Текст книги "Эйфель (СИ)"

Автор книги: Николя Д'Этьен Д'Орв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 33

Бордо, 1860

Не думать. Не пытаться понять. Дышать глубже. Заставить себя бежать, не спотыкаясь. И главное: избавиться. Избавиться от этой касты, от этих людей, от их чванства и глупости. А, впрочем, что такое она сама, неужели она заслуживает лучшего? И чем же именно? Она ведь такая же богатая, респектабельная мещанка, как ее отец. И проведет свой век, год за годом, постепенно увядая, как ее мать, в этой скучной и сытой мещанской жизни. Задыхаясь от строгих правил и принципов, изнывая от скуки на местных празднествах и на тоскливых обедах со знатными персонами и дорогими винами, погружаясь в это провинциальное болото, такое же гиблое, как глубинные воды Гаронны… Нет, никогда! Но чтобы избавиться от этого, нужно бежать – бежать к парковой ограде, последнему препятствию на пути к свободе.

– Адриенна! – кричит отец, безнадежно отставший от дочери.

Она не оборачивается, боясь замедлить бег. Нужно держаться как можно дальше от него. Не допустить, чтобы он ее схватил. К счастью, толстяк Луи Бурже, едва пробежав пять метров, приостановился на лужайке, чтобы перевести дух.

А у Адриенны кровь неистово бьётся в висках, обжигая мозг. Пот заливает лицо. Вдобавок, её уже несколько дней мучит вязкая тошнота, но это как раз ей в радость. Завтра она преподнесет Гюставу этот чудесный сюрприз. Хотя почему завтра – нынче же вечером!

Теперь, когда она убежала из дому, их никто не разлучит. Она найдет убежище у него в доме. Или в той хижине на стройке, с которой связаны самые прекрасные их воспоминания. Ее родители не смогут ей помешать, она уже не ребенок, да и Гюстав способен дать им отпор. Гюстав… ее мужчина, ее возлюбленный, ее герой.

Но когда она добежала до ворот, ее ждал неприятный сюрприз.

– Закрыто, – выдохнула она, отчаянно тряся железные створки, запертые на замок с толстой цепью.

Каждое утро Жорж неизменно отпирал ворота. Но не сегодня. По какой несчастной случайности он именно этим утром не дошел до выхода в парк?

– Что ж, тем хуже, – пробормотала Адриенна и начала карабкаться вверх по решетке.

– Адриенна! Не делай глупостей! – завопил ее отец, и она услышала, как он побежал еще быстрее… Вот-вот будет совсем близко.

Она уже поднялась до середины решетки. Еще немного, и она будет на самом верху, но там придется быть особенно осторожной. Железные прутья заострены на концах не хуже шпаги – даже голуби часто напарывались на них к великому ужасу мадам Бурже.

При воспоминании об этом Адриенну пронзила дрожь, но она взобралась-таки на самый верх.

– Адриенна, боже мой… Спускайся! Это очень опасно!

Измученный, задохнувшийся отец стоял внизу, весь в поту, надрывно дыша и содрогаясь от страха.

Каким же ничтожным казался отсюда, сверху, папаша Бурже! Адриенну одолел нервный смех, отчего она пошатнулась и едва не потеряла равновесие. А сейчас следовало быть особенно осторожной: её ноги стояли между остриями железных прутьев, и малейшее движение могло стать роковым.

– Адриенна, дорогая моя, спускайся! – взывал отец. – Умоляю тебя…

Но дочь молча, с презрительной усмешкой смотрела на него сверху вниз. Наконец-то Бурже получил по заслугам.

– Спускайся и давай успокоимся и всё обсудим, – вкрадчиво продолжал он. – Мы с твоей матерью, наверное, немного поторопились. Я уверен, что теперь мы придем к соглашению…

Адриенна застыла от изумления:

– К соглашению? Вы хотите сказать, что готовы поторговаться со мной? – Отец прикусил язык: его дочь опасно балансировала на верху решетки. – Я не отношусь к числу ваших клиентов, папа. Мне известно, что у вас все продается, но не я. – И, указав на свой живот, добавила: – И уж точно не это…

Бурже совсем растерялся. Ему казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Он уже исчерпал все свои аргументы. И в приступе бессильной ярости он начал карабкаться вверх по решетке. Это выглядело до того нелепо, что Адриенну снова обуял нервный хохот. Толстяк, не нащупав опоры, съехал вниз, ободрав лицо о замковую цепь. Его дочь громко хохотала.

– Адриенна, хватит, прекрати, наконец! – Бешеным усилием он все-таки вскарабкался наверх и схватил дочь за ногу.

Это была роковая ошибка. Все произошло мгновенно.

Адриенна качнулась, подалась вперед, но ее что-то задержало, словно птицу, подстреленную на взлете.

– Адриенна! – кричал Бурже, забрызганный кровью своей дочери.

ГЛАВА 34

Париж, 1887

– Этот несчастный случай погубил нашего ребенка… и всех других. У меня больше не могло быть детей…

Гюстав потрясен – такое ему и в голову не могло прийти. И никто ничего ему не сказал. Все было покрыто тайной…

Он проводит пальцами по шраму, который показала ему Адриенна, окончив свой рассказ. Странная розовая бороздка, почти красивая, рассекает ее живот от пупка до лона. За окном уже темно. Адриенна говорила долго, с мучительными подробностями, возвращаясь назад во времени, не скрывая от Гюстава ничего. Ведь это их общая история. С улицы доносился стук колес фиакров, ржание лошадей.

– Я наверняка умерла бы, если бы не врачи в Бордо; они совершили чудо.

– Чудо… – повторяет Гюстав; он стоит на коленях перед Адриенной, проводя пальцем по ее лбу, щекам, губам, шее. – Чудо – это то, что мы здесь вместе, ты и я, наконец-то… – И сдавленным голосом признается, словно борясь со слезами: – Я ни с кем не мог поговорить о тебе. Я не знал, где ты. Я чувствовал себя преданным, брошенным…

Адриенна, в свой черед, нежно гладит Гюстава по лицу.

– А я следила за твоей жизнью. Читала все, что про тебя писали: статьи, книги, интервью… Недели не проходило, чтобы я не нашла какое-нибудь упоминание о тебе. Ты даже не представляешь, как я гордилась… как я горжусь тобой…

И она умолкает – ей не хватает слов, не хватает сил. Она всю жизнь старалась забыть об этом. Никогда и никому не рассказывала. Даже Антуану, с которым познакомилась, когда выздоравливала после того трагического события. Он знал только, что нелепый несчастный случай лишил Адриенну возможности иметь детей, но все-таки женился на ней, даже понимая, что у него никогда не будет наследников…

Да разве Адриенна захотела бы иметь ребенка от кого-то другого? Впрочем, с тех пор прошло двадцать пять лет, и этот вопрос уже не имеет смысла. Вот он перед ней, ее первый возлюбленный – с измученным, морщинистым лицом, седеющей бородой, запавшими глазами… но в нем еще горит то внутреннее пламя, та энергия, которые покорили ее с первой их встречи.

И когда Гюстав встает и берет Адриенну за руку, она подчиняется. Медленно, очень медленно они подходят к постели. Неужто все должно произойти именно так? Не лучше ли сохранить воспоминания о прошлом нетронутыми? Не слишком ли поздно? И не слишком ли они стары для этого?

Но память тел сильнее всех препятствий. И пока он бережно освобождает ее от одежд, она вспоминает прошлое. Нет, не так: скорее, прошлое и настоящее сливаются воедино, преображаясь в абсолютное, ближайшее время. Мужчина, который заключает ее в объятия, кладет на кровать и бережно обнимает, уже не юный пылкий инженер двадцати шести лет и не знаменитый пятидесятилетний деловой человек. Это просто Гюстав. Ее Гюстав. Как и она сейчас – просто Адриенна. А главное, они здесь вместе, вдвоем…

И когда Адриенна содрогается от нахлынувшей волны наслаждения, какого не испытывала уже много лет, Гюстав шепчет ей на ухо:

– Я больше никогда тебя не отпущу. Никогда!

ГЛАВА 35

Париж, 1887

– Говорю вам: Эйфель просто издевается над нами!

Зычный голос оратора разносится по всей стройке. Рабочие, собравшиеся у подножия импровизированной трибуны, дружно кивают. Этот Гренишо всегда считался самым крикливым из них, самым задиристым. Но при всем том, он был человеком честным и справедливым. Тех, кто его уважал, он никогда не предал бы. Однако стоит его задеть…

– Мы до сих пор не получили ни гроша прибавки, которую требовали, а теперь еще вот это…

Взобравшись на груду металлических балок, сваленных на землю, Гренишо размахивает бумажными листками под улюлюканье всей бригады.

Он почти случайно обнаружил их нынче утром. Похоже, эта находка лишний раз подтверждает справедливость забастовки, которая вот уже шесть дней тормозит строительство. Теперь у подножия башни царит полный хаос. Как только бригада объявила о прекращении работ, Гюстав Эйфель, вместо того, чтобы взять быка за рога, как все они ожидали, готовясь пойти на уступки, потому что любили патрона и восхищались им, бесследно исчез. Что это – случайность? Совпадение? Несчастье какое-нибудь? Или хозяин попросту сбежал, убоявшись ответственности? Никто ничего не знает, кроме того, что стройка встала, и уж, конечно, не этот бедолага Компаньон заставит их вернуться к работе. Они требуют, чтобы им увеличили зарплату: ведь чем выше они работают, тем больше рискуют. Все четыре опоры растут день ото дня. Еще несколько недель, и они объединятся, образовав первый этаж башни. Но какой ценой? За такие вот жалкие гроши?! А тут еще, вдобавок, документы, которые Бренишо обнаружил в будке Эйфеля у подножия северо-западной опоры. Сегодня он забрался в нее, чтобы пошарить там и разузнать побольше, а главное, выяснить, куда запропал их хозяин. Но ему хватило этих нескольких листков… Они непреложно доказывают, что забастовка не просто прихоть, она необходима.

– Вы только гляньте, что это такое – «Предприятие Эйфеля»! Официальное предупреждение о просрочке! Если через два месяца первый этаж не будет закончен, стройку свернут!

Толпа рабочих объята гневом, люди переглядываются, не понимая, что происходит, чувствуя себя обманутыми. Да, но кто их обманул?

– А это значит, что не будет ни башни, ни стройки, ровно ничего! И куда нам тогда деваться? Что с нами будет?

– Он прав!

На стройке мгновенно воцарилась тишина. Есть такие голоса, властные от природы, которые заставляют толпу молчать. И среди этого внезапного безмолвия, неожиданно утешительного, сквозь толпу рабочих идет Гюстав Эйфель.

Казалось бы, его появление должно было привести людей в ярость, но их поразило его просветленное лицо. Да, другого слова не подберешь: Эйфель сияет.

Он взбирается на балки и, оказавшись рядом с Бренишо, смотрит на крикуна так доброжелательно, что тот теряется. И хотя Эйфель еще не начал говорить, все, непонятно почему, вдруг успокаиваются и чувствуют себя в безопасности.

– Всё это правда, – начинает Эйфель, дружески похлопав Бренишо по плечу. Тот кривится: хозяин лишил его успеха у публики. – Повторяю: это правда. Бренишо не соврал, мы все по уши в дерьме… – Эйфель сознаёт, что должен держать аудиторию в узде, словно лошадей, готовых понести, и выражается крайне осторожно. – Мы не можем увеличить зарплату никому. – Рабочие мгновенно вскипели. – Никому – в данный момент… – Ропот снова утих.

Теперь рабочие готовы слушать хозяина, но их лица мрачны. Гюстав смотрит на зачатки четырех башен, поднимающихся в небо Парижа. В то самое небо, которым он любовался сегодня утром из окна своей каморки в «Акациях». Как же им было хорошо там, как все было чудесно и очевидно! Отныне его жизнь обрела новый драгоценный смысл.

– Первый этаж, – повторяет инженер, простерев руку к небу, – мы должны возвести не за два месяца, а за две недели!

В ответ раздается всеобщий злобный смех. Уважение рабочих к инженеру мгновенно падает до нуля. Он что – издевается над ними?

– Вы шутите? Так-таки за две недели? – восклицает Бренишо, яростно глядя на хозяина. – И как же вы собираетесь это сделать?

Эйфель пожимает плечами, словно это вполне очевидно, и указывает на пилон слева от себя:

– По одному подъемнику на опору, и каждый станет ходить по рельсам будущих лифтов. Таким образом, вы сможете доставлять стройматериалы наверх без лишних усилий и без малейшего риска. А главное, значительно быстрее…

Рабочие снова приходят в растерянность. Ни один из них не подумал о такой возможности.

– Так что через две недели все будет сделано.

Рабочие щурятся, хмурят брови, деловито разглядывают пресловутую опору, и Эйфель чувствует, как доверие к нему возвращается. Один только Гренишо не собирается так легко сдаваться:

– Оно так, но мы… нам-то что с этого?

Эйфель снова похлопывает Бренишо по плечу:

– Мы – это вы и я! Потому что все мы вместе трудимся над этим проектом! И проблем у нас будет много – этих и других, завтра и послезавтра. Сегодня у меня нет денег, чтобы увеличить вам зарплату. Но завтра они будут!

Новое неловкое молчание: рабочие не могу решить, чью сторону лучше принять. Некоторые работают на Эйфеля уже больше десяти лет; они знают, что инженер человек честный и никогда никого не обманывал. Но сейчас они дошли до крайности, им не до сантиментов: верность кончается там, где начинается реальная нужда, реальный риск.

– Так как же будет с безопасностью-то? – спрашивает один из рабочих, выйдя из толпы и приблизившись к груде металлических балок, – о ней-то вы подумали?

Гюстав усмехнулся. Он знал, что ему придется пройти через это; он должен любой ценой заслужить уважение и доверие своих людей. Он спрыгивает с груды балок на землю – резво, как молодой, и добирается на четвереньках до подножия опоры. Застыв от изумления, рабочие смотрят, как он снимает пиджак и, бросив его наземь, начинает карабкаться вверх, перехватывая металлическую балку голыми руками.

Рабочие не верят своим глазам. Железные поверхности скользкие, а инженер вдобавок в городской обуви.

И когда на высоте более чем десяти метров его нога соскальзывает и он едва не падает, один из рабочих испуганно кричит:

– Господин Эйфель, вы поосторожней там!

Этот сочувственный возглас придает Гюставу сил. Вот он – взбирается на свою башню с обезьяньей ловкостью, дивясь собственной дерзости. Сейчас он кажется себе прежним – молодым, двадцатишестилетним, и это делает его непобедимым.

Добравшись до середины опоры и вцепившись в нее покрепче, он повисает на руках над пустотой. Отсюда, с высоты, он не различает выражения лиц – только общую их массу, загорелых, обветренных до красноты; и вся эта толпа замерла, боясь шевельнуться.

– Когда мы доберемся до первого этажа, я удвою вам зарплату, согласны?

В первый момент толпа безмолвствует. Потом кто-то из рабочих кричит: «Идет!», и это слово тут же с восторгом подхватывают все.

– Эта башня принадлежит Франции, но в первую очередь вам! Мне и вам!

Теперь рабочие чувствуют беспредельное доверие к этому человеку. Они нуждались в нем, в его присутствии. Без него они чувствовали себя брошенными, но вот Эйфель появился и зарядил их такой энергией, что сейчас они готовы добраться хоть до луны.

– Мы вместе начали возводить эту башню, вместе ее и достроим!

Их ликующие возгласы долетают до него; несколько рабочих даже лезут следом за ним, цепляясь за балки. Но Гюстав уже не глядит вниз. Его глаза устремлены вдаль, сердце бурно бьется; он улыбается солнцу, спрашивая себя, чувствует ли сейчас Адриенна, связанная с ним любовной близостью, такое же опьяняющее счастье.

ГЛАВА 36

Париж, 1887

Был ли когда-нибудь Гюстав Эйфель счастливее, чем теперь? Испытывал ли он прежде такую же полноту чувств? Ему чудилось, что безумный вихрь, захвативший его около полувека тому назад, не только не улегся, но преисполнился новой силы, стал чудесной реальностью.

Вновь найти Адриенну, вновь завоевать ее… это вовсе не значит, что он вторично переживает свою молодость, возрождает забытое прошлое или предается ностальгии. Нет, он просто продолжает их прерванную историю.

Жизнь Гюстава, его брак, его дети ни в коем случае не были суррогатом или, хуже того, лекарством, помогавшим держаться все эти годы. Но сейчас, заключая Адриенну в объятия, он испытывал такой мощный прилив сил, такой всплеск жизненной энергии, словно эта женщина воплощала в себе золотое сечение, столь любезное сердцам архитекторов.

И то же самое ощущает она, его бывшая невеста. Адриенна словно родилась заново. Годы, проведенные под колпаком, в душном коконе благополучия, заботливо созданного беднягой Антуаном – мужем-тюремщиком в доме-тюрьме, – вытравили из ее памяти волшебную остроту настоящей жизни. Искренность… это простое, даже глуповатое слово обретает свой истинный смысл, когда Адриенна тонет в бездонных глазах Гюстава.

О, конечно, прошло столько лет; конечно, они постарели; но любовь обладает одним великим свойством: она зачеркивает возраст, превозмогает время, возносит влюбленных в сказочный рай, где нет места хронологии. Где существуют лишь логика страсти, нежная музыка ощущений, разделенное счастье и взаимное согласие, – чувства, которые никому не дано понять, кроме них самих, ибо они сами их и сотворили.

И есть еще это острое, до боли радостное удивление в тот миг, когда они просыпаются, лежа рядом; оно прекрасно, как грёза, не растаявшая после сна. Одна из тех грез, что наделяют жизнь особым смыслом.

Но несмотря на опьяняющий восторг новой встречи, любовникам все же приходится помнить о реальной жизни. Гюстав Эйфель – один из самых знаменитых строителей во Франции. Адриенна де Рестак – супруга одного из самых видных газетных хроникеров. Нужно соблюдать осторожность, не попадаться на глаза, не дать себя обнаружить. Речи быть не может, чтобы их счастье было разрушено еще раз. Больше их никто не разлучит!

– Мы как школьники-пансионеры, которые встречаются после отбоя, – говорит Гюстав Адриенне как-то вечером, когда она приходит к нему в Батиньоль.

– Меня не отдавали в пансион, – возражает она, выкладывая на столик снедь для ужина: хлеб, котлеты, которые нужно зажарить в камине, и бутылку поммара (после несчастного случая она никогда не пила бордо).

– И слава богу! – говорит Гюстав, нежно обнимая ее и увлекая к постели. – Иначе в тебя влюбились бы все пансионеры до единого.

Адриенна громко смеется.

– Всегда мечтала о том, чтобы за мной ходила толпа воздыхателей, и потом…

Эйфель закрывает ей рот ладонью, не позволяя закончить фразу.

– Ну нет, я решил больше ни с кем тебя не делить.

И он срывает с нее одежды, не обращая внимания на то, что оторванные пуговицы с сухим треском сыплются на паркет.

* * *

Так проходят их вечера, их ночи, неделя за неделей. А в дневное время Гюстав работает на стройке. Клер не задает отцу вопросов и уже не удивляется, что в его комнате полный порядок, а постель так и не расстелена, когда она приходит с младшими детьми пожелать ему доброго утра.

– А где же папа?

– Он часто ночует на стройке, около башни.

– А почему он так много работает?

– Ну… вы же знаете, башня – его самая большая любовь.

– А разве не мы?

– Да, конечно, и мы тоже, но у всех творческих людей есть еще их искусство, а это совсем другое дело…

Верит ли Клер в то, что говорит? Неужели она ничего не подозревает? Нет, конечно. Она о многом догадывается, но предпочитает оставаться в неведении; она видит сияющее, счастливое лицо отца и уважает это бьющее через край чувство. Тем более что его радость передалась и рабочим, которые теперь трудятся, не жалея сил, заразившись энтузиазмом хозяина.

– Господин Эйфель, вы как будто тридцать лет скинули!

– Эта башня подарила мне вторую молодость! Сколько лет я мечтал о ней, а теперь вижу воочию: от этого немудрено взбодриться!

От чего «от этого»? Гюстав и сам не знает, о башне ли он говорит…

Ох, как трудно ему молчать, хранить свою тайну!

Ему хочется говорить об Адриенне, выкрикивать во весь голос ее имя, воспевать с юношеским пылом ее красоту, ее прелесть. Он то и дело одергивает себя, чтобы не рассказать обо всем Компаньону. А тот не скрывает любопытства:

– Гюстав, что происходит? Я тебя никогда еще таким не видел. Ты почти перестал браниться.

– Можно подумать, ты этим недоволен!

– Да ведь я привык, что ты ругаешься!

Гюстав с веселым смехом награждает его тычком в спину и карабкается по лесам на еще не законченный первый этаж башни, который они надеются достроить через несколько дней.

Словом, все складывается так удачно, встает на свои места так надежно, что Гюставу просто не верится. Он создает безупречный шедевр, воплощение своих самых заветных грез – и в то же время обладает женщиной своей жизни.

В каком-то смысле, именно Адриенна «опускает его на землю».

– Иначе ты проводил бы все дни напролет на Марсовом поле, а все ночи – со мной, – говорит она, принося ему свежие газеты, литературные новинки, очерки видных ученых.

– Да плевать мне! – Он брезгливо размахивает книжкой «Орля», которую подарила ему Адриенна. – Мопассан – предатель, он подписал прошлой зимой ту знаменитую петицию. Как бы он ни пыжился, он попросту сумасшедший развратник. Я его частенько встречал…

Адриенна нежно обнимает любовника и сладко-ядовито шепчет:

– А тебе разве не нравится развратничать?

И Гюстав успокаивается, хотя никто не разубедит его в том, что авторы злополучной петиции его вероломно предали.

– Спасибо хоть Гюго и Золя не участвовали в этом маскараде, – говорит он, указав на книжную полку; там стоят томики «Что я видел», «Земля» и другие новинки, которые принесла в «Акации» Адриенна, а он так и не прочитал.

– Верно. Но и не защищали тебя.

– Они оставили за собой право сомневаться и ждут, когда моя башня «встанет на ноги», если можно так выразиться. А те «гении» судят о вещах, не видя их и ровно ничего не понимая… Ненавижу!

За пределами их идиллического мирка, как ни грустно, атмосфера сгущается. Адриенна регулярно приносит Гюставу дурные вести о том, что творится в большом мире. Франция по-прежнему на ножах с Германией: оккупация Эльзаса и Мозеля – незаживающая рана. В апреле разразился конфликт по поводу шпионажа – весьма сомнительная история. Популярность генерала Буланже, прозванного генералом реванша, растет как на дрожжах. По мнению «партии населения», только он один может вернуть Франции ее гордость и достоинство. И хотя в стране процветают наука и техника – башня Эйфеля прекрасное тому доказательство, – Франция по-прежнему остается «сломленной и униженной». А Буланже возбуждает реваншистские настроения так энергично и успешно, что правительство начинает всерьез паниковать. Поэтому генералу пытаются заткнуть рот и отстранить от политики, приписав участие в темных махинациях с наградами, хотя ничто не доказывает, что он замарал руки в этом деле.

– Этот человек слишком уж ретив, – замечает Гюстав. – Ему не терпится ввергнуть нас в новую войну.

– А ты, конечно, боишься, что эта война прервет твою стройку? – спрашивает Адриенна; она хорошо знает своего Гюстава.

И Эйфель признаётся: да, он так счастлив, и в стране всё так прекрасно, но это долгожданное равновесие так легко нарушить!

– При чем тут страна? – смеется Адриенна; ей нравится всеобъемлющий эгоизм любовника.

– Страна? Я много отдал ей. И теперь хочу посвятить всего себя только тебе.

– Мне… и твоей башне, верно?

– Ты прекрасно знаешь, что это почти одно и то же.