Текст книги "Эйфель (СИ)"

Автор книги: Николя Д'Этьен Д'Орв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 21

Париж, 1886

Сколько людей приглашено на церемонию? Адриенна представляла ее себе как прием для избранных, но в залы министерства промышленности и торговли набилось не менее трехсот человек – все хотели увидеть эти умопомрачительные макеты.

– Здесь и приличное общество, и всякое отребье, – заметила она и, узнав в толпе знакомых, поприветствовала их беглой улыбкой.

Ее супруг, притворяясь шокированным, шепнул ей на ухо:

– Не будьте снобом, мадам де Рестак!

Адриенне явно не по себе. Она не хотела приезжать сюда, но Антуан так настаивал…

– Там объявят результаты конкурса. И ты сможешь увидеть все представленные проекты, это же потрясающе!

В каком-то смысле многолюдная толпа устраивает Адриенну. В толпе легче уклониться от встречи, раз уж ее заставили прийти. И Адриенна зорко оглядывает собравшихся, боясь – и надеясь – заметить его…

Вот уже несколько недель она терпит эту пытку: Антуан говорит только об Эйфеле. Эйфель и его башня. Эйфель и его проекты. Эйфель и его гений. Эйфель, которого он знал совсем молодым, неотёсанным, и который ныне наверняка наслаждается всеми благами мира. Эйфель живет, спит и ест вместе с ними, хотя после памятного вечера в министерстве полтора месяца назад они больше не встречались. Но когда Антуан увлекается, он забывает обо всем на свете. И Гюстав Эйфель стал в их супружеской жизни постоянной величиной, невидимым призраком, фантомом, хотя бедняжка Антуан и не знает, что Адриенна была в него влюблена.

«И никогда не узнает», – думает она, оглядывая толпу.

И вдруг видит его. Хуже того: видит их. Ну, конечно, ей следовало бы догадаться, ведь у него есть семья. Адриенна запретила себе расспрашивать мужа и в результате ничего не знает об Эйфеле, кроме его башни. Об остальном Антуан молчит, словно оберегая старого друга. Но, увидев эту сплоченную маленькую группу, она понимает, что после всего и Эйфель тоже продолжал жить. Эта юная женщина с сияющим лицом – вылитый Гюстав. Так же, как и трое остальных детей, помладше, они не отходят от старшей сестры. Адриенна удивлена: а где же его жена? Неужели осталась дома?

– Ага, вон они! – восклицает Рестак, явно собираясь окликнуть Эйфелей через весь зал.

Но Адриенна резко останавливает его:

– Оставь их в покое, они, наверное, и без того оробели…

– Пожалуй, ты права…

– Давай пока пройдемся. Я же тебя знаю, стоит тебе подойти к ним, и ты уже не оставишь в покое «старину Гюстава».

Антуан разражается смехом.

– Любовь моя, ты, как всегда, прозорлива!

И он целует жену в шею с фамильярностью, от которой ее передергивает. Она бросает взгляд на Гюстава, боясь, что он видел эту сцену. Но нет. Эйфель стоит бледный, напряженный и что-то шепчет на ухо старшей дочери, поглаживая по голове самого младшего из детей.

– А где его жена?

– Чья жена?

– Эйфеля.

– Жена Гюстава? Она умерла, – непринуждённо отвечает Антуан.

Адриенна холодеет, услышав этот беспечный ответ.

– Умерла? От чего?

Рестак не понимает испуга жены.

– Дорогая, ты так смотришь, словно увидела призрак. Понятия не имею, от чего. Наверное, от какой-нибудь болезни. Но это случилось много лет назад. А Гюстав, ты же знаешь, женат скорее на своей профессии…

– Нет, не знаю! – И Адриенна, передернувшись, устремляется к макетам.

Рестак пожимает плечами. Ну вот, жена опять вышла из себя. У нее раздражительный нрав, она то и дело взрывается без всякого повода. Но сегодня он не позволит такому взрыву испортить торжество. Догнав Адриенну, он берет ее под руку, и супруги направляются к выставленным макетам.

До чего же странны некоторые из них! Например, гигантская гильотина, призванная отметить столетие Революции.

– Ну, если это должно напоминать нам о 1789 годе… – содрогнувшись, говорит Адриенна.

– А главное, чем она прославилась, кроме того, что обезглавила тысячи людей? – подхватывает Рестак.

Адриенна поднимает глаза к небу, не в силах сдержать усмешку: ее муж всегда был заядлым реакционером, даром что водит дружбу с властями Республики. И это при том, что добрая половина его предков закончила жизнь на эшафоте, а сам он – потомок единственной ветви Рестаков, которой хватило благоразумия эмигрировать в Англию.

Супруги идут дальше, от стола к столу, иногда невольно толкая людей, как это бывает перед буфетом с угощением. Некоторые макеты до того малы, что их можно рассмотреть только вблизи.

И вот они стоят перед тем, что обещает стать гранитной колонной, сверху донизу украшенной балкончиками, дверными и оконными проемами; она покоится на более широком цокольном основании, гордо именуемым «Военный госпиталь для легких наших солдат».

– Так для кого же этот госпиталь – для солдат или для их легких? – на полном серьезе спрашивает молоденькая дама у своего спутника.

– Я полагаю, солдаты будут оставлять там свои легкие для врачевания, а сами будут ждать их у себя дома.

Дама восхищенно вздыхает:

– Боже, до чего все-таки дошла наука!

Чета Рестаков, не в силах удержаться от смеха, переходит к следующему проекту. Это огромный сфинкс, подобный каирскому.

– Не понимаю, какое отношение он имеет к Парижу? – удивляется Антуан.

Адриенна почти не смотрит на изваяние, она погружена в свои мысли. Впрочем, задумчивость лучше, чем раздражение, думает ее муж. Она очнулась только у следующего экспоната – статуи женщины во фригийском колпаке, которая перешагивает через Сену. С нелепым названием «Марианна речная».

– Леон, смотри, она же совсем голая! – возмущается все та же дама; она упорно ходит по пятам за супругами Рестак. Ее спутник, однако, ничуть не шокирован. В глазах у него вожделение, он словно бы представляет себе, как проплывет на пароходике между ног этой «речной Марианны».

– Этот господин любит шпагаты, – шепчет Рестак на ухо Адриенне; та смеется и говорит:

– Сделайте всё, чтобы Париж избежал этого безобразия!

Затем они подходят к эффектному каменному обелиску, несколько напоминающему памятник на площади Бастилии. Это многоэтажное сооружение с колоннами на каждом уровне увенчано гигантским маяком.

– Проект Бурде, главного соперника Гюстава, – поясняет Рестак.

Адриенна смотрит на макет с отвращением:

– Какое уродство!

– Может, ты и права, но у этой башни много сторонников. Бурде уже построил дворец на площади Трокадеро, на другом берегу Сены. Так что его колонна имеет полное право стоять напротив, на Марсовом поле. А главное, наверху маяк, который осветит весь Париж. Согласись, идея хорошая.

Адриенна неприятно удивлена тоном мужа.

– Ты одобряешь этот проект….

– Бурде – талантливый архитектор.

– А что же Гюстав? Ты переметнулся к его сопернику?

Рестак просто обожает свою жену! С виду она как будто не от мира сего, а на самом деле мыслит куда острее, чем он.

– Гюстав – совсем другое дело: он победит.

Этот ответ вызывает яркий румянец на щеках Адриенны. Ее муж так уверен в себе. Придвинувшись к ней, он снова касается поцелуем, совсем легким, ее шеи за ушком.

– Бурде я люблю именно потому, что питаю слабость к побежденным. Это объясняется «реакционной» стороной моего характера…

Гул в зале усилился, словно люди почуяли приближение опасности.

– Что случилось? – спрашивает дама.

– Сейчас жюри объявит результаты конкурса.

Услышав это, Антуан хватает жену за руку.

– Стой здесь! Остальное досмотрим потом…

По другую сторону макетов стоит семейство Эйфелей, ожидая решения жюри.

У Адриенны сжимается горло.

Но отступать поздно.

* * *

Как изобразить спокойствие, как не смотреть друг на друга?! Их взгляды притягиваются, словно намагниченные, а нужно создать видимость безразличия, чтобы никто ничего не заподозрил. И почему сегодня – именно сегодня! – Рестак пришел с ней? Разве что так захотела сама Адриенна – это очень на нее похоже, она решила отомстить ему за холодность, которую он выказал на приеме у Локруа. Впрочем, нет, она испугана не меньше, чем он. Он ведь знает ее наизусть. Её взгляд не обманывает, он выдает растерянность и страх. Наверняка Антуан заставил ее прийти, а она не посмела отказаться. Что ж, остается только показать себя безупречным, безгрешным, учтивым и бесстрастным. Нынешний день посвящен будущему – вот этой высокой башне, его заветной мечте, а не воспоминаниям, которые и тот, и другая похоронили навсегда.

– Даже Адриенна нервничает! – объявляет Рестак, чувствуя, как судорожно жена вцепилась в его плечо.

Эйфель силится улыбнуться, но на лице Адриенны отразилось столько разных чувств. И смятение – самое слабое из них. К ним подходит Клер.

– Скоро начнется, папа? – И замечает, как пристально смотрит на нее эта женщина.

– Позвольте представить: Клер, моя дочь и верная помощница. Клер, это Адриенна, супруга Антуана…

– Здравствуйте, мадам, – с легким поклоном говорит Клер, смущенная странным взглядом больших кошачьих глаз.

– Вы, должно быть, сейчас очень гордитесь своим отцом, мадемуазель.

Её голос много мягче взгляда. У него теплый, ласкающий тембр.

– Да, – сдержанно отвечает Клер.

– А я горжусь ею всегда, – говорит Эйфель, обняв дочь за плечи. – Клер – мой талисман.

Он целует дочь, и Адриенна на миг отводит от них взгляд.

– Вы очаровательны, Клер. Можно называть вас Клер?

– О, конечно, – отвечает девушка, стараясь говорить как можно любезнее: на самом деле эта женщина пугает ее.

Однако атмосфера в зале накалена до предела. И пока публике не объявят результат конкурса, любое сказанное слово прозвучит фальшиво. Поэтому лучше молчать и ждать в тишине.

Клер, не попрощавшись, отходит от них и спешит к трем детям, которые бродят вокруг буфета со стаканами оранжада в руках.

Гюстав грустно улыбается.

– Хотел бы я быть таким же беззаботным, как мои детишки…

– Ты прекрасно знаешь, что тебе нечего бояться! – Рестак хлопает его по плечу.

Но Эйфель по-прежнему мрачен: он терпеть не может праздновать победу до срока. Не из суеверия, а из почтения к великой неопределенности событий. Эйфель – человек точных цифр, расчетов и статистики.

– Может, ты и прав, но проект Бурде привлек очень многих. Хотя его башня неустойчива: такая огромная масса потребует гигантского стилобата, и это обезобразит весь окружающий квартал.

Рестак с легким злорадством напоминает Эйфелю, что башня Бурде – его главная соперница. И добавляет:

– К тому же президент Карно восхищается дворцом Трокадеро…

Антуан видит, как потемнело лицо друга; Адриенна ущипнула мужа за руку, и он, спохватившись, добавляет:

– Впрочем, не стоит обращать на это внимание, ты ведь тоже можешь установить на верхушке своей башни прожектор.

Однако этот совет ничуть не успокаивает инженера. Напряжение в залах министерства растет с каждой минутой. Лицо Эйфеля подергивает нервный тик; он прячет в карманах судорожно сжатые кулаки и всеми силами старается избежать взгляда Адриенны. Но когда их глаза все же встречаются, она читает в его взгляде мольбу: «Уходи, заклинаю тебя!» Увы, стоило ей повернуться, как муж хватает ее за руку:

– Ты куда?

– В буфет… за шампанским, – пробормотала она первое, что пришло в голову.

Рестак отпускает ее и указывает на монументальную дверь в конце зала, которая только что отворилась.

– Ты опоздала. Стой тут, сейчас начнется!

Появившийся распорядитель церемонии торжественно объявляет:

– Дамы и господа, жюри!

Гюставу кажется, что сейчас у него разорвется сердце.

* * *

Эйфель так напряжен, что не сразу узнаёт их. Ему кажется, будто он видит отряд близнецов, похожих друг на друга, как две капли воды; они неловко всходят по лесенке на большую эстраду, постепенно заполняя ее собой. Одинаковые бородки, одинаковые сюртуки, одинаковые орденские ленточки… Такие же, как во всех посольствах, в Ассамблее, в Парижском совете…

Публика придвигается к эстраде, а эти господа усаживаются на складные стулья, свысока глядя вниз, на зрителей. Эйфель, увлекаемый толпой, оказался в передних рядах, почти под сценой. И вдруг его овеяло тонким ароматом духов и чей-то голос шепнул:

– Все будет хорошо.

Инженер ощущает близость Адриенны: их плечи, их бедра соприкасаются. Он находит глазами Антуана: тот стоит поодаль, у колонны, и что-то пишет в блокноте. Затем поднимает голову и ободряюще подмигивает старому товарищу. Его поддержка слегка успокаивает Гюстава. Да, все еще может рухнуть, но в теплых лучах доброжелательности Адриенны его страхи тают. Он чувствует себя защищенным.

Наконец, входит последний член жюри – председатель.

Гюстав узнаёт пышные усы министра Локруа. Локруа с удовлетворением озирает толпу – политические деятели живут лишь отражением известности, читаемой на лицах публики, – и его взгляд лишь на долю секунды, не задержавшись, остановился на лице Эйфеля и скользнул дальше.

– Дамы и господа, – начинает министр торговли, громко откашлявшись.

Эйфель ощущает растущее напряжение. Почему министр не улыбнулся ему? Дурной знак? Да и заметил ли его Локруа?

Почувствовав его смятение, Адриенна прижимается к нему теснее. Ее близость обжигает Гюстава. Их руки соприкасаются. Гюставу чудится, что он летит в пропасть.

– Девятью голосами против трех, – продолжает Локруа, – жюри поддержало проект… – министр делает безжалостную паузу, и по залу пробегает нервный смешок. Гюстав Эйфель бледен, как смерть.

– …проект трехсотметровой башни, выдвинутый «Предприятием Эйфеля».

Дождь роз. Ливень фиалок. Облако ликования заволакивает зал, город, умы. Внезапно все становится простым и понятным, как в детской игре.

Зал дружно выдыхает, и это ясно свидетельствует о том, кто был фаворитом публики. Клер бросается на шею к Адольфу Саллю, который до сих пор скромно стоял в сторонке. Компаньон пляшет, как сумасшедший, схватив за руки троих ребятишек, забывших о своем оранжаде.

А потом – этот взгляд. Взгляд, который они уже и не надеялись устремить друг на друга. Заговорщический, влюбленный, проникновенный. Несмотря на пролетевшие годы, несмотря на боль разлуки, на разочарования и душевные раны, они сегодня здесь, вместе, рядом. Кто мог предсказать, что в день, когда Эйфель достигнет вершины своей карьеры, ему доведется разделить свое ликование с единственной женщиной, которая…

Он запрещает себе думать дальше. Да и слова излишни. Касание ее пальцев, сплетенных с его собственными, делает ненужными любые речи, любые клятвы. Адриенна сжимает его руку так, будто ничто в мире уже не сможет их разъединить.

Ничто… кроме одного взгляда.

Только одна пара глаз видит этот жест, внешне вполне невинный. И мир для Антуана рушится. Чего он не понял? Какая мелочь ускользнула от его острого взгляда? А ведь его ремесло в том и состоит, чтобы наблюдать, разгадывать; его статьи имеют успех именно благодаря этой безжалостной зоркости. И вот теперь, у него под носом… Нет, это невозможно! Ему почудилось, с ним сыграло жестокую шутку всеобщее ликование. Антуан де Рестак с трудом пробивается сквозь толпу и видит, что их руки все еще сплетены. И разжимаются лишь, когда Локруа спускается с эстрады.

– Эйфель! Я очень рад за вас!

– О, не больше, чем я, господин министр.

Локруа узнаёт Адриенну и целует ей руку.

– А где же ваш супруг? Без него успех Эйфеля был бы невозможен.

– Я здесь, Эдуард, – говорит подошедший Рестак, кланяясь министру со своей всегдашней непроницаемо-светской улыбкой. Антуан – порождение мира, где люди умеют скрывать свои чувства. Затем, даже не взглянув на Адриенну, он поворачивается к Гюставу и заключает его в объятия.

– Вот видишь, друг мой, я сдержал свое обещание…

Гюстав слишком опьянен своим триумфом, чтобы уловить иронию в этих словах.

– Спасибо тебе! – выдыхает он с искренней благодарностью.

А Рестаку кажется, что он обнимает змею.

ГЛАВА 22

Париж, 1886

– Эта победа по праву принадлежит вам! Только благодаря вам «Предприятие Эйфеля» произвело этот несравненный, доселе невиданный опыт!

Настал черед Гюстава выйти на эстраду и произнести речь перед публикой. Он любил такие моменты. Ему претили пустые болтуны, записные ораторы, но как же приятно читать на лицах прохожих восхищение и непонимание, когда они смотрят на его конструкции. Когда он построил виадук Гараби – металлическое кружево его арки предвосхитило будущую башню, – его спрашивал едва ли не каждый житель Рюина:

– Господин Эйфель, как вам это удалось?

– Господин Эйфель, но ведь такое сооружение не устоит!

А Гюстав лишь загадочно молчал, словно фокусник, у которого спрашивают, как ему удалось достать кролика из шляпы.

Кто знает, устоит ли эта трехсотметровая башня, которую он взялся построить меньше чем за два года во славу Франции?!

Он обязан верить в успех, – только при этом условии его команда пойдет за ним. Вот они – все тут, толпятся в главном дворе «Предприятия Эйфеля». И, конечно, он должен устроить им праздник, увенчавший долгие месяцы исследований и работы… а главное, предвещающий тяжелую, изнурительную стройку! Ему хочется отметить этот момент, подбодрить их, воодушевить. И он лезет на вагонетку, размалеванную экзотическими названиями – Тонкин, Сенегал, Бразилия, – которую выкатили на середину двора.

– Еще никто в мире не предпринимал того, что мы собираемся сделать. И я заверяю вас: ваши дети и дети ваших детей будут с гордостью вспоминать, что вы работали на этой стройке, на вашей стройке…

Это слово – ваша – вызывает у рабочих взрыв энтузиазма.

– Мы построим мечту! – провозглашает инженер. – Вы и я, вместе!

Толпа восторженно ревет, мужчины подбрасывают в воздух каскетки, обнимаются, хлопают друг друга по спинам.

Гюстав спрыгивает с вагонетки легко, как юноша; нельзя терять ни минуты.

Пока рабочие допивают алжирское вино, Гюстав знаком велит сотрудникам следовать за ним. Жак Компаньон, Адольф Салль, Нугье и еще несколько человек подбегают к нему, удивленные, почему он так резко прервал их праздник.

– Ты мог бы дать нам спокойно допить, Гюстав, – упрекает его Компаньон, утирая губы обшлагом куртки.

– У нас всего два года! В следующий раз мы будем пить на высоте трехсот метров, не раньше.

Все с улыбкой переглядываются, так забавен трудовой пыл инженера. А тот быстрым шагом идет по заводу – ни дать ни взять, генерал в сопровождении штабных офицеров.

– Детали будут отливать в этих цехах и доставлять на стройку, чтобы собирать уже на месте. Придется нам утроить производственные мощности завода.

– Утроить? – переспрашивает Компаньон. – Но, Гюстав, я…

– И разошли запросы на лифты. В первую очередь, конечно, в фирму Ру, но также и в американские.

– Записал, – хмуро отвечает Компаньон; впрочем, он давно привык к порывам хозяина.

– А что касается молний, – продолжает Эйфель, обращаясь к другим сотрудникам, – обратитесь в Академию, а потом к Беккерелю[32]32
  Либо французский физик Беккерель Эдмон (1820–1891), либо его сын Беккерель Анри (1852–1908) – также физик.


[Закрыть].

Подчиненные записывают его распоряжения на ходу: Эйфель отдает их, продолжая обход завода.

– А вы… Я к вам обращаюсь, зять!

– Да, патрон? – встрепенулся Адольф Салль.

– Вам поручается набор рабочих…

Адольф, гордый тем, что ему доверили такую сложную задачу, приостанавливается и смотрит на план башни.

– Нам понадобится как минимум тысяча человек.

– Триста! И ни одним больше!

Эта цифра беспощадна, как нож гильотины.

Присутствующие тревожно переглядываются, а Гюстав улыбается, глядя на их удивленные лица.

– Мне нужны монтажники и плотники высшей категории, притом самые отважные. Савояры, эквилибристы, краснокожие, кто угодно. Лишь бы не боялись высоты и согласились работать по доброй воле, – объявляет он, продолжая идти вперед. – А какие-то особые навыки мне не потребуются.

Размахивая листком, испещренным цифрами, Эйфель объявляет: расчеты инженеров так упростили процедуру монтажа, что башню сможет собрать пятилетний ребенок.

– Пятилетний? Уж конечно! – мрачно ворчит Компаньон.

Эйфель не удостаивает его ответом и поворачивается к Нугье.

– Поручите четверым разным инженерам еще раз проверить все расчеты. Привлеките одного из Политехнической школы, второго из Центральной, третьего из Высшей горной, четвертого – из управления дорог и мостов. Я не допущу на стройке ни одной оплошности.

Нугье, бледный как смерть, поспешно записывает. Он, конечно, счастлив оттого, что получит богатое вознаграждение за свой патент, но начинает сомневаться в том, что его имя когда-нибудь прозвучит в связи с этой башней, хоть он и был ее первым создателем. Эйфель слишком страстен и жаден, чтобы не присвоить себе славу этого проекта. А впрочем, разве этим не страдают все визионеры?

– …габариты каждой детали – в натуральную величину… И в каждом конструкторском бюро должен стоять макет в пропорции один к ста, который будет расти вместе с настоящей башней.

И Гюстав Эйфель еще раз напоминает: все проблемы должны решаться тут, на заводе, а не возникать там, на стройке.

Присутствующие кивают; они согласны, что, несмотря на сложность задачи, это самое мудрое решение.

– Но наиглавнейшее из главного – это бе-зо-пас-ность! Строителям грозят падения рабочих инструментов, холод и ветер: им нужны защитные сетки и теплые тулупы. Я не допущу на моей стройке ни одного смертельного случая.

Выдохшись, он наконец прекращает свой бег и опирается на лестничные перила, словно марафонец, пересекший финишную прямую. И обращается к Компаньону:

– Теперь твой черед. Ты все это наладишь…

«Генеральный штаб» на миг испуганно замирает, словно у каждого нашлись возражения. Но Эйфель уже далеко…