Текст книги "Садовник (история одного маньяка) (СИ)"

Автор книги: Нина Бархат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

За очередным поворотом гостеприимно распахнули створку двери из тяжелого дерева, и поток теплых предзакатных лучей косо лег на истертый паркет.

Окна в полстены, ряды столов, амфитеатром поднимающиеся до самого потолка, гигантская доска с неизбежными разводами мела – воплощенный образ студенчества. На мгновение Эд даже испытал легкое дуновение ностальгии… Но оно быстро рассеялось, стоило взгляду скользнуть по латунным цифрам на второй створке двери.

Он направился в аудиторию легким, уверенным шагом.

Его появления никто не заметил – шел критический разбор работ, небрежной грудой лежавших на преподавательском столе. Почти перегораживая проход, перед кафедрой растопырил лапы мольберт с белым листом, еще несколько сложенных подпирали дальнюю стену. Спиной к Эду болтали, смеялись, что-то самозабвенно обсуждали девушки (преимущественно вызывающего вида, лишь одна премилая застенчивая обладательница длиннющей косы топталась немного в стороне).

А над этой стайкой райских птичек царил, как потрепанный жизнью, но все еще хорохорящийся голубь, он– в классическом профессорском жилете, с абсурдной бабочкой под жирненьким подбородком, с капризно надутыми губами и сальными глазами, – он, животное особенное… Его жесты охватывали невидимой сетью двух самых симпатичных студенток. Он наклонялся к ним поближе – высказать замечание… И задевал находящиеся в пределах доступа округлости, дышал на ухо, сжимая доверенный ему локоток с притворно отеческой нежностью, придерживая его той же самой грязной лапой, которая вчера…

Скрипнув зубами до хруста, Эд отвернулся к окну.

Его самоконтроль еще долго истязали бурными спорами, взрывами смеха, шушуканьем, но в конце концов, когда он уже был практически готов вытолкать всех лишних вон, позади раздалось шуршание сворачиваемых рулонов и слова прощания. Каблучки гордо поцокали к выходу.

Сглотнув слюну, вдруг ставшую остро-сладкой от предвкушения, Эд развернулся к кафедре.

Последняя девушка бросила на него оценивающий взгляд и прикрыла дверь за собой.

– Вы ведете портрет на первом потоке пятого курса? – он двинулся в обход стола, деланно-скучающе рассматривая то собственные ногти, то косые надписи на вертикалях студенческих рядов.

– Все верно, молодой человек. А в чем дело? Хотите взять уроки? Тогда вы как раз вовремя – за год можно достигнуть определенных успехов, при наличии базовых умений, конечно… Вы когда намерены поступать? – не глядя на Эда, профессор застегивал свой солидный портфель из дорогой темно-коричневой кожи с выражением безусловного превосходства на обрюзгшем лице. Тяжелые щеки слегка колыхались в такт дыханию.

– Вы вчера принимали пересдачу у Вероники?

Мужчина слегка дернулся, видимо, ощутив, как ловушка щелкнула, прежде чем захлопнуться. В его поросячьих глазках мелькнула тень неконтролируемого, животного страха…

И это решило все!

Эд впечатал кулак в его лицо, успев прочувствовать, как легко подались зубы, как проваливается все дальше рука, почти не встречая препятствий, как смутно начинают ныть края суставов…

Преподавателя отшвырнуло на пару шагов. Он проехался по паркету. Сразу же встрепенулся, вскинул взгляд на Эда. И пополз к выходу, беззубо мыча, оставляя кровавые следы на светлых лакированных дощечках…

Эд приближался к нему опасной пританцовывающей походкой со стороны окна и с удовлетворением наблюдал, как его долговязая тень накрывает мерзавца…

Как вдруг за дверями послышались шаги.

Гулкий коридор донес неразборчивый диалог и хихиканье. И тут же отчетливо на самом пороге:

– Думаешь, тут оставила? А может, на истории искусств? – каблучки нетерпеливо переступили. Дверная ручка начала проворачиваться… но замерла на полпути.

– Не знаю… А ты не помнишь, на портрете я с ними была? – ручка снова дрогнула от прикосновения с другой стороны незапертой(Эд только теперь вспомнил!) двери.

Безотрывно наблюдая за этим полным особого смысла шевелением, он поймал себя на странных, по-детски бесшабашных эмоциях – его разбирало любопытство: а откроют ли?… И – что он тогда станет делать?

– Неа, на портрете на столе их не было, точняк. А может, Серж забрал?

– Ну да! Типа ему до меня дело есть – он же вокруг Светки крутится как заведенный!

– Не, ну на портрете их уже точно не было – я помню…

Ручка двери дернулась еще раз, освобождаясь от груза, и раздались удаляющиеся шаги в сопровождении гаснущих голосов.

Профессор дернулся вместе с ней – исчезающей надеждой на жизнь. Инстинктивно попытался было закричать, но сломанная челюсть не послушалась, вырвав изо рта лишь глупое поскуливание и очередную порцию кровавой слюны.

Эд усмехнулся. И занес ногу для удара…

Некоторое время он зачарованно смотрел на алые брызги, расчертившие безупречную белизну мольберта.

Абстрактный импрессионизм, твою мать! Следовало признать: как для последнего творения – недурно…

Он хотел было снова улыбнуться и вздохнуть пошире – устало, как после тяжелой работы, но в этом огромном, рассчитанном на сотни людей помещении не хватало воздуха.

Поспешно вымыв руки в умывальнике, который по-сиротски жался в углу за кафедрой, Эд направился к окну и после непродолжительных манипуляций с запором распахнул его настежь.

Аудиторию вмиг затопил прохладный ветерок, причудливо смешанный со все еще теплыми лучами уходящего солнца… Своеобразный коктейль запахов (прелые листья, горьковатый дым, остатки хлорки на руках) почему-то неожиданно напомнил о детском ожидании чуда – той наивной уверенности, что впереди лежит нечто волшебное. Непременно!…

Эд с наслаждением вздохнул на полную грудь и достал сигареты.

Из-за его спины, от мольберта, донеслись два судорожных бессознательных всхлипа – воздушный поток потревожил лежащего.

Он обернулся и только теперь впервые рассмотрел все в подробностях: бесформенная груда на полу, широко раскинутые руки, криво повисшая под воротником измазанная в крови бабочка… И бесчисленные мелкие пятна, брызги, следы от пальцев на полу, на вертикальных плоскостях кафедры и столов. Лучи солнца не касались человека, видимо, понимая: этомуласка и тепло уже ни к чему…

Одним щелчком Эд отправил окурок за окно, наклонился, смачно сплюнул туда же. И вышел из аудитории, плотно прикрыв за собой дверь.

Страха не было. Не спеша шагая по опустевшим коридорам, он ощущал, как с каждым поворотом становится легче – так, словно что-то пригибавшее его к земле исчезло. А вместе с ним – и любые сомнения.

Да, жизнь потекла именно так, как задумано!…

Вернувшись к Нике, он обнаружил ее все еще спящей, опасно накренившись на краю кровати. Быстро разделся, мягко перевернул ее на другой бок, получив свою долю сонного: «Ууу… Эд…» – и поцелуй, попавший в нос.

А после уснул – так крепко и быстро, что казалось: снотворное они приняли вместе.

Сон рвался под холодным прикосновением осени. Эд игнорировал его сколько мог, зябко кутаясь во вдруг истончившееся одеяло и пытаясь поглубже нырнуть обратно в сладостный омут. Но лучи безжалостно лезли под веки, прогоняли дремоту – такую желанную после безумия этих дней…

Наконец, он вздохнул, потянулся и, улыбаясь, посмотрел на соседнюю подушку. Губы замерли в полуулыбке – подушка была пуста.

Зато из кухни доносился совершенно нехарактерный для этого дома мелодичный перестук кухонных принадлежностей и (что совсем уж удивительно) аромат чего-то съедобного! Ну, по крайне мере теоретически.

Чуть ли не на ощупь – ведомый запахом, Эд надел халат и отправился в разведку по леденящим ступни половицам. На пороге кухни он неожиданно остановился, зачарованный зрелищем…

Возле плиты, громоздя опасную пирамиду на краю мойки, хозяйничала Ника – босиком, в невесомом крепдешиновом сарафане с тонкими бретельками на молочно-белых плечах. Поварешка в ее руках то и дело превращалась в смертельное оружие, на какие-то миллиметры разминаясь с подпрыгивающим на плите чайником. А сами руки вершили кулинарную магию: зачерпывали немного соли, добавляли щепотку мелко нарезанной травы, описывали таинственные круги над кастрюлей в красный горошек – единственной на этой кухне, умудрившейся сохранить свое кулинарное назначение.

Волна волос качнулась, согрев ее щеку золотистым отсветом, и выпустила непослушную юркую змейку. Ника поймала ее, торопливо завела за ухо. Эд заметил яркие платочки, обернутые пару раз вокруг запястий и заботливо скрывающие бинты, что окончательно делало ее похожей на юную, еще невинную хиппи.

Стараясь ступать беззвучно, он подкрался и, отведя подрагивающие солнечные локоны, поцеловал плавный изгиб шеи. В нос ударил сильный запах корицы. Эд не удержался и чихнул.

– Доброе утро… – выпускать ее из рук не хотелось: миг был слишком хорош.

Но Ника выскользнула, рассеянно улыбнувшись. Шагнула к столу. И только тогда Эд наконец увидел, что на столе его ждет завтрак!

Ну надо же… Он восхищенно хмыкнул и, ощущая себя матерым отцом семейства, сел к огромной дымящейся тарелке.

Его заботливая «женушка» (и проказливое «дитя» в одном лице) молча заняла стул напротив – перед порцией размером с блюдце. Неуверенно взяла вилку. Волосы упали, занавесью скрыв ее лицо…

Черт, это даже на вкус было неплохо! Приятно удивленный, Эд приступил к еде всерьез.

– У наф феводня пвазник? – радостно пробубнил он с набитым ртом. Что же еще – страшнее чая она раньше ничего ему не варила!

Ника склонилась над своим блюдцем вместо ответа. Казалось, ее энтузиазм закончился с приготовлением пищи: она вяло ковырялась в каше для виду, не поднимая головы. И молчала.

Тишина давила физически.

Вилка, совершив несколько круговых движений, надолго зависла над многострадальной кашей… Наконец, Ника аккуратно положила ее на стол.

– Ника?

В плотном заслоне волос мелькнул испуганный взгляд.

Вдруг одним решительным движением она отбросила волосы, открыв покрасневшие глаза и мокрые щеки. Нижняя губа слегка подрагивала, указывая, как близки слезы и как ненадежен ровный, подчеркнуто спокойный взгляд.

Эд осторожно взял ее безвольную холодную руку.

– Ника, это уже… позади. Он тебя… не тронет…

«Больше» так и не прозвучало. Он проглотил его в последний момент, и теперь горло саднило от этого жуткого, безусловного «больше»!…

Слезы опять накатили, заставляя ее дышать чаще. И Эду пришлось приказать себе не думать о том, как она возбуждающе красива сейчас – с воспаленными веками, тяжелым дыханием, беспомощностью в глазах.

– Просто, знаешь… так глупо… – выдохнув, она качнула головой. Зажмурилась, отчего одна (самая горькая) слезинка перелилась, поползла по жемчужно-бледной коже щеки. И, вытирая своевольную каплю, шепнула тихо – он едва расслышал: – У меня сегодня день рождения.

–  Сегодня?… – тупо переспросил он, сбитый с толку этим неожиданным заявлением. И вдруг понял, что за весь год так и не сподобился узнать, когда же у девушки, с которой он живет, день рождения! М-да, не гуд. – А… какое… В смысле, это получается какого числа?

Ника посмотрела на него с крайним удивлением.

– Девятнадцатого сентября.

Мир померк. В его тишине, заглушая бессвязное бормотание полубезумной старухи-памяти, разлилось обжигающее, стремительное осознание: год прошел. Прошел ровно год!!!

Эд понял, что сжал руку Ники слишком сильно. И ослабил хватку. Накрыл маленького беззащитного зверька своей огрубевшей лапой, в который раз удивляясь тому, как разительно контрастируют их руки. Как непохожи они сами – его страстная солнечная девочка и он, зверь, в сущности… Убийца.

А она стиснула его пальцы в ответ, заглядывая своими прозрачно-зелеными глазами в его черно-серые. Заглядывая в самую душу… И Эда пронзил внезапный иррациональный страх: она видит его насквозь.

Нужно хоть что-то сказать! Пусть даже глупость, лишь бы не молчать! Лишь бы не это ощущение краха – недалекого и неизбежного!…

– Ну, раз та-а-ак, – притворная веселость покоробила даже его самого, – то… ты сегодня не пойдешь ни в какой институт! – выдал он и разозлился на свою неуклюжесть: «Какой на фиг институт – через два дня после такого?»

Но Ника продолжала изучающе смотреть на него, погружая острую леденящую сталь взгляда глубже. И глубже.

«Только не молчать!» – отчаянно дернулся он под пыткой и фальшивым голосом конферансье провозгласил:

– Раз так, мы устроим настоящий праздник! Мы будем гулять! Развлекаться! Пойдем в лучшие магазины! В ресторан! Скажи куда, чего тебе хочется?

Ника отвела глаза.

Но вместе с облегчением вернулся страх – слезы вновь застилали их. Эд с ужасающей ясностью понял: она вот-вот заплачет. Надолго. И это уже не остановить!

Поспешно, почти не надеясь на успех, он коснулся ее лица, мягко повернул в свою сторону и поклялся шепотом, впервые искренне:

– Это будет самый лучшийдень. Я обещаю, Ника.

В бережном объятии его ладоней она все так же продолжала изучать что-то далекое за окном… А потом слабо улыбнулась.

Вариант с магазинами отпал сам собой, стоило Эду задуматься – он не видел Нику в магазине. В смысле – вообще никогда.

Вещи, призванные дарить глубочайшее наслаждение обычным, земным женщинам (тем, которые не растят огромные фикусы в детских ванночках посреди гостиной), – дорогая одежда, дизайнерская обувь, косметика, драгоценности, – оставляли Нику пугающе равнодушной.

Но не успел Эд растеряться от того, что планы рушатся еще до начала их осуществления, как вдруг его посетила поистине гениальная идея…

Мимо тянулся длинный забор, с обновленной побелкой вблизи ворот и замшелый (а кое-где и полуразрушенный) уже метров за тридцать от них. Всю дорогу Ника молчала, апатично глядя в окно. Однако вывеска из позеленевшей бронзы, выгнувшаяся полукружием над въездом с монументальными колоннами, оживила ее, как и предполагал Эд.

– У нас в городе есть ботанический сад?!

Поразительно, но она, несмотря на свою сверхчеловеческую любовь ко всему, что имеет зеленую расцветку и корневую систему, похоже, даже не знала о его существовании!

– Ну да, – небрежно (сдерживая победный возглас) ответил Эд. И поздравил себя с удачным началом.

Сводчатый зал административного корпуса встретил их благосклонно, хотя посетители в будний день (да еще и в такую рань) вызвали страдальческую гримасу на лице сонной билетерши. Вдобавок Эд решил, что им нужна непременно только самая дорогая экскурсия с самой насыщенной программой и индивидуальным высокопрофессиональным обслуживанием. Женщина за конторкой наконец проснулась, злобно глянула на нахала и потянулась к телефону…

Спустя несколько минут из незаметной угловой двери вылетела седовласая фурия в сером костюме с огромными очками и высоким, писклявым голосом. Отдышавшись и исколов неодобрительным взглядом парочку в пустом зале, она повелительным жестом указала на дверь – путешествие началось…

Эд прилежно вышагивал за ней по бесконечным дорожкам, петлявшим между деревьями и их табличками с гордой латиницей, нырявшим то под широкие лапы негостеприимных хвойных, то под легкие, как материнское прикосновение, ветви лиственных… И осторожно посматривал на Нику.

Тихо следуя по маршруту, она вначале не проявляла эмоций. Но постепенно оттаивала – мелькала слабая, едва заметная улыбка или заинтересованный взгляд в сторону одного из живых экспонатов…

И тем не менее Эд оказался прав, что привез ее сюда – в святилище.

Не прошло и часа, как она, лучась от удовольствия, уже летела впереди! Замирала в солнечном мареве возле очередного экзота и возвращалась, чтобы задать каверзный вопрос экскурсоводу или рассказать самой любопытный факт об особенностях метаболизма данного экземпляра.

К концу утомительного путешествия Эд уже не был уверен, кто кому читает лекцию. И тихонько посмеивался, видя заговорщически мелькающие в зарослях светлые головы – золотистую и серебряную.

Да уж, а ведь в админкорпусе эта очкастая мымра поглядывала на них с явным осуждением, справедливо догадываясь о роли Ники в его жизни. Но нет, никто не в силах устоять перед обаянием его золотой девочки!…

В конце концов он запросил пощады сам, осознав, что две безумные женщины вряд ли добровольно прекратят увлекательную игру в «а ты не знаешь!»…

Когда они с Никой, едва волоча ноги, удалялись от обшарпанного здания, несущего свое вечное печальное достоинство просвещенного в мире невежд, в дверном проеме еще долго виднелась седовласая дама. Она смотрела им вслед с мечтательной отстраненностью безнадежно влюбленной…

Эд очень хорошо понимал ее. И даже немного приревновал.

Долгая прогулка на свежем воздухе, да еще почти без завтрака, разбудила желудок. Маленький и незаметный в сытом состоянии, он вдруг распахнул пасть в полтела, превратившись в кровожадного монстра, готового сожрать что угодно – даже миленького поросеночка с розовым бантиком на шейке, даже отчетливо подозрительный хот-дог в придорожном ларьке…

Последним и перекусили, сидя, как воробьи, – на спинке хлипкой лавочки, коленями назад, чавкая и облизываясь, задыхаясь от горчицы и наслаждения…

А потом Ника сыто вздохнула, огляделась по сторонам. И в ее глазах опять мелькнуло то же выражение потерянного ребенка – испуганного, одинокого.

Эд вскочил с пошатнувшейся лавчонки и уверенно протянул руку.

– Пошли.

– Куда?

– Сюрприз, – не мог же он признаться, что и сам не имел ни малейшего понятия!

Она вспыхнула чистой детской радостью – словно солнечный зайчик брызнул в лицо. Улыбнувшись, соскользнула со своего места легко (лавка даже не дрогнула) и, ухватив Эда за руку, послушно пошла за ним в машину.

Но план вызрел быстро – еще до первого светофора…

Когда вдали показался высокий овал «чертова колеса», Ника несколько мгновений непонимающе щурилась. А потом запищала и стала чуть ли не выпрыгивать из машины на ходу.

Она же без ума от аттракционов!!! Она же не пропускала ни одного луна-парка! Лет до десяти, а потом заболела бабушка… А потом… Она, наверное, сама уже и не смогла бы – побоялась. Но с ним – с ним она ничегоне боится!…

Следующие пару часов их кружило, швыряло, обрушивало вниз с высоты целое войско дьявольских машин, а трухлявые зомби добросовестно пугали за зловеще разрисованной стеной из черного полотна…

Ника кричала так, что закладывало уши! Эду казалось: в целом парке слышно только ее. А может, и в целом городе…

Вначале они нетерпеливо перебегали от одного механического чудища к другому. Потом переползали. Потом просто устало рассматривали их, объедаясь сладкой ватой, сидя неподалеку в парке на механической карусельке, брошенной непостоянными людьми ради новых развлечений. Ярко-желтый блестящий шарик в форме ромашки, привязанный к бретельке Никиного сарафана, плавно покачивался над ее головой, отдыхая…

А потом Эд заметил тир.

Знакомый зуд возник в пальцах сразу же, стоило раздаться приглушенным щелчкам «воздушки». Дьявол, да он не стрелял полжизни! А ведь когда-то (еще до бильярда) был в этом весьма неплох…

Он поднялся с карусели, отозвавшейся печальным ржавым скрипом, и с энтузиазмом потащил Нику к приземистой палатке защитного цвета, воображая по пути, как он станет учить ее целиться, обняв и слегка прижав к рубежу…

Но Ника с негодованием отказалась от самой идеи попробовать.

– Не хочу. Ни за что! Уберите его! – отвела ружье, которое протягивал ей пожилой хозяин тира. И даже спряталась за спиной Эда, как будто железяка, обладая собственной волей, могла все-таки запрыгнуть к ней в руки насильно.

Эд разочарованно вздохнул и, подавив усмешку мужского превосходства, переломил затвор…

Он показал настоящий класс, уничтожая древних оловянных солдатиков одного за другим. И даже выиграл что-то. Но когда ухватил свой плюшевый трофей, чтобы гордо вручить его будущей хозяйке, то обнаружил Нику стоящей у входа и всматривающейся в даль, за кроны деревьев. Отметив, как сосредоточен ее взгляд и как напряжено лицо, он усмирил короткую вспышку раздражения от того, что большая часть его подвигов осталась незамеченной. Подошел и опустил руку ей на плечо.

Ника вздрогнула и слегка обернулась. Потом снова уставилась вперед – туда, где на горизонте толпились фиолетово-черные утесы и слышалось их отдаленное (пока) перекатывание.

«Будет гроза», – подумал Эд и обнял сзади ее хрупкую, беззащитную фигурку.

– Не бойся, – шепнул, задев дыханием нежное ухо. – И вообще, самый страшный здесь – я! – с внезапным притворно-злобным рыком он прикусил маленький завиток… стараясь не помнить, насколькосказанное – правда.

Ника охнула от острых коготков, которые игриво пробежались по коже, вздымая дыбом крохотные волоски. Соблазнительно выгнулась, повернулась к нему. И Эд уже приготовился принять один из тех крышесносящих поцелуев, на которые она была так щедра…

Как вдруг, заметив приз в обнимающей ее руке, Ника запищала со свежей восторженностью: «Ой! Это мне?!», подпрыгивая – не оставляя сомнений, что явно могла бы провести здесь еще дня два-три, питаясь сладкой чепушней и адреналином.

Между тем уставший до гудения в ногах Эд испытывал потребность в чем-нибудь посущественнее…

Силуэты зданий неторопливо проплывали мимо в вечернем мареве, все гуще вспыхивая ожерельями огней. Эд держал машину рядом с кромкой тротуара, оставляя дорогу спешившим, и перебирал в памяти самые пафосные рестораны города, которые упоминали при нем.

Один – слишком далеко, второй – японский (он еще не чувствовал себя ни настолько сумасшедшим, ни настолько голодным, чтобы есть сырую рыбу), третий… Итальянский. Через пять кварталов направо. То, что нужно.

Стоянка возле уютно освещенного здания в псевдоклассическом стиле оказалась заполненной дорогими машинами. И им пришлось припарковаться дальше, а потом вернуться, прогулявшись под медовым пологом лип, остриженных так, что их листьев можно было коснуться, чуть вытянув руку над головой…

У красной дорожки перед входом в ресторан Ника замедлила шаг и округлила глаза. А когда навстречу им вышел швейцар, она выглядела уже откровенно испуганной. Статный мужчина в шикарнейшем малиновом пиджаке с золотыми галунами приоткрыл дверь, указывая путь эффектным жестом. В его позе так и сквозило презрительное высокомерие по отношению к неподобающим посетителям – без бриллиантов и явившимся пешком.

Ника слегка попятилась и пробормотала тихо, посматривая то на дорожку под своими ногами, то в сторону призывно распахнутого входа:

– Слушай, а может, не надо? Я не голодная… И не подходяще одета. И вообще… – невысказанная мысль о ценах повисла в воздухе.

Эд решительно ухватил Нику за локоть и увлек к двери со словами: «Поверь мне, ты будешь самой красивой в этом зале!», не сомневаясь в них ни секунды.

И ужин получился превосходным!

Составив заказ частично из понятных блюд, а частично – из абсурдно дорогих с витиеватыми названиями, Эд наслаждался видом официанта – с того мигом слетела вся напыщенность, в результате чего он стал похожим на обескураженного, крайне занятого воробья…

Поначалу Ника вела себя очень скованно – боялась пошевелиться лишний раз и молчала в ответ на все попытки Эда разговорить ее.

Но вот принесли какую-то «пасту».

Ее запах исторг радостный вопль желудков у них обоих. Ника испуганно прижала живот рукой и покраснела, как помидор, не решаясь даже оглянуться на свидетелей ее позора. Эд засмеялся и схватил вилку, плотоядно щерясь тарелке…

Его горка из золотистых плетей, истекающих маслом, живописно смешанных с кусочками овощей, мяса и зеленью, уменьшилась ровно наполовину, когда Ника наконец смогла заставить себя прикоснуться к еде. А потом…

Потом она со свистом втягивала упругие макаронины, пачкая соусом пухлые губки, и приводила их в порядок игривым розовым язычком – эротично до безобразия! Ловила пальцем капли белого коварно легкого вина, сбежавшего из бокала исключительно для того, чтобы приласкать ее изящную шею, подчеркнутую простой линией сарафана! Смеялась манящим грудным смехом женщины, жадной до удовольствий, и небрежно отбрасывала свои драгоценные волосы – живую свечу, пылающую в полумраке!…

Все мужчины в зале предсказуемо смотрели только на нее.

Эд любовался ею тоже, не забывая бросать короткие, полные предупреждения взгляды на каждого, кто смел хоть краем глаза коснуться его волшебной спутницы, его сокровища…

Он был абсолютно счастлив.

После вкусного ужина в терпкой вечерней дымке они лениво продвигались в сторону припаркованной машины. Ника монотонно пересказывала сюжет недавно прочитанной книги. Он, однако, навевал опасную для челюсти сонливость, поэтому под тихое бормотание Эд развлекался – предполагал, как именно она отблагодарит его за такой чудесный день – полный простых, но истинных удовольствий. Сложность состояла в том, чтобы удерживать перед внутренним взором ошеломительную картинку, одновременно не сводя глаз с рассказчицы, целиком погруженной в свою занудную историю. И даже в нужных местах поддакивать.

Однако, видимо, в какой-то момент Эд все же увлекся: очнувшись от сладостных грез наяву, обнаружил себя стоящим посреди тротуара и рядом Нику, смотрящую куда-то в сторону с остекленевшими глазами и приоткрытым ртом… что по инерции вызвало в воображении очередную фантазию…

Эд со вздохом сожаления отогнал ее и проследил направление взгляда Ники.

Маленький магазинчик, свет не горит, окна зашторены. Перед ним на тротуаре, перегораживая проход, припаркован фургон. Два крепких парня торопливо разгружают его… Что такого?

– Ника!…

С явным усилием она отвела от снующих взад-вперед фигур глаза, которые так и норовили вернуться к неизвестной мишени.

– А? – произнесла бессмысленно, будто букву чужого алфавита. Ее взгляд, подернувшийся поволокой, скользил по Эду, не замечая…

Да что она там увидела? Не грузчики же так ее заинтересовали!… Или?

– Ну что такое, Ник? – потребовал он несколько раздраженно – парни уже посматривали на него с насмешкой.

– Hippeastrum mandonii, – произнесла она какое-то заклинание по-латыни все так же отстраненно. И, вспомнив наконец про существование Эда, добавила специально для него: – Цветок. Я никогда не видела его… вживую.

Эд облегченно хмыкнул.

– Логично, – и только теперь понял, что именно так поспешно разгружают мужчины – горшки с растениями. Ну разумеется!

– Пойдем.

– Правда? – интерес к окружающему вернулся к ней. Но, конечно, ненадолго.

– Обязательно. А то ты так шею свернешь.

– Ага, – с забавной готовностью согласилась Ника, не слыша ни иронии, ни его самого. И направилась целеустремленной походкой лунатика к горшкам, сгрудившимся под стеной магазинчика. Рядом с одним из них она опустилась прямо на тротуар.

Понимая, что говорить ей о грязи сейчас бесполезно, Эд подошел и встал рядом.

Растение было интересным даже на его сугубо мужской взгляд: огромные огненно-алые лепестки и салатное плиссированное горло – глубокое, завораживающее, будто вращающаяся спираль. Хищно изогнутые тычинки и листья лишь усиливали странный гипнотический эффект, который производил этот цветок.

Несколько секунд Ника рассматривала его, кажется, даже не дыша, а потом начала эмоционально вещать на всю улицу:

– Я и не знала, что их сюда возят… Да еще цветущими! Но как же?! Это же – ботаническая драгоценность! Они же и в природе уже не встречаются!…

Экстравагантное поведение безумной цветочницы привлекло одного из грузчиков. Удивленный парень застыл с одной ногой на ступеньке и массивным вазоном в руках, явно не понимая, что Ника обращается сейчас только к немому объекту ее страсти.

Вертящаяся рядом продавщица заметила остановку, прикрикнула, и работа по выгрузке возобновилась.

– А еще – такой экземпляр! Идеальный! Сочный лист, ни гнили, ни солнечных ожогов, лука тугая… А вот даже детка наклевывается! – она рассматривала цветок, не прикасаясь даже к пленке – оглаживая воздух вокруг него. В точности, как восхищенный ребенок перед мечтой, казавшейся совершенно невозможной… И вдруг представшей во плоти!

Кому, как не Эду, было ее понять.

Он сделал два осторожных шага назад от Ники, которая все читала в пронзительные осенние сумерки свою ботаническую молитву, и негромко бросил через плечо:

– Сколько?

Продавщица, женщина с лицом несчастной стервы, усталой после долгого и не слишком удачного дня, покосилась на него раздраженно.

– Что – сколько? – должно быть, ей не приходила в голову простая мысль: от этой подозрительной парочки можно получить еще кое-что, кроме неприятностей и лишних задержек.

– Цветок возле девушки. Гип… – непроизносимое слово застряло в зубах.

– Гиппеаструм? – изумилась продавщица, отложила пачку накладных и посмотрела на него с гораздо большей симпатией.

– Тише! – зашипел Эд. Но Ника и не думала отвлекаться, продолжая восхвалять окраску и форму лепестков. – Сколько?

Женщина профессионально пробежалась глазами по его одежде и, кокетливо поправив выжженные до состояния мочалки волосы, вздохнула.

– Даже не знаю… У нас цена на эту партию еще не сформирована, так что приходите завтра… Но хочу предупредить: хозяйка на гиппеаструмы всегда выставляет очень высокие цены – они же дорогие. Кроме того, ведь редчайший экземпляр! Идеальный! Ни гнили, ни солнечных ожогов… И эта… лука… тоже в порядке. Такого у нас никогда не было! Уверена, сколько бы ни стоил, его заберут на ура! Первого из всех купят. Еще утром…

Эд на миг забыл про лепет за спиной, зло уставился расчетливой тетке в глаза и процедил:

– Просто скажи сколько!

Однако ему пришлось выслушать еще с десяток рекламных фраз, прежде чем после притворных ломаний внушительная сумма в конце концов перекочевала к продавщице в карман.

Она засуетилась куда радостнее. И даже стала фальшиво напевать что-то про холодный айсберг в океане…

Эд отвернулся от нее с отвращением и присел на корточки рядом с Никой, которая продолжала речитативом со слабой улыбкой не вполне здорового человека:

– Красавец… Почти как в атласе, только красных точек больше. Наверное, неделю уже цветет…

К этому времени выгрузка завершилась, и фургон, неожиданно громко взревев, умчался в густеющие сумерки, издали рассекаемые синими искрами молний. Остававшиеся на тротуаре горшки поплыли по одному в крепких мужских объятиях под крышу унылого магазинчика…

Продавщица вышла и принялась запирать дверь, долго и мучительно громыхая ключом, матерясь сквозь зубы.

Ника вдруг оглядела улицу – будто проснулась от долгого, но приятного сна. Посмотрела вновь на последний горшок, стоявший перед ней, схватила его и ринулась к продавщице.

– Подождите! Вы забыли! – страх, что это совершенство окажется холодной ночью на улице, мешался в ее голосе с болью от предстоящего расставания.

Женщина обернулась с многоопытной усмешкой.

– А это – ваш, девушка, – и, помахав на прощание Эду (ответного жеста, конечно, не последовало), исчезла за углом.

Ника растерялась.

– Он же замерзнет… – но к концу фразы уже поняла.

Улочка огласилась криками счастья, от которых несколько запоздалых голубей снялись с насиженного места с коротким возмущенным клекотом…