Текст книги "Том 10. Письма 1820-1835"
Автор книги: Николай Гоголь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)
Любезнейший дяд.<юшка> Павел Петрович! Благодарю несчетно раз за вашу приписочку, вы меня перенесли к себе: мне показалось уже, что я опять с вами, что совершаем вместе прогулки; вижу даже пенатов наших, и глубокомысленный Дорогой*, и остроумная Пупура*, и наконец всезнающая Чцюцюшка* – всё так спестрилось в моем воображении, что я не знаю, к чему наперед обратиться: или к тому, что Дорогой поймал утку, или что княжна перерядилась в баронессу*.
Ах виноват, бесцен.<ный> Пав. Петр.! и забыл перед выездом проститься с вами. Признаться, я не хотел будить вас… вы так сладко спали, что мне жаль было потревожить вас, а впрочем не в пустом обряде заключается сила, и вы, я думаю, уверенны, и я уверен, что мы друг друга не забудем никогда.
Право, как подумаешь, как было весело нам, чего мы не делали. Помните ли, как мы бракованые арбузы отправляли на тот стол? Кушаете ли до сих пор дыни? а нижненький Елисей и Матрена Алекс.<еевна>* не причаливали?
Кстати: вы не знаете дальнейших приключений с онучею Петра Борисовича*? Ничего уже не вижу, что у вас делается для меня всё прошло, по пословице: Всякая вологодская пивоварня имеет свою сметаняную тётку и всякая изюмная попадья имеет свою гарусную коровницу.
Сделайте милость, не оставьте меня ответом, любезн.<ый> Пав. Петр., ежели вы помните старую дружбу и нелицемерную привязанность.
Чцюцюшка разов двадцать изъявляла мне свое негодование касательно того, что не пишу к ней. Сделайте милость вручить ей при сем приложенное письмецо. Сделайте милость извинить, что я так пишу, П. П.: почта через час отходит, боюсь замедлить. По следующей ожидайте от меня предлинную рацию.
Н. Гоголь.
Косяровской В. П., 13 сентября 1827*
64. В. П. КОСЯРОВСКОЙ. <13 сентября 1827 г. Нежин>
Драгоценнейшая тетинька Варвара Петровна!
Приветствую вас из-за 300 верст и желаю вам найсчастливейшего, найуспешнейшего окончания всех ваших дел, работ и занятий, и проч., и проч. Уделяю вам на всю жизнь две части веселости и здоровья, одну часть деньг и четвертую часть – порядочный запас друзей и приятелей. Хорошо ли проводите время? Я думаю, Ксения Федоровна бывает у вас часто. – Э, мини казав Чцючцюшка, э… каже э… мене, каже, нихто уже юбить, каже, Пупую юбять ючше, чим мене и Каяяюшку, э… отако э, каже, Чцюцюшка э, бачете, шо вона каже, э… э…
А панич нежиньский мини письмо пише, э… А шо, чи вы бачили? – Ось воно. Э…
Э…
Косяровскому Петру П., 13 сентября 1827*
65. ПЕТРУ П. КОСЯРОВСКОМУ. 1827-го года, сентября 13. <Нежин.>
Почтеннейший дядинька Петр Петрович, пишу к вам, не зная, застанет ли вас письмо мое. Не помню, в какое время вы назначили день отбытия своего – мне всё представляется, что вы пробудете долго еще в Васильевке. – По крайней мере по какому-то странному сочувствию мне представляется, что я буду непременно горевать в тот день, когда вы уедете… Я слыхал, что хотели вы вступить в тот полк, который стоит в Миргороде, где служит и Чихмарев. Дай бог, чтобы сыскали там счастие – впрочем, я думаю, вы не преминете известить об своем вступлении того, который вас так любит, так интересуется знать об вас, и который ничем не мог доказать любви своей и даже огорчал вас частенько. – Живо помню, как был когда-то я рассеян, чем-то оскорбил вас и даже забыл поздороваться с вами. И как через минуту вы обняли меня с улыбкою примирения и всё было забыто.
Да, бесценнейший Петр Петрович, вы слишком добры, чтобы видеть во мне корень характера – злое упрямство, и никогда не будете иметь обо мне худых мыслей…
Весело ли вы проводите время? Когда-то судьба сблизит опять нас, или она уже положила руку разрознения и неумолимая грань будет надолго разделять нас. – Но я буду всё тот же, никогда любовь не остудеет во мне. – В часы и тоски и радости буду вспоминать то время, когда мы вместе составляли дружное семейство, как работали в саду, трудились и наконец собиралися к домашнему незатейливому обеду гораздо веселее и с большим апетитом, нежели в Кибинцах к тамошнему – разноблюдному и огромному.
На днях я получил 5-ю часть Ручной математической энциклопедии, которая только что вышла. Не знаю, как воздать хвалу этому образцовому сочинению. Верите ли, что я, только читая ее, понял всё то, что мне казалось темным, неудовлетворительным, когда проходил математику. Как удивительно изъяснена теория диферинциального и интегрального исчисления… Мне нравится, что во всем этом курсе (который состоит из 13 томов) всякая часть, даже самая арифметика написана так, что ее никак нельзя учить буквально, так, как многие делают с другими учебными книгами, особливо с геометриею – всё здесь изъясненно, выведенно, всё основанно на умственном созерцании, но так просто, так легко, ясно изложено, что дитя в состоянии понимать его. – За пять доныне вышедших частей я дал 12 рублей; в Кибинцах она должна быть, первые части я видел.
Теперь у нас проходят полевую фортификацию. Жаль, что мне нельзя с вами позадорить немного, а я б вам рассказал, какой план войны производил Тюрень, принц Евгений, Наполеон, Суворов, великий Конде, отчего проиграли имперцы*, какую ошибку сделали французы в укреплениях в 1812 г., и проч., и пр., и пр.
Не слыхали ли чего новинького в происшествиях по армиям, что делается в Грузии? Но я надоел вам моим письмом. Простите меня, милый, бесценный Петр Петрович, не забывайте
любящего вас вечно
Н. Гоголя.
На обороте: Петру Петровичу Косоревскому.
Гоголь М. И., 2 октября 1827*
66. М. И. ГОГОЛЬ. 1827, месяц октябрь, 2-е число. <Нежин.>
Позвольте поздравить вас, маминька, с протекшим днем вашего ангела. Желание мое вам известно: оно всегда одно и то же – видеть <вас> в совершенном здоровьи и чтобы никогда легкое облако горести не отемняло вашего счастия, чтобы вы встречали всегда нас, ответивших вашим ожиданиям. – Благодарю вас за присылку денег и посылки с фруктами. Ваши наставления касательно неупотребления напитков крепких могут быть даже излишни, потому что во всё время пребывания моего здесь и без того не буду употреблять их; притом же вам известно, что я не слишком-то и охоч до них. Чувствительнейше благодарю Петра Петровича за материю; пошить же его как, я еще не знаю, оттого что не знаю, сколько ее. Вы напишите, много ли аршин. – Тулуп я отсылаю. Рад весьма, что таки и мне удалось чем-нибудь услужить ему. – На днях получил я письмо из Петербурга, письмо касательно пошитья там фрака*. Лучший портной с сукном своим (первого сорту) с подкладкою, с пуговицами и вообще со всем, требует 120 рублей. Не смея теперь (зная ваши не слишком благоприятные обстоятельства) просить вас об этом, я буду ждать, когда вам можно будет собрать такую сумму.
Вы меня напугали немножко выговором об похищении какой-то бумаги. Я право не знаю, может быть, я их и дома взял; только здесь, рывшись в своей портфеле, я сыскал два листа и не заметил в ней никакого особенного достоинства, кроме того, что слишком тонка. На ней тот же час я написал письмо к вам. Впрочем, ежели вам нужна, то я могу купить: здесь продается почти такая же. – Петр Петрович пишет, что за Артемом последовали на поселение его жена и дети. Скажите: они выкупились, или вам за них заплатили, особливо дети?
К Машиньке посылочку*, а в ней и письмо, посылаю.
Сделайте милость, отправьте их к ней скорее: в ней я посылаю некоторые нужные ей книги.
Простите, почтенейшая маминька. Ваш сын, с неоцененою к вам любовью
Н. Гоголь.
Косяровскому Петру П., 3 октября 1827*
67. ПЕТРУ П. КОСЯРОВСКОМУ. Нежин. 3-го октября, 1827-й год.
Бесценнейший ответ ваш на письмо мое я получил. Не знаю, чем возблагодарить вам, почтеннейший дядин<ька> Петр Петрович; между теперишними вашими заботами и недосугами вы таки находите время писать ко мне, это наполняет меня сладкою уверенностью, что вы меня любите (может быть, я сказал много), что по крайней мере приверженность моя к вам не несносна. И я сохраню ее всегда, хотя разрознение наше едва ли когда может соединиться; неизвестность вашей участи для вас может быть так темна, как и моей для меня. – К тому времени, когда я возвращусь домой, может быть, ваш полк выступит бог знает куда, а меня судьба загонит в Петербург, откуда навряд ли залучу когда-либо в Малороссию. Да, может быть, мне целый век достанется отжить в Петербурге, по крайней мере такую цель начертал я уже издавна. Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу. Тревожные мысли, что я не буду мочь, что мне преградят дорогу, что не дадут возможности принесть ему малейшую пользу бросали меня в глубокое уныние. Холодный пот проскакивал на лице моем при мысли, что, может быть, мне доведется погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом – быть в мире и не означить своего существования – это было для меня ужасно. Я перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на одном. На юстиции. – Я видел, что здесь работы будет более всего, что здесь только я могу быть благодеянием, здесь только буду истинно полезен для человечества. Неправосудие, величайшее в свете несчастие, более всего разрывало мое сердце. Я поклялся ни одной минуты короткой жизни своей не утерять, не сделав блага. Два года занимался я постоянно изучением прав других народов и естественных, как основных для всех, законов, теперь занимаюсь отечественными. – Исполнятся ли высокие мои начертания? или Неизвестность зароет их в мрачной туче своей? – В эти годы, эти долговременные думы свои я затаил в себе. Недоверчивый ни к кому, скрытный, я никому не поверял своих тайных помышлений, не делал ничего, что бы могло выявить глубь души моей. – Да и кому бы я поверил и для чего бы высказал себя, не для того ли, чтобы смеялись над моим сумасбродством, чтобы считали пылким мечтателем, пустым человеком? – Никому, и даже из своих товарищей, я не открывался, хотя между ними было много истинно достойных. Я не знаю, почему я проговорился теперь перед вами, оттого ли, что вы, может быть, принимали во мне более других участия или по связи близкого родства, этого не скажу; что-то непонятное двигало пером моим, какая-то невидимая сила натолкнула меня, предчувствие вошло в грудь мою, что вы не почтете[64]64
не почтете меня
[Закрыть] ничтожным мечтателем того, который около трех лет неуклонно держится одной цели и которого насмешки, намеки более заставят укрепнуть в предположенном начертании. – Ежели же вы и не поучаствуете во мне, по крайней мере вы затаите мое письмо, так же, как я затаил в себе одном свои упрямые предначертания. Доказательством сему может <быть, что> во всё время бытия моего с вами я ни разу не давал себя узнать, занимался игрушками и никогда почти не заводил речь о выборе будущей своей службы, о моих планах и пр. Даже маминька, которая хотела узнать мой образ мыслей, еще не может сказать наверно, куда я хочу, причин еще некоторых я не могу сказать теперь. Впрочем это только для одного меня может только быть занимательно. – Прошу вас, бесценнейший Петр Петрович, не оставлять того, который к вам привязан более, нежели ко всем на свете, который вам выверил совершенно себя. Вы, думаю, будете иногда писать ко мне, я знаю, что вы не почтете этого в тягость, хотя редко, хотя через несколько месяцев раз. – Но не досадно ли? я не могу больше писать к вам. Совершенно истомился весь. 12-ть часов проиграло, а я еще не написал к сестре. Прощайте! милый, бесценный дядинька Петр Петрович, может быть до другой почты.
Н. Гоголь-Яновский.
Бедный дядинька, вам будет холодно, а вы и не напомнили, когда я был с вами, про тулуп, а между тем еще и свое отдали. – Ах, как вы добры! хорошо, что добрая маминька моя догадалась сказать вам об этом. Сделайте милость, закутывайтесь, он тепел, только слишком тяжел. Он мне был совсем не нужен, я даже его ни разу не надевал.
Косяровскому Павлу П., 3 октября 1827*
68. ПАВЛУ П. КОСЯРОВСКОМУ. Нежин. Октября 3-го 1827 года.
Здравствуйте, душинька дядинька Пав.<ел> Петрович. Как я обрадовался, увидя письмо ваше. Ежели бы вы да к листочкам своим еще прибавили хоть два, то я бы расцеловал вас; но я и теперь не знаю, чем возблагодарить вам. – Новости ваши весьма интересны для меня, хотя, может быть, посторонний кто-либо смеялся бы над нами. Но вообразите себя в совершенном уединении, где редко улыбка заглядывает в лицо: не мила ли тогда будет нам забавная старина? В Полтаве у вас опять рыскает новость об войне*. Она и сюда заехала; но по пословице Романа Иван<овича>*: не всякому слуху верь, я стою над нею в раздумьи, верить или не верить. Что, как ваши дела? получили ли вы ответ от Рота*? Когда бы он проклятый решил для вас повыгоднее! только сделайте милость, не забывайте тогда и нас грешных, пишите ко мне. – Так ли вы еще весело проводите время, как и прежде? – Бывало (помните ли наши гулянья?) мы путешествуем даже до мельниц и приходим к вечеру, истомленные, на чай, или на богатую коллекцию дынь. Чаще всего я вспоминаю, когда после ужина отправляемся на ночлег по нашей шаткой лестнице в возвышенное наше обиталище. Я думаю, вы уже не спите там: октябрьские холода уже дают знать себя. – Экое счастие прикатило мамзеле, пускай бы уже 6 тысяч да полторы т.<ысячи> на дорогу; а то еще и окорок ветчины. Скажите пожалуста, где она денет его? Нельзя ли как-нибудь ей посоветывать, по старой дружбе, удружить нам? Ну, а тем же дурищам кибинским чего так выть по нас, ведь мы же сказали им, что скоро будем.
Вы спрашиваете меня: что это за Ручная математическая энциклопедия? Она заключает полное собрание физико-математических наук; по своему новейшему, прекрасному расположению, по вмещению в себе новых истин и новейших открытий, изысканий и исчислений, наконец по легкости, удобности, с какой изложена, она может быть первым математическим сочинением; вмещается в 13-ти маленьких томах, которые все можно разместить по карманам; заключает в себе всю чистую и высшую математику, динамику, статику, гидродинамику, гидравлику, гидростатику, физику, оптику и астрономию.
Долго ли вы пробыли в Федоровке*? Кто там? Одне ли девицы, или был кто-нибудь из братьев их? Не было ли Елисея с нижнесенькою его супружницею, Матроною Алексиовною? Сделайте милость, напишите, какой у нее теперь чепчик? верно, модный. А зятек-то их как поживает? Располагаете ли быть в Кибинцах? хотя, думаю, не скоро вас туда залучат. Там-то теперь содому! Я думаю, приезжие господа бушуют. Сделайте милость, уведомите, как принимают там Хилкова* и что делает тот старый греховодник Иван Ефим.<ович>*.
Верите ли, что у нас в Нежине так скучно стало, что не знаешь куда деться? сидишь целый день за книгой да зеваешь так жалко, что уши вянут. Хотя у нас и ярманка, хотя и графа ждут, а всё что-то будто не клеится. Теперь мне последний год, и тот уже ущербился; дела, однако ж, почти нет. Прошлый только год мне был самый крепкий, никогда его не забуду, было над чем трудиться! Теперь от занятий остается времени довольно: в это время я читаю Bibliothèque des dames*. Очень хорошее издание; их всех 200 томов. Здесь найдете всё. Я читаю путешествие во все страны. На днях читал я Письма о Восточной Сибири Алексея Мартоса*. Мне они очень понравились; желал бы я видеть выходящими побольше этаких книг в свет. – Мне всё не выходит из ума проклятая мамзеля, да и Баранов не бестия ли! Знает, где раки зимуют. Посмотрите, ежели он не подхимистит у нее всё свиное сало, которое ей дали на дорогу! Видели ли вы Анну Борисовну*? что же касается до Петра Борисовича*, то я, дня два назад видел его во сне, только без кнута и пешего.
Но я надоел вам своими приключениями, вы уже хотите чем-нибудь заняться и досадуете на неуместное письмо мое; но я знаю вашу доброту, знаю, что вы, хотя и посердитесь, что я докучаю вам, однако ж таки не оставите без ответа сиротку – письмо мое.
Всегда вас любящий, всегда вам приверженный слуга и племянник
Н. Гоголь.
Роману Ивановичу, Пупуре, Бондаревскому, Прохвацкому*, Дорогому, Чцюцчюшке, Петру Борисовичу и проч. мое нелицемерное уважение.
Гоголь М. И., 13 ноября 1827*
69. М. И. ГОГОЛЬ. 1827-го года, ноября 13-го дня. <Нежин.>
Разные стекшиеся мои обстоятельства, необходимость нужных занятий, последний год моего здесь пребывания, всё[65]65
всё это
[Закрыть] соединилось, чтобы воспрепятствовать мне увидаться с вами, почтеннейшая маминька, на празднике Рождества. Вы знаете, как я всегда в это время рад быть с вами, а теперь принужден лишиться моего прекраснейшего удовольствия, которое я заменяю только утешением будущего свидания по выпуске моем, а до того времени в твердом, постоянном занятии* и в глубоком обдумьи будущей должности и нового бытия в деятельном мире, для блага которого посвященна жизнь моя, может быть, незаметная, но по крайней мере все мои силы[66]66
все мои думы
[Закрыть] будут порываться на то, чтобы означить ее одним благодеянием, одною пользою отечества.
На Рождество, когда будут посылать за Данилевскими*, тогда вы можете иметь хороший случай, если придется что-нибудь посылать мне.
Я здоров и даже слишком весел.
Я думаю, Павел Петрович уже уехал из Васильевки. Сделайте милость, напишите мне, где он: мне еще нужно отвечать ему. Петр Петрович, я думаю, уже давно на должности. Что Машинька еще не писала ко мне, я ожидаю от нее ответа.
Прощайте, бесценная маминька; будьте уверенны в моей неизъяснимой сыновней любви к вам, которою неугасимо пылаю к вам
ваш сын
Н. Гоголь-Яновский.
Варваре Петровне свидетельствую мой глубокой поклон и желанье побольше спать и веселиться, и извините перед нею неучтивого племяника, который не написал сам к ней: но бог видит, как времени нет.
Елисавете Петровне усердный поклон. Дедушке и бабушке мое глубочайшее почтение, и поцелуйте их от меня, который и за тридевять земель видит их перед своими глазами (вообразительно).
Гоголь М. И., 15 декабря 1827*
70. М. И. ГОГОЛЬ. 1827-го года, декабря 15. <Нежин.>
Письмо ваше, почтеннейшая маминька, я получил три дни тому назад. К великой радости знаю, что вы здоровы, что дела ваши по крайней мере идут не слишком худо. Я теперь совершенный затворник в своих занятиях. Целый день с утра до вечера ни одна праздная минута не перерывает моих глубоких занятий. Об потерянном времени жалеть нечего. Нужно стараться вознаградить его, и в короткие эти полгода я хочу произвесть и произведу (я всегда достигал своих намерений) вдвое более, нежели во всё время моего здесь пребывания, нежели в целые шесть лет. – Мало я имею к тому пособий, особливо при большом недостатке в нашем состоянии. На первый только случай, к новому году только, мне нужно по крайней мере выслать 60 рублей на учебные для меня книги, при которых я еще буду терпеть недостаток, но при неусыпности, при моем железном терпении я надеюсь положить с ними начало по крайней мере, которого уже невозможно бы было сдвинуть, начало великого предначертанного мною здания. – Всё это время я занимаюсь языками. Успех, слава богу, венчает мои начинания. Но это еще ничто в сравнении с предполагаемым: в остальные полгода я положил себе за непременное – окончить совершенно изучение трех языков. На успех я не могу пожаловаться. От него и от своего неколебимого намерения я много надеюсь. Мне жалко, мне горестно только, что я принужден вас расстроивать и беспокоить, зная наше слишком небогатое состояние*, моими просьбами о деньгах[67]67
моими просьбами о деньгах вписано.
[Закрыть] и сердце мое разрывается, когда подумаю, что я буду иметь неприятную необходимость надоедать вам подобными просьбами чаще прежнего. Но почтеннейшая маминька, вы, которая каждый час заставляет нас удивляться высокой своей добродетели, своему великодушному самоотвержению единственно для нашего счастия, не старайтесь сохранять для меня имения*, к чему мне оно? Только разве на первые два или три года в Петербурге мне будет нужно вспоможение, а далее… разве я не умею трудиться. Разве я не имею твердого неколебимого намерения к достижению цели, с которым можно будет всё побеждать, и эти деньги, которые вы мне будете теперь посылать, не значит ли это отдача в рост с тем чтоб после получить утроенный капитал с великими процентами. Продайте тот лес большой, который мне назначен*. Деньгами, вырученными за него, можно не только сделать вспоможение мне, но и сестре моей Машиньке. Я как подумаю, что ей бедной слишком мало достается на часть так не лучше ли будет если разделюсь всем[68]68
всем вписано.
[Закрыть] своим имением с нею[69]69
с нею вписано.
[Закрыть], особливо как буду в Петербурге. Я бы оставил только[70]70
Было начато: Я оставлю то<лько>
[Закрыть] домик для своего приезду, об меньших сестрах после подумаем. А вы, маминька, осчастливите (чего я надеюсь без сомнения) меня своим пребыванием и спустя каких-нибудь года три после своего бытия в Петербурге, я приеду за вами, вы тогда не оставите меня никогда. Тогда вы будете в Петербурге моим ангелом-хранителем и советы ваши, свято мною исполняемые, загладят прошлое легкомыслие моей юности, и тогда-то я буду совершенно счастлив.
Но несносный недосуг не дает мне более времени говорить с вами, и я опять спешу заняться грузом своих упражнений. Ежели приедут Черныша люди, тогда напишу вам обстоятельнее свои виды и поговорю об моей службе. Вместе буду писать и к Павлу Пет., Петр. Петр., к Машиньке.
Любящий вас более всего на свете сын
Н. Гоголь-Яновский.
Сделайте милость, маминька, поспешите присылкою денег 60 рублей.
