Текст книги "Эйфель (СИ)"

Автор книги: Николя Д'Этьен Д'Орв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 18

Париж, 1886

Гюстав выходит из магазина и смотрит на себя в большое зеркало рядом с витриной на улице.

Рестак усмехается: его забавляет кокетство друга.

– Не беспокойся, ты великолепен!

Но инженер не спускает глаз со своего отражения, придирчиво оценивая покрой костюма, линию плеч, элегантность силуэта, качество материи. В зеркале он видит прохожих, они идут по Бургундской улице, не обращая на него никакого внимания. Гюстав несколько уязвлен: почему люди не останавливаются, чтобы расхвалить его новый наряд? Но тут же понимает причину: все они одеты точно так же, как он. Вернее, наоборот: это он теперь одет так же, как они.

– В последний раз я ходил к портному еще при жизни Маргариты, – задумчиво признается он, поглаживая лацканы пиджака. – А теперь моей одеждой заведует Клер, она даже не просит меня сопровождать ее. Знаешь, она настоящая хозяйка дома.

Рестак дружески похлопывает его по плечу, и они оба с легкой меланхолией созерцают себя в зеркале.

– Ты только глянь на этих двух студентов! – шутит журналист. – Типичные буржуа – вот в кого мы превратились!

Эйфель приосанился, но украдкой все же продолжает сравнивать себя с прохожими – с мужчиной, который ведет под руку даму и, миновав его, сворачивает на улицу Лаказ; с тремя господами, которые пересекают площадь перед Бурбонским дворцом и входят в здание Ассамблеи, – наверняка депутаты. Да, Рестак прав: эта эпоха поймала их в свои сети и хорошенько обработала на свой манер. Теперь они – типичные представители нового времени.

– Покупааайте «Фигарооо»!

Им навстречу бежит маленький продавец газет.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим! – говорит Антуан, купив газету у мальчишки в каскетке, который подсовывает ему вдобавок три газеты-конкурентки; это запрещено, но паренек, подмигнув покупателю, называет ему «оптовую цену», за всё чохом.

– Даже этот умеет вести дела, – смеется Антуан, разворачивая «Фигаро». – Ага, вот она, вышла!

Он протягивает газету другу, и тот видит статью на развороте, целиком посвященном «Эйфелю и его башне». Плотные колонки текста сопровождаются фотографией инженера в полный рост, стоящего перед виадуком в Гараби, и одним из эскизов башни, слегка приукрашенным Стефаном Совестром.

Инженер не может скрыть восторга. Он ведет себя как человек, увидевший любимую девушку в конце улицы.

– Ты должен быть доволен, Гюстав. Статья подписана Палу – это лучший репортер «Фигаро».

Эйфель на седьмом небе от счастья; он жадно читает и перечитывает некоторые особенно лестные фразы – так знатоки смакуют ликер «шартрез».

– Браво, друг! – наконец говорит он, торжествующе улыбаясь.

Рестак благодушно пожимает плечами:

– При чем тут я? Это твоя башня, не моя.

Но Эйфель с восторгом хлопает его по плечу.

– Все равно, спасибо тебе…

Журналист не отвечает: его внимание уже привлекла другая газета. Теперь они стоят на площади Бурбонского дворца, прислонившись к решетчатой ограде статуи Правосудия. А мимо них, по Бургундской улице, неторопливо едут фиакры, прохожие заглядывают в цветочную лавку на углу – все эти избранные, обитатели этого аристократического квартала неспешной чередой проходят мимо них. Но друзья поглощены чтением статьи, которая (и Рестак предупреждал об этом Гюстава) очень похожа на рекламу.

– Вот и этот тоже постарался! – радостно объявляет Рестак, демонстрируя Гюставу разворот газеты «Время». – Даже и не помню, что я ему посулил в награду.

Заглянув через плечо друга, Эйфель обнаруживает еще один дифирамб в адрес своего проекта для Всемирной выставки.

– Ты подкупаешь собратьев по перу, чтобы они писали обо мне? – шепчет Эйфель; он уже понял тактику Рестака, но откровенность журналиста все-таки слегка шокирует его. Он часто предпочитает не смотреть правде в лицо.

Антуан складывает газету и кивком указывает на Палату депутатов, которая высится перед ними.

– Чтобы подкупить Францию, нужны огромные деньги. Я тебе еще не всё говорю. Но одно несомненно: мы выиграем его, этот конкурс!

Развернув две последние газеты – «Энтранзижан» и «Голуа», – они находят в них всё те же дифирамбы.

– Прекрасно! – заключает Рестак. – Мне кажется, это отличное начало. А тебе известно, что Альфан, генеральный подрядчик Выставки, на твоей стороне?

– Тем лучше, – бормочет Гюстав; он уже начинает опасаться, что чересчур назойливая газетная компания в пользу его башни возымеет обратный эффект. – Но и конкурс нельзя сбрасывать со счета. Первым делом я должен привлечь на свою сторону всех членов комиссии, они соберутся у меня в кабинете к трем часам дня…

Рестак поворачивается к фронтону Ассамблеи, чьи монументальные часы показывают время Республики. Затем, отступив на шаг, внимательно оглядывает своего друга с головы до ног.

– Не волнуйся, ты их соблазнишь, всех до единого.

– Но в Совете состоят только мужчины.

Рестак выдерживает многозначительную паузу.

– Верно, но все они прислушиваются к своим супругам. Я, например, не принимаю ни одного решения, не посоветовавшись с Адриенной, ясно?

Эйфель стиснул зубы, словно укололся чем-то острым, но все же заставил себя улыбнуться. Потом поглядел на башенные часы и подозвал фиакр.

– Поехали, не стоит опаздывать…

ГЛАВА 19

Париж, 1886

– Я всего лишь человек, выдвинувший более смелую идею, чем…

Двенадцать лиц, обрамленных бородками, не дрогнули. Члены комиссии, застыв, как восковые фигуры, бесстрастно слушают инженера.

– …и я прошу вас только об одном – позволить мне донести ее до…

У Эйфеля бешено бьется сердце. Несмотря на газетную шумиху, развязанную Рестаком, он знает, что сейчас главное – эта речь в защиту проекта башни. Сегодня, как никогда прежде, решается её будущее. Вот почему он пригласил двенадцать членов комиссии Парижского совета сюда, в Леваллуа, в свои мастерские. Некоторые из этих господ противились, предпочитая, чтобы он выступил в Парижской ратуше, но интерес к его проекту все-таки победил. И теперь он должен поразить, зачаровать их. Начав со слов. С тех слов, которые Эйфель столько раз повторял дома, перед зеркалом, в присутствии Клер, затем перед Рестаком, затем перед всей своей командой. Кстати, самые близкие сейчас находятся здесь, у него за спиной, словно штабные при генерале. Компаньон, застывший и оробелый; Клер, которая едва удерживается, чтобы не прижать к себе руку Адольфа; дальше Кёхлин, Нугье, Совестр – первые родители проекта; и, наконец, Рестак – он присел на краешек консоли и наблюдает за этой сценой с таким видом, будто смотрит водевиль. А сотрудники в прилегающих мастерских, за стеклом, могут только видеть, как хозяин произносит речь, поскольку он закрыл все двери.

– Эта башня, господа, будет создана не во славу одного человека или его репутации; она станет символом Парижа! Его светочем, его местом в мире и, быть может, его душой.

Один из советников шепчет соседу, что этот Эйфель – просто поэт, настоящий лирик. Однако посмотрим, что он нам покажет.

– Представьте себе башню, устремленную к небесам, притягивающую к себе все взгляды! Башню, бросающую дерзкий вызов силе тяжести, стихиям, самим условиям человеческого существования!

Если бы советники посмотрели на Клер, они увидели бы, как шевелятся ее губы, повторяя каждое слово этого панегирика. Но они смотрят только на Эйфеля, зачарованные его энтузиазмом.

– Эта башня – символ вновь обретенного доверия нации, которая поднимает голову после стольких лет крови и слёз.

Сей патетический пассаж производит должный эффект, и оратор с облегчением видит, как лица советников зарделись от республиканской гордости.

Тем не менее один из них поднимает палец, словно ученик в классе:

– А вы не боитесь, что этот трехсотметровый мастодонт отпугнет туристов от Парижа?

Эйфель уверенно отвечает:

– Наоборот! Туристы будут приезжать тысячами! И из Европы, и из Нового Света… – Четким военным шагом он проходит перед шеренгой советников, заглядывая каждому в глаза, и добавляет: – А кроме того, на ней можно будет поужинать и даже потанцевать.

Одним чиновникам нравится эта мысль, другие хмурятся, шокированные его игривым тоном.

– А как вы собираетесь решить проблему грунта? – спрашивает самый старший из них, ткнув пальцем в основание башни на чертеже, который выставлен в центре комнаты. – Если вы поставите это ваше «великое чудо» рядом с Сеной, оно вполне может провалиться…

– …и подвергнуть опасности прилегающие здания, – добавляет другой советник, вызывая обеспокоенные взгляды своих коллег.

Но Эйфель предвидел этот вопрос. Щелкнув пальцами, он велит Саллю заменить изображение башни чертежом с гидравлическими кессонами.

– Что касается основания, мы зондировали почву каждые три метра на протяжении ста пятидесяти футов[30]30
  Здесь: мера длины: 1 фут = 32,4 см.


[Закрыть]. Со стороны Военной школы[31]31
  Военная школа (фр. École militaire) – обширный комплекс зданий различных военных (в том числе учебных) учреждений Франции, расположенный в седьмом округе Парижа, вблизи от Сены.


[Закрыть] она представляет собой надежный известняковый пласт, поэтому никакой опасности нет…

Советники подходят к чертежу.

– …зато со стороны Сены, как вы справедливо заметили, есть проблема: прежнее русло реки размыло почву, и это несколько осложнит наши работы.

Инженер стал разъяснять подробности, обращаясь к своему чертежу и описывая систему кессонных камер. По мере того как строители будут углублять котлован, в него начнет проникать вода. Однако система компрессоров поможет снизить ее уровень так, чтобы рабочие могли лопатами сбрасывать в нее лишнюю землю и строительный мусор, таким образом, фундамент будет укреплен в высшей степени надежно.

Все двенадцать советников восхищены и в то же время растеряны. Эти технические подробности превосходят их понимание, для них они – звук пустой. Один из них даже не понимает, что подземный кессон можно осушить с помощью компрессора:

– Но разве… разве это не опасно?

В ответ Эйфель сообщает, что двадцать лет назад его первое сооружение в Бордо поставило строителей перед той же проблемой.

– Это был металлический мост, по которому вы наверняка проезжали в поезде, отправляясь на юг.

С этими словами Эйфель, подмигнув Компаньону, передает ему слово.

– Господа, макет башни установлен внизу, – объявляет тот. – Подробный осмотр позволит вам самолично убедиться в ее надежности.

Советники спешат за Жаном Компаньоном с такой готовностью, словно он предложил им прокатиться на «русских горах».

– Браво, папа! – шепчет Клер, на ходу чмокнув отца в аккуратно подстриженную бородку.

– Погоди, это еще не победа, – отвечает Эйфель, глядя вслед маленькому отряду, который неуклюже спускается по узкой винтовой лестнице, цепляясь за перила.

Сам он и журналист замыкают шествие.

– А ты мне не рассказывал, что работал в Бордо, – заметил Рестак.

Эйфель старается выглядеть равнодушным:

– Да, какое-то время, пока строил там мост.

– Сколько же тебе было лет?

Эйфелю не по себе: не думал он, что Антуан заговорит на эту тему, особенно в такой день!

– То ли двадцать семь, то ли двадцать восемь, уж и не помню…

Рестак производит мысленный подсчет и спрашивает как о чем-то вполне очевидном:

– Так ты наверняка был знаком с семьей моей жены, их фамилия Бурже.

Эйфель напрягся. Только не выдать себя! Сейчас главное – башня, важнейший проект в его карьере.

– Нет, не помню, – бормочет он.

И, ускорив шаг, почти сбегает по ступенькам узенькой лестницы.

* * *

Макет выглядит великолепно! Башня, высотой в два с лишним метра, выполнена точно из того же металла, какой пойдет на реальное сооружение. Эйфель установил ее в центре помещения, на столе. Советники разглядывают его детище со смесью восторга и сомнения, пытаясь вообразить, как это будет выглядеть в натуральную величину, в самом центре Парижа, на краю Марсова поля. Каждый из них видит башню по-своему. Сторонники проекта уже считают ее триумфальным сооружением, горделивым и величественным, как сама Франция. Скептики, напротив, представляют себе, как эта железная великанша разрушит половину города, если рухнет!

Двое мужчин в белых халатах задергивают шторы, и комната погружается в темноту.

– Ну прямо как в аттракционе «Волшебный фонарь», – шутит один из советников.

Остальные стараются держаться подальше от башни, словно боятся, что этот колдун Эйфель сотворит что-нибудь ужасное.

Инженер молчит. Он стоит, скрестив руки на груди, и наблюдает за этой сценой, словно режиссер, долгие недели готовивший актеров к выступлению.

Третий «белый халат» подвозит к макету столик на колесиках, на котором стоит какая-то машина.

– Это генератор, не так ли? – спрашивает один из советников.

Эйфель подавляет усмешку. Надо же, и среди чиновников кто-то разбирается в физике! Хлопнув в ладоши, он обращается к зрителям:

– Господа, в целях безопасности прошу вас отойти подальше!

Двенадцать человек бледнеют, это видно даже в полутьме. Клер замечает, как один из них хватается за плечо соседа. Она в полном восторге прижимается к Адольфу, который сейчас напряжен не меньше Компаньона. И только Рестак, стоящий в сторонке, по-прежнему ухмыляется и с жадным любопытством следит за ходом спектакля.

По знаку Эйфеля инженеры в белых халатах включают генератор. Когда широкая голубоватая вольтова дуга пересекает комнату и ударяет в шпиль башни, все двенадцать советников вздрагивают. На какой-то миг все подумали, что в «Предприятие Эйфеля» ударила молния. В помещении распространяется запах гари, Эйфель приказывает открыть окна.

Советники, успокоенные тем, что пожара не будет, с боязливым любопытством подходят к макету и к генератору.

– Громоотводы погружены в горизонт грунтовых вод. Так что молния может ударять сколько угодно…

Советники, завороженные экспериментом, уже не скрывают восхищения. Клер толкает локтем Адольфа. Компаньон подмигивает Гюставу.

А тот, убедившись в победе, держится теперь вполне уверенно и знаком подзывает к себе нового ассистента.

– После испытания огнем – испытание воздухом и водой.

Тугая струя безжалостно ударяет в башню. Советникам никогда еще не доводилось видеть такой напор: вода вылетает из этого простого шланга с силой пушечного ядра. Но макет не сдвигается с места ни на миллиметр.

– Эта струя по силе эквивалентна порыву ветра, имеющего скорость триста пятьдесят километров в час. Ажурная металлическая конструкция способствует тому, что башня почти не принимает его на себя.

Новое восхищенное молчание, которое наконец прерывает один из советников:

– Простите мой каверзный вопрос, но если вы монтируете опоры раздельно, то есть ли гарантия, что башня будет стоять строго вертикально?

Эйфель скрывает недовольную гримасу. Действительно, вопрос коварный! Это, вероятно, Буглаш, бывший архитектор и единственный член совета, открыто ратующий за проект его конкурента Бурде, который спланировал огромную гранитную башню.

В ответ Эйфель невозмутимо указывает на трубу под одной из опор макета.

– Каждая из четырех опор имеет внизу, под собой, провизорный гидравлический домкрат, и каждое наклонное стропило опирается на поршневой контрфорс.

Одиннадцать советников снова совершенно растеряны, и только Буглаш понимает доводы инженера.

– Эти контрфорсы управляются снизу, – продолжает Эйфель, пуская в ход ручной насос, выкачивающий воду из шахты, – а сверху туда добавляют песок.

Эйфель вытаскивает пробочку из пробирки, оттуда сыплется мелкий песок, и опора принимает нужный уклон.

Советники дружно испускают восторженный вздох.

– Таким образом мы регулируем горизонтальное и вертикальное положение башни, как и уровень воды.

Эйфель ликует: он заметил удовлетворение на лице Буглаша. Тот говорит уже вполне доброжелательно:

– Браво, Эйфель, у вас на всё есть ответ.

Эйфель, на миг обернувшись к друзьям и родным, которые восхищенно следят за этой сценой, оглаживает плавно изогнутую грань макета, как гладят лошадь после демонстрации искусной вольтижировки.

– Жизнь научила меня остерегаться сюрпризов…

ГЛАВА 20

Бордо, 1860

Влюбленные глядели в окно, упираясь подбородками в подоконник, словно два щенка. Перед ними простирались крыши Бордо, черепичные крыши прелестного ярко-красного цвета. Солнце ласкало их лица, еще не остывшие после объятий. Веял легкий ветерок, ласковый, словно любовный поцелуй.

– Боже, как хорошо! – промолвила Адриенна, томно вздохнув и прикрыв глаза.

Гюстав, не мигая, дерзко смотрел прямо на солнце. Когда-нибудь он построит такую лестницу, чтобы подняться к нему! Пока рядом с ним Адриенна, он готов на любой подвиг. Эта девушка разрушила все преграды, помогла ему взглянуть на мир совсем иначе – более осмысленно, более зорко, а главное, с той пламенной энергией, которая, что ни день, переполняла его при одном только ее появлении. Как он мог прожить двадцать семь лет, не зная ее? Иногда этот вопрос заставлял Гюстава сомневаться в собственном прошлом. Словно годы, что предшествовали их встрече, прошли впустую, да и были ли они? Когда он говорил об этом Адриенне, она весело хохотала, но остерегалась признаться, что чувствует ровно то же самое. Есть вещи, которых не выразишь словами, – о них говорят только глаза, только тело. И от такого диалога они никогда не уставали…

– Все-таки здесь лучше, чем в твоей хижине на стройке…

Гюстав ощутил мгновенную ностальгию, словно уже тосковал по первым часам их любви. Неужто райская невинность тех первых объятий осталась в прошлом? Нет, напротив; но магия той первой ночи – спасение от гибели в реке, жар печки и два тела, познающие друг друга, – такое случается лишь раз в жизни.

– А мне было бы приятно заглянуть туда, – ответил Гюстав, провожая взглядом голубя, который влетал в окошко часовни, стоявшей в нескольких улицах от его дома.

Адриенна распрямилась, словно отпущенная пружина, с размаху упала на широкую кровать, и ее сорочка задралась до самых бедер.

– Нет уж, я предпочитаю тонуть в этой постели!

Гюстав сделал шаг к кровати, но она вскочила и демонстративно одернула сорочку.

– Я проголодалась! – объявила она и подошла к шкафу у двери единственной комнаты Гюстава.

Гюстав растроганно смотрел, как она там роется, – он предпочел бы снова заключить ее в объятия.

Адриенна взмахнула коробкой бисквитов.

– У тебя больше ничего нет?

– Увы!

Пожав плечами, Адриенна открыла коробку и начала жадно, как голодная школьница, одно за другим уничтожать печенья.

– Ну и аппетит у тебя!

– Я же сказала, что проголодалась, – и она, не переставая жевать, с полным ртом уселась на кровать.

Гюстав погладил ее тыльной стороной руки по набитым щекам. Кожа ее была нежной, как персик.

– Вкусное печенье?

– Вовсе нет, – со смехом ответила она, роняя крошки на простыню.

Гюстав смахнул их с постели и уселся, поджав под себя ноги, напротив нее.

– Когда-нибудь я подарю тебе… всё что захочешь.

– Правда? – спросила она заинтересованно.

– Ну, скажи, чего ты хочешь?

Адриенна, отставив шутки в сторону, серьезно задумалась.

– Всё.

– Всё? – теперь и Гюстав стал серьезным.

– Знаешь, я хочу на тебе жениться.

Лицо Адриенны вспыхнуло от радости.

– Я хочу того же!

И они сплелись в объятии, смеясь от счастья.

Потом влюбленные долго лежали, не двигаясь, задумчиво глядя в окно, на солнце, медленно плывущее в небе. Как быстро все произошло! После их первой ночи в хижине на берегу Гаронны Адриенна стала неотъемлемой частью жизни Гюстава. А он – ее жизни. И она не побоялась объявить об этом с ошеломляющей, дерзкой прямотой и друзьям, и родителям.

Девушка так лучилась счастьем, так твердо шла к своей цели, что неизменно обезоруживала всех, кто вставал на ее пути.

Эйфель с удивлением признал, что супруги Бурже при всей консервативности своих убеждений выказали в данной ситуации удивительную терпимость. Когда их дочь в первый раз привела Гюстава к ним домой, открыто держа за руку, родители всего лишь слегка нахмурились, но скоро их глаза подобрели.

«Вот видишь», – шепнула Адриенна, когда все они уселись в гостиной, и Луи Бурже поднес им арманьяк, который специально для него изготавливали в Гаскони. Очень скоро Эйфель почувствовал себя членом этого семейства.

– Гюстав, что вы сейчас читаете?

– Эйфель, как вы расцениваете это высказывание императрицы?

– Дружок, помогите мне приготовить фруктовый салат…

– Ну-ка, скажите, господин инженер, – у вас ведь глаз-алмаз! – вам не кажется, что эта крыша должна быть более пологой?

Словом, Эйфель почувствовал, что его приняли в семью. Адриенне это казалось совершенно нормальным. Однако для ее молодого избранника такое отношение было столь неожиданным, что временами его одолевало смятение.

– Твои родители вроде бы искренне меня полюбили, – иногда говорил он, когда влюбленные уединялись в прелестной спальне Адриенны, пожелав доброй ночи ее родителям, которые вполне благосклонно смотрели, как молодые люди поднимаются наверх.

– Я вижу, тебя это удивляет?

– Ты самая красивая девушка в наших местах, за тобой ухаживают все здешние молодые люди, я тут никто и звать никак, а твои родители относятся ко мне, как к родному сыну!

– Так чего же тебе не хватает?

Гюставу не хватало только самой малости – похвал. Разумеется, он обладал многими прекрасными качествами – был красив, умен, честолюбив и безумно влюблен в Адриенну. Могла ли семья Бурже найти для дочери лучшую партию?!

Но отдать ему ее руку… До этого было еще далеко.

Гюстав встал и подошел к окну. Созерцание крыш Бордо всегда утешало его. Так успокаивает человека вид идеального, совершенного механизма.

Помолчав, он с тревогой спросил:

– Ты думаешь, твои родители согласятся?

– Мои родные делают то, что я велю им делать.

Она произнесла это тоном избалованной девочки.

– Я не шучу, Адриенна, – ответил Эйфель, выпрямившись. – Мы любим друг друга уже полгода и…

– Полгода! – повторила девушка так торжественно, словно хотела сказать «двадцать лет».

– Ну, все равно, пусть хоть неделю…

– Ты так думаешь?

– У твоих родителей наверняка другие планы на твой счет.

Адриенна гордо выпрямилась.

– Во-первых, ты их не знаешь. А во-вторых, мне на их планы наплевать…

– Но они наверняка хотят выдать тебя за наследника какой-нибудь богатой бордоской семьи, владеющей землями, виноградниками, лесом, особняками…

– И всё это не идет ни в какое сравнение с самым блестящим инженером нашего времени!

Эйфель ответил ей грустноватой усмешкой.

– Твои родители терпят меня лишь потому, что я работаю над проектом, для которого твой отец поставляет лес…

– Не просто терпят: они сажают тебя за свой стол, принимают в своей гостиной и в своем саду, представляют своим друзьям и закрывают глаза на то, что я не ночую дома!

– И при всем этом они не позволят мне жениться на их дочери…

– Если бы наши отношения действительно их раздражали, они наверняка бранили бы нас, когда мы целуемся у них на глазах…

Гюстав поежился: он всегда приходил в замешательство, когда Адриенна бросалась ему на шею в присутствии родителей. Однако супругов Бурже это как будто не шокировало – они буквально боготворили дочь и спускали ей любые безрассудные выходки. После многих безуспешных попыток обзавестись потомством появилась она – их единственный поздний ребенок. Вот почему они проявляли к Адриенне снисходительность, нетипичную в буржуазных кругах того времени. Какими бы чопорными ни были супруги Бурже, они считали свою дочь верхом совершенства и относились к ней соответственно.

– А впрочем, если тебя это волнует, попроси ее у них!

– Кого «ее»? И у кого «у них»?

Адриенна распрямилась, гордо выпятив грудь, так что соски четко обозначились под тонкой сорочкой, и протянула правую руку Гюставу.

– Ее – вот эту мою руку. У кого – у папы.

Гюстав был в панике, это казалось ему безумием.

– Я? У него? Я в жизни не посмею…

Уязвленная Адриенна скрестила руки на груди.

– Значит, ты откажешься от меня из трусости? Я вижу, твоя любовь недорого стоит…

Гюстав заколебался. И неудивительно: Адриенна, когда ей чего-то хотелось, могла воспламенить даже лёд.

– Любовь моя, не нужно просить. Это само собой разумеется, разве нет?

Но Адриенна упрямо покачала головой:

– Может, у вас, у Эйфелей, в Дижоне, это и не принято… Но здесь, в Бордо, у Бурже, молодые люди просят руки девушки у ее отца.

Гюстав был уязвлен – не следовало бы Адриенне упрекать его в скромном происхождении. Его родители там, в Бургундии, – точно такие же люди. Однако, вспомнив очаровательный родительский домик, который весь уместился бы в гостиной четы Бурже, Эйфель понял, что в этой игре козыри не у него.

– Ну хорошо, я согласен, – покорился он.

И Адриенна наградила его сияющей улыбкой.

А инженер пытался привести в порядок смятенные мысли. Просить у старика Бурже руки его дочери!? Об этом даже подумать страшно. Он, Гюстав, не перенесет отказа. Но тут ему кое-что пришло в голову…

– Я уже наелась, – капризно сказала Адриенна.

Эйфель стряхнул задумчивость и посмотрел на девушку. Она сняла сорочку и ждала его – нагая, ослепительная, как солнечный луч, ласкавший ее кожу.