Текст книги "Эйфель (СИ)"

Автор книги: Николя Д'Этьен Д'Орв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 37

Париж, 1887

Резкий свет пробивается между ветвями облетающих деревьев. Воздух напоён запахами ноября: пахнет пожухлой листвой всех оттенков коричневого, мокрой корой, стылой прудовой водой.

Когда Адриенна предложила лесную прогулку, Гюстав сперва заартачился: в лесу будет холодно, ведь осень в этом году ранняя, под деревьями мокро, и они наверняка простудятся.

– Ну, конечно, дедуля! – рассмеялась она, потрепав его по щеке.

И он не нашелся с ответом.

А теперь, когда они лежат под странно теплым солнцем, на сухой траве, усыпанной коричневыми листьями с горьковатым, дурманным запахом, Гюстав понимает, что ни за какие блага в мире не хотел бы очутиться в другом месте.

– Я похитила тебя у твоей бригады, – говорит Адриенна, щекоча лицо Гюстава сухим стебельком.

Он смеется, вертит головой, поудобнее пристраивая ее на коленях возлюбленной, и шепчет:

– Как же здесь хорошо! Так красиво, так спокойно…

Адриенна сказала правду: он дал своим рабочим день отдыха в благодарность за то, что они все-таки дошли до первого этажа. И уложились в сроки, записанные в государственном контракте. После забастовки все они истово трудились, не жалея сил. Эйфель тогда заявил, что нужно уложиться в две недели, – в действительности им понадобилось полтора месяца, но они все-таки избежали банкротства. Бригада честно заслужила этот выходной посреди рабочей недели.

– Мы увидимся завтра на празднике, мсье Эйфель? – спросил Бренишо.

– Я думаю, мне лучше отоспаться, – ответил инженер. – Да и вам советую сделать то же самое. После такого рабочего дня, как последний, хороший сон никому не повредит.

– Последний день? – усмехнулся Бренишо. – Вы, верно, хотели сказать: последняя неделя? Или последний месяц!

Рабочий был прав: нынешней осенью жизнь внезапно ускорила свой бег. И Гюстав, лежа в зарослях папоротника, опять думает об этом. За последние недели он словно бы прожил не одну, а двадцать разных жизней. Как ни странно, в каждой он чувствовал себя самим собой. Одному только Богу известно, как часто он ходил по краю пропасти. Он не только остановил забастовку, ему еще пришлось в середине сентября объясняться со своими кредиторами на заседании правления банка «Лионский кредит», когда дряхлые встревоженные банкиры грозили лишить его субсидий. Это старичье боялось вовсе не за устойчивость башни, а за ее рентабельность! Никто из них не верил, что зеваки захотят карабкаться на трехсотметровую высоту, чтобы полюбоваться оттуда Парижем. Из чистой бравады – Компаньон чуть сознание не потерял! – Эйфель тут же решительно порвал все деловые отношения с «Лионским кредитом»; более того, закрыл в нем свой личный счет и счета всех своих филиалов! Легко представить себе переполох в банке, не ожидавшем столь решительного разрыва.

Гюстав переменился: он больше не желал идти на уступки и с чисто подростковым упрямством предпочел доверить свои средства маленькому Франко-египетскому банку, отдав под залог все свое имущество, лишь бы не прерывать строительство башни.

– Я буду ее строить, даже если мне придется влезть в долги на тысячу лет вперед, понятно? – крикнул он потрясенному Компаньону.

– Нет, непонятно…

Теперь, когда достроен первый этаж, Гюстав знает, что поступил правильно. Он никогда не был игроком, никогда не надеялся на везение, но сейчас победил, поверив в свою счастливую звезду.

– Ты мой талисман, Адриенна! – Он, приподнимается, чтобы дотянуться до ее губ.

Она улыбается и нежно целует его.

– Ах, если бы так было всегда, – говорит она, откинувшись к стволу бука, приютившего их этим утром. Вокруг разбросаны остатки их пикника и кое-какие одежки, которые они забыли надеть, когда решили закусить после объятий.

– Всегда жить здесь, на траве? – с улыбкой спрашивает Гюстав.

– Да, здесь, на траве и в счастье…

Гюстав гримасничает, потягиваясь.

– Нам это скоро надоело бы. Во-первых, ломота. Во-вторых, муравьи.

Адриенна звонко смеется и гладит его по седеющим волосам.

– Тебе надоело бы, – поправляет она.

– Тебе тоже. И потом, здесь нет реки, в которую можно броситься.

При этом воспоминании улыбка Адриенны на мгновение гаснет, словно ей вспомнилось пролетевшее время; но к ней тут же возвращается нынешнее счастье, похожее на тихую мудрость, на сладостное доверие.

– Я так горжусь тобой, любимый…

Она тоже прожила тысячу жизней с той ночи в «Акациях». Гюстав, как только появляется возможность, приводит ее на стройку, дождавшись ухода рабочих. Ночь стала их сообщницей: Адриенна никогда в жизни не решилась бы подняться по этим хлипким ступенькам, таким ненадежным, если взглянуть на них днем. А в темноте она послушно идет вслед за Эйфелем, иногда оступаясь и едва не падая, но он всегда успевает ее подхватить. И как же им хорошо там, наверху, наедине, будто на вершине горы или на носу корабля, где осенний ветер нещадно хлещет по лицу. Иногда Адриенна ловит в глазах Эйфеля такую великую, всепоглощающую страсть, что ей трудно скрыть удивление.

– Ты смотришь на нее такими глазами…

– На кого?

– На твою башню.

– А ты ревнуешь?

Эйфель смеется, но не отрицает своей всепоглощающей страсти к этому безумному творению. Оно венчает собой всё, во что он истово верит, всё, что он создал с начала своей карьеры. И Адриенна стала краеугольным камнем этого сооружения, венцом его трудов, оправданием долгих, упорных лет работы. Ревность Адриенны – преходящее чувство. Оно свойственно всем женам творческих людей, вынужденным делить мужей с их искусством. Эйфель так пылко, так красиво говорит о башне, что она поневоле заражается его страстью. А в те ночи, когда они не поднимаются на башню, он ведет ее к себе в мастерские, показывает макеты, проекты, фотографии уже готовых сооружений, рассказывает обо всем, что сделал после бегства из Бордо двадцать семь лет тому назад. И Адриенна жадно слушает его, не стесняясь задавать любые вопросы, но неизменно возвращаясь к башне. Она пытается понять идею этого революционного замысла, прекрасного и причудливого, который до сих пор вызывает на парижских ужинах бурные дебаты, доходящие до скандалов. Когда эта тема возникает в присутствии Адриенны, она всегда уклоняется от обсуждения. Разумеется, она ведет себя осторожно, нигде не показывается в сопровождении Гюстава, тщательно обдумывает каждое свое слово, но все-таки Париж есть Париж. А она, вдобавок, видная парижанка, замужем за одним из самых беспощадных газетных хроникеров. Профессия Антуана часто побуждает его распространять слухи, поощрять клеветнические нападки, разве не так? Вот почему Адриенну сейчас больше всего тревожит поведение мужа… Уже несколько недель Антуан выказывает странную апатию. Он больше не спрашивает жену, где она была, откуда пришла. Встречает равнодушной беглой улыбкой, но не удостаивает ни единым словом. В каком-то смысле такая безучастность гораздо тягостнее, чем откровенная злобная ревность. Единственное, что позволяет себе Рестак, это ехидная усмешка, когда он застает Адриенну за чтением какой-нибудь статьи о башне или когда имя Эйфеля мимоходом звучит на каком-нибудь парижском ужине. А в остальном – ничего. Ни упреков, ни ссор. Антуан и Адриенна живут под одной крышей как два чужих человека.

– Знаешь, иногда он меня просто пугает!

– Но он что-нибудь говорит?

– Нет, и это хуже всего. Он просто смотрит на меня; он знает, но молчит…

Гюстав вздрагивает. Он давно знаком с Антуаном. И еще в молодости иногда подмечал огонек безумия, мелькавший в его голубых глазах. Это был взгляд акулы; глаза, которые заволакивает тонкая пленка в тот миг, когда хищник бросается в атаку.

– Он может причинить тебе зло?

Адриенна на миг задумывается.

– Мне – нет…

Молчание. Гюстав боится заговорить. Ему не хочется, чтобы Антуан де Рестак омрачал сладостные минуты их свидания, когда они так счастливы. Но он не может удержаться от вопроса:

– Ты хочешь, чтобы мы расстались?

Адриенна, умиротворяюще улыбнувшись, целует Гюстава в лоб, в кончик носа, в щеки, подбородок, шею. Только не в губы, которые нарочно пропускает, насмешливо прищурившись.

– Какой же ты глупый!

Но Эйфель не шутит:

– Значит, ты хочешь, чтобы мы расстались?

Адриенна распрямляется и умолкает, откинувшись к стволу граба. Внезапно наверху, над ними, дятел начал долбить кору, и она с удивлением думает: надо же, как поздно, ведь уже не сезон. В детстве она целыми днями бродила по лесу возле родительского дома, и ничто ее так не радовало, как голоса и шорохи зеленой чащи.

– Я поговорю с ним, – тихо сказала она.

– Когда?

– Сегодня вечером. Когда мы вернемся в Париж.

У Эйфеля бешено колотится сердце, голова кружится еще сильнее, чем в те минуты, когда он, словно канатоходец, ступал по балкам, теперь уже соединившим четыре опоры на первом этаже его башни.

– Ты уверена в себе?

Адриенна смотрит на него огненным, пронизывающим взглядом:

– А ты, Гюстав? Ты уверен?

Вместо ответа он привлекает ее к себе и целует так страстно, что она едва не задохнулась.

ГЛАВА 38

Париж, 1887

Адриенна вернулась домой раньше обычного, еще до прихода мужа. Ей известно, что по средам Антуан пьет пиво с друзьями-репортерами в ресторанчике «Маргери» на Бульварах; обычно он возвращается оттуда с запасом свежих сплетен. Она решила принять ванну и долго лежала в горячей воде – не потому, что хотела очиститься от этого дня, проведенного в лесу, а для того, чтобы разогреть себя перед этой схваткой, одна мысль о которой наводит на нее леденящий ужас.

Гюстав убеждал ее, что время терпит и можно немного подождать; что в этой тайной любви есть свое юношеское очарование, магия тайны. Но Адриенна твердо решила: это будет сегодня.

И вот она сидит у горящего камина, в просторной гостиной, где уже царит темнота, которую едва разгоняют языки пламени.

Теперь она оглядывает эту большую комнату с удивлением, словно впервые видит. Всё ей кажется громоздким, безвкусным, вычурным. Как она могла жить столько лет среди этого уродства? И находить в нем красоту, считать идеальным, радоваться ему? Эти стены стали для нее чужими. Она смотрит на них, как на театральную декорацию. Но Адриенна больше не желает играть в этой пьесе, где она целых двадцать шесть лет прозябала между двумя актами. Теперь она вырвется в реальную жизнь. Адриенна вспоминает лицо Гюстава, запах его тела, уверенную силу его движений, непреклонную волю, отличающую его характер, и ее удобное буржуазное прозябание кажется ей жестокой насмешкой судьбы.

– Прощай, Адриенна! – напевает она, бросая в огонь найденную в ящике фотографию, на которой она сидит рядом с Антуаном.

В глубине души она понимает, что это бесполезная жестокость. Антуан давно уже умер для нее, они живут бок о бок, как чужие; он проводит ночи в «Ле Шабанэ» или у одной из своих поклонниц – дешевки, которой нравится его остроумие, а пуще того его кошелек. И все же ей приятно видеть, как лицо ее супруга на фотографии вздувается, теряет форму, чернеет и, превратившись в какой-то безобразный пузырь, рассыпается в прах. Впрочем, та же судьба постигает и ее собственное лицо на раскаленных углях камина. Но Адриенна уже решилась. Саламандра избежала огня, кошка обрела новую жизнь. Осталось одно – прояснить ситуацию, то есть сказать всё вслух.

Адриенна смотрит на стенные часы: уже половина десятого, а муж до сих пор не вернулся. Ну почему он опаздывает именно тогда, когда она решила с ним объясниться?! Жизнь вечно подбрасывает такие вот ехидные сюрпризы.

Желая облегчить себе ожидание, Адриенна листает только что вышедшую книгу Жип, которая произвела фурор в светских салонах; в этот вечер ее название – «Супружеские радости» – звучит крайне иронически. Но ей удается прочесть не больше трех фраз: слова начинают танцевать перед глазами, а мысли уносят ее вдаль, к набережным Сены, к подножию башни. Она придет туда завтра вечером. И встретится с Гюставом – свободная, счастливая. Вот тогда-то все и начнется по-настоящему.

В десять входная дверь, распахнувшись, с грохотом затворяется. Адриенна вздрагивает: она задремала. Дрова в камине почти догорели. Тлеющие угли едва освещают гостиную, придавая ей вид пещеры, и, когда Антуан входит туда, яркий свет из передней больно слепит глаза.

– Надо же, ты дома!

Антуан явно удивлен, увидев жену. Пошатываясь, он идет к бару и неверной рукой открывает его.

«Он напился», – съежившись, думает Адриенна: это обстоятельство не облегчит их разговора. Пьяный Антуан может быть грубым, даже жестоким. Ей приходилось видеть, как он дает волю рукам, дерется, точно землекоп, прямо на улице, с людьми, которые не оказали ему должного уважения. И хмель пройдет нескоро, тем более что Антуан наливает себе дрожащей рукой полный стакан абсента. Плюхнувшись в кресло напротив жены, он хватает толстое полено и швыряет его в камин. Угли еще раскалены, а полено сухое, и пламя мгновенно вспыхивает снова.

И при свете этого пламени они ясно видят друг друга.

Адриенна разглядывает этого мужчину с искаженными чертами осунувшегося лица и мутным, блуждающим взглядом пьяного. Антуан смотрит на женщину, которую больше не узнаёт, незнакомку, имеющую касательство к его жизни не больше, чем посетительница ресторана за соседним столом. О, конечно, ему следовало бороться за нее, но у него не хватило сил. Он не хотел верить сплетням. Он позволил ей делать что угодно, говорить что угодно. Он и сам пользовался независимостью, предоставив Адриенне право жить своей жизнью, выбирать себе приятельниц, ходить, куда вздумается. Но теперь, когда от него прячут глаза, когда вокруг все чаще звучат намеки, когда его награждают позорными прозвищами, все изменилось. Увы, в те минуты, когда Антуан де Рестак остается лицом к лицу со своей супругой, его сковывает нечто похожее на боязливое почтение. Он всегда испытывал это чувство в ее присутствии, и теперь оно осталось последним свидетельством искренней любви, которую он питал к ней в первое время после женитьбы.

– Надеюсь, ты хорошо провела день? – спрашивает он, с трудом выговаривая слова; абсент обжег ему язык.

Адриенна равнодушно смотрит на него. В ее глазах нет ни намека на привязанность или хотя бы жалость – одно только усталое равнодушие и решимость выполнить задачу, которая никогда и никого не радовала.

– Я знаю, что ты знаешь, Антуан…

Рестак не реагирует. Адриенна пристально смотрит на него, но не замечает ни тени огорчения. Вместо ответа он берет каминные щипцы и отодвигает в глубь очага полено, скатившееся к решетке. Огонь снова ярко вспыхивает, озарив их лица.

Адриенне кажется, что она сейчас задохнется: молчание становится пыткой.

– Да скажи же хоть что-нибудь!

Но Рестак упорно, не мигая, глядит на языки пламени; так ведут себя кошки, застыв, словно загипнотизированные, перед грозящей им опасностью. Потом, очень медленно, поворачивается к супруге.

Адриенна леденеет: маска упала, она видит истинное лицо своего мужа – черное, безжалостное лицо хладнокровного убийцы.

– Почему ты ничего не сказала мне два года назад, когда я встретился с Гюставом?

Адриенна молчит, не находя ответа. Ее сковала странная робость, как ученицу на экзамене, и она неопределенно пожимает плечами, кляня себя за собственную трусость.

– А скандал? – продолжает он тихо, почти шепотом, – о скандале ты подумала?

Этот вопрос придает Адриенне храбрости. Вот чего он по-настоящему боится: Антуан де Рестак не обманутый муж, он прежде всего почтенный буржуа, дорожащий своим положением в обществе. Речь не о крушении любви, а о клевете, о сплетнях. Кто как не он знает в этом толк: иногда он анонимно, без подписи, публикует в газете ядовитые статейки просто ради удовольствия блеснуть каламбуром, неважно, что они могут погубить чью-то репутацию или разбить семью.

– Мне безразлично, будет ли скандал, Антуан.

Ее супруг подавляет едкий смешок и снова поправляет горящие угли каминными щипцами; так художник переписывает картину – не в поисках совершенства, а просто чтобы найти еще какую-то деталь, изобразить под другим углом.

– Значит, тебе безразлично. Впрочем, мне тоже…

Антуан откидывается на спинку кресла и со злобной усмешкой глядит на жену:

– Но что будет с ним, Адриенна?

– Гюстав меня любит.

Антуан вздрогнул. Никогда еще подобное признание не высказывалось с такой простотой, с такой убийственной искренностью, которая прожигает его сердце, как кислота. Ему и самому странно, что оно его так сильно задело. Неужто это ревность? Или уязвленное самолюбие? Или древний инстинкт собственника? Или же просто подтверждение того, что время прошло безвозвратно и жизнь осталась позади?

– Я тебе толкую не о любви, – произносит он наконец, налив себе новую порцию абсента. – Это вопрос репутации. И денег.

Адриенна, пораженная до глубины души, презрительно смотрит на мужа. Он облегчил ей задачу.

– Репутация и деньги… для тебя только это и важно?

Она видит на лице мужа злобную радость, словно он устроил ей ловушку.

– Если Гюстав намерен продолжать свою замечательную работу, он будет нуждаться и в том, и в другом! – Рестак откинулся в кресле и сложил руки на круглом животике, как довольный гурман. Глаза заблестели, на губах появилась улыбка – безрадостная улыбка, унылая, как руины. – Парижский совет намерен проголосовать за то, чтобы средства, отпущенные на сооружение башни, были выплачены не за первый этаж, а за второй.

Адриенна вмиг теряет уверенность: она понимает, что если Эйфель не получит долгожданные и, главное, давно обещанные фонды, ему грозит неминуемое банкротство. А Рестак, поняв, что он одержал верх, злорадно щурится.

– Парижский совет как раз испросил мое мнение по этому поводу. Тебе ведь известно, что эти господа ко мне прислушиваются…

Его жена в отчаянии. Так вот что он замышлял! Вот почему молчал! Предоставлял ей полную свободу, изображал сообщника Гюстава, а сам в это время тайком следил за ними и вынашивал планы своей мести с терпением пиротехника, готовящего фейерверк.

В довершение всего Рестак вынимает из секретера толстую папку и показывает жене. Там собраны статьи, списки, письма, визитные карточки. И все эти документы свидетельствуют о ненависти к Эйфелю и его «распроклятой» башне.

– Хочешь почитать петиции? Вот они, все здесь…

Адриенна с отвращением смотрит на него. Она и представить себе не могла, что ее муж способен на такую низость. Раньше она его просто не любила, но хотя бы не презирала, а сегодня он сделал всё, чтобы она не жалела об измене, не мучилась угрызениями совести. Теперь Антуан внушает ей отвращение.

– Я уже давно собираю это досье. Все мои друзья из всех газет, получив такие документы, пересылают их мне. Пока вы там миловались, я собрал целый гербарий!

Ликование Рестака вызывает гадливость. Адриенне кажется, что перед ней не человек, а омерзительное пресмыкающееся.

– С помощью этого, – продолжает он, злобно хихикая, – я утоплю твоего Гюстава в дерьме. Не желаешь ознакомиться?

Адриенна в отчаянии; в ее душе страх борется с презрением. Антуан способен на всё. Достаточно вывалить эти кучи грязи перед членами Парижского совета, и они тут же решат, что «шутка затянулась». И тогда для Гюстава все будет кончено, его ждут разорение, бесчестье и крах всех надежд.

– До чего ты мне отвратителен! – говорит она, встав с кресла. – И все-таки я буду жить с ним! Во второй раз нас никто не разлучит!

Рестак смертельно побледнел, у него трясутся руки, а Адриенна отступает к двери, постепенно сливаясь с темнотой. Он вскакивает на ноги и почти бегом пересекает комнату. Адриенне страшно, но бежать уже поздно. Муж стоит перед ней, почти вплотную, и она не смеет двинуться с места. На его лице ярость и жестокое торжество; он наслаждается своей властью над женой. Точно воин, вздымающий оружие, Антуан поднимает над ее головой папку и очень спокойно произносит:

– Подумай…

ГЛАВА 39

Париж, 1887

Боже, как прекрасна жизнь! Всякий раз, как Клер поднимается на башню, у нее дыхание перехватывает от восторга. Она всегда верила в своего отца, ее буквально зачаровывала его твердая, иногда доходящая до фанатизма воля; не так-то просто быть старшей дочерью Гюстава Эйфеля, особенно после смерти матери. И она теперь снова и снова восхищается его гениальным творением, глядя вниз с этой балюстрады, точно с балкона, вознесенного над Парижем.

– Жаль было бы, если ты упадешь отсюда сегодня. Потерпи, пока мы не достроим третий этаж, оттуда падение будет выглядеть куда эффектнее!

Клер хохочет, обернувшись к отцу: он сияет. Никогда еще она не видела его таким счастливым, таким уверенным в успехе. Как разительно он изменился за последние месяцы! Гюстав Эйфель редко выказывает свои чувства; после смерти Маргариты он сделал всё, чтобы оградить детей от жестокости окружающего мира, стараясь согреть их любовью – горячей, искренней, но не всегда проявляемой открыто. Зато рядом с ними неизменно была Клер – по-матерински нежная и любящая. Теперь пришел черед и самой Клер стать взрослой женщиной, а вскоре и матерью. Бедняга Альфонс совершил истинный подвиг, отработав три года на «Предприятии Эйфеля». Этот срок стал для него своего рода испытанием. Клер Эйфель – такую жену еще нужно заслужить, и Гюстав наконец признал, что «новичок» достоин его любимой дочери. Так что все сложилось прекрасно. Несмотря на препятствия, страхи, забастовки, сомнения, башня с каждым днем становится все выше, и Клер мечтает о свадьбе.

– Я думаю, что можно всё сделать в белых тонах, – говорит Клер отцу, который стоит рядом, перегнувшись через балюстраду; их плечи соприкасаются.

Эйфель следит за манипуляциями одного из рабочих, который соединяет две балки, балансируя с виртуозной ловкостью танцора на проволоке. Какое бесстрашие, с ума сойти! Как прекрасно воплощается его мечта!

– Ну, во-первых, мое платье, – продолжает Клер, мечтательно глядя вдаль, – но также и цветы, и прочая обстановка…

– Неглупо придумано – белое для свадьбы, – посмеивается Гюстав. – Какая оригинальная мысль, моя дорогая!

Клер с шутливой злостью хлопает отца по спине в наказание за иронию, но тот смеется еще громче.

Свадьба… А, собственно, почему бы и нет? Вот ведь вчера, когда они с Адриенной сидели в лесу, разве не были они похожи на помолвленных влюбленных в самом сердце благоволящей к ним природы? Теперь, когда Адриенна порвет с Антуаном и наконец вернется к нему, ничто не помешает им стать мужем и женой. Его малыши обретут наконец мать, а Клер вырвется на свободу и обустроит собственное семейное гнездо. Словом, все как будто складывается прекрасно – наподобие этих вот металлических частей, которые соединяются, состыковываются, идеально подгоняются одна к другой, образуя металлическую паутину, куда они двое угодили, как пара мух.

Гюстав нежно глядит на дочь.

– Твоя мать гордилась бы тобой. Ты стала настоящей женщиной…

Клер отворачивается, скрывая набежавшие слезы. Отец так редко поминает Маргариту.

– Как мне ее не хватает, – шепчет она, жадно вдыхая парижский воздух.

Эйфель обнимает дочь за плечи, и она прижимается к нему.

Впрочем, Клер, как истинная дочь своего отца, стыдится открытого проявления чувств и потому снова начинает делиться с ним матримониальными мечтами, предвкушая свадебную церемонию, наряды, буфет…

– Мне не хотелось бы, чтобы ты приглашал своих деловых знакомых, папа. Все-таки это свадьба, а не открытие моста.

Гюстав снова смеется.

– Ладно, обещаю, моя дорогая.

Ему вдруг приходит в голову, что можно совместить свое бракосочетание со свадьбой Клер. Почему бы и нет? Но он тут же отказывается от своей идеи. Не стоит лишать Клер такого торжественного дня. Эта мысль ободряет его; до сих пор он колебался, не решаясь представить Адриенну тем, кого любит больше всего на свете. Представить ее реально…

– Клер…

– Что, папа?

Эйфель как-то странно глядит на дочь. Он похож на мальчишку, готового признаться в шалости.

– Я хотел тебе сказать… – И умолкает.

– Что-нибудь важное, папа? – спрашивает Клер, скорее растроганная, чем обеспокоенная робостью отца.

– В моей жизни есть женщина…

Он говорит вполголоса, виновато. Но Клер смотрит на Гюстава с еще большей любовью. Неужели он считал ее такой наивной? Неужели думал, что никто ничего до сих пор не заметил? А эти ночные посещения стройки? А поздние возвращения домой? А женские волосы на отворотах его пиджака, когда она наводит порядок в его платяном шкафу?

– Ты увидишь, – продолжает Гюстав, схватив дочь за руку, – это необыкновенная женщина!

Клер кивает.

– Ну, конечно, папа, она удивительная. И очень красивая.

Гюстав застывает в изумлении, не решаясь продолжать. Неужели она знает? Или просто догадывается? Впрочем, какая разница! Какой же чудесный сегодня день, как это прекрасно – знать, что Адриенна разведется с Антуаном и придет к нему нынче вечером, чтобы никогда больше не расставаться, а теперь еще и услышать, что его любовь одобряют родные. Можно ли быть счастливее?

– Ты поможешь мне объявить об этом твоим братьям и сестре?

Клер так растрогана, что у нее на глазах снова выступают слезы. Она кивает и, отвернувшись, смотрит вниз. У подножия башни уже началось строительство павильонов Всемирной выставки 1889 года. Но ничто не может соперничать по красоте с самой башней – вожделенной, вымечтанной, претворенной в металле гением ее отца.

– Сегодня вечером она придет сюда, ко мне, – говорит Гюстав. – Мы будем жить с ней вместе. И вместе с вами, если вы захотите…

Пальцы Клер крепко сжимают руку отца, и она шепчет:

– Я рада за тебя, папа…