Текст книги "Садовник (история одного маньяка) (СИ)"

Автор книги: Нина Бархат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Сон тревог

Последние дни бабьего лета промелькнули, оставив после себя тонкий аромат сожалений и долгие унылые ливни. Еще вчера оглушающе-филигранная, красота осени внезапно оказалась втоптанной в грязь – в серое тесто из листьев, замешанных на дожде и размазанных по дорогам города…

Под навалившейся непогодой дом заскрипел сочленениями. Словно дряхлый старик, бодрившийся летом, с наступлением холодов он всерьез расхворался, стал жалким и беспомощным. В его бревенчатых стенах вдруг обнаружились щели. Под натиском ветра они напевали на все голоса – заунывно, тягуче, на самой грани слышимости. Ледяной сквозняк настегал Эда в самых неожиданных местах, отчего банальная ночная прогулка в туалет превращалась в таинственное, полное опасностей приключение…

Проводить вечера на веранде уже не хотелось. В упоении от жаркой близости Ники Эд совсем не замечал, что стекла-то вставлены косо, а кое-где и вовсе отсутствуют. Теперь же тонкие ветви растущей у дома вишни проникали внутрь и, жалобно барабаня о края стекол, тянулись к стене, осклизлой от влаги. Два хлипких стула, на которых они с Никой любили пить чай, окончательно рассыпались под нитями дождя из пустых рам…

Таинственным образом стали появляться листья – в кухне под столом и в коридоре напротив спальни. Блеклые и пергаментно-ломкие, они шуршали под ногами, рассыпаясь в прах. Вначале Эд не обращал на них внимания, уверенный, что сам притащил этот мусор на обуви. Но (с легкой руки беззаботной хозяйки) кучки продолжали расти. Спустя неделю Эд начал коситься на них с подозрением. И даже замедлять шаг… Пока не увидел, как при очередном порыве ветра между бревнами протиснулись сразу два листка. Он наклонился, заглянул в щель на уровне колен и замер – на него так же настороженно уставилась божья коровка. Эд отодвинулся. Жучок помедлил немного и заполз в дом окончательно, спасаясь от непогоды, рвущей сад…

А однажды Эда разбудило ощущение влаги на лице. Сквозь сон он долго смотрел на свои мокрые пальцы, не в силах понять, откуда капли. Оказалось – из зазора между оконной рамой и стеной. В этот день, потеряв, наконец, терпение, Эд раздраженно поинтересовался у Ники за завтраком, что она обычно со всем этим делает.

Она подняла голову от утренней чашки кофе, посмотрела на него спокойным, рассеянным взглядом и облизнулась.

– Ну не знаю… – ленивым движением склонила голову влево, прочесала рукой спутанные волосы. – А что… разве холодно?

Больше Эд от нее ничего не добился. Поэтому взял и законопатил щели всем, что только подвернулось: старыми газетами, тряпками, щепками и неизвестно с каких пор валявшейся под кроватью ватой в огромных упаковках из хрустящей коричневой бумаги.

И тогда стало тихо. Даже слишком. Лишь со временем Эд догадался, что ему не хватает пения половиц – они сомкнулись, разбухнув от вездесущей влаги.

Ее избыток сильнее всего проявлялся в ванной. Под плачущей (наверное, из солидарности) трубой целый угол затянуло ярко-зеленым ковриком мха. Заметив первую робкую кочку, Эд только приподнял бровь. Но коврик постепенно расширялся. Через месяц его уже приходилось огибать, выходя из расшатанной ванны. И тогда, убедившись в своей полной безнаказанности, мох зацвел – выпустил нежные салатовые стрелки! Эд не выдержал и отодрал все это изумрудное великолепие от половиц, стенавших под его грубыми движениями… Впрочем, не прошло и недели, как мох вырос снова. Еще зеленее и жизнерадостнее.

Однако хуже всего были мыши.

Поначалу, просыпаясь среди ночи, Эд ловил краем уха тихое шуршание. Встревоженно таращил глаза, борясь со сном, а потом, так ничего и не расслышав, сдавался – погружался обратно в сладостный омут видений с последней мыслью: было или почудилось?…

Но вскоре они потеряли всякий страх и начали копошиться по углам ночами напролет, обмениваясь пискливыми замечаниями и совершенно не обращая внимания на тапки, которые Эд периодически бросал наугад в темноту.

Один раз тапок угодил прямо на подоконник в массивный медный горшок, служивший у Ники (естественно!) вазоном. Он опасно закачался на краю, а Эд застыл, холодея от нешуточных опасений: вот сейчас это чудище рухнет, пробьет прогнившие половицы и увлечет за собой кровать! И тогда они с Никой навечно останутся в подземном царстве. Вот только… заметит ли это Ника?

Но горшок передумал падать. Эд облегченно выдохнул, расслабляя напрягшиеся до предела мышцы.

И тут из угла послышался тонкий захлебывающийся (слишком похожий на смех) писк! Обозленный невиданной наглостью, Эд яростно метнул второй тапок в сторону радостной возни. И, похоже, попал – наступила блаженная тишина. Удовлетворенно улыбнувшись, он откинулся на подушку, смыкая веки…

И все же до утра еще не раз слышал сквозь сон это издевательское похихикивание, отмахивался от ужасающе огромных мышей на тонких негнущихся лапах, которые шествовали мимо него с проклятым вазоном в обнимку… Последняя из них оступилась, и внезапно вся пушистая пищащая компания выронила горшок… Он долго катился по полу, громыхал…

Пока его адский скрежет не превратился в звон будильника.

Ника спала рядом, закутавшись в легкую простынь с головой, и только кончик носа, выглядывающий из-под этого сугроба, выдавал ее присутствие. Она впервые не встала раньше него.

Этот факт почему-то изумил Эда. Нет – почти напугал. И серебристая паутина страха уже поползла по спине…

Но Ника шевельнулась. Потянулась к нему с улыбкой, пытаясь на ощупь обнаружить своими сонными губами его – холодные от испуга. И страх сразу же показался глупым. И утро пошло как обычно. Разве что Ника была очаровательно сонной и все никак не могла перестать зевать, что раздражало Эда, который и сам после «мышиных» бдений чувствовал себя не слишком бодрым…

В кухне она растерянно поглядывала на серую пелену туч за стеклом. С приготовлением кофе не клеилось: ложка выскальзывала из рук, коричневый порошок покрывал неряшливыми пятнами столешницу и пол, а Ника все смотрела в окно, то ли крепко задумавшись о чем-то, то ли просто не в силах оторваться от низкого, тяжелого неба…

– Ника.

Никакой реакции.

– Ника!

Застывшие зрачки. Приоткрытый рот обнажил краешки белоснежных резцов.

– Вероника!

Зрачки мгновенно сузились.

– Не называй меня так, – она окатила его взглядом снежной королевы.

Случайный луч, каким-то чудом пробивший свинцовое одеяло неба, коснулся ее, заставил играть янтарными отблесками волосы. И на миг показалось: они единое целое. Показалось, это Ника светит на солнце, а не оно на нее!…

Она выдохнула, качнула головой, будто удивляясь собственной несдержанности. И взялась за уборку – веник запорхал над кофейными россыпями.

Эд, сбитый с толку ее необычным поведением, наблюдал со стороны, как ловко тонкие кисти дирижируют кухонным оркестром. Под полупрозрачной рубашкой ее груди мерно покачивались, напоминая двух любопытных зверьков, поворачивающих мордочки за интересным предметом. Сквозь легкую ткань их темные носики были видны более чем отчетливо. Наконец он не выдержал – подошел к ней и принялся, сопя от удовольствия, ласкать их одной рукой, медленно подтягивая другой цветастый подол… Солнце стыдливо скользнуло за тучи.

– Ну хватит! – ее тон оказался неожиданно властным.

Ника проворно высвободилась из его рук, так что еще секунду Эд обнимал воздух. А затем шумно выдохнул и поплелся варить кофе, раз уж его странная подруга сегодня к этому не расположена…

Кофе пили в комнате со сломанным телевизором. Той самой. Эд не любил ее, ему и сейчас казалось: здесь холодно и пусто. Даже несмотря на обилие зелени и Нику, которая устроилась на подлокотнике дивана и впилась в окно таким завороженным взглядом, что было ясно: что бы она ни увидела в тоскливом сером небе, это все еще ее занимало…

Эд осторожно опустился на диван, с опаской поглядывая на нее – райскую птицу на диковинном винно-красном насесте. Попытался придвинуться, чтобы как всегда окунуть одну руку в струящиеся по ее плечу волосы, перебирать их и поглаживать, пока кофе не будет допит. Но Ника дернула плечом. И Эду волей-неволей пришлось довольствоваться сомнительным вкусом черной жидкости без острой приправы – прикосновения к ней.

За окном пустился скучный, моросящий дождь. Ника сидела все так же – не шевелясь. И только нежная жилка на ее безупречной шее мелко подрагивала, дразня – намекая на долгожданное завершение этого утра.

Непривычная холодность Ники вначале интриговала Эда, выглядя тонкой прелюдией к какой-то новой волнующей игре.

Но время шло. А она молчала. И это начинало злить.

Спокойное выражение ее лица вдруг показалось ему нарочитым, почти насмешливым.

Эд решил покончить с идиотским молчанием и прочистил горло, морщась – чувствуя, как раздражающе царапает ухо этот искусственный до предела звук.

– А-а-а… у тебя всегда так много мышей?

Она соизволила повернуться.

– Мышей? – улыбнулась пронзительно и слегка недоверчиво.

– Ну да. Я уже несколько ночей просыпаюсь. Сегодня из-за них чуть вазон не разбил.

– Надо же! Их так давно не было, – она заерзала, и диван закачался.

Эд приготовился словить ее в любой момент.

– Скребутся по углам, пищат – спать мешают. У тебя для них ничего нет?

Ника призадумалась ровно на одну секунду. Воскликнула: «Конечно есть!» – и золотистым вихрем соскользнула с дивана, отчего тот недобро зашатался. С облегчением и осторожностью поднялся и Эд.

– Много чего есть! – на кухне раздавался грохот, что-то открывалось, падало, потом послышался металлический звон и звук льющейся воды. И топот ног Ники – в направлении спальни.

«Наконец-то, – подумал Эд, спеша туда же, – поставим мышеловки, а заодно и…»

Но приятная мысль оборвалась. Он обалдело уставился на Нику, сидящую босиком на обжигающе холодном полу.

– Хорошо, что ты рассказал! А то они бы подумали, что я о них совсем забыла, обиделись бы и ушли… – на корточках, она разбрасывала кусочки хлеба и неизвестно откуда взявшиеся (в ее-то доме!) зерна пшеницы вокруг заботливо приготовленного блюдца с молоком. Кстати, с его стороны кровати.

– А… – Эд с беспомощным изумлением указал на блюдце.

Ника обернулась и, ослепительно улыбнувшись, отерла молочные усы одним длинным бессознательным жестом. Даже издалека она пахла этим детским, полузабытым счастьем – простым, как все истинное… Ее смешная поза: на корточках, руки болтаются между широко расставленных колен – вдруг напомнила Эду мальчишек. Тех, что вечно бросаются в лужи и запускают воздушных змеев (не важно, что погода неподходящая и ветру взяться неоткуда!)… Жгучая радость в ее глазах была родом оттуда – из их волшебного мирка.

Ну мыши… Подумаешь! Да сколько угодно!

Он присел с ней рядом и неожиданно для самого себя взял ее руку и поцеловал, собирая теплый молочный запах с ладони, пристально глядя в ее зеленые смеющиеся глаза. А потом…

Потом утро двинулось своим обычным чередом и пол не показался ему таким уж холодным.

Вместо серых дождей на нагую кожу земли легли первые приморозки. И дымка ленивой дремоты, окутывавшая дом и его обитателей, стала еще плотнее.

Утренний кофе Эд теперь зачастую готовил в одиночестве – Ника спала дольше, игнорируя даже священную обязанность полива цветов. Она просыпалась перед самым выходом. Тихими заплетающимися шагами пересекала коридор и долго смотрела то на него, то на дымящуюся чашку на кухонном столе, словно в равной степени удивляясь их присутствию. С мученическим видом опускалась на стул и прятала за чашкой глаза – темные от темноты за окном. А после первого глотка, наконец спохватившись, сообщала с комичной торжественностью: «Доброе утро!» – и тянулась к Эду с расфокусированным взглядом – целовать. Естественно, проливая кофе. Эд шипел от боли и злился. А Ника оживлялась – смеялась, принималась бурно извиняться и так старательно вытирала его полотенцем, что завтрак плавно перемещался в постель…

Но, увы, такое случалось все реже. Ведь, заметив часы и осознав, насколько именно опаздывает, она сломя голову летела собираться, и получить от нее что-нибудь, кроме беглого поцелуя в нос, было уже невозможно…

А вечером, пока он вез ее из института, она опять дремала, спрятав твердый кулачок под щекой – сказочный зверек, свернувшийся клубком на жестком сиденье. Глаза скользили под шелковыми веками, ровное дыхание шевелило золотистый локон у приоткрытых губ… Она действительно спала. Но стоило машине остановиться, как Ника испуганно выпрямлялась в кресле, явно думая, что уснула на лекции.

Наблюдая этот привычный спектакль вечер за вечером, Эд тщательно прятал улыбку.

Зайдя в дом, они еще некоторое время пытались изобразить деятельность: Эд готовил или листал бумаги, а Ника направлялась в соседнюю комнату рисовать свои любимые цветы, наполовину занесенные снежной пеной.

Полчаса спустя Эд находил ее на красном диване. Она молча смотрела в окно пустым взглядом, укутавшись с головой в старенький клетчатый плед… Тогда он что-то бормотал ей в ухо сквозь шершавую ткань, не дождавшись ответа, подхватывал на руки и нес в постель. Даже если было только семь часов вечера…

Но и в постели, казалось, поселился холод. Рядом с медленно-ровным биением ее сердца Эд все чаще незаметно сам для себя погружался в сладкую дремоту, а чуть позже – глубоко, безнадежно засыпал, едва коснувшись подушки. Сквозь смутные полуэротические видения он тянулся к Нике, стремясь ухватить хотя бы кончик своей золотисто-розовой мечты… Но она была далеко, слишком далеко…

А в следующий момент пронзительная трель будильника уже терзала его, вызывая злость и неопределенные сомнения: он спал? он спит?…

Тяжелой поступью в город явилась зима.

Ее звенящая льдистая тишина затопила улицы, прильнула к окнам домов. Рядом с ее тягостным соседством охрипли и замолчали собаки, затаились в своих притворно-надежных жилищах люди…

Дом погрузился во тьму: стекла затянуло диковинным бархатно-белым узором. Он сползал языками ледяного пламени на подоконник и дальше – на пол…

Большую часть дня Ника теперь проводила в кровати, и легкие тени из ее бесчисленных снов порхали по спальне… А когда насущная необходимость или призрачные правила приличия все же вынуждали ее подняться, ходила по дому бесшумно и бесцельно – как полупрозрачное привидение в длинном махровом халате, наброшенном на голое тело…

Она без конца зевала. Вещи валились из рук. Казалось, даже еда стала для нее ненужным, утомительным ритуалом. Она больше не рисовала. И почти не ездила в свой драгоценный институт. В ответ на раздраженные попытки Эда разбудить ее она только еще глубже погружалась в теплое одеяло, будто надеясь навсегда затеряться в его благодатных глубинах…

И как бы это сонное царство ни выводило Эда из себя, но оставлять ее одну и уходить в зверский холод по такой дурацкой причине, как необходимость сдать в срок очередной заказ… Это было чистой воды кощунством!

Поэтому он все чаще зашвыривал за тумбочку проклятый будильник, отворачивался к заполнявшим кровать солнечным прядям и вновь проваливался в бездну, напоенную ееароматом, проводя все больше времени в сладком нарколептическом забытьи с полуулыбкой на губах…

Ему снилось лето и безбрежное поле цветов. И она среди них – в яркой юбке и огненном шторме волос. Ее живой смех пронизывал все вокруг, освещал теплыми бликами… Там, в своей волшебной стране, она была прекрасна и всемогуща!… Счастлива!…

А снаружи мягкие лапы метели щупали дом в поисках входа, кружили от бессилия, нагребали курганы снега – выше окон, выше дверей, выше крыш!…

И тогда Эду снилась огромная мохнатая кошка, которая сидит у порога, мурлычет, вылизывая лапы, ждет чего-то, хитро подмигивая…

Сквозь уютную поволоку сна он пытался думать: раз зима, то должен быть и Новый год. Но когда?…

Кошка фыркала – насмешливо, но не обидно, лаская языком рыжую шерсть у себя на спине. И смеялась над глупым человеком: что такое Новый год? Бессмысленная красная цифра. Зачем он тебе здесь – в зачарованном кошачьем королевстве?… Спи лучше, спи…

И Эд спал.

Ты вся из огня

Глаза открылись одним рывком.

Эд сел в кровати, не понимая, что его разбудило, но сразу же чувствуя сотни отличий в воздухе.

Ослепительно-яркий розоватый свет пронзал ветхие шторы, а там, где их не было, – лился ровным неудержимым потоком на пыльные листья растений. За окном приглушенно тренькала залетная синица, издалека доносился заливистый лай. И еще этот запах… Приятный.

Но спокойнее не становилось. Наоборот, Эда что-то тревожило, не давало откинуться на подушку и нырнуть обратно в сладостную дремоту…

Рука сама двинулась влево. И наткнулась на пустую простынь. Прикосновение к ее прохладной поверхности было странным, неправильным – будто к телу незнакомой женщины.

Эд медленно поднялся и побрел, покачиваясь, к двери. Ноги слушались плохо, суставы ломило. Соображать получалось, лишь преодолевая усилие – как после длительной и интенсивной попойки.

«Что за черт… – он, морщась, потер виски. – Я же хрен знает сколько не пил…»

В коридоре, пропетляв от стены к стене, он с размаху влетел в косяк, вмиг проснулся и смачно выругался в пугливую темень ванной. «…ать!» – послушно повторило короткое, но ясное эхо, и Эда внезапно охватила волна бессмысленной жалкой ярости ко всему окружающему…

На кухне он некоторое время тупо смотрел на горящий огонь под туркой – уже почти выкипевшей. Пока не понял: вот что за запах был в доме. А ведь совсем отвык…

Ежась от леденящих прикосновений ветерка, Эд потянулся прикрыть распахнутое настежь окно и застыл посреди движения – в грязном стекле отразился его размытый состаренный портрет: густая щетина, отросшие волосы (и когда? недавно же стригся!).

Все еще удивленно ощупывая щеки, он толкнул дверь в гостиную… Но, разумеется, напрочь забыл о пороге и снова впечатал в него со всего размаху большой палец ноги!

Из глаз посыпались искры. Потом слезы.

Он, шипя и ругаясь, запрыгал на одной ноге, сжимая другую, окончательно влетел в комнату… запоздало осознавая, что Ника, изумленно глядящая на него поверх праздничной чашки, одета в какое-то особенное платье и что рядом с ней, осторожно держа кофейник двумя пальчиками, восседает та самая старушка, с которой он имел несчастье почти познакомиться в свой первый день на Садовой.

Последней промелькнула мысль о том, что одеться он так и не успел. Совсем.

Нога как-то сразу отошла на второй план. Прикрывшись ладонями, Эд неуклюже попятился обратно в спасительный полумрак коридора, попутно пытаясь соблюсти хоть какую-то видимость приличия – бормоча:

– Извините…

Но старушка (ничуть не шокированная!) качнула страусиными перьями на шляпе в его сторону, алчно усмехнулась и со значением склонила голову к Нике: «Одобряю, детка. Прекрасный выбор!», продолжая бесстыдно его рассматривать.

Звякнувшая о край блюдечка парадная чашка звонко с ней согласилась… А сама Ника улыбнулась в ответ тонкой, многозначительной улыбкой и кивнула с достоинством, глядя Эду прямо на…

Его глаза потрясенно округлились.

Но тут многострадальная нога уперлась во что-то (к счастью!) мягкое и теплое, и за спиной раздался пронзительный собачий визг.

Эд разом пришел в себя, пробормотал еще раз «извините», развернулся и ринулся в спальню (как ему показалось) со скоростью реактивного самолета!…

Он долго массировал ногу и выдыхал испуг, слушая захлебывающееся заботой причитание, доносившееся из гостиной:

– С тобой точно все нормально? Арчи, ну скажи, где болит?!

Эд поморщился. Наверное, нужно одеться и пойти извиниться повторно – под ее неодобрительным взглядом, естественно. И не исключено, что она все-таки припомнит обстоятельства их несостоявшегося знакомства. Черт! Как же все глупо вышло! Ведь точно придется выкручиваться!

Эд раздраженно мотнул головой… и краем глаза уловил рыжий сполох в дверном проеме. Ника стояла, отчетливо выделяясь на темном фоне – растрепавшаяся копна ее волос играла с солнечным потоком из окна, лучилась… Нижняя губа подрагивала, а вся поза казалась до предела напряженной.

– Ну извини. Я же не знал, что она тут… – начал Эд, морально готовый к долгим и почти искренним объяснениям.

Но, похоже, его слов никто не слышал – с тем же потерянным выражением лица Ника сделала шаг. И опять застыла.

– Ник?

Дрожащими пальцами она потянула пояс. Он не поддался. Тогда она рванула свое лучшее платье (ткань жалобно треснула) и отбросила в сторону! Шелковый мотылек спланировал на комод и беспомощно обвис, рассмотрев в темном лаке отражение тела, сочащегося розовым теплом. Совершенно обнаженного тела!

Ника снова замерла, не сводя с Эда лихорадочно горящего взгляда. Его член мгновенно затвердел.

Где-то на задворках сознания промелькнуло: «Ни фига себе оделась к завтраку с соседкой…», а потом она жестко толкнула его во взметнувшуюся облаком постель и одним плавным кошачьим прыжком оседлала его грудь, еле слышно урча.

Оказалось, что до этого дня он не знал, что такое огонь… Она была вся из огня! Длинные рыжие пряди упали ему на лицо, опаляя… Отрезая от мира, где осталось лишь ее горячее тело, взявшее его в плен ног… В этом подсвеченном солнцем куполе было видно, как язычок быстро обежал яркие губы, и она усмехнулась незнакомой предвкушающей усмешкой. Глаза – неистовые и беспощадные – ощутимо жгли кожу, не оставляя сомнений: она пришла взять все. Без остатка!

На какую-то долю секунды ему стало страшно.

Но сильные пальцы вонзились в волосы, повлекли, властно указывая путь. И Эд сдался на милость стихии…

Ника спала. Ее лицо не сохранило и следа страсти, внушившей ему, зрелому мужчине с богатым опытом, почти суеверный страх. А он, неудобно приподняв голову, все смотрел на нее, не шевелясь – боясь сделать лишнее движение и вернуть к жизни этот огнедышащий вулкан.

Пряди вились медными змейками, заключая ее в живой, сияющий кокон… Она была прекрасна – с ладошкой, подпирающей по-детски округлую щеку и солнечным лучом, затерявшимся в густых ресницах… И никто не смог бы поверить, что этот золотой ребенок, будто одержимый демонами, без конца терзал его бедное тело всего пару минут назад…

Священную тишину вдруг нарушил громкий и протяжный скрип за окном. Как ужаленный, Эд подпрыгнул в постели и тут же замер, испуганно оглянувшись на Нику. Но та дышала по-прежнему легко.

Калитка глухо стукнула, завершив привычную песню, и еле различимые, но явственно шаркающие шаги затихли за забором.

Эд наконец вспомнил про открытую дверь. И вздрогнул.

Проклятая сумасшедшая старуха! Она что же – провела здесь всевремя?! Пока они стонали, кричали, падали с кровати и возвращались вновь в нее, обмениваясь отрывистыми, но предельно четкими комментариями на вечную тему: что, куда и как, насколько сильно и насколько глубоко?!.

В голове помутилось от злости. Нет, не зря он так невзлюбил ее с первой же встречи! Догнать и придушить. Немедленно! Ну хотя бы ее мерзкого пса!

Однако неожиданная мысль спасла Арчибальда от расправы.

А Ника-то… Ника! Она же знала, что гости в доме… И все равно забыла о двери! Черт, да она позабыла обо всем– так его хотела!…

Эд посмотрел на нее, свернувшуюся калачиком в постели, и самодовольно ухмыльнулся: а ведь именно он – причина расцвета этой девочки! Он и никто другой – причина ее превращения в страстную, полную огня женщину!…

Позабыв о самом существовании старушки и ее любимца, Эд снова нырнул к Нике под одеяло, мурлыкая что-то бравурное под нос и теша свое мужское самолюбие этой бесконечно наивной сказкой…

Ему снилось звонкое пение. Чей-то голосок старательно выводил:

– Вёсна, вёсночка, весна, нам ты солнце принесла!…

Он соперничал пронзительностью с криками синиц, не позволяя держать веки закрытыми, будоража, приглашая взглянуть на певунью…

Нашарив пустое место Ники, Эд открыл глаза. Зевнул, потянулся до смачного хруста и откинул одеяло.

Вначале за белым от слепящего солнца стеклом ничего не было видно, но, прищурившись, он все-таки различил между деревьями хрупкую фигурку, и его рука замерла на оконной раме.

Она стояла в паре десятков метров от дома и пристально рассматривала ветки, притянув пучок к себе пониже.

«Одевалась, должно быть, еще во сне», – хмыкнул про себя Эд – цветастая ночнушка, ее любимая, развевалась под пронизывающим ветром, обнажая полосы сияющей кожи над резиновыми сапогами. Темно-зеленые изначально, они превращались в хаки на глазах – от несусветной жидкой грязи, а последний снег лип к ним робкими комочками, наверное, надеясь на спасение от неумолимого солнца, затопившего сад…

В коротенькой синей курточке, наброшенной прямо на ночнушку, Ника казалась здесь первой перелетной птицей.

Вдруг, точно зная, что за ней наблюдают, она обернулась. Помахав ему рукой, улыбнулась и прокричала, упиваясь солнцем и терпким запахом близкого тепла:

– Смотри! Весна пришла!

– Да, действительно, – шепнули его улыбающиеся губы в тишине спальни.

Ее голые ноги в грязных резиновых чудищах, ее ослепительное счастье и тайная песня – все это было весной куда больше, чем кем-то придуманное время года.

А немного позже, выпив кофе, она заорала: «Бли-и-ин!!!» – и умчалась, стукнув чашкой о стол так, что на его поверхности вмиг образовалось огромное пахучее озеро.

Эд взглянул в его темные глубины с подозрением.

Где-то уже в коридоре Ника затормозила о стену (должно быть, ночнушкой – послышался треск), вернулась и с выражением неподдельного испуга на лице провозгласила: «Блин, сегодня же зачет!» – и снова исчезла в дверном проеме, оставив на косяке запотевший след от ладошки.

Эд обреченно вздохнул, взял тряпку и стал вытирать стол, попутно размышляя над причудами женской логики.

Ну какой к дьяволу зачет?! Ведь она не была в институте… Сколько? Два месяца?… Или три?

Склонившись над раковиной и глядя на бегущую воду, он попытался вспомнить, когда он в последний раз забирал ее в конце знакомой аллеи… И не смог. Движение прозрачной спирали вдруг напомнило ему само время: попробуй словить, ощутить его – и оно скользнет сквозь пальцы незамеченным… но, потеряв, осознаешь его вес предельно точно.

Так сколько же все-таки прошло?

– Ты еще не в машине?! – это было произнесено с той непередаваемой классической интонацией, о которой Эд клялся себе: «Никогда в жизни! Ни от одной!…» Ника заглянула в кухню, натягивая туфлю на левую ногу. И усилила эффект: – Ну, Эд! Скорей же!

В ответ он зло громыхнул недомытой тарелкой, едва не разбив ее. Но эскапада пропала зря – Ника была уже где-то у выхода. Что раздражало еще больше!

Он сорвал куртку с крючка, чувствуя, как лопнула петелька (и ведь не пришьет! придется самому – как и тарелки!), и широкими яростными шагами направился к машине, пытаясь найти рукав на ходу. Безуспешно. Распахнул дверцу и швырнул неподдающуюся куртку на заднее сиденье, перекипая через край.

– Ты что, раньшене могла сказать? – он почти не сдерживался, так что в конце вопроса явственно послышалось рычание.

Ника посмотрела на него слегка удивленно.

– Конечно, не могла – я же только чтовспомнила, – и опять уставилась на дорогу.

Женская логика в ее исполнении была неподражаема! Эд прыснул помимо воли и, чувствуя, как резко понизилось давление изнутри, завел машину.

Некоторое время ехали молча. Но уравновешенность и расслабленная поза Ники все еще злили его, отвлекая от дороги и заставляя то и дело бросать косые взгляды.

Наконец, он не выдержал.

– Ну и какой же зачет может сдать уважаемая студентка, не посещая занятий три месяца?

– Портрет, – она была непробиваемо, лучезарно спокойна! – Я давно прошла его самостоятельно – еще летом. Да, в общем-то, и все остальное прошла тоже – до самого конца курса, – небрежное движение плечом. – Да и что там сдавать, сам подумай! Даты-формулы зубрить не надо. Нарисовал – и готово! – зеленый глаз лукаво подмигнул, скрывшись на миг за заслоном из темного золота.

А Эд неожиданно вспомнил эти ресницы, лишь час назад подрагивающие от безмятежного сна у самого его лица. И то, что случилось раньше.

Какого дьявола он так на нее разозлился?

– И вообще, – прервал его удивление голос с выразительно самодовольными нотками, – я давно уже всеумею! Иногда даже спрашивала себя: зачем мне этот институт? Но теперь я, кажется, знаю… – Ника повернулась к нему и замолчала. Потянулась рукой к его волосам и, задумчиво по пути лаская висок, скулу, шею, скользнула в вырез рубашки. Ниже… Слегка облизнулась. Потом разочарованно выдохнула и, совсем не замечая судорожных попыток Эда выровнять ход машины, произнесла: – Как бы иначе я тебя встретила?

Эд с ощутимым облегчением заметил знакомую многоэтажную громаду и поспешил припарковаться. Пока был в состоянии.

А Ника заключила с улыбкой:

– Так что не беспокойся – сдам без проблем.

Какой-то миг Эд сомневался, не напомнить ли своей легкомысленной студентке о существовании такого общеизвестного явления, как зимняя сессия… Но вовремя решил не превращаться в зануду.

В конце-то концов, училась же она раньше без его наставлений?! Дотянет как-нибудь и этот год.

Не имея дальнейших планов, Эд поехал на съемную квартиру.

«Хорошо, что заплатил за полгода вперед», – радовался он, топчась на пыльном коврике перед своей дверью и гремя ключами на весь коридор.

Слева скрипнула дверь. В робко приоткрытую щель на него испуганно смотрел сосед.

Вдруг вспомнилось, как он последний раз встретился с этим добродушным толстяком – ночью на лестничной клетке, когда тот вышел покурить, а Эд решил, что нет времени лучше для того, чтобы выбросить все собравшиеся за последний месяц пустые бутылки. Глаза соседа в лунном свете тогда показались ему двумя блестящими пивными крышками – такие же бессмысленные и полные сдержанной зависти к другим, у кого жизнь удалась.

Скважина со скрежетом поддалась, пропуская блудного хозяина внутрь.

Сосед сильно ошибался – на самом деле в те времена Эд был призраком, выползавшим из своего убежища только по жизненной необходимости. Теперь же это место больше всего напоминало ему безнадежный корабль, покинутый даже крысами.

Он прошелся по комнатам. Распахнул окна, чтобы избавиться от спертого воздуха с еле ощутимым приторно-синтетическим привкусом. Он напоминал о чем-то… Но вот о чем?

Толстый слой пыли, полная вонючая пепельница, намертво засохшая черная гуща на дне чашки возле клавиатуры (даже отражение в зеркале!) – все эти приметы его недавней пустой жизни выглядели жалкими и чужими в пронзительном свете из немытых стекол.

И только небо за окнами – огромное яркое небо – казалось реальным в этом заброшенном грязном мирке…

Эд сбежал оттуда спустя полчаса, сделав десяток звонков и забрав последние деньги из нетронутого тайника, удивляясь, как ему вообще удавалось тут жить целых два года.

Весна распространялась по городу, как не вполне приличная заразная болезнь.