от руля.

За окном люди ускоряли шаг, подстегиваемые каплями, по свеженалитым лужам шуршали машины, случайная кошка спешила домой под пологом кленов…

А где-то на грани сознания темнела, распахиваясь, горячая бездна, полная голодных, трепещущих в предвкушении чудовищ.

– Ника… – странно, его голос был по-прежнему спокоен и тверд. – Мне надо уехать.

Ее ответная дружелюбная улыбка сейчас – в этом аду показалась ему неуместной. Почти издевательской.

– Да, – он отвел глаза. – Да. Так получилось… Командировка, – ложь клеилась плохо.

Ника склонила голову набок и замерла, прищурившись, вглядываясь в него. Теперь уже серьезно. Ее скульптурный, безупречно ровный лоб прорезали две вертикальные морщинки, которых он до сих пор никогда не замечал, а подвижные, готовые рассмеяться в любой момент губы сжались добела, почти исчезли.

Эда вдруг затопило невыносимое чувство предательства!

И он сорвал машину с места так резко, что она пошла юзом по мокрому асфальту. На одно жуткое мгновение он предельно ясно увидел перевернутое днище, колеса, вертящиеся под низким серым небом, и светлые волосы, втоптанные в грязь… Но безумный зигзаг все же вывел их на проезжую часть, и Эд, коротко просигналив водителю соседней малолитражки с зеленым от испуга лицом, помчался по привычному маршруту…

Ника была на удивление тихой и ничего не спрашивала. Хотя Эду казалось, что его неловкая ложь не обманет даже ребенка.

Он собирался в полузабытьи. То и дело ловил себя на том, что сидит, уставившись в одну точку где-то на грани мутного от дождевых подтеков стекла и холодного, полного осенней влажности воздуха. Тогда он встряхивал головой и снова принимался лихорадочно запихивать в сумку обычный дорожный набор: носки, паспорт, деньги, еще носки, зубная щетка, да, и еще одна пара носков не повредит…

Ника скрылась в комнате с телевизором, как только они вернулись. Проходя мимо в поисках бесконечных и абсолютно ненужных мелочей, Эд видел край клетчатого пледа, прикрывавшего ее коленки, и отблеск быстро подсыхающих волос…

В сотый раз встряхнув сумку, он остановился на пороге комнаты. И почувствовал себя мальчишкой, который, собравшись в далекий поход с друзьями, внезапно осознал, что сейчас придется просить разрешения у мамы. Чтобы избавиться от этого идиотского ощущения, он все-таки преодолел себя и подошел ближе к Нике.

Она сидела спиной к нему, уставившись в туманное окно точно так же, как он совсем недавно – складывая сумку. И даже не обернулась на его шаги.

Эда тут же кольнуло глупое, зудящее раздражение: ей все равно? Прекрасно!

Подхватив сумку, он развернулся на каблуках и, печатая шаг, двинулся к входной двери. Дернул дверь так, что петли жалобно застонали, и, уже нашаривая ключи в кармане (сама ведь не закроет – ребенок точь-в-точь!), услышал из проема комнаты тихое, как звук падающего листа:

– Пока… – Ника спряталась за дверным косяком. Только красный мазок пледа на полу подтверждал, что Эду не послышалось это призрачное шелестение.

– Пока, – его нарочито громкий голос оцарапал стены, обрушился на дверь, и та, словно в отместку, смачно захлопнулась перед самым его носом!

Эд вздрогнул. И принялся ее запирать…

Дорога была отвратительной.

Мелкий дождь монотонно поливал километры асфальта, размывал пейзаж в серую муть, часами шуршал по стеклу, убаюкивая…

Раз за разом Эд в ужасе продирал глаза, силясь понять, откуда взялся грузовик, стремительно обгонявший его по пустующей встречной… Худосочные феи, несущие свою безнадежную вечную вахту у обочин, махали ему вслед, плавно превращаясь в патрульных с жезлами в руках…

В конце концов, одурев от изнурительного бдения за рулем, он сдавался и сворачивал в дворик ближайшего придорожного мотеля.

Первым ему попался на удивление приличный экземпляр – уютный и освещенный рекламой. Вежливый портье помог донести сумку до номера и принял чаевые с достоинством потомственного дворецкого.

Но в остальном это были прокуренные насквозь жуткие дыры, где простыни напоминали географические карты государств, ввязавшихся в долгую и беспросветную войну, а телефоны в номерах всю ночь разрывались от предложений самой разной любви по самым демократичным расценкам…

Эду, впрочем, было почти все равно. Он не раздеваясь валился на кровать и долго лежал в темноте, прислушиваясь к шуму трассы. К тому, как это море асфальта зовет его… Где-то, затерянный среди тяжелых транспортных волн, лежал берег – извилистая сеть перекрестков в перламутровой мантии вечерних огней… Место его проигранной битвы…

Дорога была слишком долгой.

Потеряв счет дням недели еще в начале пути, Эд ориентировался только по указателям и городкам, протянувшимся к цели пунктиром. А когда наконец автострада обросла знакомыми деталями и влилась в главную артерию города, где он жил два года назад, Эд невольно увеличил скорость – слишком велико было желание оставить это путешествие позади.

И ни за что бы не поверил, что однажды мечтал о нем, как о захватывающем приключении. Пару лет назад.

Эд поселился в том же отеле, который приютил его после побега. В первый раз. Та же облезлая пятиэтажка, те же гаснущие лампочки, должно быть, даже номер тот же.

Но приятный ностальгический привкус отсутствовал.

Здесь, в конечной точке поездки, он неожиданно почувствовал огромную усталость. И растерянность – неизмеримую, доводящую до дрожи в коленях. Однако едва успел опуститься на услужливо прогнувшуюся под его весом кровать, как зазвонил телефон.

Мгновение Эд смотрел на него, будто не в силах сообразить, что делают в подобных случаях… А затем безумная идея озарила смыслом надрывавшийся на тумбочке аппарат, да и сам факт его приезда в этот город.

Он потянулся к сумке, не обращая никакого внимания на пронзительные трели, и начал методично обыскивать каждое отделение. Но быстро потерял терпение – все содержимое сумки полетело на пол…

Разглядывая живописную россыпь носков, денег и документов на потертом ковре, Эд напряженно вспоминал.

Вокзал. Лавочка. Голубь (проклятая птица!)… Голос, гундосящий про прибытие поезда… Карман! Он положил визитку во внутренний карман.

Осознавая всю абсурдность ситуации, трясущимися пальцами он полез за пазуху. И достал затертый до почти неразличимого состояния, усыпанный крошками прямоугольник!

Почему-то подумалось, что бумага такая же теплая, как тогда – на промозглом перроне… И что куртку он не раз собирался поменять, но так и не менял. Хрен знает почему…

А телефон между тем не унимался.

Стряхнув оцепенение, Эд пододвинул аппарат к себе, поднял трубку, коротко гаркнул:

– Я тебя сам развлеку, урод! – нажал отбой и стал быстро набирать номер из полустершихся цифр.

Поплыли длинные гудки… Эд слушал их, и казалось: это его сердце отсчитывает порции безвременья – долгие и безжалостные. Он внезапно понял, что не знает, о чем говорить, если следователь все же возьмет трубку.

Гудки тут же прервались. Воцарилась короткая тишина, а затем низкий мужской голос проревел в бешенстве:

– Ты сюдазачем звонишь?!

Эд опешил. С усилием сглотнул и растерянно пробормотал:

– Могу я поговорить с… – нужное имя-отчество почему-то напрочь вылетело из головы! Он лихорадочно вертел бумажку, но стершиеся буквы не поддавались идентификации.

Его собеседник, похоже, сдерживаясь изо всех сил, процедил предельно яростным тоном:

– Слушай и запоминай: не звони сюда больше!

Короткие гудки зазвучали так же зло, как и голос незнакомца.

Эд потрясенно выдохнул в звенящую тишину комнаты:

– Михаилом Петровичем…

И положил трубку.

Ему так не хотелось выходить из номера. И оставаться наедине с этим городом (не дай бог, ночью при луне!).

Не хотелось идти и в «Белую лошадь». Что, если он ее не обнаружит? Жизнь теперь движется быстро – вчера бар, завтра танцкласс. Шансы на то, что, вернувшись вот так, спустя два года, он найдет за стойкой именно Костю, призрачно малы… Да и, кстати, существовал ли он – этот Костя?…

При этой мысли в голове замкнуло.

И Эд решил: думать вообще не стоит. Только действовать!

Он подхватил ключи, документы и деньги и почти выбежал из номера.

Уже на улице, глотнув промозглого воздуха, вспомнил о кое-чем. Вернулся и принялся барабанить по стойке, дожидаясь администратора. Наконец явился трясущийся старичок в измятых брюках.

Эд поспешно поинтересовался у него, какой сегодня день недели и который час.

Пряча отвратительную понимающую ухмылку в углах усов, старичок наклонился ближе к стойке.

– Вторник, полшестого уже. Могу показать толковое место неподалеку – на пересечении улиц…

Названия Эд не дослушал – пнул входную дверь и помчался к машине.

Он притормозил в позволительной близости от отделения. Остаток пути преодолел пешком – быстро, не глядя по сторонам, почти переходя на бег…

Почему-то казалось, что завтра будет поздно. Что ничего уже не выяснится. Что Куцый просто обязан задержаться на работе именно сегодня! Что это – единственный шанс.

Разумеется, никаких связей с реальностью подобное убеждение не имело. Но Эду было плевать.

Все те же зеркальные двери – утешало. Рванув их на себя, он оказался в знакомом холле перед стойкой и дежурным, который встретил его вопросительным взглядом.

Воздух зашипел в горле (позорный признак волнения), и вместо внятной речи вырвалось какое-то бульканье.

– Куцый на месте?

– Кто? – с явным сомнением.

– Куцый Михаил Петрович, следователь. Кабинет на втором этаже, за углом. Он на месте?

Дежурный вздохнул и, решив, что посетитель не стоит такого внимания, погрузился обратно в недра упитанного журнала.

Эд непроизвольно сжал кулаки. И потребовал снова:

– Мне срочно нужно к Куцему!

– Такого нет в нашем…

– Был два года назад!

Что-то в его голосе заставило мужчину в форме поднять голову.

– Успокойтесь, гражданин. Я, может, и новый человек здесь, но уверяю…

– Мне до зарезунужен Куцый!

Некоторое время они обменивались напряженными взглядами. Затем дежурный сдался – с отчетливым нежеланием покинул насиженное место, бросил раздраженно: «Ждите», – и не спеша, пытаясь сохранить хотя бы видимость собственного превосходства, начал поднимался по лестнице…

Эд нетерпеливо постукивал по столешнице. Потом топтался у двери. Потом большими нервными шагами мерил холл. В конце концов, смирившись с неотвратимостью ожидания, он направился к ряду пластиковых кресел, подпиравших стену в углу. Вдали, на последнем из них, громоздилось нечто бесформенное, очертаниями отдаленно напоминающее человека.

Но Эд, занятый своими проблемами, не всматривался.

Неожиданно «нечто» поднялось и, с трудом преодолев разделяющее их расстояние, плюхнулось в соседнее кресло. Эда накрыло монументальным вековым перегаром в сочетании с тяжелой вонью немытого тела и мочи… Он уже был готов подняться – избавиться от тошнотворного соседства, как вдруг разглядел под засаленной кепкой поразительно живые глаза.

Из них (единственного, что осталось в этом существе от человека) полыхнуло намеком.

– Ты уже з-знаешь, – бомж наклонился к нему поближе (видимо, для создания интимности). Вонь усилилась, и Эда чуть не вывернуло (как же можно так опуститься?!). – Да… Ты– точно знаешь!…

И, словно удовлетворившись этим нетривиальным умозаключением, он откинулся на спинку стула, прикрыв тяжелые коричневатые веки, вновь погрузившись в круг своих зыбких фантазий.

В это мгновение на лестнице зазвучали шаги. Брезгливо спихнув руку соседа с рукава, Эд поднялся навстречу дежурному.

А в спину ему донеслось:

– З-запомни… это – ловушка… – и расслабленное посапывание смрадного незнакомца ознаменовало конец его недолгого присутствия в мире мыслящих существ.

– Куцый Михаил Петрович в нашем отделении не работает, – уверенно сказал мужчина.

– Но два года назад…

– И не работал – я выяснял у участкового, который тут уже лет пятнадцать. Не было такого. Никогда…Может, вы отделение перепутали? – в глазах дежурного мелькнуло сочувствие. Впрочем, недолгое.

– Нет, – ответил Эд скорее себе, чем ему.

Из темного угла донеслось шевеление и глухой, злорадный смешок.

Эд бросился на улицу!

Налетел на кого-то в дверях. Не извинившись (да и, в общем-то, не заметив сбитого), помчался к стоянке, расталкивая случайных прохожих, попадавшихся на его пути…

Машину пропускали – он сигналил, как сумасшедший, и выжимал газ до упора, срезая углы по тротуарам, оставляя полосы жженой резины…

Уже на выезде с эстакады Эд вдруг вспомнил о вещах, разбросанных по полу в гостиничном номере. Но сама мысль о том, чтобы еще хоть на мгновение остаться в этом зараженном безумием городе, была нестерпима! И он летел в ночь, летел из последних…

Никаких отелей! Эд держался за руль, пока не начинали сами собой закрываться глаза. Тогда он сворачивал с трассы и проводил пару часов в мертвом сне. Ноги затекали, и приходилось тратить драгоценное время, растирая их…

Он просчитал, что по проселочным дорогам, минуя оживленные трассы, получится быстрее. И плутал, смертельно боясь пропустить нужный поворот, поминутно сверяясь с картой… Изумрудным вихрем распугивая меланхоличных коров и их погонщиков с раскрытыми от изумления ртами…

И все равно какое-то отвратительное ощущение нарастало – разгоняло кровь до гудения, не давало свободно вдохнуть, наматывало кишки на огромный кулак и дергало, проверяя их прочность…

Сердце тикало в свинцовых сетях.

Эд опаздывал.

В развороченном раю

Ворвавшись в пустой, засыпающий город ( ихгород!), он на предельной скорости петлял закрученными лабиринтами улиц, упрямо глядя лишь на дорогу – игнорируя девушек со светлыми волосами, мерещившихся ему на каждом углу, -фантомов, побуждающих его отвлечься, притормозить на ближайшем светофоре, чтобы оглянуться… И не успеть!

Его подхлестывала одна обжигающая, смертельная мысль: « Что если ее уже нет?» Что если в его отсутствие мир опять смухлевал – вытер ее начисто?!. И теперь больше никогда… никогда!…

На Садовую он свернул уже настоящим каскадерским финтом. В знакомом туннеле из буйной растительности под колеса, заливисто лая, бросилась какая-то собачонка. Эд принял ее легкое тельце на бампер и забыл о столкновении в ту же секунду – показался дом Ники.

Он зловеще чернел провалами окон на фоне садовых зарослей. Без единого признака жизни.

У калитки Эд врезал по тормозам, выпал из машины, так и бросив ее – с распахнутой дверцей… Понесся, не разбирая дороги, спотыкаясь в темноте на каждом шагу. Вновь невольно чувствуя себя незваным гостем – подозрительным чужаком, явившимся подглядывать в замочную скважину…

Дверь легко подалась под рукой – незапертая.

И сразу же ворот рубашки сжал горло, перекрывая воздух… Эд ухватился за ближайшую стену, потратив целых две секунды на то, чтобы избавиться от удавки. И сосредоточиться на мысли: «Нет. Ничего. Она же никогда не запирает!»

Но тишина – тревожно-густая ( мертвая), не давала расслабиться. Подталкивала выкрикнуть: «Ника!» – в надежде на привычный ответ – лукавый возглас, прыжок и поцелуй… Или хотя бы звук, обозначающий ее.

Ноги, заплетаясь, вынесли Эда в гостиную. Пусто. Лишь из угла на него, задыхающегося в спазмах предчувствий, косо ухмылялся трещиной телевизор. Листья темных в просвете окна растений мелко дрожали…

Спустя долгих три шага он добрался до спальни. Еене было. Были простыни, слипшиеся на полу огромным комком – залитые дождем из окна нараспашку…

Где-то капало (в кухне?). Гулко и заброшенно.

Эд зажмурился. Стиснув зубы, качнул головой: нет, еще не сейчас! Нет – до тех пор, пока он не обыщет каждый закуток дома! Нет – пока последний пьяница сосед не подтвердит ему: ее нет!… И не было.

Под тяжестью этой мысли голова обреченно поникла.

Вдруг он понял: есть еще кое-что. Какое-то ощущение, пытающееся пробиться к нему сквозь заслон черной тоски. Странное. Неуместное. Ощущение влаги в туфлях.

Эд рывком развернулся… чтобы увидеть мутное зеркало воды под ногами – огромную лужу, заполнившую коридор. И дверь в ванную, очерченную паутинкой света.

Одним размашистым движением он оказался перед ней и распахнул. Волна теплой воды плеснулась через порог. А в глаза ударил ослепительный свет, словно открылись для недостойного грешника врата… Рая ли?

Единственным взглядом Эд выхватил все: ванну, наполненную до краев, воду, медленно и беззвучно капающую на коврик, неплотно закрытый кран, капли из него, величаво ударяющиеся о фаянсовую белизну… И Нику – распластанную фигуру с безвольно свисающими тусклыми прядями… И розовый сок, струящийся от тонких, прозрачных запястий, насыщающий воду самым страшным, самым непоправимым цветом…

В следующую секунду он подхватил ее на руки и, краем сознания отметив необычайную тяжесть тела, понес прочь – в спальню, где приглашающе белела разоренная кровать.

Он уложил ее, как не раз укладывал спящую, – бережно, едва касаясь обнаженной кожи. Бросился закрывать окно, но не рассчитал усилия, и грохот пронзил весь дом! Дрожащее стекло еще долго стонало. Эд слушал его тоскливый тонкий звук, замерев, вжав голову в плечи…

Спустя вечность, сквозь медленный бой его сердца сзади почудилось шевеление. Но он все не мог обернуться: боялся, что эта тихая возня на кровати – иллюзия. Что стоит лишь посмотреть – и перед ним снова окажется труп в холодной пленке воды (это было? с ним? разве?)…

– Эд… – тишайший из шепотов.

Он сжал кулаки и заставил себя оглянуться.

Она полулежала, всматриваясь в него напряженно, словно впервые. Бледные губы подрагивали. И вдруг сложились в страдальческую гримасу! Ника прижала пальцы к лицу, издав какое-то звериное поскуливание, и Эд сам не заметил, как очутился рядом.

Руки были мудрее его – они обнимали ее, уверенно и сильно оглаживая плечи, трясущиеся мелкой дрожью ,заботливо укутывали, отдирая промокшую простынь от яростно сопротивляющегося матраса…

– Ну… Не надо, Ника… Ну… Ничего, ничего, это все ничего… – говорить было глупо. А не говорить – нельзя.

Она корчилась в его объятиях, исходя болью и стыдом. Слезами. И это было прекрасно: здесь, с ним, живая! По-настоящему. Теперь все возможно! Все поправимо!…

Эд почти засмеялся от счастья… И только в этот момент до него наконец дошло.

Наверное, он изменился в лице, потому что Ника затихла. Слегка отодвинулась, испуганно глядя, автоматически продолжая размазывать слезы по щекам…

Он схватил ее руку. И тогда она закричала! Стала вырываться. Лягаться. Эд даже поймал пару ударов… куда-то. Он не понял куда. Жестко вывернул бледное запястье внутренней стороной к себе и посмотрел на глубокий, все еще кровоточащий порез.

Холодная ярость сдавила грудь. Заставила встряхнуть это глупое девичье тело!

– Ты… ты… что… хотела…?!! – выплевывая каждое слово с нарастающей злостью, Эд настойчиво искал глаза Ники, но видел только мокрые золотистые пряди и яркую каплю, расползающуюся по простыне…

Наконец она подняла лицо – опухшее от рыданий. До предела испуганное. Эд схватил ее за подбородок, не позволяя отвернуться или отвести взгляд.

–  Да как ты посмела!!! -бешенство клокотало в нем, душа, взбивая ядовитый коктейль с жалостью и страхом. – Как тебе в голову пришло, что ты можешь… имеешь право… Дура!

Ее глаза остекленели.

– Я не хотела… – шепнула Ника. И тут же поправила себя смущенно: – То есть хотела… – перевела умоляющий взгляд на него. – Но ты же… уехал!

Губы скривились. Ее опять затрясло, и Эду пришлось, судорожно схватив ее в охапку, переждать еще один приступ, целуя мокрый висок, приговаривая зло и растерянно:

– Как ты могла, как ты могла только подумать… что я тебя брошу… Тебя!Как ты могла из-за моей дурацкой поездки сделать с собой такое?!Из-за ерунды…

Эд был так поглощен этой мыслью, что не сразу расслышал ее тихие, наполненные болью слова.

– Не только поэтому.

Она отстранилась.

Какая-то нота в ее голосе не позволила Эду удержать ее.

– Помнишь, я говорила про дополнительные занятия? – Ника вытерла нос краем мокрой как хлющ простыни.

Он кивнул.

– В прошлом году я не сдала зачет по портрету. Так, мелочь, – она пожала плечом. – Еще зимой, когда мы с тобой… А весной все как-то времени не было… – мечтательная полуулыбка, прозрачный взгляд упорхнул за окно.

О да. Эд помнил.

– Вот. Так что осенью я взялась за отработки – ходила каждый день, старалась. Писала больше, чем задавали. И все вроде уже было в порядке – препод сказал, что зачет у меня в кармане… Но почему-то вдруг уволился. В тот же день, как ты уехал… Представляешь, такое совпадение!

«Совпадение… Совпадение…» – отозвалось эхо в гулкой пустоте сознания. Эд слушал и чувствовал радостный оскал на мордах чудовищ – там, в его бездне…

Ника поежилась. Отвернулась. И продолжила, позволяя ему наблюдать, как опускаются плечи, как вся ее маленькая фигурка сникает в темноте спальни:

– Новый не понравился мне с первого взгляда – придирчивый и противный. Все восхищался моей манерой, а сам… То подступит вплотную, то руку поглаживает. И говорит: «Ах, какой талант! Редкостный!… Но огранки ему не хватает, моейогранки!»

Неожиданно она встряхнула головой.

– Ну я же не одна ходила! И потом, ведь недолго – сорок минут после занятий. Даже не час! Что может случиться за сорок минут?… – с каждой фразой – все тише и тише. И еле слышно: – Дура, правда дура…

Эд вдруг понял, что в его руках тугой жгут из простыни. Он крутил и крутил ее, жалобно потрескивающую, слушая Нику.

Расцепив пальцы, он осторожно выпустил ни в чем не повинную ткань.

– А на вчера была назначена пересдача. Я до последнего думала: не пойду… Но пошла, – Ника коротко всхлипнула. Помолчала. – Мы сдавали вчетвером. Я рисовала тебя – в первый раз. И так увлеклась! Безумно, – голос стих. Она качнула головой. – Я даже не заметила, что все закончили и ушли. Мы остались вдвоем в аудитории… Я еще подумала: ничего, в коридоре же люди ходят, ну что он может сделать? А он подошел к двери и закрыл на ключ…

Плечи задрожали.

Эд хотел обнять их… И не мог.

Внезапно она повернулась и, впившись в него взглядом, сорвалась в тихий, но оттого не менее страшный крик:

– И я решила, что не хочу тебе этого рассказывать! Даже если ты вернешься! И не хочу каждый день видеть его довольное лицо! Даже жить, зная, что где-то там ходит он, не хочу!!! – палец, вытянутый в сторону, слегка дрожал, как натянутая до предела нить.

Эд схватил ее и прижал к себе изо всех сил. И принялся укачивать, как ребенка, повторяя бесполезную мантру: что она – дура и что теперь он окончательно в этом убедился – делать такое с собой. Что отныне в его глазах она нуждается в непрерывном, строжайшем надзоре и что осуществлять этот надзор он намерен собственноручно и в полном объеме. Ш-ш, глупая, разве можно столько плакать? Ш-ш-ш…

А внутри обезумевшей горящей птицей билась мысль: он мог ее потерять!!!

Спустя долгое, безразмерное время Ника притихла. С трудом заставив ее расстаться с уже высыхающей тканью в красных пятнах и укрыться чистым одеялом, Эд попробовал выяснить, где бинты. Но Ника воззрилась на него с таким недоумением, что сразу стало ясно: искать их в этом доме бесполезно.

Тогда он сел рядом и взял ее за руку, наблюдая безмолвно, как она зябко кутается, как ее веки опускаются, подрагивают под натиском сна…

А потом, не желая оставлять ее одну, но не имея выбора, направился к выходу.

Салон его машины ярко горел в окружающей тьме. Дверца была приглашающе распахнута. Ключ в замке. Что значит глухой район – даже не сняли магнитолу!

Эд прикрыл дверцу аккуратно, будто этот тихий щелчок здесь, на улице, мог потревожить больное беспамятство Ники. Морщась, повернул ключ, но машина отозвалась на редкость приглушенным урчанием и с шорохом покатила по темной безлюдной улице…

В аптеке неожиданно сам для себя он спросил снотворного – в придачу к бинтам. Равнодушная тетка со взглядом скумбрии протянула синюю коробку «самого лучшего». «Читай – дорогого», – хмыкнул Эд и не глядя сгреб упаковку с прилавка…

Он просидел до рассвета у ее постели на жутко неудобном жестком стуле. В темноте. Без движения. Без капли сна. Спину ломило, глаза слезились под горящими веками – час за часом он, словно каменный, следил, ровно ли дышит его золотая жар-птица с подрезанными крыльями…

Утром, едва Ника вернулась из ванной, он вручил ей две таблетки снотворного. Она послушно выпила, даже не поинтересовавшись, что пьет, и спустя считанные минуты провалилась обратно – в глубины целительного небытия…

Он долго нес над ней свою вахту, дыша в такт еле заметному шевелению волос у ее лица, полностью сосредоточенный на застывшем теле. И лишь иногда отмечая, насколько именно сдвинулось светлое пятно на полу.

Когда стрелка часов подобралась к трем, Эд поднялся, спокойный и собранный. На кухне выпил чашку крепчайшего кофе, глядя в окно на удивительно солнечный сад, уже теряющий первые яркие листья…

Вышел на улицу. Тщательно запер дверь. И, сверившись с часами, завел мотор холодной рукой.

У института бурлила толпа: девушки – на пике красоты и в почти неприличных одеждах по случаю последних теплых дней и парни, вертящиеся возле них, как назойливые псы в ожидании маловероятной подачки, заглядывающие им в глаза, сглатывающие слюну…

Эд припарковался на привычном месте. Не спеша закурил, пуская дым в открытое окно, рассматривая сквозь черные стекла очков массивное здание, нависавшее над аллейкой… Наконец снова взглянул на часы, отточенным движением отправил окурок в полет и поплыл в студенческом потоке против течения, наслаждаясь погодой…

Солнечные лучи деликатно прикасались к затылку, в воздухе носились бесчисленные паутинки, щекотавшие щеки, норовившие залезть в нос – восхитительные признаки бабьего лета, отчаянного, пропитанного едва уловимым ароматом смертности… Тем лучше.

Все было так, будто всесильный покровитель одобрительно положил ему руку на плечо, – ощущение полной собственной правоты. И безнаказанности.

Стеклянная дверь доверчиво впустила его в глубины темного холла.

Некоторое время Эд изучал таблицу расписания, вдыхая перемешанные ароматы сотен людей, сотен судеб, пока его глаз не выхватил нужную цифру… Даже аудитория та же самая… Совпадение, не иначе!

Ухмылка тронула уголки губ, но так и не добралась до глаз.

Прохладные коридоры с высокими потолками, то пустые, позволяющие услышать отдаленный гул человеческого прибоя, то полные его суетливых волн… Среди всей этой разношерстной богемной толпы Эд ощущал себя фрегатом, неотвратимо идущим к цели сквозь хаос чужих жизней…