Текст книги "Эйфель (СИ)"

Автор книги: Николя Д'Этьен Д'Орв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 11

Париж, 1886

Антуан де Рестак вздрагивает, потом чихает. Эхо улетает вдаль и теряется где-то между деревьями парка. Вот уж неподходящий момент для простуды! Он уже целых двадцать минут вышагивает взад-вперед у подъезда министерства торговли. Ему пришлось буквально рыть землю носом, нажать на все закулисные рычаги политического Парижа, чтобы раздобыть приглашение на этот ужин. И всё ради того, чтобы выполнить обещание, данное старому другу в пьяном виде, после трех литров пива. Нет, не нужно хранить верность своей юности!

В сумерках перед ним появляется тень во фраке и цилиндре. Антуан узнаёт Гюстава.

– Слава богу, наконец-то!

– Прости, дружище, дети никак не желали укладываться спать…

Извинение раздражает Рестака, но он так рад приходу старого товарища, что не стал его бранить.

– Ну и задал же ты мне страху, старина! Министр уже спустился из своих апартаментов и ждет там вместе с начальником кабинета. Его присутствие – хороший признак для нас. Очень хороший!

Гюстав неловко поднимается по ступеням и горячо пожимает руку друга.

– Ох и налакались же мы в тот вечер!

– И не говори! – хихикает Рестак. – Как ты, не мандражируешь?

– Я никогда не мандражирую. А ты?

Лицо Антуана радостно вспыхивает:

– Это мой самый любимый момент – тот, который предшествует схватке.

– Тогда вперед! – провозглашает Гюстав и, обогнав друга, входит первым в вестибюль министерства.

Просторная гостиная выглядит особенно уютной при свете одной-единственной свечи, а жаркий огонь в камине бросает на мягкие кресла и диваны теплые янтарные отблески.

Завидев гостей, Эдуард Локруа идет им навстречу. Он – воплощенная любезность, под седыми усами играет радушная улыбка. Он кладет широкие ладони на плечи гостя.

– Эйфель! Наконец-то мне удалось познакомиться с вами!

– Господин министр, – отвечает Гюстав слегка чопорно: он не ожидал столь непринужденного приема. А Локруа, приобняв его, продолжает интимным тоном:

– Военный министр вчера хвалил мне ваши разборные мосты. Они просто незаменимы в Индокитае, вам это известно?

Гюстав собрался было ответить, но министр уже ослабил хватку и устремился к новому гостю, вошедшему в комнату. И опять светские любезности…

Рестак наблюдал за этой сценой, иронически сощурившись.

– Добро пожаловать в круг избранных, – шепнул он другу, беря его под руку. – Пошли, я познакомлю тебя с остальными гостями.

Эйфель пытается запомнить имена всех этих господ в одинаковых однотонных костюмах, с одинаково подстриженными бородками, щеголяющих одинаковыми наградами и сопровождаемых одинаковыми супругами, высокомерными и слишком ярко накрашенными. Делать нечего, приходится играть в эти игры, и Гюстав давно уже овладел таким умением. Когда начальник кабинета Локруа, Шарль Берар, восклицает: «О, это тот самый волшебник, повелитель железа!», он только почтительно склоняет голову.

В этот момент Гюстав ловит свое отражение в большом зеркале и констатирует, что выглядит точно так же, как остальные гости: такая же осанка, такая же бородка. Тогда зачем отмежевываться от других, если всё на свете подчинено закону мимикрии? Старея, человек неизбежно предает свою молодость…

– А теперь познакомься с моей женой…

Эйфель так поглощен своим отражением в зеркале, что даже не поворачивает головы. В зеркале рядом с ним появляется силуэт. Фантом. Но почему именно нынче вечером? Почему именно сейчас? Инженер пытается прогнать наваждение. Но призрак упрямо остается там, в плену зеркала, – так на фотографиях-обманках, которыми торгуют на бульварах, рядом с добропорядочными господами пристраиваются их бледные подобия.

Гюстав с трудом отрывает взгляд от видения и впивается глазами в лицо Рестака, чтобы устоять на ногах.

– Что ты сказал, Антуан?

– Я хочу познакомить тебя с моей супругой Адриенной.

И тут же снова все становится зыбким, ибо призрак обретает реальность. Он покинул зеркало, чтобы предстать перед ним во плоти. И эта тень смотрит на него в смятении, которое может уловить один только Гюстав, ибо он и сам борется со страхом. Долго, слишком долго эти двое стоят, застыв, лицом к лицу. Антуан де Рестак слишком занят: он обшаривает взглядом зал в поисках важных персон. Любой другой на его месте был бы поражен этой странной сценой: в самом центре улья две пчелы замерли в полете, точно жители Помпей, окаменевшие прямо на бегу.

Эйфель не в силах заговорить; Адриенна де Рестак тоже потеряла дар речи. У обоих дрожат губы, повлажнели глаза, напряглись тела. Наконец она протягивает Гюставу ручку в перчатке, и он неловко пожимает ее. На ее лице промелькнула легкая гримаса боли: его пальцы стиснули женские пальчики так же сильно, как рабочему на стройке.

– Господин министр, ужин подан!

Голос мажордома возвращает их на землю. Гюстав выпускает руку Адриенны так поспешно, словно обжегся раскаленным углем, резко отворачивается и сталкивается с Локруа, который берет его под локоток.

– Я счастлив видеть вас под своей крышей, дорогой друг. Надеюсь, вы любите креветки?

Адриенна де Рестак так и не двинулась с места.

Подошедшему мужу пришлось потрясти ее за плечо, чтобы вывести из ступора.

– Ты разве не голодна?

– Да-да, конечно…

ГЛАВА 12

Бордо, 1859

Адриенна и Гюстав долго шли молча. Вскоре звук фортепиано заглушили голоса леса – птичий щебет, шорохи в зарослях папоротника, порывы теплого ветерка, ласково трепавшего листву деревьев. Гюстав почувствовал облегчение. Он всегда предпочитал общение с глазу на глаз. Среди людей ему было легко только на работе. Руководить стройкой, отдавать приказы, запрещать, принимать решения – все это он умел. Но попадая в атмосферу близких личных отношений, Эйфель неизменно смущался, терял дар речи.

– Вы что-то очень уж молчаливы.

– Я мог бы упрекнуть в том же и вас.

– О, я ведь женщина, мне не нужны слова, я объясняюсь с помощью вещей, – уклончиво ответила она.

– И вы считаете, что мужчины на это неспособны?

Адриенна остановилась и, прислонившись к стволу могучей сосны, подняла глаза к ее ветвям.

– Вы видели Эдмона: как вы считаете, он способен проникнуться поэзией этого места?

– Эдмон не мужчина, он идиот.

Адриенна усмехнулась, потом сдвинула брови: ей было интересно, как далеко зайдет откровенность Гюстава.

– Наконец-то вы высказались откровенно. Ну, а мой отец? Вы ведь не находите, что у него поэтичная душа, у моего отца?

– Нет, не поэтичная, – осторожно ответил Эйфель, теряя уверенность в себе. – Он… богач.

Адриенна сжалась, ее лицо на миг помрачнело, но тут же озарилось улыбкой. А Гюстав ощутил глухую тревогу, словно эта лесная прогулка готовила ему какую-то западню. Однако Адриенна тут же стала прежней, и его беспокойство улетучилось. Какая странная девушка! И какой странный день…

– Вы правы, деньги всё опошляют… Я охотно обошлась бы без них, если бы могла.

Гюстав запретил себе малейшую вольность, которая могла оказаться неуместной или ложно понятой. Он слишком мало знал Адриенну, и ему приходилось действовать вслепую. И вот они сидят у подножия сосны, плечом к плечу, на пышной траве, благоухающей весной и жизнью.

– Держите, – сказал Гюстав, вынув из внутреннего кармана пиджака пакет.

Адриенна схватила его с жадным любопытством.

– Ну да, нынче же мой день рождения!

Но обнаружив в пакете сугубо специальную книгу по инженерии, девушка не смогла скрыть разочарования.

– Вы, наверно, предпочли бы веер? Или платок?

Не спуская глаз с книги, Адриенна раскрыла ее и начала разрезать страницы острой шпилькой, вынутой из волос, машинально повторив: «Платок…»

Она долго вертела ее в руках, словно ларчик с украшениями, который страшновато открыть. Потом прочла вслух первую страницу, хмуря брови и забавно гримасничая, когда попадались особенно трудные слова и технические термины.

Гюстав был на вершине блаженства. Вот он наконец тот миг, которого он ждал с самого утра, готовясь к этому празднику, куда его никто не приглашал – кроме этой юной девушки, которую он и видел-то всего лишь раз, на обеде. Но теперь Адриенна наконец принадлежала ему, только ему. Смотреть, как она трудится над первой главой, пытаясь разобраться, – такое стоит всех вальсов в мире. Да что там вальсы – это зрелище куда более захватывающее и более редкостное, чем даже поцелуй. Ибо все вокруг принадлежит только им двоим – и этот свет, проникающий сквозь листву, и эта птица на низкой ветке, прямо у них над головами, которая поет, радуясь солнцу.

– Я в восторге от вашего подарка! – объявила наконец Адриенна, положив книгу на траву; непривычный язык книги утомил ее.

– Правда?

– Она не похожа на обычный подарок. Так же, как и вы.

– Как я?

– Да. Вы… вы другой… совсем другой…

Эти слова пронзили его, как стрела, пущенная прямо в сердце.

Вдруг Адриенна порывистым, почти детским движением придвинулась к нему и поцеловала в щеку.

Гюстав окаменел от изумления. Внезапно все вокруг преобразилось: птица запела громче, деревья ласково зашелестели, ветерок обернулся музыкой, такой же гармоничной, такой же ликующей, как галоп «Орфея». Для Эйфеля все это было открытием Адриенна увлекала его в новый неведомый мир – так рука тонущего властно тянула его на дно реки. Но сейчас ему не грозила гибель в воде. Эйфель дышал полной грудью, свободно, как никогда. Ему чудилось, что лес наполняет его легкие своими ароматами.

И он, сочтя порыв Адриенны естественным, нагнулся к ней, чтобы вернуть поцелуй.

Лицо девушки исказил внезапный испуг. Она побледнела, отшатнулась и, вскочив на ноги, принялась отряхивать платье.

– Ох, я, кажется, измяла платье!

Гюстав сидел в полной растерянности, не в силах говорить. Он судорожно подыскивал извинения, желая оправдать свой порыв, который считал вполне естественным. Но не мог вымолвить ни слова. В отчаянии от собственного бессилия, он нашел выход в бегстве. И кинулся, как безумец, в чащу леса, надеясь, что ему удастся оттуда выбраться. Главное – больше не встречаться лицом к лицу с этой девушкой. Никогда!

Адриенна была потрясена не меньше Гюстава. И начала приходить в себя лишь после того как инженер умчался прочь через заросли папоротника.

– Постойте!

Но Эйфель уже исчез в лесу, в той стороне, откуда светило солнце.

– Адриенна! – позвал чей-то голос от оранжереи.

– Я здесь! – откликнулась она, чуть помедлив.

– Именинный пирог!

– Иду!

Адриенна, глядя в лужицу, как в зеркало, поправила прическу. Потом заставила себя беззаботно улыбнуться и побежала задувать свечки.

ГЛАВА 13

Париж, 1886

Локруа не обманул: его креветки были восхитительны на вкус. Шеф-повар министерства учился в Люцерне, у Эскоффье[24]24
  Эскоффье Жорж-Огюст (1846–1935) – французский шеф-повар, ресторатор и кулинарный писатель, популяризировавший и обновлявший традиционные французские методы приготовления пищи. В описываемое время преподавал в Швейцарии.


[Закрыть], и блестяще оправдал свою репутацию.

Вдобавок было интересно смотреть, как гости – такие элегантные, такие нарядные, с такими изысканными манерами – руками очищают креветки.

Впрочем, это занятие отнюдь не мешало им обсуждать животрепещущую тему: какое сооружение достойно прославить Францию на предстоящей Всемирной выставке? 1889 год – дата непростая: страна будет отмечать столетний юбилей Французской революции, иными словами, Республики. Республики, так скверно управляемой за истекший век, так тяжко пострадавшей от Реставрации, двух Империй, войн, осады Парижа, наглой аннексии своих территорий – не счесть, сколько унижений выпало на ее долю! Вот почему нынешняя Республика, третья по счету, должна выйти из этих испытаний облагороженной, возвеличенной. Бывшая доселе колоссом на глиняных ногах, она давно нуждается в символах, которые на весь мир возвестят о том, что отныне она незыблема. Трехцветная блистательная Франция есть и будет маяком, озаряющим весь мир!

Берар напоминает о возможности сооружения высокой колонны, однако Локруа не одобряет этот проект:

– Гранитная колонна, я бы сказал, будет выглядеть мрачно. Хватит с нас Бастилии и Вандомской площади.[25]25
  «Колонна Побед» на Вандомской площади Парижа воздвигнута по декрету Наполеона I в 1806 году, в память побед, одержанных им в кампании 1805 года.
  Колонна на площади Бастилии поставлена в память о «трёх славных днях» Июльской революции – 27, 28 и 29 июля 1830 года, когда был свергнут король Карл X и на трон взошёл «король-гражданин» Луи-Филипп I.


[Закрыть]

Гости дружно кивают, не отрываясь от своих креветок.

– Мы должны превзойти все, что было, – продолжает Локруа, делая знак официанту, чтобы подлил в бокалы поммара[26]26
  Поммар (Pommard) – коммуна в бургундском субрегионе Кот де Бон, известная одноименными красными винами.


[Закрыть]. – Нужно придумать нечто дерзкое, блестящее…

И гости снова кивают, одобряя не то его слова, не то слуг, наполняющих бокалы.

Эйфель ни разу не раскрыл рта с самого начала трапезы. Он с сухой усмешкой озирает стол, словно эта картина поражает его своим убожеством. Рестак то и дело пытается привлечь внимание инженера, но тот ничего не замечает. Его глаза вспыхивают лишь в те мгновения, когда встречаются с глазами Адриенны, сидящей по другую сторону большого стола. Однако Эйфель считает неприличным задерживать на ней взгляд, хотя ему безумно хочется изучить каждую черточку ее лица. Никто не должен заметить его смятения. Никто!

– Эйфель!

Гюстав вздрагивает, решив, что его разоблачили.

– Гюстав, как всегда, унесся мыслями вдаль, – шутит Рестак, спеша оправдать друга. – Он возводит свои сооружения на большой высоте, поэтому часто витает в облаках.

Новое общее кудахтанье: общество оценило эту остроту. Одна лишь Адриенна возводит глаза к небу, разозленная пошлостью шутки; никто, кроме Гюстава, этого не заметил.

– Слушаю, господин министр! – откликается наконец Эйфель.

– Рестак говорил мне, что у вас полно всяких идей на этот счет…

Эйфель радуется перемене темы.

– Антуан наверняка сообщил вам, что я сторонник сооружения подземной железной дороги, такой, как в Лондоне или в Будапеште.

Министр разочарованно кривится и взывает к гостям:

– А, пресловутое «метро»? Но оно совсем не романтично, не правда ли?

Новое дружное подтверждение под хруст креветочных скорлупок.

– После разгрома при Седане[27]27
  Битва при Седане (1 сентября 1870 г.) закончилась полным разгромом французской армии во франко-прусской войне, повлекшим за собой капитуляцию Наполеона III, падение династии Бонапарта и Второй французской империи.


[Закрыть] Франции требуется что-то не менее впечатляющее, чем то, что вы создали для американцев.

И министр довольно комичным жестом воздымает руку с бокалом, пытаясь уподобить его факелу.

– Статуя Свободы – какой великолепный символ!

Эйфель изображает скромность, чуточку наигранную:

– Это творение Бартольди, господин министр.

Локруа ставит бокал, затем, после недолгого колебания, снова берет его и осушает до дна. Его взгляд по-прежнему сверкает победоносной решимостью.

– Ах, оставь, Гюстав, всем известно, что эта фигура стоит так незыблемо лишь благодаря тебе, – замечает Рестак.

Супруга министра Локруа – видная сорокалетняя дама с лукавыми глазами, доселе позволявшая себе говорить лишь шепотом, – обращается к госпоже де Рестак:

– А вы, Адриенна? Что вы об этом думаете?

Эйфель вздрагивает. Их взгляды снова встречаются, и Гюставу становится страшно. Сейчас он услышит ее голос.

– Я согласна с Эдуардом, – отвечает Адриенна, вперив в супругу министра большие кошачьи глаза. – Метро – это что-то унылое, невидимое, подземное…

Потом, медленно повернувшись к Эйфелю, добавляет голосом, в котором звучит нарастающая решимость:

– Нужно стремиться ввысь. Быть свободнее. Дерзновеннее…

Это последнее слово пронзает память инженера подобно острой шпаге. Эйфель холодеет, услышав его. Он выдерживает взгляд Адриенны, враждебно нахмурившись. А она пожимает плечами и, взяв свой бокал, одним глотком осушает его.

– Забудьте о метро! – приказывает Локруа. – Создайте нам монумент. Настоящий, прекрасный, великий. Нечто такое, что послужит Франции реваншем над Историей.

– Реваншем, и никак иначе? – повторяет Эйфель, снова глядя в упор на Адриенну. – Вы полагаете, что реванш необходим… после стольких лет?

Этот вопрос возмущает министра.

– Вы шутите? Речь идет всего-то о пятнадцати годах! В сравнении с тысячелетней историей нашей страны это просто капля в море!

В столовой воцаряется тягостное безмолвие. Гости застыли в недоумении: в программе ужина явно не предусмотрен «тихий ангел». Никто из присутствующих не осмеливается нарушить молчание, разбить лёд, вызвав гнев хозяина. А сам Локруа насупился, спрашивая себя, с какой стати Рестак надоедал ему, уговаривая пригласить этого наглеца.

Эйфеля забавляет эта сцена. Наконец-то здесь хоть что-то происходит! Он чувствует, как в нем поднимается радостное возбуждение, хотя, судя по виду Рестака, тот боится, как бы этот ужин не окончился скандалом. И Гюстав посылает ему ободряющий взгляд, словно говоря: «Успокойся, я знаю, что делаю». Затем чуть улыбается Адриенне и наконец тихо, почти беззвучно произносит, словно опытный оратор, умеющий привлечь внимание аудитории:

– Башня…

– Что, простите? – переспрашивает Локруа.

– Башня высотой триста метров.

Министр заметно приободрился.

– Триста метров? Ну у вас и размах! И, конечно, металлическая?

– Полностью металлическая.

Рестак испуганно смотрит на Гюстава: что за игру тот затеял? Но Локруа уже попался на удочку.

– Вот теперь вас интересно послушать, Эйфель.

Журналист тотчас переходит от испуга к воодушевлению:

– Ну вот, говорил же я, Эдуард! Гюстав – потрясающий человек…

– Вижу, вижу, – откликается министр, смакуя поммар. – Ну-с, что еще скажете, Эйфель?

– У меня есть одно условие, – продолжает инженер.

Министр разражается смехом:

– Ага, я так и знал, что речь зайдет о деньгах!

Но Эйфель пренебрежительно пожимает плечами. Адриенна не упускает ни слова из их диалога.

– Придется забыть о Пюто и вообще о предместьях.

– То есть?

– Я хочу поставить свою башню в самом центре Парижа. Хочу, чтобы все – и рабочие, и буржуа – могли ее видеть и посещать.

Это заявление прозвучало так агрессивно, что министр вздрогнул. И все-таки его увлек пламенный порыв инженера.

– Хочу, чтобы там нашлось место и для знатных семей, и для простого люда. Именно уничтожение классовых границ станет признаком нового, современного общества. Вы ведь хотели прославить Французскую революцию, не правда ли?

И тут осознает, что произнес эту краткую речь, не отрывая взгляда от Адриенны, чьи глаза восторженно вспыхнули.

– Ну, если вы обещаете не рубить головы, я полностью на вашей стороне, Эйфель!

Гости аплодируют и шумно чокаются бокалами с поммаром. Адриенна сияет улыбкой, широкой, как Сена.

* * *

Антуан де Рестак ликует (не без помощи поммара) – кажется, он непрерывно улыбается до самого конца ужина. Если эта трапеза началась не слишком весело, то результат привел его в полный восторг. Теперь у министра есть желанный проект, у Гюстава – работа, а сам он – интриган, заговорщик, кукловод – успешно сыграл свою роль, дергая за нужные веревочки. Нет, решительно, парижская жизнь – такая восхитительная!

– Ну, Гюстав, с тобой не соскучишься, – говорит он, помогая супруге надеть пушистое манто.

Слуга выпускает гостей на крыльцо, где их лица тотчас обжигает ледяной ветер. Адриенне приятно его холодное дыхание, она блаженно жмурится, наслаждаясь. Гюстав держится в сторонке, не решаясь подойти и кляня себя: не нашел более удобного момента, чтобы покинуть дом Локруа!

– Мы шли сюда с твоим метро, а уходим с башней. Поздравляю: ты просто маг и волшебник!

Новый взрыв смеха, не умолкающий, пока они, все трое, идут по дорожке, усыпанной гравием, к воротам на улицу. Их окутывает ночная тьма – сухая, леденящая. Голые древесные кроны угрожающе раскачиваются над их головами. Несколько звездочек робко проглядывают сквозь облака, и Гюстав говорит про себя: «С моей башни они будут видны куда лучше».

Инженера выводит из задумчивости неожиданный тычок Антуана в спину, такой сильный, что он едва устоял на ногах.

– Вот он всегда был такой, наш Эйфель! – объявляет Рестак жене. – Непредсказуемый! Я его обожаю!

Адриенна, поёжившись, украдкой бросает взгляд на Эйфеля; с той минуты, как они остались втроем, она не решается смотреть на него открыто.

Тусклые газовые рожки льют на мостовую бледный, как в виварии, свет. Османновские новые дома давно уже спят. Где-то вдали ржет лошадь.

– Подвезти тебя, Гюстав?

– Нет, благодарю, я лучше пройдусь…

Он лжет, хотя и понимает, что в такой поздний час ему вряд ли удастся найти свободный фиакр. Но у него нет больше сил.

– Ну, позволь хотя бы продемонстрировать тебе мой автомобиль! Это опытная модель. Ты увидишь: она великолепна…

Не успел Эйфель отказаться, как Антуан уже исчез в темноте, насвистывая: «Часовые, не стреляйте, эта птичка к нам из Франции летит…»

Гюстав боялся именно такой ситуации; он сделал все возможное, чтобы ее избежать. Ну, делать нечего, осталось потерпеть еще несколько тягостных минут, и все будет кончено.

А что Адриенна? Может быть, она думает точно так же? Эйфель остерегается выяснять, он стоит к ней спиной, словно она Медуза Горгона. Главное, не оборачиваться, не глядеть на нее! Смотреть только вдаль, в темноту, вот на звезду над куполом собора Инвалидов.

– Посмотри на меня…

Ее голос разбил ночное безмолвие. Гюстав не шевельнулся. Конечно, этого следовало ожидать.

– Посмотри на меня! – настойчиво повторила она, подходя.

Он чувствует ее близость. Несмотря на тьму и холод, ему кажется, будто рядом вспыхнул пожар. Удушающее пламя! И когда рука Адриенны ложится на его плечо, ожог становится нестерпимым. Однако ему удается отступить – не грубо, а мягко, как в фигуре танца.

Он делает над собой усилие, чтобы заговорить.

– Честно говоря, я надеялся, что никогда больше не увижу вас.

Эта фраза поражает Адриенну, как выстрел в сердце, но она держится достойно. Изображает светскую, высокомерную непринужденность и, отвернувшись, стоит неподвижно.

Но вот наконец подъехал автомобиль, и она облегченно вздыхает.

Антуан гордо выпрыгивает из странной машины, которая сотрясается и ревет на всю округу.

– Куда он подевался? – спрашивает он удивленно.

Адриенна, придя в себя, оглядывается. Эйфель исчез.